Текст книги "Пояс жизни"

Автор книги: Игорь Забелин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 21 страниц)

Памяти отца

Забелина Михаила Георгиевича

ПРОЛОГ

Светлым летним днем, в начале августа 198… года, с Минусинского аэродрома поднялся двухместный вертолет и взял курс на юг, в сторону Саянских гор.

У штурвала сидел юноша лет семнадцати-восемнадцати с замкнутым строгим лицом. В позе юноши не было непринужденности, – наоборот, спина, плечи его казались затвердевшими. Изредка, словно проверяя, какое он производит впечатление, юноша посматривал на своего спутника – седого человека. Крупное, изрезанное глубокими морщинами лицо седого человека было спокойно, но глаза – живые, черные – с жадностью вглядывались в проплывающие внизу пейзажи, словно впитывали их, вбирали, чтобы на всю жизнь сохранить в памяти.

– Люблю Землю! – сказал седой человек и улыбнулся. – Так люблю!

Это неожиданное признание не удивило юношу. Его спутник был астронавтом – первым, кому удалось посадить звездный корабль на Луну. У него были основания любить Землю так, как никто не любил ее раньше – всю целиком, от полюса до полюса, потому что он расставался с ней и тосковал по ней так же, как другие люди, отправляясь в дальние странствия, тосковали по родной стране, по родному городу, дому…

Юноша понимал своего спутника, но не разделял его чувств. Юношу не восхищали ни стальные излучины Енисея, блестевшие среди темно-зеленых островов, ни ровные цветные квадраты полей, подступавшие вплотную к горам, ни сами горы – массивные, тяжелые, затянутые синеватой дымкой… Юноша думал, что сам он без всякого сожаления расстанется с Землей, отправится странствовать по планетам и – дальше! – по звездным мирам. И даже если он не вернется на Землю – что ж тут страшного?! Он найдет другой обитаемый остров во вселенной и поселится на нем со своими товарищами. Он так и сделает когда-нибудь – может быть, через пять лет, может быть, через десять…

Горы приблизились, и геликоптер набрал высоту. Внизу виднелись теперь покрытые зеленой щетиной горбы сопок и широкие пади; на дне падей кое-где сверкали серебристые нити рек.

Было еще светло, когда седой человек сказал, что пора выбирать место для ночлега. Юноша остановил вертолет и приземлился на склоне сопки посреди молодого лиственничного леса.

Стемнело. Всходила Луна. За дальней сопкой появилось зарево; оно становилось ярче, словно приближалось, и наконец показался багровый край Луны. Он быстро увеличивался в размерах, будто кто-то выталкивал Луну из-за горы, и вскоре огромная, сплюснутая у полюсов Луна целиком выплыла на небосклон. Ей никто не мог помешать. Она уверенно взбиралась все выше, раздвигая густую небесную чернь, и звезды бледнели и гасли, когда она приближалась.

– Зачем мы прилетели сюда? – спросил юноша.

– Просто так, – астронавт откинулся на спину, широко разбросав руки; на секунду он увидел Луну совсем другой – увидел черную, покрытую черной пылью равнину; ноги погружались в эту пыль, но она не взлетала вверх. – Просто так, – повторил астронавт. – Полюбоваться тайгою, горами, ночным небом…

Но юноша ему не поверил.

Поужинав, они легли, укрывшись одним одеялом.

Уже под утро юноша почувствовал легкий толчок в бок. Вскочив, он увидел, что астронавт не спит.

Небольшая желтая Луна висела почти в зените, а под нею, немного левее, трепетало во влажном ночном воздухе зеленоватое студенистое тело Утренней звезды. Она была похожа на медузу, выплывающую с растопыренными щупальцами из черной пучины мироздания. И юноше вдруг показалось, что и ветерок, и прохлада, и зеленовато-желтый свет, заливший тайгу и горы, – это все от нее; это она сделала тонкие длинные листики багульника латунными, она украсила росинками стебли травы, из-за нее приливные волны колышут тайгу, пробегая одна за другою от подножий к вершинам сопок…

– Утренняя звезда, Венера! – прошептал юноша и покосился на астронавта.

