Текст книги "Пояс жизни"

Автор книги: Игорь Забелин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц)

2

Через день в зарубежных газетах появились сообщения о встрече директора Института астрогеографии Батыгина с Леоновым, хотя тема их беседы осталась неизвестной. Газеты не скупились на догадки, и все сходились на том, что Советский Союз все-таки пошлет в ближайшее время астронавтов на Марс. В некоторых газетах поднимался вопрос о престиже западных стран, и поэтому все с нетерпением ждали разъяснений от всемирно известного астрогеографа Джефферса – того самого, что побывал на Луне после Батыгина.

Вскоре все зарубежные газеты поместили его обстоятельную, на две полосы статью, в которой рассказывалось о приближающемся великом противостоянии Марса и приуроченном к этому событию Международном космическом годе. Значительную часть статьи Джефферс посвятил программе Космического года и обязательствам, взятым на себя разными странами. Писал Джефферс и о работе астрогеографического института Батыгина. Джефферс сообщил читателям, что русские, располагающие первоклассной аппаратурой для проведения космических исследований, решили послать на Марс астроплан с передвижной лабораторией, снабженной мощными радио– и телеустановками. Джефферс писал, что он ничего не слышал о подготовке в Советском Союзе экспедиции на Марс. Но, добавлял он, каждая страна имеет право на проведение сверхпрограммных исследований, преждевременно не рекламируя их.

Далее Джефферс сообщил, что американский Институт астрогеографии в соответствии с программой Международного космического года взял на себя обязательство послать на Марс астроплан с экипажем. Если это произойдет, то экспедицию возглавит сам Джефферс. «И все-таки гарантировать вылет астроплана с людьми нельзя, – заканчивал свою статью Джефферс. – Не исключено, что и нам придется ограничиться посылкой лаборатории».

Уже на следующий день статья Джефферса подверглась критике за излишне объективный и спокойный тон.

Секретарь, как обычно, положил утренние газеты Джефферсу на письменный стол. Ровно в девять часов Джефферс вошел в большой, просто обставленный кабинет с информационной машиной у письменного стола и стеллажами с книгами вдоль стен. Мельком взглянув на газеты, он небрежно отодвинул их в сторону. Джефферс был сыном своей страны, любил ее, но хорошо знал и ее недостатки. Газетные статьи попросту не задевали его.

День обещал быть таким же, как все предыдущие, – наполненным напряженным трудом, расписанным до последней минуты. Джефферс помнил, что он далеко не молод, и не позволял себе расточительно тратить время. До часа дня никто из сотрудников не имел права беспокоить директора, и этот порядок, установленный много лет назад, соблюдался неукоснительно.

Поэтому Джефферс удивился, когда в одиннадцатом часу включился телевидеофон и на экране возникло смущенное лицо секретаря. Джефферс ждал, что тот скажет.

– Звонит Герберштейн, – извиняющимся тоном произнес секретарь. – Он приказывает соединить вас с ним.

Герберштейн руководил специальным отделом Компании по эксплуатации планет, и Джефферс знал это. Включив телефон, Джефферс в ответ на обычное «хелло» попросил не беспокоить его до часа. Герберштейн крикнул, что ему необходимо немедленно поговорить с Джефферсом, но ответа не последовало.

Неожиданное нарушение привычного режима лишь ненадолго отвлекло ученого. Он умел быстро сосредоточиваться и работал в этот день не менее плодотворно, чем всегда.

Ровно в час он поднялся из-за письменного стола, и в то же мгновение вновь позвонил Герберштейн. Начальник специального отдела просил разрешения приехать для конфиденциального разговора. Джефферс пригласил его к пяти часам. Оставшееся свободное время он провел на опытном заводе, где строился астроплан и лаборатория-самоходка.

Джефферс встретил гостя посередине кабинета.

