Текст книги "Пояс жизни"

Автор книги: Игорь Забелин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)

7

А звездолет тем временем благополучно продолжал полет, и среди экипажа по-прежнему царило приподнятое, праздничное настроение. Виктор после сообщения Батыгина никак не мог успокоиться. Он повсюду находил охотников поговорить и поспорить, потому что все были поражены открывшейся перед ними небывалой перспективой преобразования планеты и каждому хотелось поделиться своими соображениями.

А Георгий Сергеевич Травин, иногда принимавший участие в разговорах молодежи, однажды задумчиво сказал:

– Вы все ахаете и охаете, а сколько еще там придется поработать людям! И как умно там нужно работать!.. Вспомните-ка, сколько люди сами себе напортили на Земле, сколько лесов они зря свели, сколько оголили горных склонов, погубили плодородной почвы, развеянной ветрами, смытой дождевыми водами. А овраги?.. Ведь почти все овраги, возникшие на равнинах, – это плод неумелого или бездумного хозяйничанья человека: лишь бы урвать у земли побольше, а что потом – какое, мол, мне дело! Логика нищих духом, но ведь их немало прошло по нашей планете! А реки?.. Сколько вреда было причинено им, сколько добра перепорчено нерадивыми хозяйчиками, спускавшими в воду отработанную нефть, химические отходы!.. И, думаете, сейчас, на пороге коммунизма, нет у нас промахов?.. Не без этого, сами знаете. А природа всегда мстит за неумелое или бездушное хозяйничанье, мстит почти в буквальном смысле слова: каждое воздействие человека на природу через некоторое время возвращается в виде ответного воздействия природы на человека. И если человек поступил плохо, то и «ответ» природы будет плохим: распахал неправильно землю, разрушил структуру почвы – получай пылевые бури, овраги, засуху; стащил трелевочными тракторами срубленные деревья по склонам, загубил молодняк, сорвал почвенный покров, скопленный за тысячелетия, – получай бесплодные скалистые горы, бурные разливы рек после дождя, разрушительные сели…

Что же, на ошибках мы учимся (правда, слишком долго учимся). И нужно, чтобы ни одна земная ошибка не повторилась на Венере. У нас тысячелетний опыт, и весь его необходимо собрать, аккумулировать и очень умно использовать. И придется беспощадно карать всех и всяческих браконьеров, ежели такие появятся. Я убежден, что преступление против природы должно быть приравнено к государственному преступлению и карать за него нужно так же беспощадно!.. Никому из нас не приходит в голову ломать мебель в своей комнате, рвать собственную одежду… Только безумные поступают так, а где им место, – объяснять не надо. Биогеносфера Земли – вот дом всего человечества, но почему же столько безумных безнаказанно «хозяйничало» в нем?.. Это не должно повториться на Венере!

– Правильно, – сказал Батыгин, который незаметно присоединился к разговаривавшим. – Прекрасные слова. Георгий Сергеевич. И я думаю, что мы, представители старшего поколения в экспедиции, оставим молодежи завещание или наказ – называйте как хотите. Пусть одним из первых пунктов будущей конституции на Венере будет следующий: преступление против природы приравнивается к государственному преступлению! Слышите?

– Слышим! – ответил за всех Денни Уилкинс. Он сказал это серьезно и тотчас спохватился: ему-то какое дело, собственно говоря?.. Да и другим будет не до этого благородного пункта конституции, если он, Денни Уилкинс, выполнит приказ Герберштейна… Денни Уилкинс подумал об этом спокойно, без злорадства, просто как человек, более трезво смотрящий на вещи.

А Батыгин между тем продолжал развивать мысль Травина.

– В словах Георгия Сергеевича заключен очень глубокий смысл, – говорил он. – Ведь человечество развивается, совершенствуется, накапливает опыт в «борьбе» с природой. И выключиться из этой борьбы оно не может, потому что эта «борьба» дает людям и пищу, и питье, и одежду, и машины, и дома, и разум, и волю, и радость. Нет и не может быть людей вне природы или над природой, потому что сами мы тоже природа! Процесс «борьбы» с природой, или, как говорят ученые, взаимодействия человечества с природой, – это процесс естественный, неизбежный, закономерный, он не зависит от воли и сознания людей, хотя люди и вносят в него разумное начало, потому что они – активная сторона.

