Текст книги "Прыгнуть выше себя (издание 1990 г.)"

Автор книги: Игорь Росоховатский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 26 страниц)

– Чего же вы ждете?! Жмите на кнопки, сбрасывайте на проклятую планету ваши сверхбомбы! Еще секунда – и будет поздно! Ну!..

Мои слова были рассчитаны на то, чтобы вызвать у слушателей эмоциональный шок, заразить их истерией, лишить способности рассуждать. Но они стояли неподвижно и со смесью любопытства и омерзения смотрели на меня. Моя истерия переходила в припадок, я уже не мог остановиться и кричал, срывая голос:

– Сбрасывайте же ваши бомбы, пока зараза с Земли не перекинулась к вам, не затопила всю Галактику, всю Вселенную! Когда наши корабли прыгнут через космические просторы, будет поздно! Мы разрушим ваши города, испепелим всех вас, уничтожим вашу презренную цивилизацию! Мы отравим, изгадим все, к чему прикоснемся! Нас не изменить!

Пришельцы стояли надо мной, как бездушные истуканы. Сквозь гул в ушах я услышал слова Мааса:

– Ты говоришь неправду. Люди Земли разные. Мы получили эти свидетельства не только от тебя. У нас достаточно аппаратов, чтобы изучать планеты, не опускаясь на них. И мы продолжаем думать о контакте с Землей. Но это уже никоим образом не касается ни тебя, ни Поводыря, ни Густава…

"Они знают даже эти имена", – мелькнуло у меня.

– А с тобой, – Маас, как мне показалось, вздохнул, – пусть будет так, как должно было быть.

22 сентября

Я сижу в камере и пишу. Случилось самое худшее: пришельцы вернули меня в тот страшный день, в безвыходную для меня ситуацию… Впереди – трибунал.

А пока меня заставили дописывать дневник, вспоминать все, что может им пригодиться. Только об одном я ничего не расскажу – о Тайне. Пусть всех вас, люди, мучит любопытство и сожаление о том, что вы не смогли у меня выведать. У вас останется единственный путь: выловить всех моих сподвижников, среди них – Поводыря и Густава, они посвящены в Тайну. Они истребляли вас не меньше меня, почему же им должно повезти больше? Почему они останутся живыми и на свободе, тогда как я буду болтаться в петле? Пусть разделят мою участь!

Со мной в камере постоянно находится один из часовых-телохранителей. Эта должность имеет странное название, но оно точно соответствует содержанию. Они охраняют меня от меня, следят, чтобы я не покончил самоубийством до казни. Им надо, чтобы я прошел все круги ада, чтобы писал то, что послужит их планам, так сказать, "назидание потомкам". Ну что ж, я обращаюсь к вам, потомки, прежде всего к тем, кто принадлежит к моей расе – к расе господ. Вам будут лгать, что жизнь Человека драгоценна. Не верьте этому. Вот формула стоимости человеческой жизни, сокращенно – ЧЖ, в лагерях рейха. Итак, ЧЖ= ПУ+ЗС+ЗУ– (РУ+СТ). Разъясняю: ПУ – перемещение к месту уничтожения. ЗС – затраты на содержание. ЗУ – затраты на уничтожение. РУ – работа узника. СТ – стоимость тела, причем она тем выше, чем больше изобретательность тех, кто уничтожает.

Запомните, что стоимость жизни всегда равна стоимости смерти, а самой дешевой, возможно, будет нейтронная смерть, когда подешевеют бомбы.

Вам будут говорить о всяких ложных понятиях, вроде справедливости, законности, демократии и прочего. Не верьте ничему. Эти громкие слова лишь скрывают планы тех, кто хочет загнать в ловушку ваше действительно свободное животное начало, вашу звериную сущность. Знайте: она прекрасна, как прекрасен тигр, разрывающий лань. Если сможете, живите свободно. Природа создала вас такими же, как звери в лесу. Не прячьте свои клыки и когти – и вы узнаете настоящие радости.

