Текст книги "Москва за океаном"
Автор книги: Игорь Свинаренко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)
– Нет… Я просто сказал, что это нерентабельно. Зачем же идти в университет, терять там время, которое я могу потратить на зарабатывание кучи денег?..
Это был очень трезвый взрослый расчет. К девятнадцати годам Пол Демут скопил капитал в 20 тысяч долларов. Не так плохо для мальчика! В 1968 году! Тогдашние 20 тысяч – это сегодняшних приблизительно 100 тысяч.
На этот капитал Пол с партнером (тот был вдвое старше) купили тогда землю и построили автомобильную мойку; до сих пор стоит.
Правда, чтоб со своей стороны собрать нужную сумму, юноша вынужден был пожертвовать самым необходимым – то есть продал свой спортивный "плимут-кабрио", купленный за три года до этого, когда он был еще школьником (машина была тогда – с иголочки). И какое-то время ходил пешком…
Такая тонкость: лицам моложе 21 года в Америке не только пива не продают, но и землю тоже. Бизнес срывался! Пол пошел к папе просить… не денег откуда они у скромного служащего, – а разрешения купить землю на его имя.
Папа сначала сопротивлялся: "Тебе учиться надо, молод еще!" – а потом все подписал.
И вот теперь Демутом гордится вся Москва. Правильно сделал, что отца не послушал! А пойди он тогда учиться, ну и что б из него вышло?
…Сел я как-то в баре размышлять: как же теперь дальше Демуту жить? Что ж ему, расстраиваться теперь, если однажды меньше 25 тыщ за день заработает? И тут он появляется в баре собственной персоной, открывая дверь ногой, потому что руки заняты: в них ящик. Он ставит его на стойку, вытаскивает оттуда консервные банки. А Джим Кеноски, хозяин бара, дает ему пару засаленных банкнот.
– Это что такое, Пол?
– Да понимаешь, я тут ездил участок посмотреть в пятьдесят акров (гектаров 25. – Прим. авт.), может, прикуплю…
– Ну и?..
– А по дороге смотрю – распродажа консервов. Ну, я и решил подзаработать, раз деньги сами в руки идут.
– И что, ты, миллионер, из-за двадцати долларов возился с этим ящиком, таскал его за собой?
– Двадцать долларов – хорошие деньги, чтоб ты знал!
И я подумал: все-таки если б закончил Пол в свое время университет, не пришлось бы ему сейчас ящики таскать…
Сидел бы пил пиво, как я.
Глава 16. Рождество у миллионера
У миллионера Пола Демута я однажды праздновал Рождество. Он меня тогда первый пригласил, и потому другие предложения, которых после было полно, мне пришлось вежливо отклонить.
Приглашение передала его жена Дженет. Я, разумеется, отнекивался, праздник-то семейный. Но Жанна меня успокоила: все равно соберутся тридцать с лишним гостей, так что я не стесню.
24 декабря, во вторник, в пять тридцать вечера, как договаривались, хозяин лично забрал меня из отеля. За рулем – сам, шофера же у него нет… Это скромное "шевроле" за 30 тысяч долларов. Приехали… Я нарядился – впервые за последние годы, не считая быстрых походов в фотоателье, – в белую рубашку, галстук, черный костюм. Это ж серьезный праздник.
И вот смотрю на гостей. Большинство пришли в джинсах! Некоторые к джинсам и кроссовкам добавили галстук… Иные в свитерах. Пара человек – да, были в пиджаках.
– Христос воскрес! – без всякого акцента приветствовала меня хозяйка, желая блеснуть знанием иностранного.
– Вы, Жанна, несколько торопите события, Пасха-то когда еще! – указал я ей на ее ошибку. Впрочем, простительную – она знает не больше десяти русских и украинских слов, вместе взятых, которым ее научила покойная бабка…
Кроме Демута с женой, тещей, четырьмя детьми, дочкиным мужем, сыновней подружкой была разная прочая родня: кузены, племянники, племянницы и семья той сыновней подружки в полном составе.
Разминались перед ужином – на втором этаже, где у Демутов оборудована настоящая барная стойка. Юноша там наливает в кружки бочковое пиво и еще напитков двести на выбор; орехи, сыр, тарталетки на закуску. Я был уверен, что бармена наняли или кто из прислуги, но это оказался хозяйский племянник Стив.
