Текст книги "Прыгнуть выше себя (издание 1990 г.)"

Автор книги: Игорь Росоховатский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 26 страниц)

16

Десять часов беспробудного сна. Затем несколько часов горячечного бреда. Миронов метался, кричал, вопил, плакал. Он грозил неизвестным врагам:

– Вы так – и мы так! Негодяи! Палачи! Подлецы! Убийцы! Вы так – и мы так! Тогда не жалуйтесь!

Олег, с помощью сигома залечивавший свои раны, прислушивался к горячечным словам, пытаясь уловить хоть какой-то намек на события, развернувшиеся на этой планете. Наконец он развел руками и сказал Анту:

– Типичный бессистемный бред.

– В нем есть система. Бред подчинен одной идее.

Олег вслушивался…

– Вы еще пожалеете! Без команды не стрелять! Огонь! Гады! Вы так– и мы так! Каков привет – таков ответ. Око за око и зуб за зуб! Вот вам! Что, довольно?

Олег повернулся к Анту:

– Ты прав. Ясно, что враг, с которым они воевали, был подлым и жестоким. Но кто он, каковы его приметы?

– Говоришь не о том, – сказал сигом. – Бред подчинен одной идее. Слышишь: "Вы так – и мы так". Это опыт земной истории, земная логика. А тут – космос, иной мир, иной угол преломления света… А жители планеты – лишь мхи и кустарник…

– Но тогда с кем же они воевали? – А в памяти назойливо звенело: "Иной угол преломления света, иной угол… И этого достаточно, чтобы человек превратился в зверя? Ты смешон, сигом…"

– Погоди, – сказал Ант. – Он, кажется, очнулся.

Миронов раскрыл глаза, удивленно посмотрел на Олега:

– Ты?

– Иван, вспомнил? Циклопчик, старый друг… напугал меня, – обрадованно заговорил Олег.

– Откуда ты здесь?

– Меня послали разыскивать вас. И вторую экспедицию – ту, что вылетела вслед за вами.

Белые полоски над глазницами, которые, вероятно, были бровями, удивленно поднялись:

– Вторую экспедицию? Мы ничего не знали о ней…

И мгновенно выражение лица изменилось:

– Они могут ворваться сюда!

– Кто они!

– Враги. Космонавты. Не знаю, с какой планеты они прибыли. Те, с кем мы воевали. Увидели их, как только прилетели. Пробовали установить контакт. Но они убегали, исчезали. А потом начали стрелять в нас. Расставляли ловушки. Сергей погиб…

Олег думал: "Пробовали установить контакт… Ловушки… Стреляли… Почти то же, что было с нами, со мной…"

"Вот именно, ты напал на верный след, – подсказал сигом. – А помнишь, как ты испугался существа, которое было твоим отражением?"

"Ты хочешь сказать, что они увидели такие же отражения и пробовали установить контакт с ними? Не может быть…"

"Может, – твердо ответил сигом. – Они преследовали их. Им казалось, что те хитрят, и они начали хитрить. И чем больше прибегали к уловкам они, тем больше ловчили и те, их отражения… Началось искажение психики…"

"Стреляли участники второй экспедиции. Они ведь не могли узнать в них людей. Ни по внешности, ни по поведению. Вначале и те, и другие преследовали свои отражения. Люди изменились, озверели. Затем экспедиции обнаружили одна другую и приняли друзей за коварных врагов, которых преследовали. Началась ожесточенная борьба, постепенно возрождался старый принцип: вы так – и мы так. Помнишь, к чему он приводил на Земле?.."

"Преломление света, – вспомнил Олег. – Но он ошибся. Все было иначе. Я еще не знаю как. Но иначе".

Спросил мысленно: "Но я-то не сошел с ума. С кем я воевал? Кто стрелял в меня?"

Во взгляде сигома появилась жалость, и Олег понял, что Ант подтвердил страшную догадку. И чтобы испробовать последний шанс, спросил у Миронова:

– А мой брат? Ты ничего не сказал о нем. А остальные?