Тот сидел неподвижно, обхватив колени руками, белые волосы его казались зеленоватыми, а лицо – словно высеченное из темного камня – лицом неземного существа, случайно занесенного сюда, на склон сопки, из черных далей, которые высились сейчас над ними…

Чувство, одинаково похожее на восхищение и страх, охватило юношу. «Зачем мы прилетели сюда?» – спросил он самого себя опять и посмотрел на своего спутника; астронавт не отрываясь глядел на Венеру, и в темных глазах его холодели две застывшие зеленые искры.

Это продолжалось минуту, две, три… и юноша почувствовал, что еще немного, и он нарушит странное оцепенение… К счастью, астронавт глубоко вздохнул, потянулся, разминая затекшие суставы, и снова стал земным, знакомым.

– Не замерз? – поинтересовался он; зеленые искры погасли в его глазах. – Давай спать.

Он лег и натянул на себя одеяло. Юноша последовал его примеру, но заснуть не смог… Всю свою короткую сознательную жизнь он готовил себя к космическим путешествиям – тренировал тело, тренировал волю. Он приучил себя к мысли, что расстанется с Землей. Но сейчас он не мог побороть невольного ужаса перед бесконечностью раскинувшихся над ним пространств. Лежа на спине, он смотрел, как переливается морозным зеленоватым светом Венера, и ему чудилось, что она стремительно летит навстречу Земле, увеличиваясь в размерах, и лучи ее, как щупальца, охватывают, ощупывают Землю… Он заснул внезапно, сломленный усталостью, но и во сне его преследовало то же видение: зеленая Утренняя звезда летит по черно-серебристому полю навстречу Земле…

Астронавта и юношу разбудил короткий «слепой» дождь. Светило солнце, но из маленькой ярко-белой тучки сыпались крупные блестящие капли, и в каждой из них пульсировала крохотная золотая искра, изнутри озарявшая каплю. Капли стучали по листве кустарников, бесшумно падали на мох, разбивались, и золотые искры гасли, но потом, – если разбитым каплям удавалось слиться в пазухах листьев, среди травинок – они вспыхивали снова уже другим, фиолетово-оранжевым огнем…

– Вот здорово! – воскликнул юноша, подставляя лицо прохладному ливню. – Просто чудо!

В самом деле, лучшего пробуждения нельзя было и пожелать: все было светлым и свежим, все буйно жило, тянулось навстречу дождю и солнцу. И мгновенно исчезли ночные тревоги – они растаяли в солнечных лучах, подобно зеленоватой Венере…

Астронавт смотрел на восторженное, запрокинутое лицо юноши, смотрел долгим изучающим взглядом…

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ПРАВО НА ПОДВИГ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
1

В августе 198… года, в пятницу, по широкой лестнице уже опустевшего здания Совета Министров спускались два пожилых человека. День простоял знойный, безветренный, за окнами жарко светило солнце, но в коридорах и вестибюлях веяло прохладной речной свежестью, пахло луговыми травами, хотя кондиционные и освежительные установки были выключены часа полтора назад, сразу после окончания рабочего дня. И оба человека, – загорелые, в белых с отложными воротниками рубашках, в узких брюках из легкой немнущейся ткани, – казалось, проводили все свое время среди лесов и лугов и лишь ненадолго зашли сюда, под высокие своды здания Совета Министров. Один из них, – астронавт Батыгин, – был почти на голову выше своего худощавого, с тонким костистым лицом спутника – президента Академии наук и заместителя председателя Совета Министров Леонова. Пройдя по пустым залам и коридорам, они вышли в большой внутренний двор, – асфальтовые дорожки перемежались там с газонами и цветниками, а вдоль ограды, скрывая улицу и соседние дома, зеленели огромные вязы.

И Батыгин и Леонов жили в пригородном академическом поселке и полетели туда вместе.

За штурвал вертолета сел Леонов. Часы пик в Москве уже кончились, и геликоптер одиноко повис в воздухе над крышами многоэтажных домов. Немногим ранее в воздухе было бы тесновато: небольшие вертолеты деловито сновали над городом, неохотно уступая дорогу более крупным транспортным, а выше, во втором ярусе, пролетали тяжелые грузовые машины; одноместные милицейские вертолеты, с красными полосками вдоль корпуса, неподвижно висели на постах, и пилоты-регулировщики строго следили, чтобы над Москвою не нарушались правила воздушного движения.