В седьмом часу гостей позвали в зал.
Сели за столы…
Хозяйка потушила свет и при свечах прочла молитву. После свет включили, "и стало видно еду", как радостно заметил вслух кто-то из гостей. Все вскочили, а первыми – дети, и встали в очередь у буфета – методом самообслуживания накладывать себе еду. Рыба печеная, индейка, картошка, салаты, еще что-то – и обещанные хозяйкой вареники с картошкой. Примечательно, что закусывали запросто, по-семейному: с пластиковой одноразовой посудой. Никакого хрусталя все ж свои… Иные пили пиво, редко кто – вино, столовое розовое. А многие и вовсе обошлись колой: кому далеко домой ехать. Вообще это очень суровая вещь невозможность в гостях как следует выпить. Возвращаться-то на авто! Атмосфера в этом смысле там царит гнетущая. Даже те, у кого в семье есть непьющая жена с правами, обходятся полдюжиной пива – обстановка не располагает к серьезной вдумчивой пьянке…
Ну что, к восьми часам, менее чем через час после начала застолья, уже и с десертом покончено. Вышел переодетый в Санта-Клауса младший хозяйский сын Брайан, сел в кресло и начал раздавать подарки из огромной кучи в углу.
Часам к девяти гости начали потихоньку разъезжаться. Оставшиеся разбились на кучки и болтали о семейном.
В два ночи я был наконец отпущен домой.
Хозяйка расцеловывала меня на прощание и благодарила за приход:
– Всем было так интересно на вас посмотреть, послушать! – и простодушно добавила: – Ну, сами посудите, какие у нас тут в глуши развлечения? Уж вы давайте к нам без церемоний…
Глава 17. Москва рублевая
Впервые за всю историю американской Москвы посетитель бара расплатился за выпитое русскими деньгами. И ему ничего за это не было!
Историческое событие имело место в баре под названием Doc's Hard Rock Cafe. Деньги – 50 тысяч рублей (старыми, до деноминации) одной бумажкой, без сдачи – в виде платы за обед принял у меня лично владелец бара Джим Кеноски. Эксперты объясняют это явление окончанием "холодной войны" и нехваткой наличных рублей в Москве.
А дело было так. Зашел я как-то в бар к Джиму, проголодавшись, и употребил стакан красного с порцией равиолей.
– С тебя семь пятьдесят, – сказал Джим.
Поскольку я как раз вернулся в Moscow, PA (сокращенное название штата Пенсильвания), с побывки из Moscow, RU (пусть, чтоб их не путать, будет и такое сокращение от слова Russia), деньги обеих Москв у меня в кармане были перемешаны. Чтоб их рассортировать, я стал выкладывать бумажки на стойку. Пятидесятитысячная рублевка с русским триколором привлекла внимание Джимми. Он рассматривал ее со всех сторон и явно не хотел с ней расставаться. (И то сказать, наши деньги такие веселые, такие яркие, а у них тут, в Америке, чтоб вы знали, все банкноты с виду почти одинаковые, бледные, скучные.)
– А что? Это, кстати, девять долларов! Можешь взять. Это тебе за обед. Сдачи не надо, пусть будет на чай…
– Пятьдесят тысяч! Я таких денег сроду в руках не держал…
– Пятьдесят тысяч! – загалдели посетители. Бумажка пошла по рукам. 50 тысяч; да боюсь, одной бумажкой Америка нас не догонит и не перегонит.
Бар этот – самое центральное, самое центровое место Москвы, потому что в доме напротив располагается моссовет и мосполиция. А в 20 метрах от бара пересекаются два шоссе, по которым только и можно попасть в этот город, 435-е и 690-е. Через дорогу, ну, чуть в сторону от бара, – единственная городская библиотека. До универсама три минуты ходьбы. А другой ближайший бар – на окраине Москвы. На Market Street, и соответственно называется – Market Street Inn. До него от центрального бара пилить и пилить – целых семь минут пешком.
