Текст книги "Собиратель миров"

Автор книги: Илия Троянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 26 страниц)

55. НАУКАРАМ

II Aum Yashaskaraaya namaha I Sarvavighnopashantaye namaha I Aum Ganeshaya namaha II

– Эти мийя уверяют, будто Мухаммед дал им божественный закон, однако вам нельзя спрашивать, почему там столько прорех, в этом их божественном законе. Поэтому им приходится заполнять дыры обычаями своей страны. Гляди, сейчас я опять буду их позорить – эти обычаи порой так отвратительны, что даже противоречат божественному закону.

– А как же иначе, это человеческие законы.

– Они ничего не чураются, подправляя святые истории. Куда это годится?

– Одного я не понимаю, если все, в чем замешаны мийя, такое бессмысленное, то как вы объясните, что Бёртон-сахиб, по вашим словам, человек образованный и больших знаний, так увлекся этой верой? Или все, чему он учился, что он делал, имело целью лишь успешное шпионство?

– Нет. Ему было по-настоящему интересно и по-настоящему нравилось. Это для меня загадка. Его учителя не выдерживали никакого сравнения с Упаничче-сахибом из Бароды. Он даже молился вместе с мийя, можешь представить? Гордый Бёртон-сахиб кланялся, вытирая пол коленями и лбом. Этому нет объяснения. Может, потому, что ему это удавалось без труда? Не думаю, что какой-то другой человек мог с такой легкостью перебраться в совершенно чужую жизнь. Он усваивал манеру поведения и мировоззрение людей, которые ему встречались. Безо всякого усилия. А иногда и сам того не понимал.

– Неужели у него не было собственных жизненных ценностей? Или законов, которым он следовал?

– Он подчинялся только своим собственным законам. То есть нет, огромную ценность для него имела верность. Он страшно возмущался, что ангреци, уезжая, бросают тех людей, которые раньше сражались на их стороне. Мы заслужили славу, часто ругался он, что выжимаем из человека все, пока он нам нужен, а потом выбрасываем вон, когда он потеряет для нас ценность. Раз союз заключен, его нужно придерживаться. Он бушевал. Нельзя бросать союзников на произвол судьбы, обрекать их на изгнание, нищету или даже пытки и смерть.

– Он осознал противоречия, в которых все мы живем, и назвал их по имени.

– Если он начинал что-то делать, то было возможно все.

– Он был как ветер в монсун.

– Поразительный. Часто абсолютно неожиданный. Иногда делал прямую противоположность того, к чему призывал. Мог смеяться над тем, что еще недавно объявлял святым.

– Расскажите, пожалуйста, какой-нибудь пример.

– По-моему, мы уже достаточно о нем говорили.

– Прошу вас, один-единственный пример.

– Когда мы были в Сехване, то рядом ангреци искали в земле сокровища, остатки лагеря Искандера Великого. Очень увлеченные и несколько наивные люди. Они чем-то рассердили Бёртон-сахиба. И тут началось. Я никогда не знал, что может вызвать его злость. Не прошло и недели, как местные мийя принялись продавать этим легковерным фальшивые древние монеты. Но однажды всем тем в лагере, кто упражнялся в остроумии над копателями, пришлось прикусить свои ядовитые языки. Им досталась прекрасная находка: глиняные черепки из древней, давно погибшей страны фиренги, которая звалась Этруск. Они пришли к нам в лагерь, чтобы продемонстрировать свой успех. Мне было так стыдно за них, так стыдно за Бёртон-сахиба, потому что он сам засунул в землю эти черепки перед восходом солнца.

– Ты при этом присутствовал?

– Нет, но я абсолютно уверен.

– Почему?

– У него была ваза, которая именно тогда исчезла. Его друг, Скотт-сахиб тоже подозревал его, но Бёртон-сахиб поклялся в своей невиновности. Он сам повсюду копался и вытаскивал на свет все возможное, не упуская возможности грубо потешаться над теми, кто разделял его страсть.

