Текст книги "Москва за океаном"
Автор книги: Игорь Свинаренко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)
Глава 26. Исход
Каждый день в среднем двадцать сирот из России уезжают жить в Америку. К новым приемным родителям, которые таким способом избавляются от собственной бездетности. Оставшиеся в России сироты тоже выигрывают, – им больше тогда достается, на бедность-то.
Это же хорошо, когда всем хорошо?
Американская мечта семьи Биларди – взять в дом сироту – сбылась! Маленькая гражданка России по имени Олга Джойс Биларди живет теперь в их доме на окраине американской Москвы. Пэт и ее муж Ларри, они оба возятся со своей новой дочкой, облизывают ее и агукают, и бегут наперегонки за бутылками с детской едой. И возят Олгу Джойс по родственникам и знакомым, и хвастаются ею, как неким удивительным, небывалым, редким предметом. Те охотно соглашаются, что оно так и есть, что это все замечательно и очень весело, и тоже улыбаются, и дарят Олге Джойс разные игрушки.
P.S. Всякий, кому приходилось делать какое-нибудь полезное дело при помощи русского чиновника, знает, насколько болезнен и интимен этот процесс. Там столько, понимаете, наличествует всякого… Поэтому никаких адресов, явок, фамилий – ничего.
Биларди ехали в Россию из последних сил.
После трех выкидышей, после диагноза "бесплодие", после неудачной американской попытки усыновления, когда одни жулики их жестоко "кинули", надежда на счастье была слабая. Жизнь не удалась, это было ясно, и родственники пытались их утешить: да забудьте вы про это, выбросьте детей из головы, просто живите в свое удовольствие, развлекайтесь, путешествуйте, тратьте деньги – чего еще надо. Но им почему-то показалось, что Россия их спасет. Вся их надежда была на Россию.
Путешествие в далекую страшную Россию, в жуткую криминальную Москву – это американский подвиг. Иностранные провинциалы, которые даже перед поездкой в Нью-Йорк прощаются с семьей как будто навсегда, чувствуют себя отчасти камикадзе. Но Пэт не такая, чтоб испугаться чужой страны, потому что она природная авантюристка. Когда в детстве ее пугали, что вот сейчас придут цыгане (когда-то они точно кочевали по американскому Подмосковью, и об их приближении законопослушное оседлое население заблаговременно предупреждалось по радио) и заберут ее, у нее загорались глаза:
– О'кей! Я готова! Ну где же они?
Но все-таки – чужая страна с экзотическими обычаями…
В Москве Биларди много чего понравилось. Например, Храм Христа Спасителя, Кремль и грузинская еда.
А еще:
– Помнишь (это она Ларри. – Прим. авт.) того мальчика, возле Кремля? Ему лет пять, наверное, он сидел на маленькой скамеечке и играл на маленькой гармошечке. Он играл anniversary waltz. Ему бросали купюры в футляр от гармошки…
– Это что за вальс такой? Ну-ка, насвисти мне, – встрял я в лирическое воспоминание.
Пэт стала напевать:
– See (пауза) how we dance (пауза) ta-ta-ta (пауза) ta-ta-ta, – и это оказались – разумеется, вы уже сами узнали – "На сопках Манчжурии". – Мальчику много бросали денег. А рядом играл старик, и ему не бросали.
Пока Биларди стояли, слушая, как мальчик играет на гармошке, и говорили друг другу, что все будет хорошо, что жизнь у малыша наверняка удастся, да и деду тоже накидают денег, – возле них остановилась компания школьников. Дети возбужденно шептались. Потом от компании отошла самая смелая девочка – ей было лет двенадцать, подошла и спросила:
– Excuse me, what time is it?
Ларри, сверившись со Спасской башней, сказал. Девочка вернулась к своим, и дети захохотали. Вот она, встреча на Эльбе! Знай наших. Были, значит, в Москве, встретили там американцев, поболтали с ними по-английски, разумеется, и хоть бы что, а?
Еще Пэт и Ларри понравились пирожки, которые продаются на улицах, и женщины, торгующие ими:
– Они такие добрые, даже улыбаются – это в России-то! Не то что дамы в русских офисах.
– Каких офисах?
