Текст книги "Пояс жизни"

Автор книги: Игорь Забелин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)

Но как же пойдет эволюция дальше? Сейчас мозг человека способен на всю жизнь сохранять многие воспоминания, знания, навыки, но по наследству они не передаются: сын летчика не рождается летчиком. Но это – сейчас. А я убежден, что через десятки, если не сотни, тысячелетий человеческий мозг научится передавать по наследству знания и опыт предыдущих поколений, дети будут рождаться обогащенными знаниями своих родителей.

Я понимаю, что это звучит фантастично. Но это – не фантазия. Это широко известный диалектический закон отрицания отрицания, согласно которому каждая следующая ступень в развитии «отрицает» предыдущую, повторяя ее на более высоком уровне: зерно «отрицается» зеленым растением, а зеленое растение – созревшими зернами. Смотрите, что получится, если мы последовательно расположим все известное нам:

у простейших животных – амебы – «ощущение», раздражение возникает и тотчас затухает, не закрепляется в нервной системе, и накопления опыта не происходит;

у более высокоорганизованных животных – насекомых – сложнейшие навыки-инстинкты постепенно закреплялись в нервной системе, и опыт предыдущих поколений стал передаваться по наследству; второе, как видите, отрицает первое;

у человека мозг достиг такого развития, что надобность в многочисленных наследственных навыках временно отпала – человек успевает вырабатывать необходимые ему навыки в течение жизни, и они гибнут вместе с ним. В этом случае третье отрицает второе в ходе эволюции органического мира, на более высокой ступени «повторяя» первое;

наконец, в очень далеком будущем человеческий мозг начнет передавать потомкам навыки родителей по наследству и в то же время будет вырабатывать множество новых навыков. Иначе говоря, четвертое отрицает третье, то есть наше нынешнее состояние, на более высоком уровне «повторяя» и второе и третье.

Вот вам закон отрицания отрицания в его классической форме, но в той области бытия, где его еще никто не обнаруживал.

Биологическая и социальная целесообразность именно такого развития мозга – очевидна. Какому-нибудь средневековому рыцарю было довольно просто освоить опыт предыдущих поколений. Нам это уже не под силу – до такой степени увеличились человеческие знания! Что же говорить о сверхдалеких потомках наших! Дилемма, стоящая перед ними, проста: либо они не смогут использовать ими же накопленные теоретические богатства, либо научатся передавать приобретенные знания и навыки по наследству. Случится последнее, и почему бы ему не случиться, если передаются по наследству некоторые физические признаки, приобретенные в течение жизни?

Теперь представьте себе, каким могучим и свободным будет человек сказочно далеких тысячелетий. В детские годы ему нужно будет лишь «проявить» опыт своих родителей, на это ему не придется затрачивать много труда, и он начнет активную жизнь, уже зная все, что успели узнать предыдущие поколения. И знания тогда будут множиться так, как нам и не снится… Думаю, что именно таковы и те сверхразумные существа во вселенной, о которых мы говорили. Тогда тем, кто с ними встретится, придется туго!

– А вдруг та рыба и есть такое разумное существо? – спросил Виктор и поежился, как от озноба. – А? Николай Федорович?

– Нет, Виктор. Я тебе уже сказал, что это предположение несерьезно, и по многим причинам.

– По каким же?

– Водная среда не способна породить существа с очень развитым интеллектом…

– Почему?

– Потому, что она слишком однообразна.

– Не понимаю.

– Да потому, что она слишком однообразна, – повторил Батыгин, сделав ударение на последнем слове. – Тут мы сталкиваемся с очень любопытным противоречием. Относительное однообразие Природных условий в водной среде способствовало возникновению и развитию жизни в море – резкая смена их, скажем температуры, наверняка погубила бы еще не окрепшие, не научившиеся сопротивляться суровым внешним условиям организмы. Но когда жизнь развилась и окрепла, то же самое относительное однообразие водной среды стало тормозить эволюцию, стало препятствовать дальнейшему прогрессивному развитию жизни. Удивительного в этом ничего нет. Вода согревала и питала жизнь, пока та была очень слаба и не способна выдержать резкую смену природных условий. Но она же «избаловала» жизнь, приучила ее к сравнительно легкому существованию. Для быстрого и разнообразного развития жизни требовались и разнообразные природные условия.