Вокруг Москвы много еще всяких баров раскидано. Перемещение из одного в другой на автомобиле, с краткими заходами, собственно, и является главным развлечением москвичей активного возраста. Но Doc's – все-таки особая, центральная достопримечательность Москвы. Кроме всего прочего, это самое древнее здание в городе – ему сто двадцать лет. И приезжие все – обязательно сюда, различные иногородние и лимитчики…
На этот бар я возлагал большие надежды. Вот, думал, злачное место, центр ночной жизни, лучшее место для разборок. Мы же смотрим иногда кино: бубух! И звон – это стулом швырнули в батарею бутылок, и она звонко осыпалась. Грох! это люстру оторвали и уронили. Шмяк! – ковбой упал со стойки. Да каждый второй фильм про это.
Надежды мои питались в частности и многообещающим объявлением над стойкой: "Кто будет в баре драться, тот будет отсюда изгнан навсегда и более никогда, никогда (подчеркнуто) сюда не допущен". Я уже совсем было открыл рот, чтоб расспросить про "крышу", узнать, какая ж команда держит этот лакомый кусочек, под кем Джимми ходит и сколько платит, какие тут бывали разборки… но вовремя спохватился.
И точно, было тут одно событие… Четыре года назад проездом в Москве, а значит, автоматически и в центральный бар наехали дикие рокеры откуда-то из большого города! Они ввалились с ножами, с бейсбольными битами, орали и советовали Джимми не лезть их утихомиривать. По наглости и бесцеремонности они вполне тянули на нью-йоркских, про которых московские провинциалы любят рассказывать такой анекдот:
– Good morning, sir! – говорит москвич приезжему.
– Fuck you! – отвечает тот.
– А, вы, наверно, из Нью-Йорка!
Джимми такое видел только в кино и поступил в точности как киногерой: достал из-под стойки два пистолета (38-й калибр и 45-й), наставил на рокеров и выгнал гостей Москвы на улицу.
Это было самое громкое событие в этих стенах за последние сто двадцать лет…
– Ну, это приезжие; а местных – было, чтобы выгнали кого-то за драку, как в объявлении? И больше потом всю жизнь не пускали?
– Ты что! Москвичи, они же смирные все.
Они точно смирные… Сидят, медленно-медленно похлебывают кислое американское пиво. Кислое, но ведь дешевое: 1 доллар 25 центов за 0,33 литра. Есть и "Хейнекен", но для москвичей он дороговат: 1 доллар 75 центов.
Смотрят телевизор. Включают время от времени музыкальный ящик. Ведут скупые беседы о тихой московской жизни, лишенной происшествий…
Вот московский экскаваторный бизнесмен Рассел Линдси. В бар он приходит за человеческим теплом, потому что человек он в свои сорок холостой. Не женится, потому что еще не заработал секретную сумму, которую определил себе лично для семейного старта. Впрочем, его стали иногда встречать с одной молоденькой незнакомкой…
Вот один на всю Москву алкоголик Ральф. Он единственный человек, кто выходит отсюда качаясь, – серьезно относится к отдыху… Вот этнический поляк Ричард, пенсионер. Он по-соседски, мы ж вроде европейцы, жалуется мне на недальновидность поляков:
– Ну почему они опять Валенсу не выбрали?
– Я откуда знаю?
– Валенса в тюрьме сидел за свободу! Он развалил Берлинскую стену!
– Привет, а Горбачев?
– Горби делал, что ему из Варшавы велели. Выполнял указания… Поэтому только Валенса имеет право быть президентом!
– Ну так пусть его выберут…
– А я говорю, что только Валенса!..
– Что? Свобода? Америка – самая свободная страна в мире! – Кажется, этого зовут Боб.
– А ты где еще был, в каких странах?
– Нигде… Но все равно Америка – самая-самая. Мы… несем свободу по всему миру, от Вьетнама до Ирака!
– Что, и Вьетнам тоже засчитывается?..
– Да, и Вьетнам! Мы все умрем за свободу!
– Да вы лучше живите…
– Нет, мы все готовы за свободу – умереть!
– Гражданская война – да я все про нее знаю, про все сражения, про генералов. – Это уже сам Джимми, хозяин бара, рассказывает. – Историю своей страны знать и уважать надо! А то вот возле Геттисберга, где было знаменитое сражение той войны, надумали построить диснейленд. Прямо на бывшем поле боя! Так граждане не дали, одолели власть своими протестами. И правильно сделали!