Ложны искусство, музыка, литература.

Ценность имеет только та наука, которая не стеснена условностями. Если ей нужны не подопытные крысы, а люди, дайте ей их из числа рабов, не угодных вам.

Бойтесь верности и честности – это кандалы, связывающие желания.

Все живые существа делятся лишь на две группы – господ и рабов, волков и овец. Сама природа во имя высшей справедливости разделила всех нас на эти две категории.

Есть только одно непогрешимое орудие, один прибор, способный проверить, к какой категории вы относитесь, – это РПГ, регистратор Пауля Гебера. С его помощью составлены карты Пауля Гебера и таблицы Пауля Гебера. Верьте только им, они составлены на основании чистых экспериментальных данных.

Я перечитал последние абзацы и понял, что мои тюремщики ни за что не допустят, чтобы этот призыв свободного духа дошел до вас, потомки. Они упрячут его в бронированные сейфы и каменные подвалы. Но я напишу второй, запасной вариант биографии. Я вставлю в него всякие щекочущие подробности, чтобы затуманить истину и продать издателям подороже. Это будет мой последний заработок – на своих неудачах.

Итак, я, Пауль Гебер, родился 2 мая 1912 года в семье мелкого торговца…

Послесловие

Я прочел дневник нацистского преступника Пауля Гебера и поспешил в Музей Памяти о войне. Я сказал директору:

– Дневник мне пригодится. Но здесь есть неясность. Что это за прибор и карты, о которых говорится в дневнике? Неужели его тайна так и осталась неразгаданной?

– Пойдем посмотрим нашу выставку. Там есть и регистратор Гебера, – сказал директор.

Я увидел аппарат, с помощью которого нацисты предполагали классифицировать людей на господ и рабов. Выглядел он весьма внушительно – этакий одноглазый паук с зеленоватым экраном осциллографа, с многочисленными присосками и шлемом, напоминающим выпотрошенный и отполированный череп. Я понял, что аппарат должен был устрашать и приводить в трепет блеском хромированных поверхностей, необычной формой напоминающей фантастического паука, и поделился мыслями с директором.

– Ты прав, – сказал он. – Присосок могло быть значительно меньше. Но суть не в этом. Обрати внимание на анализатор. Мы специльно срезали здесь часть кожуха и поставили стекло. Видишь там, в самой гуще, среди переплетения проводов и трубок, две детали, окрашенные в оранжевый цвет? Это электронные инверторы. Через них проходят сигналы к индикатору. Пожалуй, дольше всего Гебер трудился, чтобы сделать их такими маленькими и незаметными даже для специалиста. Ты знаком с явлением инверсии? Понимаешь, зачем они здесь?

– Не совсем, – признался я.

– Но ведь сигналов только два – "с" и "у". Дай-ка я надену на тебя шлем. А теперь смотри внимательно. Начнем испытания.

Он включил аппарат. Раздалось тихое жужжание, засветился глаз паука. По экрану осциллографа заметался лучик, вычерчивая сложную кривую. На шкале вспыхнул "приговор" – сигнал "у".

– Как видишь, регистратор свидетельствует, что у тебя преобладает у-излучение. Ты принадлежишь к рабам. А теперь надену шлем я, – сказал директор.

Аппарат зажужжал вторично, и на шкале загорелся тот же сигнал.

– Ну вот, два сапога – пара, – сказал директор, потирая руки. На левой у него не было трех пальцев – память о фашистском концлагере. – А сейчас мы с помощью регистратора исследуем собаку.

Он отдал распоряжение, и через несколько минут в зал ввели лохматую дворняжку. Приладили к ее голове шлем с присосками.

– Смотри, – проговорил директор, щелкая верньером. На шкале появился сигнал "с", свидетельствуя, что собачонка принадлежит к категории сверхчеловеков.