Руководитель специального отдела был невысоким полным человеком с маленькими пухлыми руками и добрым румяным лицом. Люди, близко знакомые с руководителем отдела, знали, что на его добром румяном лице никогда не появляется улыбка. Герберштейн носил очки с толстыми дымчатыми стеклами, но и они не могли скрыть его взгляда – острого, оценивающего.

Джефферс выжидающе молчал, и Герберштейну пришлось извиниться за звонок в неположенное время.

– Вы могли не знать моего распорядка, – сказал Джефферс. Огромный, с косматыми бровями и седой гривой волос, он казался раза в два крупнее Герберштейна.

Начальник специального отдела знал все о людях, которые его интересовали, но счел за лучшее не вступать в объяснения.

– Я не собираюсь окольными путями выяснять у вас то, что мне нужно, – напрямик сказал Герберштейн. – Вы тесно связаны с Компанией, и, значит, интересы у нас общие.

Джефферс кивнул. Компания по эксплуатации планет частично финансировала Институт астрогеографии, получавший от государства небольшую субсидию, и Джефферс действительно во многом зависел от нее.

– Вот кто интересует меня, да и не только меня, – Герберштейн протянул Джефферсу фотографию.

На Джефферса смотрело немолодое открытое лицо человека с косматыми бровями и пышной седой шевелюрой. Черные живые глаза Джефферса потеплели – он узнал Батыгина. О некотором их внешнем сходстве не раз писали газеты.

Джефферс положил портрет на стол.

– Слушаю вас.

– Не так давно у вашего заокеанского коллеги состоялась официальная беседа с президентом Академии. Мне поручено узнать ее содержание и выяснить замыслы Батыгина. Это трудно, но вы понимаете, что Компания никому не может уступить первенства в эксплуатации планет… Думаю, что в данном случае интересы Компании совпадают и с вашими личными.

Герберштейн быстро взглянул на Джефферса, стараясь понять, какое впечатление произвели на него эти слова, но лицо ученого оставалось невозмутимым; он ждал, что скажет разведчик дальше.

– Батыгин вновь обгонит вас, если мы не будем бдительны. Я знаю, ученому трудно смириться с мыслью, что кто-то может опередить его, отнять заслуженную славу, и поэтому предлагаю вам союз: вы поможете мне, а я ничего не скрою от вас…

– Вы знаете, сколько мне лет? – неожиданно спросил Джефферс.

– Шестьдесят, – без запинки ответил Герберштейн.

– Правильно. А в этом возрасте люди обычно уже не страдают чемпионизмом. Первым я буду или вторым – какая разница?.. Я посвятил свою жизнь покорению космоса, а не бегу взапуски. Если случится так, что на Марс первым прилетит Батыгин, я буду знать – и он подтвердит это, – что в его победе есть доля и моих трудов: он читал мои работы, прислушивался к моим советам. Если первым прилечу я, то Батыгин будет знать – и я во всеуслышание заявлю об этом, – что в моей победе есть большая доля его заслуг, потому что я тоже читал его работы и тоже прислушивался к его добрым советам… Наука сильна единством мысли, связью, преемственностью. А вы желаете нам самого страшного – разъединения во имя какой-то чепухи!

– Наука, содружество, мирное сосуществование! – насмешливо проговорил Герберштейн. – А частная инициатива – разве она отжила свой век?.. Оставим политику политикам. Подскажите лучше, о чем Батыгин мог говорить с президентом?

– О Марсе, о подготовке к Международному космическому году… Мало ли о чем!

– Нет, не о Марсе. Или не только о Марсе.

– Откуда вы знаете?

– Интуиция…

Джефферс усмехнулся и развел руками.

– А если узнаете – скажете? – спросил Герберштейн.

– Только в том случае, если это не будет тайной Батыгина.

– Если это не будет тайной, мне едва ли понадобятся ваши услуги!

Разговор был окончен. Герберштейн откланялся.