– Нет, беспокоит меня состояние экономики нашей страны, – снова поднимает свою больную тему Пол Демут, местный миллионер; он заскочил на полчаса и велел бармену всем знакомым наливать за его счет. – Ведь мы, американцы, ничего не производим! Весь товар – привозной! Китай, Тайвань, Корея, Япония, Мексика, Колумбия, ну что там еще… Американские машины? Там комплектующие в основном завозятся… Если так и дальше пойдет, американская экономика рухнет, вот что я вам скажу! А американские бюрократы и волокитчики? А какие у нас налоги кошмарные? Да они вовсе погубят страну! С этим надо что-то делать…
Ну какие темы, а? Чем не московские кухонные беседы косых "шестидесятников"?.. А ведь тут в основном пролетариат: лесорубы, механик, шоферы-дальнобойщики, ну еще мелкие бизнесмены. Если б этим ребятам в свое время из всего телевидения оставили две нуднейшие программы да "сухие законы" Андропова и Горбачева ввели, они б тогда вынуждены были б книги читать и начитались бы до состояния "шестидесятников".
Между тем Джимми рожает афоризм:
– У меня лучшая работа в мире – болтать с друзьями и получать за это деньги, причем каждый день и наличными!
Это он так себя успокаивает. В четыре часа дня с видимой радостью сдает вахту наемной работнице Сэнди Питер, в девичестве Какарека. И переходит на нашу сторону баррикады, то бишь стойки. И начинает наконец выпивать! Он на работе не пьет!
Вот и он выпил, вот и он начинает о вечных проблемах:
– Все лезут менять и переделывать! А не надо! Консерватизм – вот что является ценностью…
Я вдруг осознаю, почему кабатчики всех времен и народов не любили революций. Потому что, пока передовые дивергруппы по ленинскому плану берут вокзалы, телеграф и Останкино, восставший народ первым делом устремляется не в банк, где пустые бесплотные акции, не на фабрику, где надоевшие железные станки, но бежит он разбить витрину эксплуататора, выпить у бесхозной стойки на халяву и отсыпать себе мелочи из кассового аппарата. Потому Джимми не уважает революций – за исключением американской, да и то бывшей, давнишней, случившейся задолго до того, как он в 1982 году купил этот бар. За, смешно сказать, 175 тысяч! С тех пор немало воды и настоящих напитков утекло…
Идет, потом проходит вечер. Звон бокалов и бутылок, интимное журчание пивной струи, гомон отдыхающих, щелканье шаров на бильярде, дурной ор музыкального автомата…
И еще дым коромыслом – настоящий густой табачный дым! Это нью-йоркские извращенцы распускают про всю Америку слух, что она-де бросила курить, пить и якобы ест одну здоровую пищу, и худеет (ха-ха!), и вообще чуть не рехнулась. Но вся Москва смеется над наивными простачками, которые в это верят!
Пьяная, обкуренная Москва, вернее, ее остатки расползаются в ночи с активного отдыха. Город закрывается, замирает напрочь, как будто навсегда. И что б вы ни выдумывали, как бы вы ни напрягали мозг, в какие б уголки города ни заглядывали – ни глотка водки, ни бутылки пива не сыскать во всей Москве. Странно наблюдать это жителю русской Москвы – как будто жестокая машина времени закинула его на двенадцать суровых лет назад… И только тот, кто не кончится от жажды, кто, счастливый, дождется девяти утра – тому нальет Джимми Кеноски всего-всего. Он стоит за стойкой главного бара Москвы и ждет момента, чтоб осчастливить вас за весьма умеренную плату…
Глава 18. Морпех из Вьетнама: 30 лет спустя
Беззубый человек пенсионного возраста, в сильно поношенных джинсах и куртке, с выражением лица совершенно неблагообразным, сидел за стойкой бара и выпивал на моих глазах уже четвертую чашку жидкого американского кофе – с теми же ритуальными ужимками, с какими употребляется, к примеру, пиво.
Странное ведь зрелище!