– Теперь ясно? – спросил директор.

– Но ведь инвертор меняет сигнал на противоположный: "с" на "у", а "у" – на "с"…

– Усек, – усмехнулся он. – Вся теория этого Гебера о двух основных излучениях не выдерживает никакой научной критики. Резкой разницы в излучениях человека и животных вообще нет. Теория построена на догадках и политических концепциях. Впрочем, возможно, Гебер сам верил в нее. Тут действовал своего рода самогипноз. И вот по иронии судьбы, когда Гебер стал испытывать свой аппарат, он обнаружил, что чаще всего у-излучение преобладает как раз у его соратников по партии и у самого фюрера Трудно сказать, чем это объяснялось. Возможно, у-излучение и на самом деле сопровождает некоторые застойные мозговые явления. Тогда-то ему и пришлось поставить инверторы. Он называл их великой и ужасной Тайной не только из стремления фашистов к ложной патетике. Она была действительно ужасной для своего создателя. Позор позором, но ему приходилось еще и всех бояться. Ведь те из его покровителей, кто был посвящен в Тайну, готовы были убить его при малейшем подозрении, что он попадется в чужие руки…

– А что стало с ним? – спросил я.

– Не выдержал ожидания казни и умер от страха в тюрьме.

– Не зря называл себя неудачником.

– Не зря. Только он считал, что это случайность, игра судьбы, – засмеялся директор. – А может быть, причины его неудач – величайший повод для оптимизма.

РАССКАЗЫ

ГРУППОВОЕ ФОТО

Где бы я ни находился, что бы со мной ни случалось, оно всегда со мной и во мне. Стоит лишь закрыть глаза или на секунду отвлечься от происходящего, и я вижу это фото, словно освещенное откуда-то сбоку, со всеми подробностями: десятки моих братьев и сестер, кузенов и кузин, дедушек и бабушек. Один жмурится от яркого солнца, другой оперся на плечо близкого человека, невысокий толстяк раскрыл в крике рот, воздев руки к небу, пожилая женщина закрыла руками лицо, пытаясь не видеть бушующего вокруг смерча.

Я помню эти изображения четче, чем лица своих родителей, погибших в автокатастрофе, когда мне не было и пяти лет. Они оставили меня круглым сиротой – без братьев и сестер, без дедушек и бабушек, без дядей и теть, без единого родственника на всем белом свете. Но на фото, неизгладимо записанном в моей памяти, у меня много ближайших родственников, а за ними – на втором и третьем планах – угадываются скрюченные и выпрямившиеся фигуры еще сотен и тысяч, и нет последовательности в этой бесконечной веренице двоюродных и троюродных… Милые, ласковые мои, заботливые – как я вас напугал своим появлением в тот роковой день! Простите, я не хотел, не знал… Тогда еще не знал, кто вы мне, не догадывался, к чему готовлюсь, для чего изучаю все эти премудрые науки, тренирую мышцы, отрабатываю приемы, учусь удерживать в памяти сотни сведений и молниеносно манипулировать ими, стремлюсь ускорить реакции на сигналы…

Как же оно возникло в моей памяти, это групповое фото, сделанное при ярчайшей вспышке "в тысячи солнц"?

Марево памяти, словно мираж в пустыне? Ущемление совести или ее гипертрофия? Впрочем, ущемление часто приводит к гипертрофии…

Мне сказал психиатр:

– Подобного фото никогда не было. Подумайте сами: кто мог бы сфотографировать этих людей в момент атомного взрыва? Обыкновенное самовнушение… – И для пущей важности и убедительности произнес несколько латинских терминов. – У вас слишком развито воображение.

Я ушел от него успокоенным. Но как только попытался уснуть, едва закрыл глаза, тотчас на сетчатке проступило фото – и так ярко, как никогда прежде. Я различал даже пуговицы на одежде людей – серебристые у человека в форменке, темно-коричневые – у женщины в длинном пальто…

Самовнушение?