Судорога прошла по лицу Миронова, заволокла белесой мутью глаза. Он бормотал:

– Твой брат, твой брат… Ну да, твой брат…

Муть начала оседать куда-то на дно глаз, взгляд прояснился…

– Мы обнаружили корабль. В нем был враг. Один он стрелял в нас…

Олегу показалось, что волосы на голове становятся жесткими, как иглы, и пытаются поднять шлем. Он знал, что обязан спросить, никак не может не спросить, все равно придется спросить… И он спросил, читая на лице сигома сострадание:

– Мой брат был среди вас?

– Да.

"Теперь я знаю, с кем воевал и кого, может быть, убил или ранил, – думал Олег, чувствуя, как судорога сводит руку – ту, которой он стрелял. – Иной угол преломления света…"

А Миронов все бормотал:

– Твой брат… Где он сейчас?.. Странно…

"Иной угол преломления света… И все? Достаточно. чтобы раздавить нас? Кто же мы такие?"

Олег услышал мысленный ответ сигома:

"Нет, не угол, а логика. Земной опыт, земная логика".

Скафандр его стал необыкновенно жестким, сдавил, сковал Олега, превратил в куколку, внутри которой замурована личинка жука. И в таком оцепенении он думал: "Никогда мы не будем свободны от памяти или от логики. Потому что главное в нас – память. И отрешиться от нее – отрешиться от себя. Я понимаю, сигом, ты не желаешь мне плохого, не хочешь утяжелить ни мою вину, ни горе. А я не хочу облегчить их. Но случилось то, что должно было случиться. Чтобы оно не случилось, мне нужно было прыгнуть выше себя. Вот именно, выше себя… Но ты не поймешь этого, сигом. Чтоб понять до конца человека, надо быть им".

Он посмотрел на сигома, и в его взгляде были горечь и отчаяние, но был и вызов.

И тогда сигом сказал:

– Дело в том, Олег, что я был человеком. Не удивляйся. Меня звали Антоном, и в той, человеческой, жизни у меня были жена Ксана и дочка Вита. Когда я погиб, меня начали воссоздавать. Сначала – как модель мозга в памяти кибернетической машины. У меня спросили, хочу ли я быть прежним…

– Но почему ты отказался? – спросил Олег.

Миронов весь встрепенулся и переводил взгляд с одного на другого, силясь понять их спор.

Ант задумался, совсем по-человечески потирая переносицу.

– Можно рассказать об опасностях, которых я не мог одолеть в прежней жизни; о друзьях, которых не мог спасти; о целях, которых не мог достичь. Но я скажу о другом. Когда-то в юности я долго размышлял и пытался понять, в чем же величие человека? Может быть, его нет. и человек никогда не выйдет из предопределенного круга? Я тогда не ответил на свой вопрос…

Олег на миг поднял голову, и по его лицу нельзя было догадаться, хочет ли он услышать ответ, который нашел человек, став сигомом.

– Ты догадался, Олег? Все же это сумел лишь человек. Прыгнул выше себя. И остался самим собой. Совместил несовместимое. Оказывается, это все-таки возможно, дружище.

Рассеянный взгляд Олега скользнул по каюте, по приборам, по кнопкам пульта…

– Ты останешься с Мироновым в каюте, а я полечу искать остальных людей. И твоего брата… – сказал Ант и подумал: "Если не поздно…"

НЕУДАЧНИКИ
Научно-фантастическая повесть

Все началось со статьи в одной из центральных газет, где сообщалось, что некий французский издатель и журналист Луи Паувельс, известный в кругах парижской прессы под кличкой «крысиный король», в нескольких номерах журнала «Фигаро-магазин» опубликовал материалы, посвященные опытам американских физиологов над крысами. Результаты опытов «убедили его, оказывается, в существовании „высших“ и „низших“ рас, причем не только среди животных, но и людей». Тогда-то я вспомнил о других записях и решил познакомить с ними читателей.

Я глубоко признателен директору Музея Памяти о войне, подарившему мне фотокопии этих страниц дневника.

Заранее прошу прощения у читателей за небольшие исправления в дневнике, сделанные лишь для того, чтобы не указывать точно страны, где происходили события.

Во-первых, многим памятен международный скандал, связанный с этими событиями, – автор же вовсе не хочет вызывать дополнительные дипломатические осложнения.