– Ну, это московское отделение одного русского банка. У нас тут записано название, адрес и даже фамилия менеджера, но мы вовсе не хотим, чтоб девушка потеряла работу. Однако нам кажется, что банк должен лучше тренировать персонал. Поэтому название мы не будем разглашать – скажем только, что оно начинается на букву "М". Ларри настаивает на этом, несмотря на то что у него почти случился инфаркт.
Так вот, пришли они в банк снять наличные со своей кредитки. А из всех их карточек только одна признается в России. Эту самую их единственную карточку и взяла в руки девушка в М-банке. И сразу заметила на пластике маленькую трещинку, которая никогда ничему не мешала. Но бдительная девушка стала эту трещинку ковырять… Потом она еще поцарапала ногтем Ларрину подпись. Биларди пытались остановить девушку.
– Вы можете позвонить в наш банк! По бесплатному телефону, и вам скажут, что у нас там полно денег. Сейчас, сейчас я дам вам номер… – волновался Ларри.
– Я и без вас знаю номер! – строго кричала ему девушка. – Но звонить не буду.
И еще она им крикнула, чтоб ей не мешали работать. Продолжая так свою работу, она увеличила разлом с приблизительно 0,1 дюйма до почти целого дюйма, а подпись своим верным ногтем содрала до неузнаваемости.
– Ваша карточка – негодная, – объявила им девушка, заканчивая разговор…
Так Биларди в страшной загранице остались без средств к существованию… К тому же и погода была мерзкая. Шел дождь. И они пошли пешком, без зонта в свое посольство, от Охотного ряда до Новинского бульвара… Разве страшно промокнуть, если впереди – призрак голодной смерти?
И они прорвались, вышли к своим!
Но испытания на том не кончились.
Биларди долго стояли у окошка, но клерк не обращал на них внимания, а когда они деликатно кашлянули, он расстроился и сказал им злобно, что у него закрыто и пусть они придут завтра.
– Да ладно врать! Это ж ваше посольство, а не наше, – сомневаюсь я.
– Но там столько русских работает!
– А-а. Ну и вы что?
– И тогда я… – начала Пэт. – Смотри внимательно, тут надо видеть, какое я сделала лицо!
Я, конечно, посмотрел. Она сделала вот что: усилием воли убрала с лица улыбку, расслабила, до отвисания, мускулы щек, выдвинула вперед нижнюю челюсть, а также расслабила мышцы, которые двигают кожу на лбу, отчего брови опустились и сделали глаза нелюбопытными, маленькими и узкими, наклонила голову и приблизилась ко мне – как будто я и был тот посольский халявщик, продавшийся американскому империализму. Глаза ее не выражали ничего доброго и на будущее ничего хорошего не обещали тоже.
– Что такое? – испуганно спросил я.
– Обыкновенное русское казенное лицо! Я же там столько чиновников повидала. Они вот с такими мордами нам все время говорили net. Так тот парень сразу понял. И я ему еще сказала, ну тоже специальным голосом, что не уйду пока он не поможет нам. (Дело было плевое – заверить подпись, чтоб перевести деньги через Western Union. – Прим. авт.) Если б и тут сказал "нет", я б сняла ботинок и разбила б им стекло, за которым он сидел, – задумчиво вспоминает свои эмоции Пэт.
Очень похоже было на то.
– И что он?
– Вскочил и спрашивает сладким голосом: "How can I help you?"
А русскому голосу Пэт научилась у русской, которая ей организовала эту "экспедицию". Поскольку я обещал соблюдать конспирацию, назову ее условно "Таня". Так вот эта Таня однажды встретила на улице чужую женщину, и они стали друг на друга кричать, выражая желание взаимного убийства. Пэт огорчилась, что поездка их так быстро и бесплодно кончается. Но потом оказалось, что Таня встретила школьную подружку и они признавались друг другу в старой любви.
В общем, с деньгами они поехали в условленное место – в Н-скую область, где все было схвачено. Поезд они взяли дневной, и это благоразумно: нельзя же было, в конце концов, стопроцентно пренебречь махновскими тачанками.