Я обращался к другим психиатрам, они подтверждали слова первого. К тому времени меня возвели в ранг национального героя – еще бы, пилот, начавший операцию "Возмездие"! Меня осыпали почестями, цветами и орденами, в меня влюблялись экзальтированные, ультрапатриотические девицы, припадочные женщины гирляндами вешались мне на шею. Высшие почести воздавали мне различные лиги.

Но едва я закрывал глаза…

Очень редко удавалось поспать хоть несколько часов подряд. Нервы постоянно были напряжены до предела. Так дольше не могло продолжаться. И я решил сам найти разгадку Группового фото. Засел за книги. Через экран моего информа прошли тысячи страниц текста из крупнейших библиотек страны.

Снова и снова я возвращался к истокам Бомбы – к первым открытиям расщепления атома, к общей и специальной теориям относительности, к квантовой теории. Так я наткнулся на "странное" положение, согласно которому все объекты Вселенной – частицы или звезды, – когда-либо взаимодействовавшие друг с другом, как бы хранят воспоминание об этом. Они остаются навеки связанными незримой цепью, беспрепятственно проходящей сквозь пространство и время. Гениальный Альберт Эйнштейн не решался полностью объяснить это положение, он словно испугался открывшейся ему бездны и поспешно отступил от края, приговаривая: "Этого я не видел, этого не может быть…" Ибо опыт с кварцевыми пластинками и так называемыми "синими" и "зелеными" фотонами свидетельствовал, что изменения ориентации полета одного из них тут же передавались другому. Эти частицы света "помнили" друг о друге, как "помнят" друг о друге атомы, составлявшие когда-то одну молекулу. Возможно, подобная память фотонов возникла с момента образования нашей Вселенной во вспышке первичного взрыва, и она действует быстрее света. Она как бы дана изначально всем частицам единой Вселенной, она пронизывает звезды, атомы, фотоны, связывает всех нас воедино…

Затем опыты с кварцевыми пластинками подтвердил молодой физик, составил теорему.

Эти сообщения потрясли меня. Я понял, что пробудила во мне вспышка моего взрыва, понял причину Группового фото, несмываемо записанного в памяти "национального героя" – убийцы, сбросившего атомную бомбу на вражеский город, испепелившего в нем своих братьев и сестер. Мне не уйти от памяти, есть лишь один выход…

Сегодня я проснулся, как всегда, на рассвете, в липком поту. Серая мгла вползала через полуоткрытое окно моей квартиры на девятнадцатом этаже. Из радиоприемника, который я оставил включенным, доносились слова диктора: "…правительство запретило поход. Марш мира к военной базе организован врагами нации и государства. Но они не добились своего. Как нам стало известно, среди участников марша не будет ни одного уважаемого гражданина…"

Слова диктора временами заглушал странный шум с улицы – будто звучала песня под гул моторов…

Я открыл окно побольше, выглянул и понял, что это за странный шум. На площади поют демонстранты, а с другой стороны, с магистральных улиц, подтягиваются броневики, перекрывая дороги. Я видел цепочки солдат, поспешно занимающих свои места. Ну что ж, пора и мне… Интересно, решатся ли "героя нации" объявить "неуважаемым гражданином, врагом государства"? Впрочем, этого мне уже не узнать…

Я поспешно съел сандвич. Не идти же на праздник с пустым желудком. Чуть смежил веки, проверяя: все мое достояние – мое фото – со мной.

Квартиру я не стал закрывать: какой смысл, ведь знаю, что не вернусь, что войска выполнят приказ. Но мне не страшно ни капельки. Когда разрывающий удар наконец заглушит нестерпимую боль, постоянно гложущую меня изнутри, в свой последний миг я не увижу ни падающих вокруг людей, ни огня. В памяти высветится лишь Групповое фото ближайших родственников – симпатичные, милые лица, проявленные силой, действующей быстрее скорости света…

ФАНТАСТИКА

За открытым окном качались ветки сирени. Узоры двигались по занавесу, и мальчику казалось, что за окном ходит его мать. «Белая сирень» – ее любимые духи.