56. ГОСПОДИН НА СВОЕМ МЕСТЕ

Никому не пришло бы в голову жалеть генерала, хотя он был наполовину калекой. Может, причиной было то, что он не знал удержу ни в похвалах, ни в порицаниях. На него нападали со всех сторон. И тем сильнее, чем дольше он царил в Синдхе. Задним числом оспаривались даже его успехи на поле брани. Все, кто сражались вместе с ним, безоговорочно поддерживали генерала, но многие, кто был знаком с боевыми действиями лишь в пересказе, спорили с его фактами вплоть до описания малейших деталей. Генерал владел эластичными правилами политической этики, но он не мог участвовать в подложной морали. Он не курил, не играл на деньги, не пил – почему вы вообще живете, хотел однажды спросить Бёртон, но проглотил вопрос – еще в молодые годы он заложил основание своей дурной репутации, когда лечил полкового ефрейтора от алкоголизма кнутом.

– Что можете доложить?

– Я знаю теперь посредника, который снабжает главарей белуджей подробной информацией. Но я пока не узнал, каким образом эта информация к нему попадает. Мне еще нужно время.

– Как бы восстание не началось прежде, чем вы завершите свои розыски.

– Положение кажется пока спокойным.

– Каким образом передается информация?

– Обычно с помощью сиди.

– Что за сиди? Рассказывайте, солдат, вместо того чтобы швыряться названиями.

– Потомки рабов из Восточной Африки. Их можно встретить повсюду с огромными тюками с водой, нагруженных поклажей, подобающей скорее буйволу. Их называют сиди.

– А почему мятежники пользуются именно ими?

– Это люди вне системы. Вне этих семейных, клановых, родовых связей, которые только все осложняют.

– Торопитесь, солдат. Я хотел бы поскорей разгадать эту загадку. У меня такое чувство, что я надолго здесь не задержусь.

– В Синдхе, сэр?

– На этой земле.

– Такие чувства обычно обманывают.

– Я живу только потому, что это нелепо.

– Что это значит, сэр?

– Пуля ударила мне в правую ноздрю и пробурилась в челюсть до уха. Я лежал на траве, а два армейских врача пытались вытащить пулю. Она закопалась глубоко в кость, и как они ни тянули, вынуть ее не получалось. Даже когда они прорезали в моей щеке дыру сантиметров в семь. Один из них засунул большой палец мне в рот, а другой тянул, и в конце концов пуля выпрыгнула вместе в фонтаном костных осколков. С тех пор я регулярно чувствую, что задыхаюсь. У меня сломана нога, мой брат крепко перетянул ее с грехом пополам, и она срослась. Но так неудачно, что спустя несколько лет пришлось ломать ее заново и накладывать новые шины. Она болит при каждом шаге. А по ночам я не сплю из-за ревматизма. Какой смысл может быть в этом во всем?

– Вы исполняете осмысленную работу.

– Если только вы действительно так думаете, солдат. Большинство уже списало меня со счетов.

– Сэр, могу ли я обратиться к вам с деликатным вопросом?

– Стреляйте, солдат.

– На вас лежит ответственность, за страну, столь сложную, непонятную, разнообразную, не тяготит ли это вас иногда?

– Нет. Это мне нисколько не мешает. Обладание властью не бывает неприятно.

57. НАУКАРАМ

II Aum Pramodaaya namaha I Sarvavighnopashantaye namaha I Aum Ganeshaya namaha II

– Сегодня я доверю тебе историю о том, как я спас его жизнь. Ты заслужил. Ты терпеливо ждал. Знаю, тебя давно терзает нетерпение. Итак, однажды я услышал, что Бёртон-сахиба посадили в тюрьму. Нет. Я услышал, что схватили несколько приспешников мирзы Азиза. Я знал, что мирза Азиз дружен с Бёртон-сахибом, и мой господин намеревался провести у него в гостях несколько дней. И когда он не вернулся, я решил, что, наверное, его тоже арестовали.

– Офицера ангреци? Как же это возможно?

– Вот и я так подумал. Поэтому я вначале обратился к его капитану. Но тот вел себя совершенно безучастно. Лейтенант Бёртон постоянно исчезает, сказал он, почему этот раз должен быть чем-то особенным. И тут я догадался, он же был одет как мийя и не мог сказать правду в присутствии других. Тогда мирза Азиз потерял бы свое лицо, а Бёртон-сахиб навсегда бы опозорился в качестве шпиона.