Батыгин взглянул вниз. Геликоптер пролетал над центральной частью города. Редкие автомобили на огромных скоростях неслись по пустым магистралям. Липы сплелись кронами, и сверху казалось, что серое асфальтовое полотно проложено между двумя рядами высоких зеленых клумб.

За три часа, проведенных в Совете Министров, Леонов и Батыгин успели обсудить все главные вопросы, но и сейчас продолжали думать о них.

– К сожалению, мы не можем забывать, что в Америке наряду с дружественными нам учеными и государственными деятелями, разумно оценивающими действительность, есть и частная Компания по эксплуатации планет, – Леонов сказал это так, будто они с Батыгиным и не прерывали разговора… – Если эти дельцы узнают о вашем замысле…

– Они не узнают о нем, – ответил Батыгин. – Никто, кроме вас и еще нескольких человек, ничего не узнает до тех пор, пока звездный корабль не покинет Землю. Мой полет не включен в программу Международного космического года, и за нами сохраняется право не разглашать целей.

Вертолет давно миновал городскую черту Москвы и летел над широко раскинувшимися городами-спутниками, стокилометровым кольцом окружавшими столицу. Некоторые из них еще достраивались – застывшие краны то и дело попадались внизу.

– Значит, принцип неравномерности, – задумчиво произнес Леонов. – Не думал, что вы найдете ему такое применение. Прочитайте-ка еще разок, как он у вас сформулирован.

– Закон или принцип?

– И то и другое.

Батыгин извлек из сумки небольшую книжку, опубликованную им несколько лет назад, и привычно раскрыл ее на семьдесят восьмой странице.

«Неравномерность движения, взаимодействия, развития предметов и явлений природы есть всеобщий закон, – прочитал он. – Из этого объективного закона природы вытекает методологический принцип – принцип неравномерности:

Для правильного познания окружающей нас природы, для правильного управления природными процессами нужно исходить из того, что предметам и явлениям в природе присуща неодинаковая способность к взаимодействию, развитию, изменениям; что непрерывное обновление и развитие, возникновение и уничтожение в разных предметах и явлениях природы протекает с разной скоростью во времени и пространстве; что накопление количественных изменений и переход их в качественные протекает с разной скоростью в разных явлениях; что, наконец, все эти процессы в одних и тех же явлениях природы протекают с разной интенсивностью, что одни и те же явления природы обладают разной динамичностью в зависимости от условий места и времени».

Батыгин закрыл книгу.

– Особое значение приобретает сейчас и та старая истина, что люди могут быть причиной резкого ускорения или резкого замедления природных процессов, – добавил Батыгин.

– «Причиной резкого ускорения», – повторил Леонов. – Я помню, вы писали о принципе неравномерности еще в молодости…

– Да, он – моя первая любовь в науке. – Батыгин подумал и добавил: – И последняя, наверно. Как видите, на нем основывается мой замысел…

– И вы совершенно убеждены в успехе?

Батыгин пожал плечами.

– Абсолютной гарантии дать не могу, но уверен, что не ошибаюсь. Ведь пока строго не доказаны всего два положения: вероятное развитие планет с разной скоростью (я имею в виду близкие по своей природе планеты) и способность людей ускорять планетарные процессы. Это нам и предстоит окончательно доказать.

– Я верю в успех вашей экспедиции, – сказал Леонов, – верю, несмотря на фантастическую смелость замысла… Но самое, пожалуй, сложное и ответственное – сейчас же начать подготовку второй экспедиции, той, что, по вашему плану, должна вылететь лет через тридцать. Хотелось бы, чтоб возглавили ее те, кто побывает там вместе с вами. Но тридцать лет!.. Даже если с вами полетят двадцатилетние юноши, – к тому времени им будет под пятьдесят…

– Меньше, чем мне, все-таки…

В дачном поселке, загнав вертолет в ангар, Батыгин и Леонов спустились к реке и выкупались. Леонов – худой, с выступающими ключицами и острыми плечами – окунувшись несколько раз, выскочил на берег. А Батыгин ровным спокойным кролем ушел на середину реки. Несмотря на почтенный возраст, он был еще крепок, силен, и плотное тело его не выглядело старческим. Но на берегу, растираясь мохнатым полотенцем, он пожаловался:

– Трудно стало поддерживать спортивную форму. А нужно. Иначе не долечу. Автоматика автоматикой, но и от нас самих потребуется предельное напряжение.