Оставшись один, Джефферс задумался. Все последние годы он жил крупными планами и мыслями, он боролся за расширение содружества ученых, радовался долгому миру на Земле, установившемуся взаимопониманию между различными странами… Конечно, он знал о существовании специальных отделов при различных компаниях… Джефферс с сожалением думал, что не сможет освободиться от постоянного контроля со стороны Компании по эксплуатации планет, и вдруг сообразил, что руководители Компании могут доставить ему немало неприятностей… Мысль эта несколько минут занимала его, но Джефферс знал, что ни при каких обстоятельствах, ни единым словом не выступит против Батыгина.

3

Андрей Тимофеевич Строганов вызвал Батыгина по телевидеофону. Батыгин нажал клавиш, и на экране возникло круглое лицо пожилого, лысеющего человека. Его брови удивленно поднялись, а глаза вопросительно уставились на Батыгина.

– Слушаю вас, – сказал Батыгин и вспомнил, что видеопередатчик у него отключен. Значит, Андрей Тимофеевич его не видит. Батыгину вовсе не хотелось разговаривать с ним и тем более не хотелось, чтобы тот его видел; но не включить видеопередатчик было бы невежливо.

– Слушаю вас, – повторил Батыгин, поворачивая регулятор. Лицо на экране просветлело – Андрей Тимофеевич увидел собеседника.

– Виктор все время пропадает у вас, а мы никак не соберемся потолковать, – сказал Андрей Тимофеевич. – Вот я и решил позвонить. Нам с женою чрезвычайно лестно, что Виктор заслужил ваше расположение…

– Андрей Тимофеевич! Мы же не первый день знакомы… Зачем такое длинное предисловие?..

– Да, – голова на экране коротко кивнула. – Я позвонил, чтобы поговорить о Викторе. Говоря честно, нас с женою беспокоит его близкое знакомство с вами, – слова прозвучали не очень любезно, и Андрей Тимофеевич постарался сгладить впечатление улыбкой. – Это не более чем родительская слабость, и вы, конечно, поймете нас с Лидией Васильевной. Нам хочется самим определить будущее Виктора…

Андрей Тимофеевич умолк и посмотрел на собеседника; их глаза на экране встретились. Батыгин ждал.

– Виктор все больше и больше выходит из-под моего влияния; простите, но мы с женою видим, как рушатся в его душе основы, заложенные с детства. Это было бы неприятно любому отцу, и это неприятно мне.

– Какое же будущее вы собираетесь предначертать Виктору?

– О, это слишком долго рассказывать – так много интересного на свете!

– Верно, однако сын ваш увлечен астрогеографией…

– Нельзя так серьезно относиться к фантазиям ребенка. Они еще не раз изменятся. Виктор впечатлителен, горяч, и по неопытности его потянуло к необычному… А нам хочется, чтобы он нашел себе другое занятие. Я уж не говорю о том, что отцы выстрадали право на благополучие своих сыновей. В конце концов человечество страдало, боролось и продолжает бороться за коммунизм для того, чтобы коммунистические поколения смогли обрести спокойную жизнь.

Батыгин почувствовал, что начинает раздражаться, и опустил глаза. Ну, конечно, сейчас этот человек начнет доказывать ему, что эпоха напряженного труда осталась позади, что ориентироваться нужно на будущее, а оно таково, что все станут получать по потребности и, значит, предстоит лишь из года в год обеспечивать тот же уровень производства или слегка повышать его. Как это убого и как это уже старо!

– Я понял вас, – стараясь быть спокойным, сказал Батыгин. – И простите, спешу.