– Он, наверное, мог бы открыться в тюрьме.

– Такая мысль мне тоже вначале пришла. Но чем дольше я размышлял, тем сильнее становились мои сомнения. Они же все сидели в одной камере, и если бы он попросил стражников о беседе с глазу на глаз, то остальные заподозрили бы его в предательстве. Так что мне казалось гораздо более правдоподобным, что он просто будет выжидать, пока всех освободят. Мой господин был не из тех, кто боится переночевать в тюрьме. Напротив, он не упустил бы такого опыта.

– Но одной ночью не ограничилось.

– Спустя три дня я стал по-настоящему волноваться. Я не знал, с кем мне посоветоваться. Капитан Скотт был с отрядом землемеров в верхнем Синдхе. Бёртон-сахиб давно уже с ними не работал, потому что у него воспалились глаза. А никто больше толком не знал, чем он занимается. Не считая генерала. Что мне было делать? Пойти в штаб-квартиру и ходатайствовать о встрече с повелителем всего Синдха? Я выждал еще день. Потом направился в тюрьму. Ангреци держали своих врагов в старом форте на холме к югу от города. Признаюсь, один вид вселял страх – гора, а не крепость. Я взобрался по четырем ступеням. Одна створка ворот была приоткрыта. Эти ворота лишили меня остатков мужества. Они ощетинились мощными железными наконечниками, которые могли остановить бы и слона. Раньше. Дрожь охватила меня, когда я проходил под ними. За воротами мне пришлось докладывать мою просьбу двум скучающим сипаям. Я пытался добиться разговора с комендантом. Но они не пропускали меня. Требовали, чтобы я все рассказал им. Я отказался. Добавил, что я слуга одного ангреци, причем офицера. В конце концов они привели меня к коменданту. Какую же комнату он занимал! Окна были хоть и малы, но обозревали всю страну. Я сообщил ему, что по ошибке арестован ангреци, и даже офицер. Мне это стало бы известно, грубо сказал он. Возможно, и стало бы, аккуратно возразил я. Он шпион и был замаскирован специально, чтобы его никто не узнал. Он мне не поверил. Но на него произвела впечатление моя настойчивость. Я описал Бёртон-сахиба, очень подробно, вплоть до деталей одежды, в которой он уехал. Комендант был раздражен, я поймал его на крючок. Ну так посмотрим, сказал он наконец, вставая. Он приказал мне ждать у ворот. Через некоторое время меня позвали. Когда я снова проходил через тяжелые ворота, мое сердце сжалось, словно желая выскочить через какую-нибудь щелку. Все так, как я и полагал, сказал комендант. Человек, которого ты описал, однозначно не ангреци. Как же вы это выяснили, вырвалось у меня. Комендант ухмыльнулся. Мы дружелюбно попросили его раздеться. Он обрезан, и, кроме того, не говорит ни слова на нашем языке. Конечно, он не хочет признаваться перед всеми, возразил я, а обрезан, потому что недавно сделал обрезание. Как раз с этой целью, чтобы его не узнали. Чушь! Англичанин никогда не сделает обрезание. Но меня гораздо больше интересует, чего ты добиваешься этими лживыми россказнями. Звук его голоса был страшнее любых сжатых кулаков, любых угрожающих жестов. И нам придется разузнать, что у тебя на уме. Тут я решил, что судьба моя кончена.

58. НЕПОБЕДИМЫЙ

 Пахло смертью. Редкие поля были покрыты тонким слоем белого пепла, испускавшего необъяснимый блеск, и редкие ростки проглядывали, как оставшиеся волоски щетины на морщинистом лице старика. От испарившейся воды в речном русле осталось слизистое зловоние. Деревья иссохли. Мирза Абдулла отдыхал, как и все остальные. В комнате было прохладней, тело – тяжелое после замечательного обеда. Крики. Грязные следы в его полудреме. Шумы сгущались в туман. Слишком громкие для кошмарного сна, все ближе. Дверь распахнулась, ворвались какие-то мужчины. Его схватили за руки, бросили на пол, придавили сверху ногой. Удар по затылку. Прежде чем потерять сознание, он почувствовал руки, которые его обыскивали. Пол склизкий, голове холодно. Потребовалось время, чтобы ощупать в темноте ноги. Кто здесь есть? Голос чужой. Зачерствевший.