На остановках к поезду подходили женщины и дети и предлагали купить еду, которую они сами приготовили, чучела подозрительных зверьков и водку. Это были, как заключили Биларди, очень милые люди, просто они пытались заработать немного денег. Они именно не попрошайничали, а просили купить у них что-нибудь. А в поезде людей немного, потому что, сказал Ларри, в России мало кто может себе позволить поездку на поезде. И потому, объясняет он, он с Пэт это покупал, потому что больше никому не удавалось это продать. Ларри хотел это заснять, он заядлый фотолюбитель, но ему "было как-то стыдно это снимать". Из еды он запомнил вареники, раков, яблоки и молоко.
В областном городе Н. они сделали остановку. Таня поселила их в гостиницу и уехала по своим делам. Они часто оставались там, в России, одни, без нее, они были как дети без взрослых, когда кругом ночь и страшно. А в гостинице города Н. они увидели такое, чего никогда в жизни не видели, хотя немало поездили и по Америке, и даже по Италии и Японии. А именно: в номере не было телефона, то есть буквально невозможно снять трубку и просто позвонить! И во всей гостинице не было телефона! Какая уж тут экзотика, им просто стало жутко. И они пошли на почту звонить. А звонят в городе Н. странно, слушайте как. Там сначала надо дать денег, заранее, потом сказать, куда хочешь позвонить, и они потом звонят куда-то – как бы на некий пейджер. И потом тот, кому они звонят, им звонит в город Н. Понятно? Я, разумеется, кивал.
И вот они за 32 доллара позвонили родственникам в солнечную родную Америку, которую не знали, увидят ли еще когда, и сказали им, что пока живы и не теряют надежды, взяли квитанцию и пошли в гостиницу. А ночью вдруг им стучат в дверь. Но Пэт не испугалась и открыла. Там были незнакомые люди мужчина и женщина. Сначала Пэт подумала, что они хотят продать еду, которую сами приготовили дома, но в руках у гостей ничего не было. Женщина стала рассказывать Пэт о чем-то долго и взволнованно.
И ничего не было понятно. Тогда Пэт сказала решительно:
– Stop! Just stop!
Женщина поняла, что стоп, и замолчала.
Потом она подумала и поднесла к своей щеке кулак, как будто она в роте почетного караула салютует саблей высокому иностранному гостю, и стала как будто молча молиться.
– Тэлыфоун! – огласила свою догадку Пэт.
Ночная гостья закивала радостно, ей было приятно, что она так ловко понимает по-английски. Пэт подумала и достала бумажку с почты. Гостья еще больше обрадовалась и закивала. Бумажку ей Пэт, конечно, отдала, но удивилась: зачем же по ночам из-за такой чепухи бегать?
Гостья удивление поняла и ответила: подняла руку с воображаемой веревочной петлей, а голову с высунутым языком свесила набок и страшно выпучила глаза.
А при ней еще был странный мужчина, с виду – палач, которого попросили ее вот так повесить. И Пэт его спросила: кто такой? Тот ответил: поднял растопыренную ладонь, а там на одном пальце – кольцо; муж то есть…
Биларди рады и гордятся, что пробыли в России целый месяц, причем не какими-нибудь туристами, а жили с русскими, и такого повидали! Вы просто не поверите. Например, такая странность, что в России нигде нет американского меню, а из еды – одна свинина. И они ее ели все время!
Вообще русских трудно понять, это им сказала одна случайно встреченная англичанка. Она, как человек бывалый (все-таки замужем за русским), объяснила, что тут все дело в культурной границе. Например, ее родители возненавидели русского мужа, потому что тот за столом неправильно просил соль. Теща настаивала, чтоб он при этом говорил "волшебное слово", а русского мужа смешило, что из-за щепотки соли можно устраивать целую дипломатию. Семья, короче, в опасности.
Ну в Москве ладно, а вот в сельской местности, так там культурная граница еще хуже – ну совершенно 1850-й год (оценки Биларди. – Прим. авт.)! Например, водопровода нет, они качают воду помпой, на улице. Люди работают много, как в Америке, а потом идут стирать белье на речку…
– У нас в Америке тоже, конечно, есть такие места, без удобств, где-нибудь в Аппалачских горах, но эти люди специально убежали от цивилизации. А в России, мне кажется, они от цивилизации не бежали, а? Когда я рассказывала об этом моим друзьям, они меня все время перебивали своими вопросами: "Почему? Почему?" "Почему у них нет водопровода?" – "Потому что нет денег". – "А почему денег нет? Они безработные?" – "Нет, просто им не платят…" – "Как так не платят?" – "Ну, потому что при коммунизме русские все деньги тратили на ракеты, такая у них была привычка".