Дело было даже не столько в его нищей, нищенской внешности – в Америке полно таких оборванных, немолодых джентльменов, которые ошиваются по дешевым столовкам типа diners, у каких никогда не хватает денег на медицинскую страховку (см. отсутствующие зубы).
Поведение клиента, все его манеры были вызывающе неамериканскими.
Я, конечно, подсел.
Это оказался местный московский житель по имени Фил Мучицки. По иронии судьбы в бар он ходил пешком и мог спокойно выпивать, не боясь полицейских репрессий, но был абстинентом.
Почему? Поначалу он не признавался, отделываясь отговоркой, что-де просто наскучило пить. После, правда, оказалось, что главная особенность Фила была такая: он – вьетнамский ветеран.
Но сначала о таком непременном при устной самохарактеристике американского гражданина пункте, как этнические корни.
– Я – украинец! – гордо признался он; впрочем, будь он из корейцев или финнов, уровень гордости оказался бы ничуть не меньшим; там многие помнят, откуда они, и им это приятно.
Откуда именно c Украины в 1918 году уехали его дед с бабкой – это еще помнил покойный отец Фила. Он переписывался с родней по фамилии Санко. А Фил уже не знает. Когда ему после отцовской смерти захотелось припасть к заокеанским корням, он прибег к помощи Интернета, но без успеха: похоже, Украина не вся еще покрыта мировой паутиной.
В память об украинской исторической родине Филу досталась крупная сумма в иностранной валюте – керенками и "катеринками".
И еще – экзотические осколки лексики, которая ему мало понятна и применить которую в жизни возможным не представляется.
Осколки эти посверкивают далеким слабым блеском, когда он начинает наизусть неверным речитативом:
– Старый баба, старый хлоп, танцевали ропопоп. Пили виски, пили пиво, танцевали, – выхватывает из памяти он редкие, ему понятные слова.
Или вот еще покруче:
– Отче наш, иже еси на небеси, да святится имя Твое…
Только при этом вообразите себе тяжелый американский акцент, усугубленный недостающими зубами.
А теперь – по порядку – про другую заграницу.
Это, разумеется, Вьетнам, который и оставшимся на родине украинским братьям Фила тоже, впрочем, не был чужим.
У него наколка на руке, широкие жирные буквы голубого колера: USMC, что значит United States Marine Corps.
– Я был морским пехотинцем во Вьетнаме. Два захода. С шестьдесят восьмого по семьдесят второй год.
– Ты добровольно пошел?
– Морпехи – они все добровольцы.
– Ты защищал демократию, которая вам, американцам, так дорога, или просто по молодости искал приключений?
– Приключений… Ну и демократию – да, тоже.
– Русских видел там?
– Нет, но техники много было русской.
– Ты кем там был?
– Сначала взрывником, а после пулеметчиком в вертолете.
– Опасная это была работка!
– Yeah! – смеется он беззлобно. И стучит себя по колену, потом по другому. Слышен неживой стук. Там, внутри, – пластиковые суставы – подстрелили снизу из джунглей, когда летел на вертолете.
– Ну и что ты сейчас думаешь про ту войну?
– Та война была stupid (глупая).
– Вот интересно, что ты думаешь про вьетнамцев сейчас?
– У меня против них prejudice (предубеждение). Я с этим ничего не могу поделать. Они наших убивали, мы их, ничего хорошего. Не то что я их ненавижу просто нервничаю, когда они мне попадаются.
– Они что, были сильно жестокие?
– Не больше, чем мы. Одно и то же делали – уши отрезали у убитых и раненых. Самому не доводилось, но наши ребята, другие – случалось и отрезали.
– А вот у ветеранов, говорят, проблемы с психикой и отсюда якобы запои?
– Не знаю насчет всех ветеранов, а у морской пехоты точно с психикой что-то. Это ж люди, профессия которых – убивать. Так чего от них ожидать? Девяносто процентов нашего брата тогда сразу разошлись по тюрьмам – в первые же три месяца, как из армии вернулись. (Вместо "войны" или "Вьетнама" он употребляет относительно мирное слово "армия". – Прим. авт.)
"Морпехи – ненормальные!" – Это он, он сказал, не я.