– Ах, наш друг проснулся.

– Нас схватили.

– Кто?

– Вы слышали? Благословенны чужеземцы в их неведении. Кто нас мог схватить? Конечно, ангреци.

– Ангреци!

– Да. Но есть хорошая весть. Мирза Азиз сбежал. Он один не спал, когда они напали на дом.

– Машаллах.

– Но есть и дурная весть. Раз мирза Азиз сбежал, ангреци хотят узнать, где он скрывается. И они будут нас пытать, пока это не выяснят.

– А разве мы это знаем?

– Нет. Ни один из нас не знает. Но это не спасет нас от боли. Но с вами дело обстоит иначе. Вы можете попытаться объяснить, что вы проездом из Персии и лишь случайно оказались в доме мирзы Азиза.

– Мне это поможет?

– Боюсь я, что вряд ли. Даже если вам поверят, то наверняка заподозрят, что вы связаны с шахом.

– Настало время заплатить за дружбу с мирзой Азизом.

Они опять предались молчанию. Они даже не могли совершить подобающе молитву. Потолок слишком низок, чтобы встать в полный рост. Невозможно определить стороны света. Скрежет, луч света. Факел, и впервые осветилось помещение, где они находились. Камера. Тяжелые стены. Размякший рис на тава, которую сипай поставил посредине. Им пришлось есть грязными руками. Сокамерники испытующе смотрели на него. Наверное, задавались вопросом, можно ли на него положиться. Факел скоро погас. Через некоторое время одного из них увели. Его долго не было. Они не знали, сейчас день или ночь. Когда его принесли обратно, он не мог рассказать, что с ним было. От страха камера стала еще теснее.

59. НАУКАРАМ

II Aum Durjayaaya namaha I Sarvavighnopashantaye namaha I Aum Ganeshaya namaha II

– Комендант кивнул сипаю за мой спиной. Тот несомненно ударил бы меня, если бы я не позаботился о себе заранее. У меня было доказательство. Редкий случай прозорливости в моей жизни. Прошу вас, закричал я, подождите, я кое-что покажу вам. И я полез в мой мешок и достал форму Бёртон-сахиба. И еще несколько мелких вещей. Поверьте мне, я не обманываю, задайте мне любой вопрос про 18-й пехотный полк. Я знаю имена других офицеров. Пожалуйста, пусть его приведут, и вы спросите его с глазу на глаз. Хорошо, медленно сказал комендант, но ты пойдешь со мной. Два сипая провели нас в пустую комнату с голым полом, там не было вообще никакой мебели. Чуть позже ввели Бёртон-сахиба. Я испугался его вида. Вы знаете этого человека? – спросил его комендант. Бёртон-сахиб словно не слышал. Комендант приказал сипаю перевести вопрос. Нет, – без колебаний ответил Бёртон-сахиб. Комендант с подозрением взглянул на меня, потом опять повернулся к Бёртон-сахибу. Однако этот человек уверяет, что он вас знает, он уверяет, что является вашим слугой. Он даже уверяет, будто вы – британский офицер. Сипаю пришлось все это переводить, так что ответ Бёртон-сахиба мы услышали не быстро. Я не знаю, чего вы пытаетесь достичь своей историей. Я уже говорил, что я торговец из Персии, и понятия не имею об этом деле. Комендант подумал немного. Потом приказал мне вместе с сипаями покинуть комнату. Я не знаю, о чем они говорили, Бёртон-сахиб никогда не вспоминал при мне об этом дне. Они вышли только через час. Ни один не обратил на меня внимания. Комендант вернулся в свое бюро, а Бёртон-сахиб вышел через тяжелые ворота, подозвал тонга, сел и уехал. Он не стал меня ждать. Когда я добрался до нашего дома, он уже спал. Прямо в грязной одежде. Я приготовил ванну. Я боялся его необъяснимого гнева. Проснувшись, он общался со мной как обычно. Безо всякой враждебности. Я не решился заводить разговор об этом случае, и он сам ни разу не проронил ни слова. Ни намека.