Да что там говорить про ракеты! Я вообще однажды встретила на дороге лошадь! Лошадь тащила настоящий воз, полный сена! Первая реакция была восторг: надо же, какая красота и экзотика! Но ведь это не кино, просто люди так живут… Крестьяне… Они что-то выращивают на огороде, собирают урожай, едят его… Может, я неправильно сужу о них, с моей точки зрения? Я это рассказываю, прислонясь к посудомоечной машине…
Прислонясь к посудомоечной машине, она рассказывает и отхлебывает: я пришел, конечно, с бутылкой. А выпиваем мы, кстати, на кухне, чего Пэт раньше в голову не приходило: эту странную привычку она вывезла из России.
– Может, я не права и это у них образ жизни как раз очень правильный? Но в любом случае – все будет хорошо. Такое бывает. Мне бабушка рассказывала. Она когда уезжала из Ирландии (в Америку), так там мужики спивались и жрать было нечего. А сейчас вроде страну обустроили.
Пэт задумалась о внезапно открывшейся странности. В глубине России – все как-то уж совсем дико и не обустроено, одна голая борьба за существование. А в Америке – наоборот, уж слишком вылизанно и причесанно, и ничего не происходит, и от человека ничего, считай, не зависит. Две крайности! Вот бы посередине где-то устроиться! А когда я ей объяснил, что посередине – это как раз и есть Москва, она начала нам завидовать.
Там, в России, Биларди познакомились с друзьями Татьяны, и это были замечательные люди. Они оказывали американцам такие услуги, которых в Америке не дождешься от самых близких друзей. Например, один Танин друг, он бизнесмен, бросил работу и возил их целыми днями на машине по делам. Тем более что там в Н-ской области нет метро. Наверно, он свою работу потом делал по ночам. Вообще некоторые русские обращались с ними так, как будто Биларди с ними близкие родственники и не виделись двадцать лет, и страшно друг по другу соскучились.
И вот наконец Биларди добрались до детского дома…
Вот они в кабинете директрисы, чистом, скупом, нищем. За стеной полно детей. Счастье было настолько близко, что его можно даже было расслышать. Сейчас или никогда!
Директриса свое дело знала. Она бросила легкий, но наметанный взгляд на Биларди и ушла туда, за волшебную дверь. И вернулась через одну минуту, а в руках у нее была девочка девяти месяцев, с прекрасным до боли знакомым лицом ну вылитый Ларри! При том что в России он, это абсолютно точно, первый раз.
Они, конечно, вцепились в девочку, и тут у них слезы, и вообще у всех кто был в комнате – слезы. У директрисы с Таней, разумеется, и у того парня, который их возил на машине. У всех. Потому что это был ответственный момент, очень редкий в жизни, когда крайне неправдоподобная сказка становится былью. Такой былью, чтоб несчастную, ну абсолютно ничем не примечательную, без каких бы то ни было заслуг сироту вдруг находили, забирали себе, и клялись в вечной, до гроба, любви, и увозили за тридевять земель, и там посвящали ей жизнь, и покупали целый воз яркого добра, и учили, что у нее теперь есть родной дом, и над домом вьется флаг родной страны, которая никогда-никогда не бросит ее и не забудет, и если что, пошлет свою морскую пехоту, и морская пехота умрет, но вызволит и защитит ее, бывшую русскую сироту Олгу Джойс Биларди.
(Там только будет абсолютно незаметная невинному ребенку формальность в виде замены цвета паспорта – с бледно-свекольного до глубокого синего.)
Пэт решила навсегда, что девочку никому не отдаст, и все, хотя еще надо было собрать сто страниц справок. В Америке они собрали сто четыре страницы, ну и в России сто с лишним, все честно. (Пэт теперь иногда представляет себе, как эти бумаги лежат в шкафу русского офиса и покрываются пылью, как они желтеют и делаются трухой, и никто никогда в жизни не будет их читать.)
