Текст книги "Лунный свет[ Наваждение Вельзевула. "Платье в горошек и лунный свет". Мертвые хоронят своих мертвецов. Почти конец света]"

Автор книги: Игорь Тихорский

Соавторы: Константин Тихорский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц)

Глава семнадцатая

В Светлозерске я первым делом разыскал сторожа Михеича, правда, теперь уже бывшего. Уволили его вскоре после пожара.

Михеич долго распространялся о душевных качествах директорши, говорил, мол, она – «редкой души человек», «на ней, Леонидовне, все искусство держится», а когда я резонно заметил, что Ольга Леонидовна безвинно уволила его, Михеич вроде рассердился.

– Дак меня ж не за пожар уволили! – Потом вроде спохватился и окрысился: – А чего ты все вынюхиваешь? Из милиции, что ли?

– Меня солидные люди послали, у них свой интерес есть, – ответствовал я, не вдаваясь в подробности, потом добавил: – Люди эти – не милиция, если человек им помогает, они и благодарят щедро, а коли препятствует в делах, могут и наказать.

– Меня благодарить не надо, мне чекушки моей хватает, – отвечал Михеич, – а наказывать не за что.

– Вот что, Михеин, – перешел я к политике кнута и пряника. – Нам известно, что подожгли не пацаны, это во-первых; во-вторых, во время пожара кое-какие вещицы пропали. А нам они нужны. И коли ты ничего не скажешь – смотри сам, болота вокруг глубокие.

– А ты меня не пугай, – огрызнулся Михеич. – Со мной, как с Лехой, не пройдет!

– Пройдет, – уверенно сказал я, не имея понятия ни о Лехе, ни о том, что с ним произошло. И перешел к прянику. – Вот что, Михеич, я тебе уже бутылку выставил, и еще получишь столько, чтоб на месяц хватило, если не угоришь. Выпей пока да подумай.

Михеич допил бутылку, заел хлебцем с огурцом и наконец сдался.

– А, ладно! Дело давнее, уже забытое. Ну по моей вине пожар был, Стасик, по моей. Пришел я на дежурство малость поддавши, внучкины именины справлял. Сидел, сидел, чувствую, мочи нет, засыпаю, полез на чердак, пристроился там поспать, а чтоб лиходеи всякие знали, что сторож на посту, засветил я лампу старую – ну, чтоб в слуховом окне светилась. Лампа оказалась дырявая, керосин вытек – я ее во сне, что ли, ногой толкнул, иначе как бы она опрокинулась? – ну и загорелась. Я от дыма проснулся, что ни говори, а сторож он и есть сторож – чутко сплю. Вижу – горит, выскочил, закричал, народ стал сбегаться. Слава Богу, один лишь угол выгорел да потолок над комнаткой, что рядом с директорской, обвалился. Вот и все дела!

Михеич еще выпил уже из новой бутылки, принесенной мной, и вдруг сказал:

– А выгнала она меня не за пожар! Понял! Леонидовна – она человек! Могла и в тюрьму упечь, а я вот он, жив, здоров.

Тут Михеич замолчал. Я подлил ему.

– А ты меня не спаивай! – вдруг озлился Михеич. – Хочу говорить – говорю. Хочу молчать – буду молчать.

– Еще раз говорю, Михеич, вот тебе благодарность за информацию, – и я выложил перед ним три десятитысячные бумажки. – Но уж начал говорить – давай до конца.

Михеич шмыгнул носом как-то совсем по-детски и сказал вдруг совсем трезво:

– После пожара инвентаризацию делали. В подвале какой-то коробки недосчитались. А я возьми да и скажи, что еще в девяносто первом годе, когда Ольга Леонидовна здесь не работала, старый директор «цедулю» получил: из запасников перевезти в Вологду какие-то там предметы. Машина пришла с нарочным, милиционер при форме. Коробку ту самую погрузили, нарочный все кричал: «Осторожно, это же музейные ценности!» Все, кто там был, в документах расписались. Потом директор в Вологду позвонил, в музей, а там говорят, никакой посылки не получали, он в райисполком позвонил, и там говорят, никого не посылали.