Наши великие учители еще в прошлом веке говорили, что свобода – это познанная необходимость. И для того чтобы чувствовать себя свободными на Венере, когда вы начнете строить там новую жизнь, вам придется «познать необходимость», осмыслить вашу собственную «борьбу» с природой во всех тонкостях, во всем разнообразии приемов. Сделать это нелегко, потому что процесс этот, так сказать, двойной: тут и человечество влияет на биогеносферу и биогеносфера на человечество. Ведь не случайно натурсоциология, наука, изучающая процесс взаимодействия человеческого общества с природой, возникла недавно и добилась пока не очень значительных результатов. Ваше дело – развить ее, двинуть дальше, широко использовать добытые знания. Повторяю, это очень важно. Как бы ни были малы достижения натурсоциологии, но ведь очевидно, что в докоммунистические эпохи «борьба» человечества с природой осложнялась внутренними раздорами в человеческом обществе – борьбой классов. Так вот, в докоммунистический период одна эпоха отличалась от другой тем, как, каким способом одни люди заставляли вести неравную «борьбу» с природой других людей. А коммунистические эпохи будут отличаться друг от друга степенью преобразования, покорения природы и, мне думается, степенью разумности в отношении к ней…

Трудно утверждать это сейчас, но, быть может, именно вы начнете на Венере следующий, более высокий этап развития коммунизма, потому что придете туда свободными от пороков прежних эпох…

8

Астрогеолог Безликов, никогда ранее не упускавший случая дополнить чье-либо выступление, после сообщения Батыгина о целях экспедиции утратил дар речи. По привычке, едва Батыгин кончил говорить, он стал медленно подниматься, чтобы дать справку, но так и не произнес ни слова – в знаниях его обнаружился страшный, пугающий провал. В самом деле, что он мог сказать участникам экспедиции о тектонике Венеры, об устройстве ее поверхности?.. Ведь ни одному аппарату, посланному с Земли, не удалось сфотографировать скрытый облаками лик планеты… Если бы речь шла о Марсе! Детальные карты его поверхности давно уже составлены ареографами, на них отмечены и возвышенности, и понижения, и линии разломов марсианской коры. Пусть многое еще предстоит уточнить или исправить, но все-таки основа уже заложена…

Иное дело Венера, окутанная вечным туманом!.. Безликов вернулся к себе в каюту в скверном настроении. Страшно подумать, сколько нужно времени, чтобы составить хотя бы приблизительное представление об астрогеологических особенностях планеты… Это очень увлекательно – быть первоисследователем, ради этого можно рискнуть жизнью, и Безликов пошел на риск без колебаний, добровольно… И все-таки… Все-таки уже сейчас он не прочь был бы располагать исчерпывающими сведениями о Венере, чтобы пополнить ими свои обширнейшие знания…

Однажды, когда он штудировал философскую энциклопедию, в каюту заглянул Батыгин.

– Эти фолианты вы и таскаете в портфеле? – удивленно спросил он.

– Для справок, – ответил Безликов и слегка покраснел; стремясь скрыть смущение, он признался Батыгину, что решил основательно изучить философию. – Вы одобряете?

– Вполне, – ответил Батыгин. – Какие же могут быть возражения?.. Помнится, философ Якушин при вас заходил ко мне?.. Честно говоря, я жалею, что не смог взять его в экспедицию. Вот уже несколько столетий человечество активно познает мир, но можете ли вы мне сказать, как оно познает природу?

– Я? – удивился Безликов. – Нет, не могу.

– Вот видите. Между тем чрезвычайно важно проанализировать опыт минувших поколений, наш собственный опыт и детально разработать теорию познания, гносеологию. Еще Энгельс писал, что философам пора переключиться на логику и теорию познания. У людей, и в первую очередь у молодежи, нужно воспитывать культуру мышления, нужно учить их мыслить трезво, экономно, расчетливо, чтобы не растекались они мыслию по древу, чтобы не тратили энергию мышления на пустяки. И конечно же их нужно обучать теоретическому мышлению, передавать им опыт старших поколений. Ведь мы хотим их видеть совершенством – и в умственном, и в моральном, и в физическом отношении; они должны стать чистыми, насквозь чистыми…

– Но при чем же тут Якушин? – ревниво спросил Безликов.

Батыгин пожал плечами.

– Разумеется, дело не в нем – дело в философии. Она должна постоянно совершенствовать методы познания, чтобы облегчить труд ученых. Нам нельзя ошибаться – у нас нет времени на исправление ошибок.

Слова Батыгина, однако, не произвели большого впечатления на Безликова: уж кто-кто, а он владеет самым совершенным методом познания! Подумав так, Безликов не без гордости покосился на объемистые справочные издания.