Во-вторых, простая случайность, что все это происходило именно в какой-то одной стране. Точно такие же события, в которых участвуют точно такие же персонажи, происходят и по сей день в некоторых государствах Африки, Латинской Америки, Европы. А художественная литература всегда тяготела к выявлению закономерностей…

20 августа

Чья-то рука тяжело легла на мое плечо. Я замер, подобравшись, как пружина, словно уже прозвучало: «Вы арестованы!» Скосив глаза, увидел пару черных ботинок с тупыми носками. Пару. Значит, он один.

Все последующее произошло в доли секунды. Я полуобернулся, сжал обеими руками его руку, вывернул ее, потянул вперед, чуточку присел и бросил человека через себя на камни. Видимо, он не был новичком в таких делах, потому что не плюхнулся мешком, а, взвыв от боли, сумел сразу же вскочить на ноги.

Я бросился к нему, и тут, выкрикнув мое имя, он прохрипел:

– Меня послал Поводырь.

– Что вам нужно? – спросил я, держа нож наготове. Стрелять было опасно: звук выстрела мог привлечь внимание.

– Успокойтесь, профессор, я же сказал, что меня послал Поводырь.

В другое время его слова успокоили бы меня. В другое время, но не сейчас.

– Что ему нужно от меня?

– Он приказал сопровождать вас.

Я приготовился к прыжку, и он поспешно произнес:

– Выслушайте сперва.

Медлить было опасно, особенно для неудачника, но я кивнул ему, разрешая говорить.

– Вы правильно делаете, что не доверяете Поводырю. Он приказал мне сопровождать вас, но при первом удобно к случае убить и труп предъявить властям для опознания. За вас назначено крупное вознаграждение.

Еще бы, такой ученый, как я, – дорогая дичь. Но для них цена на меня выше, пока я жив, а для Поводыря, самого главного из нас, – когда я мертв.

– Поводырь хочет отвлечь внимание от себя и одновременно заработать, разделить премию со мной.

– Кто вы? – спросил я.

– Один из бывших сотрудников Поводыря по канцелярии штаба. Тоже врач, как вы. Подробности вам не нужны. Главное, что сейчас наши интересы совпадают. Дни Поводыря сочтены, а я не хочу подыхать вместе с ним. Я решил сказать вам обо всем и бежать вместе.

– И знаете куда?

– Вверх по реке. Другого пути нет.

На всякий случай я сказал:

– Можно скрываться и в городе.

– Но они идут по вашему следу. Депутат вас продал. Чего еще ждать неудачнику? Меня все продали, подумал я. Все, кто мог на этом заработать. Для них я теперь только дичь. Этого и следовало ожидать. Для них становится врагом всякий, кто ставит превыше всего на свете интересы науки. А врага они травят. Чего еще ждать от людей?

– Почему я должен вам верить?

– Не верьте. Испытайте. Для начала я рассказал вам о замысле Поводыря. Одному в джунглях долго не протянуть. Это верно и для вас и для меня. У нас одни интересы, во всяком случае на ближайшее время.

Насчет "одному в джунглях" он был прав. И еще кое в чем. Но я слишком хорошо знал Поводыря. Лучше, чем ему бы того хотелось.

– Хорошо, пойдем вместе. Но если вы что-то замышляете, пеняйте на себя. Как мне вас называть?

– Яном. Это мое теперешнее имя.

Отвечая, он смотрел мне прямо в глаза. Когда-то я доверял такому взгляду. Мой бог, как это было давно и каким наивным я тогда был!

– Ну что же, Ян, для начала перекусим тут поблизости. Возможно, это наш последний обед в цивилизованном мире. Пошли.

Кивком я указал направление. Он понял и пошел первым, время от времени оглядываясь, чтобы получить подтверждение, что идет, куда нужно. Изредка навстречу попадались поздние прохожие. Проехал полицейский патруль. Ян вел себя безукоризненно, не давая повода для подозрений.

Началась улица торгового района. Маленькие лавчонки, затем – многоэтажные дома с яркими витринами. Чем дальше, тем выше дома и богаче витрины. Здесь было оживленнее, и я пошел рядом с Яном. Задал несколько вопросов по медицине.