Директор перепугался и дал деру. Говорят, так и не нашли его до сих пор. А когда Ольгу Леонидовну назначили, она поначалу инвентаризации не провела, а уж потом, когда пожар случился, вдвоем со Светланой они все переписали. Ну и меня уволили вроде за пожар, но я так полагаю, что допустил халатность, потому как сторож должен за все отвечать! Во как я думаю! А Ольгу Леонидовну ты не тронь! – вдруг помотал он пальцем, потом пошарил рукой по столу, откинулся на спинку стула и вдруг сполз набок и, не удержавшись, упал.

Я подошел, потрогал пульс, приоткрыл веко. Все вроде было в порядке. «Жестокая необходимость», – подумал я, вспомнил мужиков в бане и подумал о том, что круговая порука, конечно, поставлена хорошо, но историю Михеич рассказал не всю. Иначе вряд ли мужики пресекали бы друг друга. Надо идти к директорше.

Ольга Леонидовна вздохнула, увидев меня. Я поспешно сказал:

– Ольга Леонидовна, я ни в чем больше не сомневаюсь, мучить вас не буду, только вот о прошлых делах спросить хочу: во-первых, что было в той пропавшей коробке? И, во-вторых, известна ли ее дальнейшая судьба?

– Не знаю, кто это вам все рассказал, – сухо начала Катушева, – но раз уж знаете, то расскажу до конца. В коробке у нас в запасниках хранились разрозненные предметы из двух сервизов. Опять же фарфор Светлозерского завода. Его увезли по поддельным документам, директор бывший сбежал. Кстати, конец этой истории вовсе таинственный и трагичный. Нарочный, Алексеем вроде звали, приезжавший за фарфором, через неделю объявился в Светлозерске, кто-то сообщил в милицию, потом его видели в Чикине. Пока участковый до Чикина доехал, человека этого уже в живых не было. Напился в местной столовой, пошел зачем-то в лес. Собутыльники говорят, все кричал: «Меня Дима из Питера ждет на кордоне». Очевидно, утонул в болоте, во всяком случае пропал, нигде его больше не видели. А у нас не то что пьяному, а и трезвому ходить в лес одному опасно. Ему говорили: не ходи один. Вот будет завтра оказия – телега пойдет, тогда и найдешь своего Диму. Нет – ушел.

– Скажите, Ольга Леонидовна, а опись того фарфора пропавшего сохранилась?

– Нет, – вздохнула Катушева. – Во время пожара впопыхах выносили документы, часть потеряли. Среди них и опись ценностей из запасника.

– Всех ценностей?

– Не всех, но многих. Вот после этого мы со Светланой вдвоем все заново переписали. Все абсолютно. И сделали в трех экземплярах.

– Ну что ж, Ольга Леонидовна, спасибо за информацию, поеду, хочу еще раз на горшечников посмотреть. Уж больно красиво работают.

Ольга Леонидовна помолчала, потом все-таки решилась.

– А вы, товарищ Шестов, не из милиции?

– Да нет, я свой интерес блюду. Сейчас каждый свой интерес соблюсти старается.

– Да уж, – вздохнула Катушева.

Мы расстались.

Глава восемнадцатая

До Чикина я доехал на попутном самосвале. Водитель попался не из местных, из какого-то дальнего колхоза, и когда я заговорил о черепичных крышах в Чикине, он заявил, что деревне этой вообще повезло и кабы не приезжие мастера-гончары, были бы крестьяне такие же нищие, как и все в округе.

– А то привезли сюда трех гончаров, дома им купили, на кордоне печи поставили, они себе крыши перекрыли черепицей, магазин организовали да стали сюда заказывать городские продукты. Даже твердая колбаса появилась. Конечно, – с горечью говорил водитель, – такая бешеная деньга появилась, дак чего ж не завезти.

На мое возражение, что, мол, на то и мастера, чтоб зарабатывать, водила мой возмутился:

– Да кабы сами, а им все устроили, все организовали и продукцию в Москву увозят – иностранцам. Коне-ечно! Так-то жить можно. – Потом добавил: – Правда, говорят, бандитам они большого отступного платят, потому как вон в соседнем районе дом у фермера сожгли за то, что не платил. И не поймали никого.