Вот почему на Земле выделяются две основные пространственные фазы эволюции – морская и материковая. На суше жизнь попала в неизмеримо более суровые и изменчивые условия, иона начала активно приспосабливаться к этим условиям, бороться за существование. Тут уж не оставалось места «изнеженным», «избалованным» – выживали сильнейшие, и эволюция жизни на Земле пошла значительно быстрее.

В борьбе за существование на суше, не сумев приспособиться к суровым условиям, погибли сотни тысяч видов растений и животных, но зато в конце концов возникли мыслящие существа, и они победили, потому что разум оказался наиболее действенным, могучим орудием в борьбе с природой… Вот как трактует эту проблему историческая психология.

Поэтому и нет надежды встретить мыслящие существа на тех планетах, где жизнь еще не вышла из океана… Теперь понимаете? – Батыгин обращался и к Виктору и к Денни Уилкинсу.

– Понимаем, – ответили они.

– Ученые-антропологи, занимающиеся антропогенезисом, – продолжал Батыгин, – до сих пор не обращали внимания на одно чрезвычайно любопытное совпадение. Известно, что люди возникли около миллиона лет назад, в самом начале четвертичного периода. Но, по данным палеогеографии, природные условия на Земле никогда не были так разнообразны, как в то время. Догадываетесь, куда я клоню?..

– Догадываемся…

– Совпадение, разумеется, не случайное. А это позволяет нам сделать еще один вывод: существа, более сложные и совершенные, чем люди, могут возникнуть только в исключительно разнообразных природных условиях и на планетах, более крупных, чем Земля, на планетах, которые было труднее освоить, чем Землю… Твоя рыба, Виктор, не могла быть людеподобным существом, так сказать «венерцем», еще и потому, что человека создал труд. Приспособление всегда пассивно, а труд – активен, он требует более высокого и развитого интеллекта. Поэтому люди и совершенствовались, не приспосабливаясь к природе, а преобразуя ее. Но чтобы трудиться, нужны орудия труда, нужны развитые руки, которых у рыбы не было. Или были? – улыбнулся Батыгин.

– Не было, – согласился Виктор.

– Вот видишь!.. Это и есть вторая причина, по которой твоя рыба не могла быть существом с мощным интеллектом… И еще один вывод: существа, превосходящие людей разумом, должны превосходить их и умением трудиться…

А Безликов в это время в мрачном одиночестве сидел на камне. Невысокие волны, рассуждая о вечности, накатывались на отлогий песчаный берег. Затосковавший «философ» не прислушивался к их бормотанию. Сам он размышлял о бренности и скоротечности всего сущего, и огромный портфель, небрежно брошенный рядом, казалось, осмеивал самую мысль о чьем-то бессмертии, о постоянстве. Муторно было на душе у Безликова, очень муторно и тоскливо. Не поднимись он так высоко по ступенькам эволюции – завыл бы с горя. Что же это получается, если разобраться серьезно?.. Всю жизнь верил он солидным апробированным трудам, всю жизнь благодаря им жил, пользуясь устаревшим выражением, как у Христа за пазухой, не ведая скорби, не ведая сомнений… Портфель, до отказа набитый сочинениями, вобравшими в себя все самое прочное, самое проверенное из человеческих знаний, обеспечивал ему на Земле почет и уважение, все с восхищением говорили о нем – энциклопедист! – а зеленые юнцы, раскрыв рты, слушали его содержательные лекции… Так почему же на Венере ему недостаточно этих прочных, проверенных знаний? Почему он то и дело попадает впросак, и никто здесь не нуждается в его справках?.. Безликову даже казалось, что если бы он сам подумал над тем, о чем его спрашивают, то нашел бы вразумительный ответ. Но он верил прочитанному, верил слепо и не смел думать сам…

Безликов хмуро покосился на портфель, и у него появилось откровенное желание пнуть его ногой, да так пнуть, чтобы исчез он в волнах!.. Но Безликов не пнул портфель, он просто хмуро отвернулся от него и тяжело вздохнул. Что же делать?.. Неужели он усвоил неправильный метод познания истины, он, стремящийся охватить мыслию весь мир, все постигнуть? Но как ему действовать дальше? Как быть ему, наконец?