Я не скрывал, что проверяю его. На мои вопросы мог ответить только специалист. Он отвечал без запинки. Я взглянул на его сильную руку с длинными пальцами:

– Хирург?

– Нейрохирург и психиатр. Как вы.

– Знакомы с моими работами?

– Конечно. Когда вы будете больше доверять мне, профессор, я разрешу себе задать вам несколько вопросов относительно ваших работ.

И тут он допустил маленький промах – улыбнулся. Он, как видно, редко улыбался, не учился искусству обманчивой улыбки или не овладел им. Улыбка выдала его. Чересчур уж он был доволен тем, что до сих пор благополучно миновал все ловушки. В его улыбке был привкус торжества и злорадства. Я это понял сразу.

Мы прошли мимо дверей гостиницы и ресторана. Ян направлялся дальше, к центру, где сверкали неоновые рекламы, но я остановил его:

– Пообедаем здесь.

– Это не самое тихое место.

То, что не подходит для него, – подходит для меня. Расчитывал ли он и на это?

Я сделал нетерпеливое движение, и Ян послушно пошел к двери ресторана. Но, открывая ее, допустил вторую ошибку. Он помедлил, как бы спрашивая, не желаю ли я пройти вперед, но в то же время приоткрыл дверь чуточку больше, чем следовало бы, – ровно настолько, чтобы там увидели и меня.

А затем он укрепил мои подозрения. Проходя мимо швейцара, Ян рассеянно почесал мочку уха. Этот жест на языке людей Поводыря означал: внимательно посмотри на того, кто идет со мной. Вряд ли это вышло случайно.

Я сел за столик рядом с выходом в следующий зал. Там, если свернуть вправо, – ступеньки и дверь. За ней начинается коридор, потом – длинная лестница, ведущая в винный подвал. Из него можно пробраться в заброшенный карьер, а оттуда выйти в квартал Кубамги. Я нащупал в кармане ампулу, откупорил ее и достал одну таблетку величиной чуть больше макового зернышка. Незаметно зажал ее в складке между двумя пальцами. Наступило мое время, и я думал о Яне: все его ухищрения, знания, сила воли, все, что может воспитать в себе человек, окажется бессильно перед крохотной таблеткой…

Я придвинул поближе пепельницу, побарабанил пальцами по столу, поправил волосы – он должен был убедиться, что в руке ничего нет. Пока официант принесет вино и закуску, Ян забудет, что моя рука побывала в кармане. Тогда-то я уроню в его рюмку таблетку, способную самого волевого человека сделать безвольной куклой.

Я заказал бутылку дорогого коньяка – кутить так кутить. Мы выпили по первой, затем – по второй. Ян налил по третьей.

– Длинный посох на длинную дорогу! – сказал я, многозначительно глядя ему в глаза, сковывая его взгляд и, потянувшись за своей рюмкой, уронил таблетку в его рюмку.

Уже через несколько минут я мог убедиться, что успехи психофармакологии в наше время довольно значительны. Глаза Яна утратили блеск, в углах рта появились характерные унылые складки, испарина покрыла лоб.

– Ян, я твой друг, искренний друг твой, лучший твой друг, – начал я ласково, одновременно проводя взглядом две параллельные линии на его лице, как бы соединяя брови и продолжая линию губ до ушей. И только потом, сосредоточившись, я заставил Яна неотрывно смотреть на меня. Я чувствовал, как мой взгляд совершенно свободно, будто скальпель в мягкие ткани, входит в его глаза, в его мозг, погружается в глубину серых клеток – сторожевых пунктов сознания – и гасит их. – Кто тебя послал?

– Поводырь.

– Задание?

– Он велел сказать, что послан я для вашей безопасности. Поводырь сказал: "Он не поверит тебе, и тогда ты признаешься, что должен убить его и предъявить полиции для опознания. В это он поверит, потому что знает меня и знает, в каком я сейчас положении. Войди к нему в доверие, а затем сделай то, в чем "признался", – убей и труп предъяви полиции. Иначе они поймают его живого. Хуже будет ему".

– Вот как, Поводырь заботился обо мне? – сказал я, забыв, что передо мной уже не человек, а безвольная кукла.