Батыгин резко повернул регулятор, и лицо Андрея Тимофеевича мгновенно исчезло с экрана. Батыгин всеми силами пытался сдержать себя, заглушить нараставшую в душе ярость, но не совладал с собою. Слишком о многом говорил ему этот короткий, внешне ничем не примечательный разговор. Казалось бы – просто еще один выходец из прошлого, равнодушный и трусливый человек, пытается встать на его пути, но Батыгин очень хорошо помнил, как вот такие люди мешали ему, как он боролся с ними, боролся и побеждал, но сколько сил они отняли у него! Он ненавидел их, и они отвечали ему не менее откровенной ненавистью. «Да, в социалистическом обществе покончено с классовой борьбой, – думал Батыгин, – но вот с такими сторонниками мещанского рая еще предстоит затяжная борьба. Лет тридцать назад они кичились собственными дачами, машинами, телевизорами новейших марок, а теперь – теперь все желания их исчерпываются возможностью получать по потребности!»

Дерзновенные слова сказали Маркс и Энгельс людям: подлинная история человеческого общества начнется лишь с коммунизма, а все, что было до него, – это предыстория. Смысл коммунизма и заключался для Батыгина в том, что коммунизм высвобождал энергию человечества для творчества. Раньше люди тратили время на распри, расходовали разум и силы на войны, соперничество, поиски хлеба насущного. Коммунизм навсегда освободит человечество от столь непроизводительных затрат. И, значит, при коммунизме люди обязаны смелее рисковать, чем рисковали до них, дерзновенней творить, чем творили до них! Батыгин верил, что подлинные коммунисты увлекут всех равнодушных, научат творить всех ленивых и направят всю энергию человечества, весь разум на покорение природы!.. И Батыгин решил, что не отдаст Виктора равнодушным…

Батыгину не скоро удалось успокоиться. Когда к нему зашел его ближайший помощник по Институту астрогеографии Георгий Сергеевич Травин, Батыгин еще был взвинчен и зол. Он рассказал Травину о недавнем разговоре и без всякого перехода добавил:

– А в учебную экспедицию я обязательно пошлю вас. Отправляйтесь весною в Туву, побродите с молодежью по тайге. Там они непременно всесторонне проявят себя… Нелегко мне будет без вас в Москве, но ничего не поделаешь. Если б мы нуждались просто в специалистах!..

– Специалиста и проверить проще, – сказал Травин. – А когда дело касается такой тонкой штуки, как человеческая душа, характер… Да, это и есть самое главное в нашем замысле – отобрать мужественных, умных, лишенных пережитков прошлого юношей и возложить на них завершение плана… А поначалу условия там будут трудными…

– Очень трудными, – поправил Батыгин. – Очень… Я сперва думал послать нескольких молодых астрогеографов в очередной полет на Луну, чтобы они приобрели специальные навыки, но потом решил, что человеческие качества нужно выверять на Земле. Здесь легче во всем разобраться и можно создать искусственные трудности. Или во всяком случае не облегчать тех, что встретятся им. Например, наши молодые люди привыкли к высокой технике. В какой-то степени они даже избалованы техникой, они не знают настоящего физического труда… Вот и заставим их поработать с лопатой в руках. Чего доброго, шум поднимут, потребуют завезти канавокопатели или что-нибудь еще…

– По крайней мере чем труднее и сложнее будет обстановка, тем полнее проявятся и хорошие и плохие качества ребят, – согласился Травин. – Я готов поехать в Туву.

4

Батыгин сидел с Виктором на той же самой веранде, где недавно разговаривал с заместителем председателя Совета Министров. Вечер был пасмурный, темный; накрапывал мелкий дождь; нужно было сидеть очень тихо, не шевелясь, чтобы услышать нечастый перестук капель и шелест слабо вздрагивающих листьев; сырость пахла увядающими травами и поздними осенними цветами.

Виктор сделал неосторожное движение, и Батыгин предостерегающе поднял руку.