– И ты ничего больше об этом не узнал?

– Узнал. Я подслушал. Когда он говорил с одним из своих учителей. Ты должен был сразу открыться, сказал ему учитель. Это не твоя борьба! Ты думаешь, что можешь так легко менять стороны. Все, что ты сделал, ты сделал для собственного тщеславия. На это Бёртон-сахиб ответил: вы думаете всегда грубыми образами, друг и враг, наши и ваши, черное и белое. Попробуйте представить, что есть что-то между ними. Когда я принимаю вид другого человека, я чувствую, каково это – быть им. Это только твое воображение, сказал учитель. Ты не можешь перенимать вместе с одеждой чужую душу. Нет, конечно, нет. Но его чувства – ведь они зависят от того, как другие на него реагируют, а это я могу ощущать. Признаюсь, меня тронули его слова. Бёртон-сахиб почти умолял, так хотелось ему поверить в свою правоту. Но учитель был беспощаден. Ты можешь переодеваться сколько хочешь, но ты никогда не узнаешь, каково быть одним из нас. Ты всегда можешь отказаться от своего костюма, для тебя открыт последний выход. А мы навсегда пленники своей кожи. Поститься и голодать – это разные вещи.

60. УЖАСНОГО ВИДА

Потом забрали его. Он полагал, сокамерники уже предвидят его предательство. Он поклялся, что сохранит верность своей роли. Невелика ей цена, если он обратится в бегство при первой же трудности, при первом серьезном испытании, чтобы укрыться в родной и надежной бухте имперской защиты. Это будет подло. Он не сможет потом смотреть в глаза своим приемным друзьям. Помещение, в котором его должны были допрашивать, было огромным, с неровным полом и впадинами на стенах. Он узнал англичанина, сидевшего за единственным столом, одного из сотрудников майора Макмурдо. Потом он вспомнит, что англичанин за все время ни разу не встал, а так и просидел у окна, изучая бумаги и изредка что-то записывая. Будучи источником всех мучений, он оставался к ним вроде бы непричастен. Его допрашивал сипай, о его имени, происхождении, связи с мирзой Азизом. Он отвечал с посильной искренностью. Как и ожидалось, мужчины, которые его допрашивали, навострили уши, узнав, что он перс. Англичанин поднял взгляд, когда невысокий переводчик рядом с ним донес до него эту информацию. Мирза Абдулла распознал в алчном взгляде жажду неожиданного успеха, награды. Неужели офицер наткнулся на заговор, нити которого уходили дальше Белуджистана, в Персию, а значит, захватывали также Афганистан, а там – кто знает – может, даже Россию? Если бы раскрыть такой заговор, то, без сомнения, вырастет и чин, и пенсия. Он начал окружать заговор своими вопросами. Он хотел слышать только то, что приближалось к его ожиданиям. Нетерпеливо отметал ответы, уводящие в сторону. Мирза Абдулла решил разоблачить потом некомпетентность этого офицера, зажигающего себе в данный момент манильскую сигару. Когда глупость вопросов стала ему невыносима, он стал оскорблять офицера. Он отметил, что переводчик смягчает его выражения. Но офицер уловил интонацию, и вновь поднял голову. Мирза Абдулла узнал еще кое-что хорошо знакомое. Возмущение, что туземец осмеливается противоречить. Повышать голос. Дерзость, которую нельзя вынести, которая может довести до белого каления. В следующую секунду его с головы до ног окатили сзади холодной водой. Я слышал, сказал самый главный сипай, что заключенных раньше раздевали догола. Я этого не понимаю. Ведь в мокрой одежде мерзнешь сильнее. Я уверен, произнес офицер за письменным столом, что ты по доброй воле не выдашь свои знания. Поэтому мы не будем больше терять время на любезную болтовню. Мы сейчас покажем, какие у нас на тебя виды. Перевод еще не кончился, как он почувствовал удары, под колени, по спине, по почкам. Мирза Абдулла ощутил, как пропали все чувства, кроме боли. Ноги подломились, и он упал боком на каменный пол. Он весь дрожал. Один из палачей поставил ему сапог на лицо и некоторое время стоял так, а потом спокойно сказал: мы сожжем твоего отца. Все молчали, пока офицер не задал следующий вопрос, но он был так нелепо сформулирован, что мирза Абдулла не смог бы на него ответить при всем своем желании. Он скорчился на полу. Приподнялся, что-то лопнуло в левом плече, попытался объяснить, почему он не может знать то, чего от него требуют. Он же простой путешествующий баззаз. Голос, который он услышал, подкрался совсем близко к его уху. Мы можем сделать с тобой и другие вещи. Можем превратить тебя в женщину и вот эту палку – шейх Абдулла почувствовал легкую боль в анусе – можем всадить в твое Хайберское ущелье. Вы ж это любите, да? В этот момент мирза Абдулла понял, что главный сипай – бенгалец и, видимо, индус. И понял роковую связь между тщеславием офицера британской армии и ненавистью его главного помощника. Он почувствовал запах сигары, словно сам ее держал, этот запах трухлявой лесной почвы, который превращается в запах тления. Последнее, что он почувствовал – свое ухо, и потом мог вспомнить лишь запах обожженного мяса.