Но почему Поводырь решил убрать меня, не овладев подробной схемой моего аппарата – изобретения, которое могло привести к установлению наивысшей справедливости на Земле? Впрочем, у Поводыря просто нет времени. И у меня тоже…

– Запомни, – сказал я Яну, зная, что каждая моя фраза, произнесенная сейчас, вбивается в клетки его памяти, словно эпитафия в камень надгробия. – Я никуда не уйду из этого города. Буду скрываться здесь. Только здесь. Сделаю себе еще одну пластическую операцию. Я буду ждать, когда все изменится. Ждать буду здесь… Ты посидишь за этим столиком. Когда я уйду из зала, расплатись и ступай к Поводырю. Он будет спрашивать, а ты – отвечать.

Ян сидел неподвижно, уставившись на меня, а я, удерживая в своем воображении клейкую нить, связывающую нас, готовился оборвать ее и тем самым снять воздействие гипноза.

Сделал это я только после того, как открыл дверь и стал спускаться в подвал. Ступеньки тянулись вдоль мрачных, вечно сырых стен.

Впереди в полутьме виднелись очертания больших бочек-хранилищ. Я пробежал мимо бочек и попал в лабиринт. Коридоры расходились в разные стороны, только один из них вел в карьер.

Я рискнул включить фонарик. Желтый кружок света заплясал по стенам, остановился на крестике с грубо выбитой надписью: "Помни о друзьях". Она звучала для меня весьма многозначительно…

Я был уже у самого карьера, когда уловил звуки шагов. Они доносились сзади, со стороны входа в подвал. За мной гнались.

Что делать? Спрятаться в карьере? Здесь мог бы укрыться от бомбежки полк солдат. Но пока я буду там сидеть, преследователи успеют перекрыть все входы и выходы и в конце концов найдут меня. Мое спасение сейчас – выигрыш во времени.

Держа фонарик в левой руке, а нож – в правой, я побежал на носках, стараясь не шуметь.

Дыхание перехватывало, бежать становилось труднее. Конечно, на ровной дорожке я, несмотря на свои шестьдесят с хвостиком, мог бы одолеть это расстояние гораздо быстрее и без особых нагрузок. Но в подвале было сыро, а в карьере приходилось перелезать через груды обвалившейся породы.

Шагов преследователей я уже не слышал, но это не успокаивало. Если они даже заподозрят, что я укрылся в подвале, поиски вряд ли задержат их надолго. Они скоро сообразят, куда я мог направиться…

Обвалившейся породы все больше. Луч фонарика иногда скользит по сверкающим камушкам. Они будят воспоминания. Недалеко отсюда, ближе к центру города, другой ресторан – "Рог пастушки", где мы праздновали День встречи друзей. Там стены были отделаны плитками из ноздреватого камня, добытого в этом карьере, и в нем вот так же сверкали вкрапления минералов. Там я подарил женщине рубиновый браслет. Я был здорово пьян, а она всячески пыталась выведать мою тайну. Но я был начеку. И когда она предала меня, я успел вовремя скрыться. Меня всегда преследовало слишком много гончих: политики и полиция, фанатики разных мастей, недоразвитые с рождения ублюдки, завистники. Меня предавали друзья и союзники, но я всегда имел крохотный выигрыш во времени, и он неизменно спасал неудачника.

Я перепрыгнул через рельсы, по которым когда-то толкали здесь вагонетки, и снова побежал. Дышалось легче, не давила сырость, и дорога была ровнее. Но я почти выдохся, даже моя ненависть притупилась – слишком много преследователей: и тех, которые всегда разделяли мои убеждения, но торопились сейчас принести меня в жертву, дабы отсрочить собственную гибель, и тех, которые никогда не понимали меня, провозглашая непримиримым врагом. Нечего и думать о победе над всеми ними. Разве что они сами перебьют друг друга в какой-нибудь грандиозной войне.

Деревянные мостки. Выход из карьера. Я перешел на быстрый шаг. Начинались улицы окраинного квартала. Смесь пыли, бензиновой гари, испарений асфальта. Квартал населяли в основном метисы-акдайцы, потомки двух рас – черной и желтой.