Так за разговорами доехали мы до окраины села, где я попросил остановиться. От денег водитель отказался и поехал к магазину.

А я вошел в деревню и по правой стороне подошел к дому под черепичной крышей.

Меня встретила хозяйка. Я представился Станиславом Шестовым из Петербурга и сказал, что мне Дима Семенцов велел обратиться к Андрею Сергеевичу, если понадобится навестить артельщиков.

Женщина, назвавшись Марией, пригласила меня в дом, сказала, что «Андрюша должен вот-вот быть. Он в конторе, но к двум часам приходит обедать». Предложив мне на выбор молока или холодной простокваши, Мария вышла. Минут через пятнадцать появился Андрей Сергеевич. Видно было, что идти ему не хочется, но я пообещал, кроме платы, которую он получает от начальства как управляющий артелью, добавить от себя единовременно пять десятков «тонн» и походатайствовать о повышении оклада.

Было жарко и довольно сухо, но в лесу я понял, как здесь легко сбиться с дороги. Андрей повел меня не по гати, проложенной для телег, а напрямую – через болото. Так быстрее. Шли мы по ему одному ведомым приметам и примерно через час вышли к избам кордона.

Проводник подвел меня к центральной, где я впервые побывал с Семенцовым. Я вошел, а Андрей Сергеевич направился к другому дому, по его словам, навестить дружка.

В избе сидели двое мастеров, перекусывали. Я попал к обеду. Между прочим, я давно уже заметил, что, если шел в гости, как правило, попадал к столу.

Поздоровавшись и получив приглашение присесть, я выпил стакан молока, съел бутерброд с салом, спросил, как идут дела, услышал в ответ вежливое и безликое «нормально».

Скоро мужики встали и подошли к своим станкам.

Я, сказав, что пройдусь, осмотрюсь, вышел и направился к печам. Естественно, я был полным профаном в гончарном деле, но обратил внимание, что две печи были похожи друг на друга, как сестры-близняшки. Третья была намного больше и вообще, я бы сказал, выглядела значительнее, что ли.

Я обошел печи. В нескольких десятках метров от изб начинался огромный глиняный карьер. А неподалеку от третьей печи обнаружил мусорную яму. Она была полна черепков. Я оглянулся, решил, что из окон меня не видно, и спрыгнул в яму. Походив минут десять, я заметил несколько белых осколков, поднял их и на одном даже разглядел тщательно выписанные лепестки экзотического цветка. Спрятав осколки в карман, я поднялся и пошел к избам. Навстречу мне двигался бригадир Михаил Семенович с моим проводником. Андрей Сергеевич тут же попрощался и ушел в сторону деревни. Бригадир, широко улыбаясь, спросил:

– С чем пожаловали, Станислав Андреевич? Для премии вроде рановато.

– Да вот, решил подробнее ознакомиться с делом, – сказал я. – Хозяин ответственность возложил, а я не появляюсь.

– А что тут особенно смотреть-то? Мы все как на ладони.

– Все так, но ведь надо быть в курсе, как живут люди, нет ли жалоб?

– Ну да, ну да. Это конечно, – вроде бы согласился со мной бригадир. – Да только если у нас какие жалобы, то мы вам из Чикина брякнем. Вы не волнуйтесь.

– Ну и хорошо, – согласился я. Потом сказал: – Вот мне велел еще Семенцов сходить к дальней избе, что на горке. Не проводите?

– Ну там и вовсе смотреть нечего. Но ежели нужно, проводим, конечно, отчего не проводить. – И тут же зычно крикнул: – Эй, Серега, выйди-ка!

Сергей вышел из дома, где мне бывать еще не приходилось.

Бригадир сказал:

– Слышь, Серега, проводи начальника в избу на горке.

– Ладно, – буркнул Сергей, – сейчас соберусь.

Я хотел было войти за ним в избу, но бригадир заговорил о дорожающей жизни и о том, что надо бы уже и к зарплате, и к премии добавить. Я пообещал.

Подошел Сергей, в болотных сапогах, с небольшим рюкзаком за плечами. Сказал:

– Пошли, что ли?