Они продолжили разговор у Батыгина. Дача, которую ему предоставляла на лето Академия наук, стояла на высоком берегу реки Москвы, но реку скрывал яр, и за деревьями виднелся лишь низкий левый берег, занятый совхозными полями и огородами. В раскрытые окна веранды заглядывали ветви вишен с алеющими среди темной зелени плодами; от крыльца к калитке шла выложенная камнем дорожка с желобками для стока воды по краям; по обе стороны от нее густо разрослась сирень.

Батыгин и Леонов, отдыхая, устроились на веранде в просторных пластмассовых креслах.

– Найти продолжателей – я имею в виду таких, которые наверняка не свернут с пути, – конечно, не просто, – сказал Батыгин. – К счастью или несчастью, но мои сыновья так и не проявили интереса к космическим проблемам. Оба они работают сейчас в Сибири, на нефтекомбинате. Один ведает автоматикой, а второй, химик, занят получением из нефти белков и сахара. Когда приезжают, все бранятся, что люди расточительно сожгли нефть, вместо того чтобы использовать ее для изготовления пластмасс и продуктов питания. Но этого, как говорится, уже не исправишь… Н-да. Вы помните дневники Амундсена? Он никогда не брал в экспедиции родственников, считая, что никакие дополнительные причины – привязанности или симпатии – не должны отражаться на дисциплине и на работе. В космических пустынях, как и в полярных, тоже необходима железная дисциплина и абсолютное равенство всех перед руководителем… Вот почему иной раз я радуюсь, что мои сыновья увлеклись земными проблемами… А к молодежи я давно уже присматриваюсь. Думаю, что поиски мои увенчались успехом.

– Чем же покорил вас избранник?

– Это долгая история. Я знал его, вернее видел, еще совсем маленьким. Отец его, Андрей Тимофеевич Строганов, ведал снабжением при подготовке экспедиции на Луну. У него здесь, в поселке, дача, но мы с ним редко видимся. – А сын его у меня часто бывает. Это человек особого склада. Все началось с того, что я увидел юношу, идущего на высоте трех-четырех метров по натянутому стреловому тросу экскаватора. Этакий канатоходец, понимаете ли. Когда он слез, я узнал сына Строганова, но для чего он маршировал по тросу – спрашивать не стал… А месяца через три прибежал ко мне Андрей Тимофеевич и с порога кричит: «Спасите сына!» – «От чего, спрашиваю, спасти?» – «Помешался, говорит, на космосе. Заперся в своей комнате и на все вопросы отвечает, что не выйдет, потому что приучает себя к изоляции в ограниченном пространстве». В общем вообразил, что комната – кабина звездолета. Меня заинтересовал доморощенный астронавт, и я пошел к Строгановым. По дороге Андрей Тимофеевич уверял меня, что сын у него больной, слабый и, в частности, страдает вестибулярной недостаточностью… Я сразу же смекнул, почему он расхаживал по тросу – тренировал органы равновесия и, как видно, преуспел в этом… Дома мне пришлось выслушать стенания мамаши: ее больше всего тревожило, что сын приучает себя к какой-то хоть и калорийной, но малообъемной пище, а ведь известно, что все мамы очень любят, чтобы дети их много ели…

Батыгин рассказывал все это с легкой усмешкой, но Леонов, внимательно наблюдавший за ним, угадывал глубокую привязанность старого астронавта к юноше…