Интересно было бы посмотреть в зеркало. Наверное, меня сейчас трудно отличить от акдайца из-за красноватой густой пыли, осевшей на мне в карьере. Может быть, это пригодится неудачнику?..

Оглядываюсь – и как раз вовремя. У высокой бровки напротив церкви останавливается шевроле.

Неужели они напали на мой след?

Локтем резко ударяю в живот ближайшего человека в маске. Когда он рефлекторно сгибается от боли, срываю с него маску, напяливаю на себя и скрываюсь в толпе. Пробиваюсь в самую гущу. Теперь течение толпы само несет меня в церковь. Кто-то подносит к моему рту бутылку с касфой – самодельной водкой из семян сорго, кукурузы и земляного ореха. Машинально делаю глоток-другой. Огненная жидкость обжигает гортань. Движение головой – и бутылка уходит от губ. В голове начинает шуметь от криков, визга, от нескольких глотков касфы. Мне сейчас нельзя ни на миг отвлекаться. Я должен помнить, что секунда забытья может оказаться последней в моей жизни. Даже легкое опьянение для меня опасно.

С улицы доносятся свист дудок и удары тамтамов. Кто-то рядом со мной подвывает в такт. Я чувствую, как, помимо воли, мною овладевает ритм какой-то дикой пляски, как сначала вздрагивает, а затем вихляется мое тело.

Стоп, говорю я себе. Ты же цивилизованный человек, ты был одним из крупнейших ученых своего времени, не уподобляйся дикарю, метису. Пока тебе не изменили утонченность и трезвость мышления, ты можешь спастись от гончих. Но берегись, если поддашься опьянению! Тебя схватят либо полиция, либо люди Поводыря, либо шпики какой-нибудь иностранной разведки. Одним ты нужен живой, другим – мертвый, но все они дорого дадут, чтобы заполучить такую дичь. Лучше, если тебя убьют сразу, но еще лучше, если и на этот раз сумеешь ускользнуть от своры преследователей. Ты всегда умел уходить из западни – сумей и сейчас. Разве торжество победы не слаще минуты опьянения и забытья?

Неимоверным усилием воли я заставлял свой мозг помнить об опасности, но тело ему больше не подчинялось. Оно изгибалось, сотрясалось, вихлялось, как тела всех, кто окружал меня. Массовый гипноз овладел мной, и мои губы издавали нечленораздельные звуки: стоны, восклицания, хрипы, рычания – какие, может быть, некогда издавали поколения моих предков. А потом я вместе со всеми стал орать языческую молитву:

– О вы, пришедшие с неба и ушедшие на него, оглянитесь! Мы помним, как вы вылупились из небесного яйца, мы снова видим вас!

И мне казалось, что я и в самом деле вижу, как из люка звездного корабля появляются фигурки в скафандрах. Очевидно, в моей памяти оживали картины из фильмов, виденных на телеэкране, дополнялись фантастическими подробностями, как во сне. Во всяком случае, я видел совершенно отчетливо нимбы над прозрачными шлемами пришедших с неба.

– О белые люди со звезд! – вопили вокруг меня акдайцы. – Вы принесли нам радость и доброту. И много-много подарков дали нам! Вы научили нас читать и писать, подарили нам семена сорго и кукурузы, рассказали, как добыть хлеб и воду из камня! У-гу-гу-о!

И много-много подарков, много-много сверкающих бус! О-у-у!

И я вопил и стонал вместе со всеми: – У-гу-гу-о!

Толпа несла меня к алтарю, где размахивал крестом и шевелил губами низенький священник. Видно, он читал молитву из Библии, но голос его заглушала иная, языческая молитва, которую выкрикивала, пела, хрипела толпа.

На мгновение я подумал: "А может быть, обе эти молитвы не так уж отличаются одна от другой и в основе их одно и то же?" Эта мысль – искра вспыхнувшего сознания, поднявшегося над безумием толпы, помогла отрешиться от общего воя и вернула меня к действительности. Я увидел, как священник берет левой рукой у акдайцев камни, которые лягут в основание их домов и потому требуют благословения, как правой он осеняет их крестом и сразу же с ловкостью фокусника хватает деньги за эту нехитрую операцию. Его заработок за один такой день составляет сумму, равную годичному заработку шахтера-акдайца. Я вспомнил, что там, за дверями церкви, меня могут ждать люди, желающие заработать на моей жизни…

Спасет ли маска на лице? Сделают ли неузнаваемой мою фигуру вихляния и приплясывания? Я бы ответил утвердительно, если бы там ждали полицейские, а не люди Поводыря. Эти могут срывать маски со всех подряд, не боясь даже вызвать взрыв фанатической ненависти у акдайцев.