Фил продолжает:
– Я сам пил день и ночь, как вырывался в увольнение. Не переставая. Это было stupid – пить. Я вот раньше собирал ружья. Было двести стволов, хорошая коллекция! А потом продал все, как запил… Дружки мои все пьют, а я такой один – бросил и два года держусь!
– А ты почему бросил?
– Да я просто понял, что уж совсем допился (и то правда, от хорошей жизни люди ведь пить не бросают. – Прим. авт.). Жена боялась дома показываться, когда я бывал выпивши. А это уж все…
– Тяжело теперь жить, одиноко? Без водки, без собутыльников?
– Нет, я по алкоголю не скучаю. Ремонтирую компьютеры – на дому, надомник я. Самоучка. Всегда думал, что для компьютерщика я туповат. И вот как-то у сына сломалась компьютерная приставка к телевизору. Я ее отремонтировал, ну и стал дальше копаться и научился… И по Интернету общаюсь с людьми – с Германией связываюсь, с Россией. На какой предмет общаемся? Так, рассказываю про свою жизнь.
– Вот ты говорил про сына. Сын взрослый у тебя?
– Сыну двадцать два года, а он все дома живет, с родителями (это для американского быта – клинический случай. – Прим. авт.). Он лентяй! Ведь была у него работа, так он ее потерял – из-за лени. Я его критикую, а он отвечает: "Посмотри на себя".
– Это за Вьетнам он тебя корит?
– Нет-нет. За жизнь, но не за Вьетнам.
– То есть это раньше была антивоенная истерия, а теперь нету?
– Да. Это было когда-то, но уж давно кончилось.
При вопросе про отпускные поездки Фил смеется: не с его доходами путешествовать. Он только за казенный счет путешествовал, ездил за границу, правда, с оружием.
– В Атлантик-Сити ездил пару раз. А так-то – home buddy (домосед). Читаю книжки.
– Да ну?
– Точно! Особо я люблю научную фантастику. Айзек Азимов у меня самый любимый автор.
И то верно – американцы самые удачливые и яркие фантасты.
Америка вообще не похожа на страну, даже на очень чужую, – это как бы другая планета. Ее заселили земляне, и что-то земное тут, конечно, есть. Но в основном просто какой-то Марс… Он у американских фантастов, если вы заметили, часто встречается – может, и не зря, военная такая планета, а чужие планеты и континенты или страны без войн-то не даются.
– У меня книг полно дома! – хвастается, как какой-то "шестидесятник". А ведь раньше дом весь винтовками был уставлен. Вот перемена! Что-то похожее, кстати, и с нашими "шестидесятниками" случилось – они ленинизм поменяли на склонность к демократии…
Мы с Филом договорились еще встретиться и поговорить поплотнее, сделать настоящее интервью, а то что ж, в баре болтать – нешто это серьезно. В назначенное время я к нему приехал домой… Издалека дом смотрелся обыкновенной русской щитовой бедной одноэтажной дачкой на шести сотках. Хлам какой-то совершенно советского беспомощного вида раскидан, а вот еще ржавый остов машины стоит – таких полно в московских, вдали от центра дворах… Для Америки это все бедно… Спросил у соседа, который в своей машине проезжал мимо, и тот меня отослал на ближайшую заправку: там в магазинчике продавщицей работает Салли, жена Фила. Она не знала ничего про мужа, она звала меня еще заходить и смотрела на меня растерянными глазами (я же, глядя на нее, вспоминал рассказ Фила о том, как ей было несладко, когда он уходил в свои запои).
Я после еще заезжал к ней, и звонил Филу, и дозванивался, и снова с ним договаривался, и приезжал на скудные его шесть американских соток. И все зря: похоже было, что он просто не хочет меня видеть. Или запил снова, сорвавшись после двух лет "просушки". Мне иногда даже представлялось, как он прячется в своем щитовом домике или, может, в леске у дороги, раскрашенный в боевые камуфляжные цвета, с одним из своих бывших двухсот ружей, которое чудом сохранилось, и берет меня, подозрительного визитера из коммунистической страны, красного вьетнамского союзника, на мушку и подолгу водит за мной ствол в тяжком раздумье…
После этого наваждения я к земляку почему-то уж больше не ездил: знаете, прямо как отрезало.