Безликов готов был расплакаться от досады. Надо же – такая неприятность. Но посмешищем он не станет, нет! Он не допустит, он всем докажет, что Безликова не зря взяли на Венеру!

Приняв такое решение, Безликов подхватил ненавистный портфель и зашагал к Землеграду.

6

Когда кончились долгие сумерки и наступила ночь, почти все население Землеграда вышло на рыбную ловлю. Виктор и Денни Уилкинс мобилизовали все лодки, приготовили специальные фонари, взяли сети и остроги. Желающих принять участие в ловле оказалось так много, что пришлось устроить жеребьевку. Все очень волновались, запуская руку в мешок, где лежали свернутые трубочкой бумажки, а философа Бейликова прямо-таки било мелкой дрожью. Но ему повезло, и он громким криком «ура» оповестил всех о своей удаче.

Мрачны ночи на Венере. Свет луны никогда не заливал скалистые горы и равнины, а черную гладь моря ни разу не рассекала надвое серебристая лунная дорожка. Ни одна звезда не вспыхивала на черном небосводе. И свет огней Землеграда был первым светом, загоревшимся в ночи на Венере…

Виктор, Денни Уилкинс, Шатков и философ Безликов, по привычке захвативший с собою портфель, плыли в одной лодке. Начать рыбную ловлю решили в реке. Когда очертания берега исчезли во мраке, Виктор опустил в воду лампу и включил свет. Лодку медленно сносило вниз по течению, и следом за нею плыл яркий шар, погруженный в реку. И Виктор, и Денни Уилкинс, и Шатков, и Безликов пристально вглядывались в освещенную воду, но ни одно живое существо не явилось «на огонек». Лишь плывущие песчинки вспыхивали тусклым серебристым светом…

– Нет ничего, – сказал Виктор.

– Терпение, мой друг, терпение! – призвал Шатков.

– А может быть, венерские рыбы равнодушны к свету? – высказал предположение Денни Уилкинс. – Это наши, земные, стремглав несутся на огонек…

– Не думаю, – Шатков теперь один с надеждой всматривался в освещенную воду. – Если они действительно рыбы, то огонь и на них должен производить магическое действие.

– Что за вопрос! – поддержал астрозоолога философ Безликов.

Лодка приближалась к морю. Уже слышался ровный рокот наката. Виктор вытащил из воды лампу, озарившую, подобно вспышке молнии, реку и надувные лодки с рыболовами, и выключил свет. Шатков и Денни Уилкинс сели на весла, и лодка быстро понеслась к морю. Шум наката равномерно нарастал, и вскоре легкое покачивание подсказало гребцам, что они вышли из реки.

– Нужно отплыть подальше, – предложил Шатков. – Незачем толкаться всем у самого берега.

– Можно и подальше, – согласился Денни Уилкинс.

Они плыли до тех пор, пока красный огонек на вершине радиомачты не снизился наполовину.

– Стоп, – сказал Виктор. – А то маяк потеряем из виду.

Было очень тихо. Шум наката уже не доносился сюда.

– Зажигать лампы? – спросил Виктор.

– Подождите немного. Может быть, морские животные на Венере тоже фосфоресцируют, как и на Земле, – Шатков, стоя посередине лодки, осматривал море. – Мне показалось, что раза два под веслами вспыхивали зеленоватые искры.

Да, ночное море жило своей, таинственной и мало понятной жизнью. Иногда слышался короткий всплеск, а иной раз словно кто-то спичкой чиркал по черной воде – слабый белый свет вспыхивал и гас. Виктор лег на дно лодки и свесился через борт. Рядом с собою он чувствовал сидящего на портфеле «философа». Виктор лежал долго и вдруг ему показалось, что в черной глубине зажглись два неярких огонька. Он тихонько окликнул своих спутников, и они тоже склонились над бортом. Огоньки приближались. Теперь они стали похожи на два круглых зеленоватых глаза. Свет их не озарял воду, но они выделялись четко и медленно увеличивались в размерах.

– Что это? – прошептал Виктор, чувствуя, как мурашки пробежали у него по спине.

– Не знаю, – шепотом ответил Шатков. Как видно, он чувствовал себя менее уверенно, чем днем, потому что немножко отодвинулся от борта.