Между тем течение толпы вынесло меня за двери. Я не ошибся в худших предположениях: люди Поводыря действительно ждали меня. Они, правда, не срывали маски, а действовали осторожнее. Если кто-то казался им подозрительным, два дюжих молодчика бросались к нему с раскрытыми объятиями, протягивая стеклянные бусы. Третий подносил к его рту бутылку с касфой, одновременно, будто для его же удобства, сдвигая маску.

Я уперся ногами изо всех сил, ожидая, чтобы толпа обволокла меня поплотнее. Рука сжимала нож, спрятанный на груди, большой палец замер на кнопке, высвобождающей лезвие. В такой толпе удар ножом может пройти почти незамеченным.

Мне повезло и на этот раз. Благодаря тому, что я упирался, акдайцы вокруг меня сбились тесно и людям Поводыря было трудно оттеснить их. К тому же я свободной рукой обнимал высокого пьяного акдайца, с другой стороны меня обнимал метис, украшенный ожерельями из серебряных ложек, вилок, монет. Как видно, он нацепил на себя все свое богатство.

Один из молодчиков Поводыря задержал на мне взгляд, что-то сказал своим товарищам. Неужели узнали?

Я покрепче обнял акдайца, подпевая ему, и старался подскакивать повыше. Несколько человек ринулось к нам, протягивая бусы, которые я, как и оба моих акдайца, принял из их рук. Молодчики успели заглянуть под маски акдайцев, находившихся по обе стороны от меня, но до моей маски не добрались. Я уносил с собой последний "подарок" Поводыря – дешевые стеклянные бусы, которые когда-то, очень давно, давались в обмен на золото. Преследователи и сейчас хотели совершить такой же обмен, разве что более сложный: бусы – моя жизнь – золото…

Люди Поводыря провожали нас взглядами, и я не мог определить, узнали ли они меня, замышляют ли еще что-нибудь.

Вместе с акдайцами я шел, спотыкаясь, по широким прямым улицам, где жили так называемые "тихие" – рабочие рудников, для которых английская компания построила современные дома с аккуратными двориками. В домах были газ, электричество, горячая вода. Конечно, это обошлось компании недешево, но прибыль была во сто крат большей: прекратилась текучка – ведь, уйдя из шахты, рабочий терял и квартиру. "Тихие" не вступали в профсоюз, не бастовали.

Чистенькие, обсаженные кустами тротуары кончились. Потянулись кривые улочки с жалкими лачугами, слепленными из старых ящиков, досок, листов железа. Здесь жили "буйные" акдайцы, уволившиеся или уволенные компанией.

Тропинка привела к реке. На берегу, словно отдыхающие животные, лежали лодки. Я выбрал одну из них, наиболее устойчивую, как мне казалось, сбил замок и столкнул ее в мутную воду. Предстоял близкий, но опасный путь к береговому поселению, где меня ожидает человек Густава. Он станет моим проводником.

Потянулись низкие, полузатопленные берега, где благополучно развивались миллионы поколений комаров и москитов. Наилучшие условия для процветания жизни – жаркий климат и влага. Потому-то здесь так стремительно размножались и яростно поедали друг друга крокодилы и антилопы, бегемоты и муравьи, муравьеды и болезнетворные бациллы. Из воды поднимались вершины затопленных ив, на берегу повыше росли эвкалипты. Иногда попадались манговые рощи, где пышно распускались на гигантских стволах целые букеты орхидей.