– Прислушайся! Будто замерло все, уснуло, но если долго не нарушать тишины – уловишь шепот сада…

И на самом деле: вода медленно, но настойчиво просачивалась в почву, и песчинки с нежнейшим поскрипыванием оседали, уплотнялись; упав на землю, дождевые капли разбивались, но потом брызги подтягивались друг к другу и сливались, подобно шарикам ртути; опавшие листья намокали, тяжелели и придавливали к земле сухие травинки; пригибаясь, травинки рассерженно шуршали, напрягались, чтобы не сдаться; дождик не усиливался, но на листьях яблонь и сирени скопилась вода, и тонкие струйки, слабо шелестя, потекли на нижние листья и застучали по ним так часто, что теперь казалось, будто пошел настоящий дождь…

И вдруг тишина нарушилась: где-то в отдалении, должно быть на другом конце поселковой улицы, сильный и свежий женский голос запел старую песню:

 
Ой, рябина кудрявая,
Белые цветы,
Ой, рябина-рябинушка,
Что взгрустнула ты?..
 

И Батыгин и Виктор одновременно подняли головы и замерли. Голос лился спокойно и светло и рассказывал не о том, о чем рассказывалось в песне, а о чем-то неизмеримо большем – о счастье, о жизни, о мечте, о разлуке и разочаровании. Так могла петь только молодая, но уже немало пережившая женщина…

 
Ой, рябина-рябинушка,
Что взгрустнула ты?
 

Женщина спрашивала не рябину, она спрашивала себя, и голос говорил, что нельзя не грустить вот в такую черную ночь, потому что до рассвета еще далеко и кто поручится, что не будет он в тучах, потому что очень хочется любить и жить для любимого, а любовь заплуталась где-то во мраке.

– Хороша, – тихо сказал Батыгин.

– Песня?

– Женщина, душа ее.

– А мне грустно почему-то стало… Будет когда-нибудь так, что люди совсем перестанут грустить, страдать?.. А, Николай Федорович?

Батыгин пожал плечами – кто знает!

…Но день выдался солнечным, ясным. Было воскресенье, и Виктор с утра пришел к Батыгину – еще накануне они договорились пойти на реку и взять лодку.

Сначала на весла сел Батыгин, но через полчаса, устав, он уступил свое место Виктору.

Виктор пришел к Батыгину с твердым намерением серьезно поговорить с ним, убедить взять его, Виктора, в астрогеографический институт. В конце концов он не так уж молод – учится в одиннадцатом классе, и хотя ему осталось учиться еще почти семь лет, он вполне сможет совместить учение с работой… Виктор привык откровенно разговаривать с Батыгиным, но сегодня долго не осмеливался начать, – быть может потому, что собирался говорить о самом главном…

Батыгин, почувствовавший, что его юный друг пребывает в необычном состоянии, молча наблюдал за ним. Прекрасный спортсмен, пловец, проходивший стометровку менее чем за пятьдесят две секунды, Виктор был широкоплеч, строен; он греб против течения без малейшего усилия, и Батыгину было приятно следить за работой его эластичных, рельефно обозначенных мускулов. Но думал Батыгин об ином – о характере юноши. С одной стороны – завидная целеустремленность, настойчивость, умение направлять свои поступки, безусловная смелость. Но с другой – несомненное честолюбие, суховатость в обращении с товарищами, привычка осуществлять свои желания, не считаясь ни с обстоятельствами, ни с желаниями близких; угадывалось в этом нечто от эгоистичности и в то же время от избалованности условиями жизни… Нет, Батыгин не разочаровался в Викторе, он никогда и не стремился найти среди молодежи этакое идеальное существо, «рыцаря без страха и упрека». Но Батыгин спрашивал себя: не внушает ли он Виктору, постоянно интересуясь им, излишнее самомнение, излишнюю самоуверенность?.. Не решил ли юноша, что он уже вполне пригоден для участия в экспедиции?.. Между тем, если бы экспедиция должна была вылететь завтра, Виктор не попал бы в число ее участников. И нет гарантии, что он попадет в будущую экспедицию. Все прояснят ближайшие два-три года…

И Батыгин подумал, что надо сказать об этом Виктору, избавив его тем самым от ненужных иллюзий.