Теперь глаза были совсем близко и перестали увеличиваться в размерах. Они были круглые, как блюдца, и без зрачков. Виктору хотелось отвернуться, спрятаться от этих глаз, но глаза словно приказывали ему лежать неподвижно. Рядом что-то тревожно забормотал Безликов, а потом Виктор почувствовал, что Крестовин отполз от борта. Лодка слегка вздрогнула – Крестовин встал на ноги. А Виктор все смотрел и смотрел в круглые зеленые глаза…

Острога с коротким всплеском врезалась в воду. Глаза потухли. Потухли мгновенно. И ничто не шевельнулось в глубине.

– Далеко была, гадина, – выругался Денни Уилкинс. – А то бы я ее…

Он вытащил острогу и, не спрашивая разрешения у Шаткова, включил свет и поднял лампу, как факел, над головой. Лодка слабо покачивалась в центре светлого круга, но дальше ничего не было видно.

– У меня п'едложение, – запинаясь, сказал «философ» Безликов. – Давайте подплывем немножко к берегу. Мы одни так далеко ушли в море.

– Нет, – к Шаткову вернулось самообладание. – Ведь пока еще ничего не случилось.

– Боже ж мой! – Безликов нервно двинулся на портфеле и вдруг убедительно доказал, что логическое мышление – это именно то, что свойственно ему: – Когда случится – будет поздно!

Неизвестно, чем кончился бы этот спор, но Денни Уилкинс решительно сказал:

– Опускаем фонари в воду! А вы все-таки не свешивайтесь над бортом!..

Снова запылал в чернильной воде светлый шар со срезанной поверхностью воды макушкой. Потом рядом с ним загорелся второй, они слились. Прошла минута, вторая, третья… Узкая темная тень скользнула по краю освещенного пространства. Она промелькнула так быстро, что ни Денни Уилкинс, ни Виктор не успели поднять остроги… Прошла еще минута, и внезапно в светлый круг влетело веретенообразное существо с острой мордой. Ослепленное, оно неподвижно замерло в полуметре от лодки. Денни Уилкинс не промахнулся – острога вонзилась у основания черепа, и животное, пронзенное насквозь, бешено рванулось в глубину. Денни Уилкинс выпустил острогу и вцепился в линь. Лодка вздрогнула, двинулась с места, но почти тотчас остановилась, и натянутый линь ослаб. Денни Уилкинс осторожно выбрал его, и убитое животное вновь появилось в круге света.

– Рыба! – восторженно прошептал Шатков. – Это несомненно рыба! Не утопите ее, пожалуйста… Осторожней, осторожней. Вот так. Кладите сюда.

Рыбу бросили на дно лодки, а Денни Уилкинс и Виктор вновь застыли с острогами в руках. Ждать пришлось недолго. Какое-то другое животное с широкой тупой мордой и роговыми шишками на черепе осторожно приблизилось к светлому кругу. Животное остановилось далеко, у противоположного края светлого пространства, и не спешило войти в него: морда животного застыла на грани света и тьмы, а два длинных уса, очевидно очень чувствительных, медленно двигались в освещенной воде, словно животное пыталось на ощупь определить, что это такое – свет.

Философ Безликов, успевший забыть о своем предложении плыть к берегу, поглощенный необычным зрелищем, двинулся на портфеле и почувствовал, как больно уколол его открывшийся замок. «И зачем только я притащил портфель, – сердито подумал он, не спуская глаз с рыбы. – Увидят – вот смеяться будут». Безликову очень захотелось спрятать портфель, но он пришел к заключению, что самое разумное – сидеть на нем, и тогда никто его не заметит.

Едва слышно щелкнул в руках Шаткова фотоаппарат.

– Бить? – спросил Виктор.

– Попробуй.

Острога вошла в воду в сантиметре от морды животного, и оно тотчас исчезло.

– 'астяпа! – громко крикнул Безликов. – Вот 'астяпа. Дай сюда ост'огу!

– Как же! – возразил Виктор. – Это ж вам не справочники цитировать!

– Как 'азгова'иваешь, мальчишка! Когда я их цити'овал?! – обиделся Безликов и сам же застеснялся, увидев обращенные к нему удивленные лица. Чувство, очень похожее на бешенство, начало овладевать Безликовым. Нет, он злился не на этих ребят, он злился на самого себя и еще на кое-кого. Но он не позволит, он не позволит! Он вырвет с корнем!