– Когда я назвал себя, мальчишка вышел из комнаты, – продолжал Батыгин. – Он оказался прекрасно сложенным мускулистым парнем и прямо заявил мне, что решил стать астрогеографом и готовит себя к космическим путешествиям так же, как в начале столетия люди готовили себя к полярным… Я спросил, чем же, в таком случае, он заменил лыжи и обтирание ледяной водою?.. Выяснилось, что у него разработана целая система, включающая легкую атлетику, гимнастику, плавание, езду на мотоцикле с недозволенной скоростью… Короче говоря, все у него было поставлено серьезно. От затворничества я мальчишку избавил, а систему тренировки одобрил. И нажил себе тем самым недругов в лице его родителей. Как на грех, он попал в аварию на мотоцикле и рассек себе голову у правого виска… Мне пришлось выслушать немало неприятных слов, но дружба наша с мальчишкой от этого не пострадала… Недавно я летал в Сибирь – навестить сыновей – и взял его с собою. Удивительно целеустремленный юноша. И думающий. Много читает, стремится осмысливать все по-своему. Даже со мною спорил. Наивно, а все-таки спорил. На обратном пути мы с ним совершили короткую вылазку в Саяны…

– Ему около семнадцати, да? – неожиданно спросил Леонов. – А что было, когда нам по семнадцати исполнилось?

Батыгин несколько секунд молчал.

– Война была, – тихо ответил он потом. – Конец сорок четвертого года. В Москве еще затемнение. Темные дома, темные ряды машин. Только трамваи ходили освещенными. Холодная сырая зима. Я приехал в Москву осенью из Сибири и поступил в университет. Жил в маленькой комнате, заставленной чьими-то чужими вещами. На лекции я приходил в подаренном соседкою старом бушлате, а замдекана требовал, чтобы я раздевался… Пришлось показать ему свитер – мою единственную одежду, – который я носил под бушлатом. После этого замдекана оставил меня в покое… Что еще было?.. Сдал все экзамены на отлично, и за это, кроме карточек, мне стали давать талоны на дополнительное питание – ДП. Это позволяло раз в неделю чувствовать себя сытым…

– А я приехал в Москву из освобожденной Смоленщины в таком состоянии, что мне даже давали усиленное дополнительное питание. По начальным буквам шутники называли эти талоны «умрешь днем позже». Но, как видите, я выжил…

Батыгин, словно отгоняя невеселые воспоминания, провел ладонями по лицу, по пышной гриве седых волос и взглянул на Леонова.

– Стареем мы с вами. Вот – в воспоминания ударились, – он сказал это шутливо, а потом, уже серьезно, добавил: – Я понимаю, конечно, почему вы о сороковых годах вспомнили, – иное время, иные характеры?.. Не беспокойтесь, я не идеализирую своего юного героя. Он закаляет себя, учится, и это хорошо. Но в то же время он избалован условиями жизни, привык ни с кем не считаться, привык, что желания его моментально исполняются…

– Да, – кивнул Леонов. – Вот одна из сложных проблем нашей эпохи: дети растут, не зная лишений, и не проходят той беспощадной закалки характера, которую проходили мы, да и все поколения до нас… Где гарантия, что они не вступят в жизнь менее подготовленными, чем вступали мы?..

– Где гарантия? – Батыгин усмехнулся. – Вся наша система воспитания…

– В общем это, конечно, верно. Но время выдвигает все новые и новые проблемы. Мы, социологии философы, очень остро чувствуем это. Не так-то легко поспевать за событиями и не так-то просто осмысливать их… Помните пятидесятые годы?.. Вы тогда были поглощены космосом, а я сначала работал в Центральном Комитете комсомола, а потом отправился в Казахстан…

– Разве забудешь пятидесятые годы?.. Всем они врезались в память.

– Но что происходило тогда?.. Мы призывали молодежь ехать на целину, в Сибирь, на север, призывали идти на заводы, фабрики, и делалось это под ясным и понятным лозунгом: вы должны трудиться, чтобы повысить благосостояние народа и свое собственное…

– Этот лозунг и сейчас еще не снят.

– Да, не снят. Но ведь близко время, когда мы сможем осуществить коммунистический принцип распределения – «каждому по потребности». Людей нужно готовить к столь серьезному шагу и в первую очередь молодежь…

– Вы имеете в виду вторую часть формулы – «от каждого по способности?»