– Николай Федорович, возьмите меня к себе в институт, – неожиданно попросил Виктор и прямо посмотрел в глаза Батыгину.

Батыгин не спешил с ответом. «Так, кажется, мои опасения подтверждаются».

– Скажи мне, чем ты надеешься заслужить право на участие в космическом путешествии?.. Большим желанием? Крепостью мускулов? Твердой волей?.. Это было бы слишком просто. И ненадежно.

– Чем же тогда?

– Любовью.

Виктор не пытался скрыть удивления.

– Да, любовью, – подтвердил Батыгин. – Ко всему земному, ко всему человеческому… И еще ненавистью – ко всему, что мешает нам творить, ко всему самодовольному, равнодушному. А ты не умеешь ни ненавидеть, ни любить. Ты занят собою, и порою сам кажешься мне и самовлюбленным и равнодушным… Не знаю, каким ты станешь в будущем, но пока я не могу обещать, что возьму тебя в Институт астрогеографии, а тем более – в космическую экспедицию.

Виктор продолжал грести, и лодка по-прежнему ровно шла против течения. Батыгин по-настоящему жалел Виктора, но иначе поступить не мог. Он ждал, будет ли Виктор просить, спорить, но тот глядел куда-то мимо него, – на реку, залитую потоками солнечных лучей, на кущи деревьев, в зелени которых уже проступила желтизна, – и молчал. Молчал сосредоточенно и, как угадывал Батыгин, зло.

– Поворачивай обратно.

Виктор поднял весла, но не успел их опустить. Тот же самый голос, что пел вчера ночью, зазвучал вновь:

 
Ой, рябина кудрявая,
Белые цветы…
 

Песня лилась привольно и широко, словно торжествуя победу над тьмой и непогодой. Батыгин и Виктор, не сговариваясь, повернулись в сторону певицы.

К ним приближалась лодка – обычная прогулочная лодка. На веслах спиною к Батыгину и Виктору сидел парень в тенниске, а на корме – худенькая девушка с широко раскрытыми удивленными глазами; девушка смотрела на мир с такой радостью, таким восторгом, будто впервые увидела и Москву-реку, и крутой берег, и синее небо, и впервые услышала собственную песню, и удивилась тому, что и песня, и река, и небо – все это доступно, все это можно увидеть и услышать, все полюбить и всем наслаждаться.

Батыгин поглядел по сторонам, словно подозревал подвох, и хотел найти настоящую певицу, ту самую много пережившую женщину, о которой говорил вчера, но поблизости не было ни одной другой лодки. Пела эта худенькая миловидная девушка, ровесница Виктора.

Заметив, что на нее смотрят, и не понимая, чем вызвано столь пристальное внимание, девушка умолкла и нахмурилась. Лодки поравнялись и разошлись. Девушка оглянулась. Глаза ее были задумчивы и спокойны.

…Когда лодка пристала к берегу, Виктор сказал:

– У меня к вам есть одна просьба, последняя, – разрешите мне побывать в институте и посмотреть на звездные корабли.

– Пожалуйста, – согласился Батыгин. – Чтобы не откладывать, приходи завтра.

Виктор пришел. Он пришел утром, не зная, что никто не имел права беспокоить директора института в первой половине дня. Он мог бы уйти и вернуться позднее, но ему приятно было находиться в стенах института, о котором он столько мечтал. Виктор ходил по коридорам, читал названия отделов на дверных табличках и едва не плакал от обиды: неужели он никогда не будет работать в Институте астрогеографии, никогда не покинет эту несправедливую Землю и не побывает на других планетах?.. Почему Батыгин так решительно отказал ему? Может быть, попросить еще раз?.. Нет, просить он не станет.