Я, разумеется, не знаю, как получается любовь; откуда ж такое знать, это не нашего ума дело. Я могу только придумывать отдельные версии. Например, человек пять лет хотел кого-то полюбить бескорыстной любовью и посвятить этому "кому-то" остаток жизни. Сильно и честно хотел. Но никто не соглашался! Всем вокруг и так хватало любви и заботы, и глупо было приставать к ним со своими благодеяниями. Думаю, что это очень обидно и мучительно. И вдруг! Встречается готовый к бескорыстной любви, причем неимоверной красоты, беззащитный человек, которого можно лично спасти одним росчерком пера и потом всю жизнь его в полную силу лелеять. И что, вы уже знаете более подходящий для образования любви момент? Ну, поздравляю.
Точно неизвестно, но мне кажется, что именно в этот момент Пэт и Ларри страшно полюбили свою дочку, которая, собственно, им еще была никто и знать про них ничего не знала, – но это неважно. Момент же я точно фиксирую.
Но дальше я, конечно, категорически отказываюсь описывать весь ужас ожидания, когда человек не знает, что будет с его ребенком. Вообще – отдадут ли ему его ребенка. Разрешат ли увезти его домой и там любить и холить. А вдруг заберут, навеки заточат в казенном нищем заведении и не оставят ему никакого счастливого будущего? И дадут ему, да и другим детям, то, что они называют лучшим? Не дай Бог! Да мало ли что! А бумага какая неправильная? Или суд (неизбежный при усыновлении/удочерении) сойдет с ума и постановит не отдавать русскую гражданку в чужую антисоветскую страну, "империю зла" и желтого дьявола, которая, бряцая оружием, и так далее? Не зря, не зря народная мудрость гласит: дураков на Руси на сто лет припаси (хорошо еще, от Пэт скрыли эту мудрость в мучительные недели ожидания).
Часть этого времени ожидания Пэт провела в областном городе Н. у Таниной подруги, пока сама Таня занималась трудными бумагами. Пэт скучала, курила, читала, ходила туда-сюда по комнате, смотрела в окно. И там был блошиный рынок – ужасно интересно. Но на нем нельзя было говорить – хозяйка запретила. Потому что если б узнали, что у нее иностранная американка, то бы непременно обворовали, – и Пэт к этой позиции отнеслась уважительно.
Недели эти были, конечно, страшные.
Пэт все время думала про русские сиротские приюты. Она заметила, что маленькие дети там вполне счастливы, им всегда есть с кем бегать, смеяться и играть. Они, показалось ей, как щенки: бегают друг за другом и вообще чудесно проводят время. Это – пока они маленькие. А лет в семь они теряют беспечность и начинают ко всем встречным обращать мучительные, убийственные вопросы: "Ты хочешь быть моей мамой? Ты – мой папа?" Пэт мне высказала предположение, что эта ситуация не очень подходит для воспитания сознательного гражданина.
Но все равно Пэт была восхищена людьми, которые заботятся о детях. Без выходных. И еще сами в воскресенье идут в грязное поле в негигиеничных резиновых сапогах и выкапывают из земли, лопатой, картошку, чтобы сварить из нее детям обед. Фактически без платы, потому что некоторым дают 30 долларов не в день, что тоже чудовищно мало, объясняет Пэт своим американцам, а в месяц. Американцы, конечно, переглядываются, они убеждены, что она просто все перепутала, от счастья "крыша поехала", ну и забыла к зарплате приписать нули.
Пэт решила сиротам помогать. Это у нее не минутный порыв, не такой она человек. Не то что она вернулась домой с ребенком и про все забыла. Она намерена собирать деньги, всякую помощь и посылать в Россию. Она уже говорила с разными людьми тут об этом.
– И первая реакция у всех была – что мы можем сделать? Что им нужно? Уже двадцать человек нашлось, которые сами дадут одежду и будут собирать у других. Нам только надо, чтоб потом прислали фото детей в наших вещах, чтоб мы точно знали, что все дошло, – и тогда еще пошлем.