61. НАУКАРАМ

II Aum Vikataaya namaha I Sarvavighnopashantaye namaha I Aum Ganeshaya namaha II

– Он на удивление быстро оправился от ран. Но он обессилел. У него пропал интерес к стране. Иногда он целыми днями не вставал из постели. Порой читал газеты. Больше ничем не занимался. Просто лежал, и даже с открытыми глазами. Это было ужасно, видеть, как человек действует наперекор собственному существу. Я не знал, замечает ли он меня, когда я чем-нибудь занимался в его комнате. Неожиданно раздался его голос. Наукарам, нам нужно отсюда убраться. Обратно в Бароду, сахиб? Это невозможно. Если хотим отсюда выбраться, придется уезжать обратно в Англию.

– Какой же работой он, офицер, мог заниматься в Англии?

– Я тоже недоумевал. Тогда. Но я быстро разобрался, когда Бёртон-сахиб начал прикидываться больным. Вначале он делал вид, что страдает. Едва кто-то оказывался рядом, он жаловался, какой он несчастный. Он не приходил на утреннее построение, не заглядывал в офицерский клуб. Явился к гарнизонному врачу, опираясь на двух могучих белуджей двухметрового роста. Врач был обеспокоен. Он спросил, пьет ли Бёртон-сахиб и курит ли он. Ни единой сигары, поклялся тот. Порой может выпить стаканчик, да и тот не до конца.

– Так и было?

– На тот момент он опустошал несколько бутылок за вечер, но не курил, это правда, он не переносил запах своих манильских сигар с тех пор, как вышел из тюрьмы. Не спрашивай, я и сам не знаю, в чем дело. Он платил какому-то типу за то, чтобы тот все время стоял перед дверью и заранее предупреждал о посетителях, таким образом, они видели Бёртон-сахиба постоянно лежащим в кровати. Он уже в восемь часов желал сослуживцам доброй ночи. Разумеется, эти слухи просочились к врачу. Бёртон-сахиб с жаром говорил о воинском корпусе, о том, что жизнь потеряет смысл, если придется его покинуть. Он запретил наводить порядок в его комнате. Даже убирать грязь. Повсюду валялись чашки, кусок хлеба прямо на столе. Это было отвратительно. Мне нечем было заняться в эти недели. Он давал мне деньги, чтобы я шел развлекаться в город. У меня было единственное задание, поздно вечером, когда никто не видит, приносить ему поднос с салатом, карри, шербетом и портвейном. Это устраивал один из тех друзей, на кого он мог положиться. Днем он занавешивал комнату, а ночью никогда не зажигал лампу. Он что-то глотал, от чего ему становилось хуже, и тогда он меня посылал за врачом, часа в два ночи. Он написал завещание и попросил врача быть исполнителем его последней воли, так ангреци называют завещание. Врач вскоре сдался, думаю, он ценил свой сон. Он убедился, что Бёртон-сахиб непригоден к службе. И выписал ему больничный лист на два года. Два года! Ангреци умеют заботиться о своих людях. Он по-прежнему получал жалование. Вначале мы целый год ездили по всей стране, мы доехали до Ути. Ты о таком даже не знаешь, это высоко в горах. На юге, далеко отсюда. Можешь представить себе, каким крепким и подвижным человеком был Бёртон-сахиб на самом деле. Но потом он получил по заслугам, как всегда бывает. Бёртон-сахиб заболел. На этот раз, по-настоящему и очень серьезно. Так серьезно, что чуть не умер.