– Дай ост'огу! – потребовал еще раз Безликов. – Дай! – он протянул руку, но Виктор остался неумолим.

– Можете стукнуть рыбу портфелем – сдохнет, – уверенно сказал он.

Философ Безликов не стал спорить. Он тихо опустился на портфель и скорбно уставился в воду. Да, жизнь не удалась, увы – не удалась. Он сам виноват и все должен снести безропотно. Даже недоверие этих мальчишек – Виктора и ухмыляющегося Крестовина. Ничего не поделаешь. Но грустно, грустно было на душе у Безликова.

Один фонарь почему-то погас. Шатков вытащил его, закинул провод себе на плечо, так что фонарь повис у него на груди, и снова включил свет… А к лодке приближалось какое-то странное животное, широкое и плоское, похожее на ската…

Шатков облизал пересохшие от волнения губы.

– Бесподобно, – прошептал он. – Бес… А-ай!

Черная скользкая плеть с размаху ударила астрозоолога по плечу и опрокинула навзничь. Нападение произошло так неожиданно, что в первое мгновение все растерялись, а философ Безликов отскочил в сторону, с непостижимой ловкостью подхватив портфель. Еще мгновение – и Шатков очутился бы за бортом, но Виктор успел схватить его за ноги. Лодка резко накренилась. Что-то холодное и скользкое коснулось руки Виктора. Он инстинктивно отпрянул и едва не выпустил ноги Шаткова. В ту же секунду в воду шлепнулось что-то очень тяжелое, и неслыханный вопль потряс планету: «философ» в панике уронил портфель в океан. Ни Виктор, ни Денни Уилкинс не успели еще отреагировать на это чрезвычайное происшествие, а Безликов уже бросился вниз головой в воду. Он камнем пошел ко дну и, наверное, догнал бы тонущий портфель, но темная тень метнулась ему наперерез, и огромная рыба мимоходом заглотнула портфель, как песчинку. А на лодке продолжалась отчаянная борьба, и трое людей видели совсем рядом в черной воде два круглых зеленоватых глаза. Денни Уилкинс с силой всадил в них острогу. На этот раз глаза не погасли, хотя острога вонзилась во что-то мягкое и конец ее остался над водой.

– Нож! – крикнул Виктор. – Режь!

Уже три плети, гибкие и круглые, как змеи, схватили Шаткова за грудь, там, где висел фонарь, и тянули под воду. Шатков вырывался, иногда хрипло вскрикивая, но чудовище одолевало, и голова астрозоолога погрузилась в воду. Денни Уилкинс не промахнулся – вот когда пригодилось его умение владеть любым оружием! – и с одного удара перерезал плеть. Виктор тоже дотянулся до ножа и отрезал вторую. Но еще две плети стремительно вылетели из воды и упали на фонарь. Шаткову удалось на секунду приподнять голову, но она тотчас снова опустилась в воду; если бы не маска, он давно бы захлебнулся. Одна из плетей обвилась вокруг шеи астрозоолога, и это закончилось бы трагически, если бы Денни Уилкинс вовремя не перерезал ее. Еще две плети упали рядом с фонарем. Виктору показалось, что вместо одной отрезанной каждый раз появляются две новые. И вдруг он все понял.

– Фонарь! – закричал Виктор. – Гаси фонарь!

И в самом деле, как только погас свет – чудовище отпустило Шаткова. Все уцелевшие плети исчезли так же внезапно, как появились. Лодка выпрямилась, и Виктор втащил в нее Шаткова.

Придушенный, перепуганный астрозоолог сидел на дне лодки и крутил головой.

– Свет, – сказал Виктор. – Это свет его привлек. Вот так история!

– Ну, не только свет – оно же могло схватить фонарь и под водою, – теперь, когда опасность миновала, Денни Уилкинс склонен был поиронизировать. – Это товарищ Шатков произвел на него неотразимое впечатление!

– А ведь это был спрут, – заключил Виктор. – Самый настоящий спрут. Так ведь?

– Не знаю, – честно признался астрозоолог. – Не разглядел.

– Надо было хватать его и тащить! Упустить такого спрута! И где? – на Венере!

– Отстаньте! – взмолился астрозоолог; он массировал шею – ее все-таки сильно помяло.