Затем потянулись банановые плантации, стали встречаться островки масличных пальм. Показались две небольшие усадьбы, отгороженные одна от другой забором из колючей проволоки, спускавшимся в самую воду. Здесь двуногие дети природы пытались преодолеть ее извечный закон. Дома были полутораэтажные, бедные, дворы неряшливые. Судя по всему, это были не основные помещичьи усадьбы, а те, что сдаются арендаторам. Их здесь так же много, как крохотных зеленых островков, плывущих по волнам и состоящих из переплетенных растений. Островки путешествуют по реке десятки и сотни километров. Но стоит им прибиться к берегу и за что-то зацепиться, как они разрастаются в целые острова и мешают судоходству. Дай волю одним и другим – и островки заполнят всю реку, а арендаторы – всю страну. Жадные, грязные, неразборчивые в средствах, они устремляются во все уголки и выколачивают прибыль там, где, кажется, уже ничего нельзя взять. Стоило бы проверить их моим аппаратом. Интересно, каков у них процент у-излучения?

Вскоре мне было уже не до философствований. Я перестал рассматривать берег. Моим вниманием полностью завладели пчелы, и все мои усилия были направлены только на борьбу с ними. Миллионы мелких лесных пчел тауга избрали меня объектом нападения. В этом месте реки они летали сплошной тучей, стоило секунду посидеть неподвижно – и они заползали под одежду, рассеивались по всему телу. Я безостановочно махал руками, как ветряк, используя любые предметы, чтобы отогнать крылатые полчища. Так продолжалось не меньше часа. Но вот еще один поворот реки – и природа словно сжалилась надо мной: пчел здесь было намного меньше. На береговых отмелях грелись аллигаторы, но они не представляли опасности для человека в лодке, и я мог сколько угодно размышлять над подводными парадоксами…

По мере того как сгущались сумерки, пчелы совершенно исчезли. Изредка появлялись большие сине-зеленые мухи, но от них я отбивался без особого труда. Все чаще с берегов доносился хохот обезьян, иногда – вопль животного, попавшего в когти хищника.

Теперь меня стали донимать комары и москиты. Я все чаще хлопал себя по лбу, по шее, но шло время – и руки уже не могли защитить меня. Не помогала и одежда – москиты забирались под нее. Все тело нестерпимо горело, расчесы превращались в сплошные раны. Глаза заплыли и почти ничего не видели, москиты набивались в рот и нос при каждом вдохе. Они словно объединились с моими врагами и решили доконать неудачника. Я плескал водой на лицо, но насекомые не отставали. Сигареты кончились, да я и не мог бы удержать сигарету в распухших губах.

Иногда я готов был плюнуть на все, пристать к берегу и попроситься в первую попавшуюся хижину, а там – будь что будет! Но я слишком хорошо знал, что будет, я видел злобно-радостные улыбки на лицах врагов, картины разнообразных пыток, которые меня ожидают.

А то, что происходит сейчас, разве не пытка? – спрашивал я себя. Чего тебе бояться после всего, что ты пережил? Может ли быть что-нибудь страшнее последних двух недель, когда приходится беспрерывно уходить от погони, бояться и подозревать всех: швейцаров, официантов, случайных прохожих, белых, метисов, черных? Может быть, лучше кончить одним махом – например, вскрыть вены и прыгнуть в реку? Я почувствую вместо комариных уколов резкую боль во всем теле – тысячи ножей вонзятся в него, заработают тысячи отточенных пилок, и через несколько минут голодные хищные рыбы, кишащие в реке, дочиста обгложут мой скелет.

Враги будут продолжать розыски и погоню – теперь уже за призраком. Я и моя тайна растворимся в телах молчаливых и ненасытных рыб.

Клянусь, иногда я готов был сделать это! И знаете, что меня спасло? Ненависть! Неутолимая и неистребимая ненависть к фанатикам, не достойным жизни, но считающими себя вправе травить ученого только за то, что он не подчинился их ханжеским догмам и нормам. Как будто они знают, что можно и что нельзя делать человеку, какие эксперименты законны, а какие негуманны…

Нет, я не доставлю радости врагам! Они хотят вырвать мою тайну, но пусть сначала поймают меня. Я кану в джунгли, затеряюсь в них еще надежнее, чем в джунглях человеческих. Те были говорящие, продажные, завистливые, а здесь они будут безразличными и молчаливыми. Они надежно укроют меня, как уже укрывали долгие годы в крохотном поселке среди колонистов. Они не подведут меня!