Ровно в час Батыгин кончил работать и пригласил Виктора в кабинет. Виктор переступил порог с таким чувством, как будто надеялся тотчас перенестись в неведомый, полный чудес мир. Простота и обыкновенность кабинета удивили его. Стеллажи с книгами, старый из дерева письменный стол, жесткие пластмассовые стулья, информационная машина, глобус Луны на столе и единственный портрет…

– Присядь, минут через десять пойдем в мастерские, – сказал Батыгин и вышел отдать распоряжения референтам.

Виктор остановился у портрета. Это была фотография какого-то ученого – седого, с крупным умным лицом, густыми бровями и черными глазами. Виктор удивленно оглянулся на вернувшегося Батыгина. Нет, это не его портрет, но все-таки они похожи.

– Это Джефферс, – сказал Батыгин. – Мой заокеанский друг.

Виктор все медлил уходить из кабинета. Ему казалось, что чего-то он недосмотрел – важного, может быть, главного… Цветы на окне. Их много и в кабинете и в институте. Но Виктор давно знал, что Батыгин любит цветы, любит зелень. Нет, причем же тут цветы?.. Иное дело – информационная машина. Попросив разрешения, Виктор подошел к ней. Ему очень хотелось узнать, какие материалы получил сегодня с ее помощью Батыгин – вдруг что-нибудь интересное о Марсе или Венере?.. Но, приглядевшись повнимательнее, Виктор заметил, что на письменном столе Батыгина лежат только книги о Земле: физико-географические, геофизические, геохимические…

– Разве… разве вы изучаете Землю? – недоуменно спросил он.

Батыгин не сразу понял.

– А! Вот ты о чем! – после секундного раздумья сказал он. – Это тебе следовало бы знать. Да, Землю. И чтобы перейти от физической географии к астрогеографии, мне пришлось немало побродить по Земле. Чукотка, сибирская тайга, высокогорье Тянь-Шаня, Каракумы, экваториальная Африка, Антарктида… Всего теперь и не упомнишь. Первые десять лет своей научной деятельности я целиком посвятил Земле, а потом занялся и космосом. Дело в том, что, изучая Землю, мы в то же время изучаем космос. Не случайно же такие земные науки, как география, геология, ботаника, геофизика, геохимия, прибавили к своим названиям короткую приставку «астро»… Без помощи земных наук невозможно познать ни Марс, ни Венеру, ни Луну. Теперь это всеми признается, но когда-то мне пришлось поломать немало копий в спорах.

Виктор припомнил, что читал об этом, но всегда старался побыстрее пробежать страницы, посвященные Земле, потому что всеми помыслами своими стремился в космос… Он и сейчас не совсем понимал Батыгина. Земля Землею, и все-таки…

Батыгин, пройдясь по кабинету, остановился перед ним.

– Ученые долго не улавливали философского, мировоззренческого значения такой постановки вопроса… Как бы тебе растолковать это?.. Видишь ли, после Коперника наука стала рассматривать Землю как рядовую планету – всем это сейчас известно. Но я хочу обратить твое внимание на другое. Исторически в естествознании утвердилась несколько односторонняя тенденция: Землю изучали на общекосмическом фоне, а знания о Земле очень робко распространяли на соседние планеты. Между тем если Земля – небесное тело в ряду других небесных тел, то наши знания о ней имеют не только «местное», но и космическое значение – они необходимы для правильного понимания природы иных планет. Вот почему земные науки начали наступление на космос еще в пятидесятых годах нашего века, и в этом я усматриваю завершение переворота в естествознании, начатого Коперником… Впрочем, ты еще сам во всем этом разберешься, если сумеешь стать астрогеографом. Идем в мастерские.

Батыгин и Виктор пересекли двор и вошли в огромное здание под стеклянной крышей, похожее на цех крупного машиностроительного завода. И каркасы и части машин тоже на первый взгляд были обычны, но Виктор почувствовал, как суматошно заколотилось сердце от волнения. Это было то, что покинет Землю и улетит в космические пространства!