Денни Уилкинс расхохотался, Виктор тоже засмеялся – громко, раскатисто.

И вдруг где-то поблизости послышалось глухое всхлипывание. Все оглянулись, увидели рядом с лодкой что-то темное, шевелящееся и только тут заметили, что Безликов исчез. Да, в воде, держась за борт лодки, горько рыдал «философ» Безликов, он рыдал безутешно и даже не делал попыток влезть в лодку – пришлось его втаскивать.

– Что с вами? – допытывались у Безликова товарищи. – Что случилось?

– Ничего, – всхлипывая, отмахнулся Безликов. И в самом деле, как могли постигнуть они всю глубину его трагедии?

– А где портфель? – спохватился Виктор. – Неужели утонул?

– По'тфель 'ыба съела, – едва выговорил философ.

– Какая рыба? – изумился астрозоолог Шатков.

– Панци'ная, должно-ик! быть.

– Зачем ей портфель? – еще больше изумился астрозоолог.

В самом деле, велико, наверное, было разочарование глупой панцирной рыбы, проглотившей портфель Безликова, но кому не приходилось расплачиваться за опрометчивые поступки!

– И вы из-за портфеля так убиваетесь? – успокаивал Виктор. – Другой сделаем!

– П'и чем-ик! тут по'тфель? – скорбно возразил «философ». – Ни п'и чем он тут! Я и так-ик! все помню.

– Ну и хорошо, успокойтесь. Ведь вас рыба не тронула.

– Меня! Меня ни одна 'ыба не т'онет! Не об'ащайте лучше на меня-ик! внимания. Я посижу в сто'онке.

Так никто и не понял, что потерял Безликов не портфель, что потерял он прежнюю опору в жизни, а новую легко ли найти?

– Продолжим охоту? – предложил Денни Уилкинс.

– Нет, нет! Завтра продолжим! – астрозоолог Шатков временно утратил всякий интерес к проблемам своей науки. Но когда Денни Уилкинс поднял обрезанную плеть и хотел выбросить ее в море, Шатков так и подскочил на дне лодки.

– Вы с ума сошли! – крикнул он фальцетом. – Выбрасывать такую драгоценность!

– Берите, пожалуйста, – пожал плечами Денни Уилкинс.

– Нет, положите ее. – Брать щупальце в руки Шаткову почему-то не хотелось. – Вон туда положите, – он показал в самый дальний конец лодки, и обрезок бросили рядом с безучастным «философом».

… Их лодка вернулась последней – товарищи уже начали беспокоиться о них. Рыболовам удалось добыть еще двух морских животных. Весь улов сложили до утра в «гроб» с формалином и туда же опустили обрезок плети, в объятиях которого астрозоолог провел самые неприятные минуты своей жизни.

Вскоре Землеград уснул. Тихо-тихо стало на планете. Только шорох волн напоминал, что не все мертво вокруг, что время идет своим чередом, и новый пасмурный день все-таки займется над Венерой.

Дверь одного из домиков бесшумно открылась, и на пороге появился Безликов – в маске, с баллонами за плечами. Он плотно прикрыл дверь, потоптался на одном месте и побрел подальше от моря, в сторону дюн. Там и провел он остаток ночи.

А утром Безликова не узнали. За ночь он утратил философический вид, и из краснощекого, упитанного молодца превратился в осунувшегося, бледного, с ввалившимися глазами анахорета; брюки падали с него, куртка висела на плечах, как на вешалке, и, глядя на него, можно было подумать, что всю жизнь занимался он непосильным творческим трудом, иссушившим его мозг и тело. Ни с кем не разговаривая, бледной тенью отца Гамлета бродил философ Безликов по единственной улице Землеграда…

Зато астрозоолог Шатков к утру совершенно оправился и проснулся в превосходном настроении.

– Удивительно, – говорил он Батыгину. – Никогда бы не подумал, что в венерском океане столько жизни. Я бы даже сказал – с избытком! И это при полной безжизненности суши.

Шатков запустил руку в «гроб» с формалином и извлек оттуда обрезок плети.

– Ну, конечно щупальце, – он протянул обрезок Батыгину. – И с присосками. Жаль, что мне не удалось получше разглядеть эту зверюгу. Безусловно это животное близко к земным головоногим моллюскам, хотя я и не могу утверждать, что это спрут. Может быть, и не спрут. На Земле спруты почти не нападают на людей, боятся их.