А сестра, рассказывает Пэт, вот что придумала. Вот, например, Рождество, так это просто фиаско (она именно так выразилась). Каждый получает кучу подарков! Мы давно поняли, что это слишком. И сестра сказала: хватит. На этот раз каждый получит один подарок. А на сэкономленные деньги она купит подарки и отправит в русские детдома.
Но все, конечно, кончилось хорошо. Суд решил дело правильно, по справедливости. И судья – замечательная женщина, она нас поздравила и сказала "спасибо", что мы заботимся о русском ребенке. Только судье грустно, что Россия сама не может позаботиться о своих детях. И директриса детдома была страшно рада, что Оля будет жить дома.
Пэт и Олга Джойс долго летели домой на американском самолете. Олга Джойс целый час стояла у Пэт на коленях и ощупывала ее лицо, как слепая. Она как бы его запоминала. Может, она как-то догадалась, что теперь, когда самолет взлетел, старая жизнь кончилась без возврата и они с Пэт принадлежат друг другу.
А в самолете было еще двенадцать бывших русских детей. И новые американские родители хвастались ими друг перед другом.
– Вот, пожалуйста, – говорил один счастливчик, который сразу опознал в Пэт товарища по счастью, – у меня полный комплект, мальчик и девочка, четыре с половиной и три!
– А у нас, – это пара откуда-то из Новой Англии, – две девочки, семь и одиннадцать!
Из Сан-Франциско были семьи, из Техаса, Мичигана и еще откуда-то. Одна женщина, она сама из Канзас-Сити, так что ей еще из Нью-Йорка лететь дальше с пересадкой в Цинциннати, – так она взяла годовалого мальчика. У него что-то с головой. Но она этого не боится, потому что как раз работает в госпитале для детей с замедленным развитием. Она, Пэт осторожно рассказывает мне об этом даже для американцев сложном, малопонятном случае, так рассудила: в ее доме у больного ребенка все равно будет заведомо больше шансов, чем в русском сиротском приюте.
Ларри, конечно, встречал своих в Нью-Йорке, в аэропорту имени Кеннеди. Волновался ужасно и от волнения захлопнул дверь машины, а ключ внутри и мотор включен. Открыть никак не удавалось, он старался часа два, ну и пришлось стекло разбить. Сам-то Ларри раньше улетел (и в его самолете было всего-то семь бывших русских детей), потому что без него в школе была просто беда. Один мальчик, ему тринадцать лет, белый, принес в школу автоматический пистолет, папин, потому что его черный дружок после драки грозился его застрелить. Ну и этот решил перехватить инициативу, со стволом пришел. А другой мальчик, маленький еще, восемь лет всего, до пистолета не дорос, так он пришел с ножом и уже почти совсем было воткнул его своему главному врагу в спину, но тут учителя влезли и помешали. А еще одна девочка рисовала какашками на зеркале. Ларри срочно пришлось приступить к изучению психологической подоплеки этих странных поступков, но ему это совершенно нетрудно – он ведь любит детей и на работе, и дома. И дома – он гордится, что Олга Джойс таки заснула однажды у него на руках. У нее в детдоме не было такой привычки (только сама могла заснуть), и вот она ее начала приобретать.
"Надо же, как повезло!" – говорят американцы. При этом они по своей странной логике антиподов (с этой их привычкой ходить вверх ногами и вообще спать, когда у нормальных людей день) имеют в виду не бывшую приютскую сироту, но ее новых родителей. "Вот ведь удалось семье Биларди, – объясняют пенсильванские москвичи, – попасть в такое Эльдорадо, на золотое дно, где можно отыскать ничьего ребенка и взять его, усыновить и воспитать, и дать ему в жизни шанс, то есть сделать этот мир лучше. И всего-то за два месяца, и почти даром – 10 тыщ долларов! В Америке масштабы другие: срок может перевалить за десять лет, а сумма – за 30 тыщ, и то если повезет".
Да там еще полно таких!
Но американцы не верят, зачем, говорят, вы над нами смеетесь. Зря, обижаются, вы нас за дураков держите. Да если б там были ничьи сироты, да еще по дешевке, разве б русские сами их в пять минут не размели?