62. БЕЗ СМЕРТИ

Донесение генералу Нэпьеру

Строго секретно

Вы поставили передо мной задачу узнать о причинах, почему мятежные предводители племен белуджей под предводительством Миар Кхана уже многократно узнавали о наших планах и, таким образом заблаговременно предупрежденные, могли вовремя сбежать или спрятаться. Уже много месяцев я нахожусь в пути, выполняя это задание, и посетил бесчисленное количество мест, где собираются белуджи, мое внимательное ухо было открыто для каждого голоса, но вплоть до последнего времени ничто не указывало на предателя в наших рядах. Во время нашей последней встречи вы вдобавок поручили мне выяснить, посещают ли и как часто британские офицеры тот бордель, что носит название лупанарий. Разумеется, у вас и в мыслях не было, что постановки первой и второй задачи могут быть как-то взаимосвязаны. Я исполнил также и это задание, и, боюсь, передо мной стоит сейчас неприятная обязанность доложить вам о крайне прискорбных результатах. Ни обстановкой, ни обслуживанием лупанарий не отличается от прочих борделей, одна-единственная разница в том, что куртизанками здесь являются не женщины, а юноши и переодетые в женщин мужчины. Юноши стоят вдвое дороже мужчин, не только потому что они – существа более прекрасные и благородные, и влечение к ним – это самая чистая форма любви, точка зрения, которую местные суфии, по всей видимости, переняли у платоников, но и потому, что их мошонку можно использовать в качестве узды. Бордель этот, я могу подтвердить теперь с полной уверенностью, регулярно посещаем некоторыми нашими офицерами. В большинстве своем их влечет туда любопытство и скука, и мы можем полагать, что они в силах противостоять искушениям этого заведения. Однако некоторые находят именно то, что искали. Особенно же примечательным кажется мне случай тех, кого против их воли принуждают к поступкам, на которые они бы не согласились. Эмир, владелец лупанария, является знатоком юных светлокожих мужчин, и потому, по сведениям моих информантов, уже не раз случалось, что он накачивал британских посетителей алкоголем, пока они не становились послушны или же теряли сознание, предоставляя себя к его услугам. Напрашивается догадка, уж не мстит ли он подобным образом за унижения, которые терпит от нашей власти, но, по моему разумению, он просто-напросто падок на чары белокурых неволосатых юнцов. Мне пересказывали, что один из таких гриффинов удивлялся на следующее утро тому, что местный алкоголь причиняет раздражения заднего прохода. Все это оставалось бы несколько неаппетитной историей, однако безвредной для нашей безопасности, если бы из некоторых наших офицеров не выманивали в этом лупанарии знания, каковые им требуется безоговорочно хранить при себе. Я пообещал моему информанту, регулярно бывающему в данном борделе и состоящему в родстве с его управляющим, что не буду называть никаких имен. Он клянется, что эмиру многократно передавали ценнейшую информацию, которая срывалась с офицерского языка во хмелю, в экстазе или в процессе последующих ласк. А если мы примем во внимание, что упомянутый эмир, скажем так, лупанарский эмир, связан родственными узами с мирзой Азизом, то без труда представим себе, как именно сплетена сеть, доставлявшая нам столь длительную головную боль.