– Да, – жестко сказал Леонов, и узкое костистое лицо его стало строгим. – Это ведь очень высокое требование – от каждого по способности, особенно когда у тебя всего в изобилии. Коммунизм – это полная смена побудительных мотивов к творчеству, к активной деятельности. Ни материальная заинтересованность, ни стремление выбиться «в люди», ни бунтарский протест против власть имущих уже не будут служить стимулом. При коммунизме возрастет роль творческого соревнования, но главное – сознательный труд по способности. Сегодня в экономическом отношении мы ближе к коммунизму, чем в моральном. И мы обязаны думать о том, чтобы юнцы, которым не придется заботиться о своем благополучии, все-таки вырастали подлинными коммунистами-творцами, а не обывателями…

– Задача нелегкая. Но я не сомневаюсь в успехе. Романтика труда и подвига – разве эти испытанные средства не помогут нам вновь?.. И потом – реформа образования…

– Не будем пока говорить о ней, – прервал Леонов. – Расскажите лучше, как вы думаете проверять кандидатов в экспедицию. Ведь ошибка в подборе может привести к серьезным последствиям.

– Не только проверять, но и воспитывать, – поправил Батыгин. – И для этого мне нужна учебная экспедиция…

– Учебная? Где же вы думаете учить молодежь?

– Не в космосе конечно. Пошлем экспедицию куда-нибудь в Сибирь, – в Саяны например.

– С серьезным заданием?

– Нет. Во-первых, с серьезным научным заданием молодежь не справится, а во-вторых, я хочу умышленно создать им трудные условия. Пусть пройдут настоящую закалку и проявят свои качества – и положительные и отрицательные. Экспедиции – как лакмусовая бумажка, я по своему опыту знаю…

– Что ж, экспедицию организовать несложно. Действуйте, – согласился Леонов.

Смеркалось. Из густых кустов сирени, жасмина, смородины вытекали на дорожки сада влажные, пахнувшие зеленью и цветами сумерки. На западе, в ясном небе, еще слабо розовели опаловые облачка, а на востоке, там, где медленно поднимался темно-синий полог ночи, уже робко вздрагивали первые звездочки, похожие на капли жидкого металла. Они были холодны на глаз, эти капли, и казалось странным, что они не застыли, не смерзлись в льдинки. И только одна из них, побольше размером, красноватая, была обманчиво горяча.

– Марс, – задумчиво сказал Батыгин, и Леонов тоже отыскал планету. – Близится великое противостояние. Всего пятьдесят шесть миллионов километров будут отделять Марс от Земли. Тысячи телескопов еще более приблизят к нам планету, а мысль астронавтов, планетологов и астрогеографов на несколько лет окажется прикованной к Марсу… Это хорошо. Нам легче будет осуществить свой замысел.

Пока они говорили, над темными крышами дачных особняков показался багряный диск Луны. Сначала ни Батыгин, ни Леонов не обратили на Луну никакого внимания, а потом, не сговариваясь, посмотрели на нее.

– Да, пройденный этап, – сказал Батыгин. – Все мы теперь отдаем дань пространствомании – влечет в бесконечность, все дальше и дальше от родной планеты. Забыты волнения пятьдесят девятого года, а три запуска в космос – как это было тогда грандиозно!.. Уж если мы с вами сегодня решили вспоминать прошлое, то скажу вам, что пятьдесят девятый год был для меня трудным годом…

– Почему?

– Я понял, что самая страстная мечта моя – полет в космос – может осуществиться. Но не очень скоро – лет через двадцать или тридцать, уже в пожилом возрасте. Нужно было работать с предельным напряжением, чтобы приблизить время ее осуществления. И нужно было сохранить силы, энергию, здоровье, – больному человеку никто не разрешил бы лететь. И я резко изменил многое в своей жизни – выработал для себя суровый и жесткий режим и все подчинил ему. Это была трудная и сложная борьба с самим собою. Никто не замечал ее, и, вероятно потому, что порою мне не хватало поддержки, становилось тяжело… Как видите, разум победил, и вскоре я смогу отправиться во вторую космическую экспедицию… Но я понимаю, как трудно Виктору, и если он выдержит – я поверю в него окончательно.

– Виктору? – переспросил Леонов.

– Да, Виктору Строганову, моему юному другу.