И мы, спустившись с поляны, вошли в сосновую рощицу и скоро пошли по неширокой гати. Поначалу идти было довольно удобно, но вскоре из-под бревнышек стала брызгать вода, кое-где проступала мутная болотная жижа. Спутник мой молчал, я тоже не особенно был склонен к разговорам.

Случилось это примерно в получасе ходьбы от кордона.

Мы переходили по мосткам через очередную болотную речку, я уже спрыгнул было с бревен на берег, как тут оглушительно грохнул выстрел, я почувствовал жгучую боль в спине и, падая, успел на несколько мгновений увидеть лицо Сергея – промелькнула мысль, что он ничуть даже не удивился, – и я оказался в ручье. Вода обожгла холодом, заставила тут же оттолкнуться от мелкого илистого дна, я ухватился за какую-то корягу, попытался выползти на берег, одновременно поискал глазами Сергея, увидел его, исчезающего за стволами березок и осин, превозмогая боль, еще подтянулся, почти выполз уже на берег и потерял сознание.

Очнулся я от приступа боли, увидел под собой бревнышки гати, успел удивиться, почему это я вишу вниз головой, потом догадался, что кто-то тащит меня на плече, и снова забылся.

Я еще пару раз приходил в сознание, один раз – когда спаситель мой, очевидно отдыхая, уложил меня на островок сухой земли, второй – уже около самого дома.

Когда я окончательно очнулся, в избе на столе горела лампа, перед которой сидела Светлана и что-то читала. Я закрыл глаза. Боль стучала в плече и отдавала куда-то вниз в поясницу. Я снова открыл глаза и посмотрел на Светлану. Она, как бы почувствовав мой взгляд, повернулась.

– Очнулись, – сказала она и, взяв кружку, подошла ко мне.

Я попил, помолчал, потом с трудом выговорил:

– А вы-то как здесь?..

– Отдыхайте, – не ответила она на вопрос. – Вот лучше отвару попейте.

На этот раз я разобрал вкус по крайней мере одной травы в отваре – валерианы. Пить было неприятно, но я послушно проглотил полкружки, полежал и снова провалился в забытье.

Проснулся я днем. В избе никого не было. Я попробовал приподняться. Плечо болело, но я встал, прошел в сени, жадно выпил кружку воды из ведра.

Снова войдя в избу, я осмотрелся и, превозмогая легкое головокружение, направился к дверце в углу. Она была открыта. В небольшой комнатке вдоль стен были набиты полки, на них аккуратно стояли знакомые уже мне расписные горшки. Одна полочка была выделена для икон, причем две из них мне показались странными. Я подошел поближе, присмотрелся. Обе они были незаконченными, недописанными. В углу оказалось что-то вроде стеллажа, на полках которого покоилась стопка расписных блюдечек, несколько чашек, две тарелки.

От осмотра полок я перешел наконец к столу.

Здесь меня ждал сюрприз. В большой посудине, похоже фарфоровой, закрытой крышкой, я увидел жидкость цвета слабо заваренного чая, на дне посудины лежало нечто, похожее на тряпку. Я поискал глазами что-нибудь вроде ложки, ничего не нашел, но, открыв ящик стола, обнаружил некое подобие щипцов в пластиковом футляре. Щипцами этими я прихватил за кончик «тряпку» и извлек ее. Это оказалась маска. Положив ее обратно и закрыв посудину, я вышел из комнаты, добрался до кровати, лег и почувствовал страшную усталость. Дело было не в раненом плече. Меня охватило то мрачное, безысходное состояние, которое уже пару раз находило на меня в конце операции.

Зачем мне все это нужно? Ради чего я корячусь, изображаю из себя какую-то сволочь, бабника, алкаша, юриста, готового спасти проворовавшегося жулика, зачем подставляю себя под выстрелы? Ведь не из-за тех грошей, которые мне платят в угро. Хоть бы раз догадался зажать что-нибудь из «премий», которые мне выдавали «благодарные» клиенты. По закону, легально я мог воспользоваться только официально положенным мне окладом в той организации, где временно служил. Раньше мне бы сказали – ты охраняешь интересы народа, стоишь на страже порядка. Ну отчасти, может, и так, но ведь я бы мог и охраняя прилично получать от тех, кого собираюсь засадить за решетку. Нет, не то… Мысли у меня путались, было жарко, но я упорно продирался сквозь болезненный туман.