63. НАУКАРАМ

II Aum Mritunjayaaya namaha I Sarvavighnopashantaye namaha I Aum Ganeshaya namaha II

Лахья написал: «Мое повествование – нить отборного жемчуга, которую я хочу повесить на шею вашего благосклонного и внимательного восприятия, дорогой читатель; моя история – благоухающий цветок, который я хочу вложить в руку вашего добросердечного и отзывчивого чувства, дорогой читатель; мое произведение – ткань нежнейшего шелка, который я хочу раскинуть над головой вашей проницательной и безбрежной мудрости, дорогой читатель».

После чего он отложил перо и прочитал весь текст один раз, потом еще раз, ночь тем временем посерела, а он был тронут неприкосновенностью написанного и готов был заплакать. Дело не в том, будто не было слабостей или ошибок. Если бы он сейчас все начал заново, он бы… Ха, бессмысленные рассуждения. Главное – произведение превосходило его самого, такое могучее и чужое, словно и не было рождено из него, словно не он управлял всем, и ему вспомнилась фраза, написанная неизвестным зодчим храма Кайлаш около Эллоры, величайшие слова, которые только может оставить после себя творец: «Как же я это создал?»

Осталось доделать последнее. Окончание, пусть даже лишь последний абзац, должен быть написан другим человеком. Ни один человек не должен знать всю историю. Так же, как ни один не может охватить взглядом целиком весь храм Кайлаш. Лахья позвал жену – с недавних пор до него доносились звуки ее ранних домашних хлопот – и изложил ей свою просьбу. Она была изумлена и на какое-то строптивое мгновение захотела наотрез отказать ему. Но потом согласилась. Она надеялась, что когда наконец это задание будет завершено, их совместная жизнь потечет как прежде, до появления этого Наукарама, вскружившего голову ее мужу. Он многословно поблагодарил ее, с трудом встал и вышел из дома. Сегодня он не пойдет на улицу лахья и не будет ничего писать. Возможно, и завтра тоже. А потом – это еще неизвестно. Бёртон-сахиб – его мысли пронзило незакрепленное воспоминание – по словам Наукарама, однажды удивился, что на хиндустани одним и тем же словом обозначается и завтра, и вчера. Что же из этого могло следовать? Разве позавчера и послезавтра не назывались разными словами?

Наукарам удивился опозданию лахьи. Такого еще не случалось. По пыльной улице шла женщина. Все в ней излучало силу. Несколько писарей поздоровались с ней. Смерив его испытывающим взглядом, она спросила, кто он такой. Она представилась женой лахьи. Он не сможет сегодня прийти и просил извинить его. Он прислал ее, потому что сам не хочет узнавать завершение истории.

– Почему же?

– Есть такая древняя традиция. Так же как ни один человек не должен целиком прочесть всю «Махабхарату».

– Я этого не знал. Но однажды слышал что-то похожее от Бёртон-сахиба. Он говорил, что арабы верят, что умрут в течение года, если услышат все истории из «Тысячи и одной ночи».

– Суеверия.

– Но разве он не относится к Сатье шодак самадж? Я-то думал, он презирает любые суеверия.

– Он называет это традицией, преданием. Каждый человек суеверен. Но некоторые дают своему суеверию другие имена. Может быть, начнем? У меня не так много времени. После обеда ко мне придут внуки.

– А что насчет оплаты? Что он вам об этом сказал?

– Он о ней не упоминал. Наверное, забыл. Знаете, он уже достаточно от вас получил. Забудем про оплату.

– Не его, мою оплату.

– Вашу?

– Он должен мне заплатить.

– Не понимаю.

– Мы так договорились. Он платит мне деньги, чтобы я рассказывал ему историю до конца.

– Не могу поверить! Да он совсем потерял рассудок. И долго это продолжается?

– Ну, уже не со вчерашнего дня. Наверное, несколько недель. Иначе я не рассказывал бы. Но вы же его знаете, он любопытен.

– Он сошел с ума. Где же это слыхано. Лахья, который платит своему клиенту. Он, конечно, ведет себя чудно с той поры, как вы пришли к нему. Но такое… он же станет посмешищем.

– Лишь в том случае, если вы кому-нибудь об этом расскажете. Мы договорились, что не пророним об этом ни слова.