– Папа, мама вернулась.

Мужчина оторвал взгляд от газеты. Он не прислушался к шагам, не подошел к окну – только мельком взглянул на часы.

– Тебе показалось, сынок. До конца смены еще полчаса. И двадцать минут на троллейбус…

Он удобней улегся на тахте и снова уткнулся в газету.

Прошло несколько минут. Отчетливо слышался стук часов, и это было необычным в комнате, где находился бодрствующий восьмилетний мальчик. Взрослый повернул к нему голову, увидел, что сын рассматривает картинки в книжке, и успокоился.

– Папа, в газете написано про Францию? Удивленная улыбка появилась на лице мужчины:

– Почему тебя заинтересовала Франция?

– Нипочему. О Гавроше там ничего нет?

"Вот оно что! Он прочел книгу о Гавроше", – подумал взрослый, удовлетворенный собственной проницательностью.

– В газете пишут в основном о последних новостях, о том, что делается в мире сейчас. А Гаврош жил во времена Французской революции. К тому же это лицо не настоящее, а вымышленное – из книги Виктора Гюго.

Заложив пальцем прочитанную страницу, мальчик закрыл книгу и взглянул на обложку.

– Ну и что же, что Гюго. Гаврош все равно жил.

Взрослый приподнялся, опираясь на локоть. На его щеке краснел, как шрам, отпечаток рубца подушки.

– Не совсем жил, сынок. Как бы это тебе объяснить… Были, конечно, такие мальчишки. Но Гаврош, каким он показан в книге, жил лишь в воображении писателя. Гюго его придумал.

Он умолк, считая объяснение исчерпывающим.

– Видишь, как ты сам запутался, папа, – с досадой проговорил мальчик. – "Жил, но не совсем". Просто ты слабо разбираешься в некоторых вещах.

"Он повторяет Зоины слова", – подумал мужчина и с некоторым раздражением произнес:

– Конечно, я ничего не смыслю в истории и книгах. Я никогда не был мальчишкой и совсем забыл, что яйца должны учить курицу.

– Ты просто забыл, как был мальчишкой, – слова звучали примирительно. Маленький человек решил, как видно, быть терпеливым и снисходительным, вспомнив, что его завтра могут не пустить в кино. – А Гаврош жил во Франции. Там есть еще такой город Париж…

– Столица, – подсказал взрослый.

Мальчик внимательно посмотрел на пол, будто там он мог проверить слова отца.

– Пусть будет столица, – согласился он. – Но это неважно. Важно, что там была Коммуна.

Его глаза сузились, напряженно вглядываясь во что-то. Взрослый посмотрел туда же, но ничего не заметил.

– Этот Гаврош был вовсе не из книги. Он жил в рабочем предместье. А уже оттуда попал в книгу. Он любил бродить по берегу реки…

– Сены, – подсказал мужчина, но мальчик не слышал его слов.

– Там была каменная лестница, по ней он спускался к самой реке. Его встречал рыбак с длинными усами и в шляпе, похожей на старую кастрюлю без ручек…

"Фантазирует, – улыбаясь, думал взрослый. – Но откуда такие подробности: каменная лестница, старая шляпа с заплатами?.."

– По реке плыли груженые суда, – продолжал мальчик, время от времени поглядывая на видимую ему одному карту с лесом и парками, с отчетливыми узорами ковра; с прохладными озерами, притаившимися в выщербинах паркета. Тень от письменного стола, которая обычно определяла границы большой, темной и угрюмой страны, сейчас была главной буржуйской площадью. Тень от ножки торшера обозначала реку.

Это была особая карта, где город в один миг мог превратиться в государство или в океан, озеро – в дом, река – в улицу или одновременно быть и рекой и улицей.