– Радиоуправляемая астролаборатория – «звездоход», – сказал Батыгин. – Попробуем посадить ее на Марс. Если она благополучно там опустится, мы сможем с Земли управлять ею: звездоход отправится в путешествие по Марсу, а размещенная в нем аппаратура передаст изображения сюда, и мы увидим марсианские пейзажи на экране. Лично я не верю, что на Марсе обитают существа, подобные человеку, но поскольку отсутствие их не доказано – пришлось предусмотреть вероятную встречу с ними. Мы снабдим лабораторию специальной аппаратурой для установления контакта с марсианами: манипулятором, способным повторять движение человеческой руки, радиотелефонными аппаратами… Кроме того, в лаборатории будет помещено большое количество самопишущих приборов; они, во-первых, сразу же начнут передавать на Землю сведения о температуре, давлении, влажности воздуха, силе и направлении ветра, а во-вторых, сведения эти будут фиксироваться в самой лаборатории на лентах. Когда Марс и Земля разойдутся в мировом пространстве, мы едва ли сможем принимать сигналы – слишком велико будет расстояние; зато когда люди высадятся на Марсе, в их распоряжении окажутся многолетние наблюдения… А теперь пойдем в следующий цех, где строят звездолет, рассчитанный на довольно большой экипаж…

Они миновали еще один двор и вошли в цех, по размерам значительно превосходящий первый. Мимо Батыгина и Виктора, вынырнув откуда-то из-за строений, пробежал автокар с несколькими открытыми платформами. В глубине цеха, на стапелях, Виктор увидел сигарообразный, сделанный из титановых сплавов корпус звездного корабля. Над звездолетом двигался мостовой кран. Игрушечные по сравнению со звездолетом башенные краны что-то подавали наверх, в открытые люки. С разных сторон к звездолету тянулись тончайшие черные нити проводов.

– Вот, полюбуйся, – сказал Батыгин.

Виктор стоял, запрокинув голову, не в силах оторвать взгляд от звездолета. Батыгин с усмешкой наблюдал за ним, но потом сам посмотрел на звездолет и на время забыл о Викторе. Батыгин думал о звездолете каждый день, каждый час, он координировал работу десятков научно-исследовательских институтов, поддерживал связь с десятками заводов. Он по памяти мог бы сказать, какие детали присланы из Омска или Новосибирска, Курска или Ленинграда, Харькова или Рязани… Но сейчас, взглянув на почти законченный звездолет, он вдруг поразился свершившимся чудом. Ведь стоящий перед ними на стапелях летательный аппарат действительно был чудом, которое сотворил гений сотен людей, и это чудо страна доверила ему, Батыгину… Ощущение огромной ответственности никогда не покидало его, но теперь он думал об этом с особой остротой, он думал об ученых, инженерах, рабочих, многие годы создававших звездолет, – думал о своей личной ответственности перед ними…

– Для чего нужно посылать на Марс астролабораторию, если вы сами полетите туда? – донесся откуда-то издалека голос Виктора.

– Это вполне логично: сначала приборы, потом люди, – Батыгин не сразу сумел отвлечься от своих дум. – Пошли, пора уже.

– Еще немножко, – попросил Виктор.

Он медленно пошел по цеху. Весь мир перестал существовать для него: был звездолет и был он, Виктор, а больше ничего не было. Дойдя до передней части звездолета, Виктор долго рассматривал его тупой нос… Неужели он не полетит на этом звездолете? Неужели он останется на Земле, когда этот прекрасный корабль устремится навстречу неизвестному?..

– Я все равно полечу с вами, – сказал Виктор и посмотрел на Батыгина сухими остановившимися глазами.

Батыгин усмехнулся.

– Полечу! – повторил Виктор. – Я заслужу. Вот увидите – заслужу!

– Да, право на подвиг нужно заслужить, – словно в раздумье сказал Батыгин.