– Но все-таки нападают?

– Кое-кто это утверждает, а кое-кто решительно отвергает. Если и нападают, то крупные и очень, очень редко. Но как жаль, что я не разглядел это животное!

– Если уж вы так жалеете об этом… – начал Виктор, но Батыгин взглядом остановил его.

– По-моему, жизни на Венере давно пора бы выбраться на сушу, – продолжал Шатков. – Возраст здешней жизни никак не менее миллиарда лет или даже двух миллиардов.

– Думаете?

– Ну конечно! И Громов того же мнения – водоросли в море весьма разнообразны. Может быть, даже и двух миллиардов лет мало. Ведь палеонтологи никак не могут договориться с геологами и астрономами о возрасте земной жизни. Палеонтологи и биологи считают, что для столь пышного расцвета жизни на Земле потребовалось никак не меньше семи-восьми миллиардов лет. Но астрономы определяют возраст Земли в пять-шесть миллиардов, а возраст биогеносферы и того меньше – всего около четырех миллиардов лет. Видите, какое несоответствие!

– Да, несоответствие, – согласился Батыгин. – Но не поможет ли нам чем-нибудь философ?

Безликов стоял поодаль, прислушиваясь к разговору, и беспомощно вертел руками: они слишком привыкли к портфелю, и он не знал, чем их занять.

Батыгин решил отвлечь его от грустных размышлений. Безликов робко приблизился, как-то снизу вверх глядя на Батыгина.

– Мате'ия движется, взаимодействует и 'азвивается не'авноме'но, – начал он, смотря на Батыгина послушными испуганными глазами. – П'инцип не'авноме'ности…

– Э-э, да вы, кажется, меня теперь цитировать решили! – прервал его Батыгин. – Лестно, конечно. Н-да! Но стоит ли, а? Может, не стоит при жизни в классики записывать?.. Кто же подскажет, что после смерти получится!

Безликов осекся и погас окончательно. Ссутулившись, он побрел к морю, и ему казалось, что планета раскачалась на большой скорости бегая вокруг Солнца; по крайней мере почва уходила из-под ног Безликова. Это уж точно.

А Батыгин с Шатковым продолжали разговор.

– Мне тоже кажется, что жизни на Венере давно пора бы выйти на сушу, – согласился Батыгин. – Но знаете, кто виноват в том, что она не вышла?..

– Я вас пока не понимаю.

– Луна виновата. Вернее – отсутствие спутника у Венеры. Земле больше повезло.

Шатков ждал разъяснения.

– Видите ли, мы уже установили, что уровень венерского океана остается почти постоянным. Значит, береговая линия – это резкая природная граница, рубеж, перейти который очень трудно. Бывают, конечно, сгоны и нагоны, сдвигающие эту границу. Но сгоны и нагоны – явления эпизодические и кратковременные. А систематических, закономерных колебаний уровня океана на Венере практически нет, потому что солнечные приливы незначительны, и в расчет их можно не брать…

– Теперь понятно, куда вы клоните, – сказал Шатков. – У нас на Земле Луна по сути дела выгнала жизнь из моря на сушу…

– Вот именно. В отлив по всей Земле обнажались огромные участки морского дна, и все животные и растения; находившиеся там, два раза в сутки оказывались на осушке, на воздухе. Многие из них при этом погибали, но многие приспособились к закономерной смене среды, научились жить то в воде, то на воздухе. Так сложилась литоральная фауна. Она-то и выдвинула пионеров заселения суши, животных и растений, научившихся, приспособившихся жить на воздухе… А Венере никто такой услуги не оказывает, никто не подготавливает с такой же настойчивостью венерскую жизнь к выходу из моря.

И Шатков и Громов согласились, что это, пожалуй, наиболее логичное объяснение.

– И очень хорошо, – продолжал Батыгин, – что жизнь на Венере более развита, чем мы предполагали. Это облегчает нашу задачу. Мы просто заселим материки Венеры растительностью, она обогатит атмосферу кислородом, снизит содержание углекислоты, и вы лет через тридцать сможете завезти сюда сухопутных животных и довершить, таким образом, преобразование биогеносферы Венеры.