Батыгин же, уходя, сказал неожиданное.

– Можно стремиться к сколь угодно обширным знаниям, но накопление их должно быть подчинено какой-нибудь большой сквозной идее. У вас же, честно говоря, я не замечал вот такой руководящей идеи. Сами по себе знания имеют очень небольшую ценность. Неизмеримо важнее умение применять их в работе, в творчестве. – Батыгин тоже посмотрел на объемистые справочные издания. – Учитесь критически относиться к каждой строчке в книге. Безоговорочно верить можно только природе. Она не ошибается, – это Батыгин сказал с усмешкой, и Безликов невольно насторожился.

«С какой стати Батыгин говорит ему об этом? – думал он. – Природа не ошибается!»

Но потом благодушное настроение вернулось к Безликову и более уже ничем и никем не нарушалось до конца полета. «Никем» – потому что даже неугомонный врач-психиатр Нилин, после того как Безликов был зачислен в состав экспедиции, оставил его в покое…

9

Уже больше двадцати дней находился в полете астроплан Батыгина, и люди настолько привыкли к новым, необычным условиям существования, что теперь все чувствовали себя как дома, никто не нарушал строгого распорядка, как это случалось иногда в первые дни. Каждый делал свое дело, в точно определенное время являлся завтракать, обедать и ужинать, а затем укладывался спать, потому что свет выключался сразу во всех неслужебных помещениях звездолета…

Денни Уилкинс спал, и если бы кто-нибудь подошел к нему, то услышал бы спокойное тихое дыхание, дыхание человека, спящего глубоким сном.

Проснулся Денни Уилкинс внезапно. Он не пошевельнулся, даже дыхание его оставалось тихим и ровным, как прежде. Он только чуть-чуть приоткрыл глаза и настороженно прислушался. Сознание включилось немедленно, словно он и не спал. В абсолютной тишине слышалось лишь ровное дыхание людей. Денни Уилкинс узнавал всех по дыханию – все лежали на своих местах и все спали. Он припомнил, как укладывался вечером, как засыпал, – ничего необычного не случилось.

А между тем проснулся Денни Уилкинс от ощущения близкой опасности. Он и сейчас чувствовал ее, словно кто-то стоял за спиной.

Денни Уилкинс справился с нервами. Он понимал, что непосредственно сейчас ничто не может ему угрожать. И все-таки что-то угрожало. Денни Уилкинс верил этому профессиональному чувству опасности – оно не раз спасало его. Но что может угрожать ему?.. Он до мельчайших подробностей восстановил в памяти все разговоры за минувший день. Нет, ничего подозрительного не произошло. Даже если бы кто-нибудь бросил на него излишне пристальный взгляд – он отметил бы и это. Но для всех астронавтов он уже давно был хорошим знакомым, простым, веселым, общительным парнем; они не только называли его «товарищ», но и действительно считали товарищем. А с некоторыми из них у Денни Уилкинса завязались отношения, похожие на дружбу, ту самую дружбу, которую он не понимал, в существование которой не верил. Забавно все получилось у него. Он пришел в коммунистическую страну как враг, начал с убийства, а потом, сам не ожидая того, встретил любовь, узнал, что такое дружба… Денни Уилкинс усмехнулся. Что и говорить, судьба его сложилась более чем странно!.. В конце концов люди, с которыми его столкнула судьба, – действительно славные люди, и заняты они замечательным делом. Будь он просто Денни Уилкинсом, а не агентом под кличкой «Найденыш», он, пожалуй, сам увлекся бы их замыслом!

«Да, решение не уничтожать их – правильное решение, – подумал он. – Пусть спокойно занимаются своим делом. Я никогда не включу эту проклятую адскую машину».

Подумав это, он тотчас сообразил, отчего проснулся: его разбудил страх перед миной, которую он пронес в звездолет… Странно! Он же выключил ее, обезвредил… Это было нелегко, он знал, что может подорваться, но все-таки выключил. Чего же испугался он теперь?.. «Бояться нечего, – сказал он себе. – Совершенно нечего». Но страх не проходил. Денни Уилкинс просунул руку под матрац и притронулся к мине. Она была гладкой, тепловатой, и Денни Уилкинсу показалось, что пальцы его ощутили какое-то едва уловимое движение, тончайшую вибрацию. Он не отдернул руку, он продолжал тщательно обследовать мину, и ему казалось, что пальцы продолжают ощущать глубоко скрытое таинственное движение.