Моя жена Ася однажды во время моего такого вот приступа депрессии сказала просто и ясно: «Ты, Славик, авантюрист. Но честный». «Этого мало, – помнится, ответил ей я. – Можно быть авантюристом и не работать в розыске…» Мы долго спорили, дошли даже до того, что я «прирожденный охотник». «А поскольку охота на человека, – продолжала моя мудрая жена, – самая сладкая, то ты, конечно, предпочитаешь именно этот вид охоты. К тому же ты отягощен совестью, – то ли польстила, то ли осудила Ася, – поэтому ты не можешь стать наемным убийцей или рэкетиром. Вот и охотишься официально, с благословения властей…»

Может, так оно и есть, но сейчас в этой избе мне ничуть было не легче от того, что я, совестливый охотник, должен буду отдать в руки властей нескольких в общем-то неплохих и, очевидно, очень несчастных людей.

«Вот тут бы, пожалуй, помог стакан водки», – подумал я, но сил вставать и снова обшаривать избу у меня не было, и, немного еще помаявшись, я снова заснул.

Проснулся от голосов. В избе стояли лейтенант милиции и какой-то мужик.

Я окончательно пришел в себя, увидев их, и спросил:

– Здорово, мужики! Случилось что-нибудь?

– Во дает! – как бы восхищенно сказал мужик. – Его уж в мертвяки зачислили, а он шуткует.

– Ошибочка вышла, – как можно беззаботнее сказал я. И продолжал, чувствуя, что меня несет: – У нас на даче, мужики, под Питером, случай такой был. Сосед вышел пьяный во двор, видит – на заборе заяц сидит, он бац в него из ружья! Заяц – кувырк с забора. А соседка выбежала, кричит, да что же ты, изверг, делаешь! Это ж мой котик Маркиз! Вот, мужики, какие ошибочки бывают. Так что до мертвяка мне далеко, – закончил я, увидев, что в избу вошла Светлана.

Гости мои помолчали, потом повернулись к ней.

– Что это с ним такое?

– Это бывает, – спокойно ответила Светлана. – Больной после тяжелой травмы, убедившись в спасении, впадает иногда в особое состояние, которое врачи называют приступом эйфории.

– А-а! – глубокомысленно изрек лейтенант. – Тогда понятно. А как он, двигаться может?

– Я думаю, да. Он уже здесь «подвигался», все углы обшарил… – сказала Светлана.

– Ну это понятно, – загоготал мужик. – После лежки подкрепиться решил, чтобы, значит, температуру маленько поднять до сорокаградусной.

Я сел на кровати. Одежда моя – чистая, сухая – лежала на лавке. Мужики помогли мне одеться и, поддерживая под руки, вывели на крыльцо. Здесь от лесного воздуха у меня закружилась голова, я присел на ступеньку и, пока спасатели мои возились с чем-то вроде носилок из ветвей, спросил у Светы:

– Меня кто сюда приволок? И когда?

– Коля, – спокойно ответила она. – Пять дней тому назад.

– Какой Коля? Проводником-то ведь был у мёня Сергей.

– Сергей, – подтвердила Светлана. – Он же Коля, он же Николай Иванович Кузьмин.

Меня погрузили на носилки, и мужики довольно бодро зашагали по гатям к кордону. Иногда, щадя их, я даже сам шел, но быстро выдыхался.

Тем не менее часа через два мы добрались до кордона, а там уже ждала телега, и мы тронулись в село. По дороге лейтенант рассказал, что им в участок в Светлозерске позвонили из районного управления угро Вологды позавчера, справлялись обо мне. Никто вроде ничего не знал, куда ушел, зачем. Правда, директорша Ольга Леонидовна сказала, что я, очевидно, на кордоне. Решили подождать денек, но сегодня утром опять был звонок из Вологды, гражданин себя не назвал, но заявил, что Шестов раненый лежит в «избе на горке». А стрелял, мол, в Шестова бригадир горшечников – Михаил Никитин. Однако, когда на кордон пришли, Никитина там не было. Мастера сказали, что уехал он третьего дня и до сих пор не вернулся. Да и они без дела сидят, собираются домой.