– От усатого рыбака Гаврош узнал, что завтра будет бой с главным буржуйским полком. Гаврош должен был взять свой барабан и просигналить по кварталам предместья сбор…

"Он все смешал воедино – Гавроша, Парижскую ком-мунну и маленького барабанщика", – подумал взрослый, с любопытством прислушиваясь к рассказу сына.

– И знаешь, папа, он сигналил особо. Его понимали только наши, а враги ничего не могли разобрать. Кроме одного врага, который притворился нашим. У него было два глаза – один настоящий, а другой – стеклянный, и два сердца. Поэтому никто и не мог догадаться.

"Вот кусочек из какой-то сказки", – подумал взрослый.

– Этот шпион предупредил буржуйский полк, и на рассвете начался бой. Наши построили баррикаду из булыжников, столов и перевернутых карет. Приготовили много камней. Те, кто был послабее, стреляли из ружей, а силачи бросали камни. Мальчишки тоже не сидели без дела. Тот, кому не досталось винтовки, стрелял из рогатки. Но у рогаток была такая резина, что камень летел, как пуля.

– Подумать только! – не удержался взрослый.

– Буржуйский генерал приказал подвезти пушки. А у защитников баррикады кончились и патроны, и камни. Что делать? Гаврош, конечно, решил помочь своим. Он взял сумку и пополз к убитым, чтобы собрать патроны. В него стреляли, а он не боялся. Даже песню пел. Вот так…

И звонким, прерывающимся голосом мальчик запел:

 
…Вперед пробивались отряды
Спартаковцев – смелых бойцов…
 

А пули свистели рядом. Одна ранила Гавроша…

– Да, да, жалко его. Погиб как герой, – сказал взрослый.

Зная о впечатлительности сына, он хотел по возможности сократить печальное место его рассказа.

– Он не тогда погиб, папа, – откликнулся мальчик. – Это в книжке написано, что погиб, когда собирал патроны. А Гаврош был только ранен. Он все-таки дотащил сумку до своих, и они дрались еще целых шесть часов. Баррикада была почти разрушена, в живых остались только командир и Гаврош. А враги были уже совсем близко. Командир свернул знамя и сказал Гаврошу: "Возьми его и убегай. А я задержу их. Знамя надо спасти". Тогда из-за развалин баррикады поднялся шпион с разными глазами. Все думали, что он мертвый, но пуля пробила у него только одно сердце, и он притворился неживым. И вот он взял свой пистолет и выстрелил в спину командиру. А потом бросился за Гаврошем. Гаврош бегал быстрее, но его окружили солдаты. А если тебя окружили, то не убежишь. Гаврош выстрелил в шпиона, но он не знал, куда целить, в какое сердце. И попал не в то. Шпион продолжал бежать. Гаврош снова выстрелил и снова попал не в то сердце. А враги уже рядом. Они окружают его со всех сторон, хотят отнять знамя. Сейчас он погибнет…

Глаза мальчика округлились от ужаса, губы дергались, будто он сейчас заплачет.

Взрослый встал с тахты и положил руку ему на плечо:

– Ну, не надо так переживать, малыш. В конце концов, это только книжка, и в ней описаны очень давние события.

Мальчик вдруг сбросил руку отца с плеча и, всматриваясь в даль, закричал:

– Давай мне знамя, Гаврош, давай знамя, я спрячу!

Взрослый прижал его к себе, гладил по волосам, что-то бормотал успокоительное.

В этот миг в открытое окно влетел какой-то сверток, упал на пол. Мужчина быстро подошел к окну, отодвинул занавес и выглянул. Никого не было.

Когда он обернулся, мальчик прижимал к груди сверток.

– Ну что там такое? – недоуменно спросил мужчина.

– Он успел! – торжествующе воскликнул мальчик и развернул сверток.

Это было пробитое пулями красное знамя…