«Ерунда, – сказал себе Денни Уилкинс. – Чистейшая ерунда. Шалят нервы».

Он снова прикрыл мину и устроился поудобнее на койке. Но заснуть ему не удалось. Неужели Герберштейн в чем-то обманул его? Как будто шеф всегда неплохо относился к нему. «Неплохо относился! – тотчас усмехнулся про себя Денни Уилкинс. – Он ни перед чем не остановится. Мог и обмануть».

«Нужно держать себя в руках, – подумал Денни Уилкинс. – Не стоит зря трепать нервы. На худой конец – трах! – и готово. Охнуть не успеешь».

Незадолго до общего подъема он забылся коротким сном, однако и днем его не покидало ощущение смутной тревоги.

Следующая ночь выдалась еще тяжелее. Снились кошмарные сны, было трудно дышать и казалось, что грудь вот-вот разорвется. Денни Уилкинс заставил себя проснуться и повернулся на спину. Было жутко, отчего-то тоскливо, и он едва не поддался отчаянию…

«Избавиться бы от мины, – подумал Денни Уилкинс. – Но как от нее избавишься?.. За окошко не выбросишь!..»

Тревожно, тяжело спали и соседи по каюте – кто-то бессвязно бормотал, слышались стоны. Неровно, всхрапывая, словно заглатывая воздух, дышал Лютовников, спавший у противоположной стенки. Потом он вскрикнул, и Денни Уилкинс перестал слышать его дыхание.

Снова Денни Уилкинс заснул только под утро. Разбудили его страшные слова:

– Умер Лютовников.

В их каюте собралось уже много народу, и Денни Уилкинс не видел койку Лютовникова – ее загораживали спины.

– И Батыгину ночью было плохо, – сказал врач. – Пришлось уколы делать. Какая-то странная ночь была… А Лютовников даже не проснулся…

– Он же ничем не болел, – говорил Костик о Лютовникове, и голос его звучал печально-печально. – Два года мы почти каждый день виделись с ним. Он никогда ни на что не жаловался.

– Может быть, летаргия? – спросил кто-то с надеждой.

– Какая там летаргия, – ответил врач. – Сердце. Только сердечники так умирают – заснул и не проснулся.

Вошел, тяжело ступая, Батыгин. Все посторонились, пропуская его. Он опустился на край койки и долго сидел, ни слова не говоря. Потом он поднялся и также молча направился к двери.

– Вскрывать будем? – спросил врач у Батыгина.

– Нет, зачем же. Приборы зарегистрировали резкое изменение космических силовых полей. От этого и на Земле увеличивается количество инфарктов. Связь с электрическими зарядами тела – так, кажется, объясняют, – Батыгин сделал слабый жест в сторону врача. – Станислава Ильича придется опустить в люк. Иного выхода нет.

«Опустить в люк!» – Денни Уилкинс тотчас подумал, что это, пожалуй, единственный способ избавиться от мины – выбросить ее за борт. Он извлек мину из-под матраца и принял самое деятельное участие в подготовке к похоронам. Труп Лютовникова плотно завернули в белую прочную ткань, и Денни Уилкинсу удалось положить между слоями ткани небольшую плоскую мину. Замотанного, подобно египетской мумии, Лютовникова, – первую жертву космического путешествия, – товарищи бережно поднесли к люку, опустили туда, тщательно закрыли люк, а потом специальные механизмы вывели тело покойного наружу. Всем казалось, что по земному обыкновению тело упадет вниз, исчезнет, но когда кому-то пришло в голову заглянуть в нижнее смотровое окно, то выяснилось, что тело Лютовникова продолжает лететь рядом с астропланом. Это было необычное, тяжелое зрелище: на черном фоне бесконечного пространства плыл плотно укутанный в белое продолговатый сверток. Он летел рядом со звездолетом день, второй, третий, четвертый и только на пятый начал понемногу отставать и уходить в сторону.

И астронавты, встречаясь, говорили друг другу:

– Еще здесь.

И через день снова:

– Еще здесь.

И Денни Уилкинс тоже следил за телом, обреченным вечно летать в космосе при температуре, равной абсолютному нулю, летать вечно, – если только не взорвется завернутая в саван мина.

«Что ж, в таком случае один мертвый спасет сто живых, – думал Денни Уилкинс. – Ему-то все равно…»

«Но спасет ли? – эта мысль пришла совершенно внезапно. – Ведь тело находится совсем рядом с корпусом астроплана! Взрыв будет страшной силы и наверняка повредит звездолет!»