– Пока мы за вами ходили, они, видно, все и уехали.

Наш возница подтвердил, что мастера на артельной телеге с час назад укатили в Чикино.

Глава девятнадцатая

В Светлозерске в больничке мне осмотрели рану, сказали, что повезло. Пуля прошла навылет несколькими сантиметрами выше сердца. Меня всегда удивляло, когда я слышал, как врачи говорят раненому человеку: «Вам повезло». Особого везения в том, что в человека стреляют, я не видел.

Мне же еще сказали, что рана в хорошем состоянии, что местные травы – самые целебные в мире и я должен благодарить того, кто меня ими лечил.

Чувствовал я себя действительно сносно и, отказавшись от предложения остаться на пару дней в больнице, побрел на свой «постоялый двор».

Через полчаса в дверь постучали. Вошла Светлана, прошла к столу. Я хотел было встать, но она не позволила мне сделать этот рыцарский жест.

– Вы ведь из милиции? – начала она. – И все уже знаете, так?

– Насчет милиции вы правы, насчет того, знаю ли я все… Отчасти. Лучше бы мне вас послушать. Это не допрос, – тут же спохватился я, – просто, мне кажется, история ваша должна быть интересной сама по себе, а я жутко любознательный. Впрочем, если вам неприятно рассказывать, не надо…

– Да нет, что уж там! – И, как бы собравшись с духом, сказала: – Я люблю Колю. Давно уже. Вернее… мы друг друга любим… Он очень талантливый, просто потрясающе… Но одно время пил Коля сильно. Я плакала, грозилась уйти, увещевала, хотела взять его в Москву. И наконец однажды он признался, что пишет подделки. Иконы старые, в основном под мстерских мастеров. Ему казалось, что если подделываешь стилизации, то это уже и не грех. Во всяком случае не такой большой. Вы ведь знаете, наверное, что мстерские мастера писали иконы, копируя в основном строгановский стиль?

Я кивнул.

– Мне объяснил Иван Васильевич.

– Иконы покупал у Кузьмина Михальченко. Вернее – его доверенные. Сам Михальченко за шесть лет приезжал в Вологду раза три. Конечно, иконы Кузьмин продавал не только поддельные, его люди разъезжали по Северу и где скупали, где крали. Но с подлинными иконами, со старообрядческими XV–XVI веков люди расставались неохотно. Коля делал только самые «ценные». Потом Михальченко предложил написать пару портретов «под XVIII век». Коля сделал, я, правда, точно не знаю, сколько и под кого. Вроде бы в общей сложности перед несчастьем – три или четыре.

А потом – пожар во флигеле. Сгорели практически все его работы. Коля лежал в местной больнице, но Михальченко настоял на перевозе в Московский ожоговый центр. Потом уговорил Ивана Васильевича официально оформить смерть Коли, кому-то что-то дал, получил фиктивное свидетельство о смерти. Перевез Колю в Вологду. Он некоторое время жил в старом доме. Там его и видели мальчишки и старуха… – Она вздохнула, уходя от подступивших слез. – Коля действительно выглядит ужасно. Лица практически нет… В общем… не хочу об этом…

И снова появился Михальченко. Где-то за границей, то ли в Германии, то – ли в Швейцарии, он разыскал врачей в каком-то институте пластической хирургии. Они делали послеожоговые операции и, кроме того, по заказам пациентов готовили биомаску, на случай если операций нужно было две или три. Пациент в такой биомаске мог появляться на людях, не наводя на них ужаса. Михальченко купил и привез Коле маску. Но носить ее все время было нельзя. Время от времени маску необходимо было помещать в специальный питательный раствор. Коля работал в ней на кордоне, а в «избе на горке» снимал. В день вашего приезда Коля вернулся раньше с кордона и ушел в лес, чтобы лицо подышало, когда вернулся, вы его и увидели в окне. А дверь в пристройку с улицы хоть и была на замке, но засов снимается, надо только вынуть ложные гвозди.