Денни Уилкинс не спал всю ночь, ожидая взрыва и мысленно готовясь к смерти, но ничего не случилось. Утром он первым подбежал к нижнему смотровому окну.

Белый продолговатый сверток исчез. Исчез бесследно. Он не мог резко отстать, а если бы отставал равномерно, то был бы виден.

Но его не было.

«Значит, мина сработала, – подумал Денни Уилкинс и расстегнул ворот рубашки. – Значит, сработала. Предчувствие не обмануло меня. Сегодня как раз месяц – месяц, как мы в полете, и этот срок называл посланец Герберштейна… Но почему же взрывом не повредило астроплан?.. Ба! Да потому, что взрыв произошел в безвоздушном пространстве, и разрушительной волны не образовалось! Все ясно, как божий день!.. Но что придумал Герберштейн?.. Я же выключил механизм… Впрочем, теперь это безразлично. Важно, что полет продолжается…»

От пережитых волнений Денни Уилкинс почувствовал себя плохо, его слегка тошнило, ноги неприятно подгибались в коленках. «Хорош! – мрачно иронизировал он над собой. – Нечего сказать, хорош!» Он прошел к себе в каюту и лег.

– Что с тобой? – донесся откуда-то издалека голос.

Денни Уилкинс открыл глаза и увидел Виктора.

«Подумать только: его сейчас тоже не было бы в живых! Я не увидел бы этого красивого лица, внимательных глаз, первой морщинки между бровями…»

– Ничего, – ответил Денни Уилкинс; он научился этому спасительному слову у русских. – Ничего.

– Заболел, да?

«И никто не спросил бы с таким участием о здоровье – никто! Мертвые продолжали бы бессмысленный путь к Венере…»

– Устал просто. Месяц уже, как летим…

– Да, я тоже устал. Иногда хочется лечь и не вставать – спать, спать…

«Едва так и не случилось – спал бы, спал, только таким сном, какого другу не пожелаешь. Но теперь ничего, теперь все мы полетим дальше. А там – будь, что будет. На Земле разберемся. А не разберемся – тоже не беда…»

– Ты поспи, – сказал Виктор. – Я предупрежу, что ты не придешь к завтраку.

– Да, предупреди, пожалуйста…

«Это было бы слишком – сидеть со всеми вместе за завтраком. Он ведь не может считать себя спасителем их. Нет, какой уж там спаситель!.. Но что с тобой происходит, Денни?.. Ты становишься сентиментальным, а шпиону – да, шпиону – не положено быть сентиментальным. Будь сейчас здесь Герберштейн, он не узнал бы тебя, Денни… А все-таки проиграл Герберштейн. Он просчитался, этот Герберштейн. Он знает психологию рабов и подлецов. Но он не знает психологии людей, к которым послал своего агента… Они оказались очень сильными, эти ребята! И он не устоял – они без денег подкупили Денни Уилкинса… Впрочем, почему подкупили?.. Борьба продолжается. Он еще не в их лагере и никогда не будет в их лагере… А живется с ними свободно и просто. И отчаянные головы у них… И этот, Батыгин, – надо же такое придумать… Вот удивился бы Герберштейн…»

Денни Уилкинс забылся беспокойным сном. А за общим завтраком сидели люди, о которых он думал, и вели обычные разговоры – о том, что большую половину пути они пролетели, что из-за бьющих в лицо солнечных лучей трудно наблюдать за Венерой и нелегко решить, по графику летит звездолет или не по графику. Очевидно – по графику, но ориентироваться в межзвездных пространствах очень сложно, и недолго промахнуться…

– Не может того быть, чтобы мы никуда не прилетели! – говорили оптимисты, уписывая вкусный, сытный завтрак.

Но многим думалось, что поверхность Солнца – не слишком удобная посадочная площадка для их звездолета…

На тридцать девятый день пути звездолет попал в тень Венеры, и астронавты увидели ее отчетливо и ясно, как не видели ни разу за все время полета.

Большая, заслоняющая собой почти все поле телескопа, планета неслась навстречу астроплану. С близкого расстояния отлично был виден сплошной облачный покров – белый, с желтоватым оттенком. Если наблюдателю удавалось просидеть у телескопа минут двадцать-тридцать – а это удавалось не часто, потому что за счастливцем выстраивалась очередь желающих хоть одним глазком взглянуть на планету, – то наблюдатель замечал, что форма облаков, их очертания медленно изменяются: слои облаков смещаются – одни из них погружаются, другие всплывают на поверхность…