Я кивнул, вспомнив, что, осматривая ржавый замок, заметил блестящие шляпки гвоздей.

– Все это стоило, конечно, бешеных денег, – продолжала Светлана, – но Михальченко вовсе не собирался играть роль доброго самаритянина.

Коля продолжал писать поддельные иконы, сделал пару портретов. Но главное было впереди.

Уже в 1990 году из запасника Светлозерского музея была похищена коллекция фарфора XVIII века. Но сервизы были не полные. На международных аукционах полные сервизы XVIII века могли быть оценены примерно в миллион долларов.

И тогда строится «кордон» из трех изб и ставится «изба на горке».

Михальченко привез откуда-то гончаров, а с фарфорового завода сманил большими деньгами известного мастера. Они вдвоем с Колей копались в книгах, читали, изучали. Люди Михальченко раздобыли копии подлинных чертежей печей Светлозерского фарфорового завода.

По этим чертежам была поставлена одна печь. Остальные – прикрытие. Правда, неожиданно для дельцов гончарное дело стало приносить доход, и они даже хотели расширить его. Но главное – сделать недостающие предметы для музейной коллекции. Я передала им комплект фотографий.

Глины были практически те же самые. Мастер, привезенный Михальченко, великолепный, а Коля отличный художник…

Сначала сделали по одной-две тарелки. Михальченко отдавал своим людям на экспертизу. Те давали заключения, а в частном порядке передавали свои пожелания в письмах, где дополняли и разъясняли особенности росписи. Один раз Михальченко даже привез какого-то эксперта на кордон.

Коля на все это согласился только из-за мечты. Накопить денег, валюты, поехать в Германию и сделать пластическую операцию.

Да и я… мечтала об этом.

Но Михальченко денег давал не очень много, а нужны были десятки тысяч. Обещал, правда, после продажи всего сервиза выдать столько, сколько нужно. Но теперь уж…

А когда вы объявились в последний раз, местные доверенные уже знали или предполагали, кто вы. Андрей проводил вас на кордон и передал приказ бригадиру – убрать вас. Тот стрелял на болоте из карабина. Теперь все разбежались. Вот и все.

Мы помолчали. Потом я как можно мягче сказал:

– Во-первых, Света, я обязан вам и Коле спасением, жизнью. Поэтому вместо банальных благодарностей я обещаю сделать все, что смогу, для смягчения участи Николая Ивановича Кузьмина. Он в данном случае – скорее жертва…

Светлана не выдержала, заплакала, выбежала из комнаты.

В Вологде меня ждала «цедуля» в гостинице: «Явиться в городское управление уголовного розыска».

В местном угро мне передали телеграмму Евграфа Акимовича: «После описи имущества и ценностей Кузьминых И. В. и Н. И. и после похорон Николая Кузьмина срочно выезжай. Стрельцов».

Совершенно ошалевший, я посмотрел на лейтенанта, вручившего мне телеграмму:

– Что с Николаем Кузьминым?

– Повесился Коля, – коротко ответил лейтенант.

Давненько уже я не получал такого удара. Выйдя из управления, я постоял, потом медленно побрел к дому Кузьмина.

У калитки стоял милицейский «газик», в комнате у стола сидели Иван Васильевич и Светлана. По дому ходили люди, слышались команды, переговоры.

Мы помолчали, Светлана тихо плакала.

Дверь в комнату Коли была открыта.

– Можно заглянуть туда? – спросил я у хозяина. Он пожал плечами.

– Теперь вы здесь хозяева.

Я вошел в комнату, огляделся. Стол, стулья, койка, этажерка, на которой стояли рядами кассеты.

На журнальном столике располагался двухкассетник. Я машинально нажал кнопку.

Послышались звуки саксофона. Я испуганно выключил магнитофон.

– Ничего, пусть играет, – услышал я голос Ивана Васильевича.

Я снова нажал кнопку.

Великий Лестер Янг исполнял блюз «Платье в горошек и лунный свет».

Я вышел из комнаты художника.

– Он любил джаз. Пусть послушает, – добавил Кузьмин. Я растерянно взглянул на хозяина, на Светлану и только спустя некоторое время понял: душа покойника покидает дом только на девятый день после смерти.