Текст книги "Выстрелы в Сараево (Кто начал большую войну?)"

Автор книги: Игорь Макаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 23 страниц)

3. Разъяснение, приводимое в воспоминаниях генерала Сухомлинова…

Дословно это «разъяснение» выглядит так.

Во Франции кабинет Думерг – Кайо[39]39
  Думерг Гастон (1863–1937) – премьер Франции с 9 декабря 1913 по 9 июня 1914 года, масон. Кайо Жозеф (1863–1944) – министр финансов в этом правительстве.


[Закрыть], опиравшийся на леворадикальное большинство, которое вовсе не относилось к России с большой симпатией, получил возможность руководить новыми выборами, что в свою очередь дало Думергу возможность предоставить государственный выборный аппарат целиком в распоряжение этих пацифистских и по отношению к нам враждебно настроенных партий… Чтобы заставить французов вспомнить свой долг, одновременно сгладить паническое настроение у нас и поднять нашу самоуверенность, я распорядился напечатать ту статью в «Биржевых Ведомостях», которую немцы приняли за угрозу по их адресу: «Россия готова, Франция также должна быть готова»[40]40
  Сухомлинов В. А. Указ соч.


[Закрыть].

4. …в особенности на вопросе Шкодера.

В ходе Первой балканской войны г. Шкодер был освобожден сербскими войсками и по планам Сербии должен был быть присоединен к ней. Однако по решению Лондонской конференции великих держав в мае 1913 года Шкодер вошел в состав Албании как новообразованного государства.

5. …свидания кайзера Вильгельма с австро-венгерским престолонаследником в Мирамаре и Конопиште.

Свидание в Мирамаре (замок на Адриатике, близ Триеста) состоялось в апреле 1914, свидание в Конопиште (замок в Чехии, принадлежавший Францу Фердинанду) произошло за 16 дней до покушения на него. Поразительно, но советская историография вплоть до середины 1980-х годов утверждала, что на свидании в Конопиште «обсуждался план нападения Австро– Венгрии на Сербию, при этом Вильгельм II обещал Австро-Венгрии помощь и поддержку Германии», хотя сей злонамеренный миф еще в 1929 году опроверг журнал «Историк марксист», выходивший под редакцией таких твердокаменных адептов, как М. Покровский и Е. Ярославский. Но даже им не пришло в голову оспаривать следующее положение Н. Полетики:

Свидание в Конопиште состоялось июня и, следовательно, не мнимые сообщения о происходивших в Конопиште переговорах повлияли на решение послать убийц в Сараево. С другой стороны, у нас имеются достоверные сведения о том, что в Конопиште не было никаких переговоров относительно нападения Австро-Венгрии на Сербию. По сообщению русского посланника в Вене Шебеко[41]41
  Шебеко Николай Николаевич (1863–1953) – русский дипломат. В 1912-13 посланник в Румынии, затем посол в Австро-Венгрии (отозван с началом Первой мировой войны).


[Закрыть]на свидании в Конопиште сербский вопрос почти не затрагивался[42]42
  Полетика Н. П. Сараевское убийство как дипломатический повод к войне // Историк марксист, 1929. Том одиннадцатый. С. 55. Полетика Николай Павлович (1896–1988) – советский историк, автор книг о Сараевском убийстве и о подготовке Первой мировой войны. В 1973 году эмигрировал в Израиль. «Его первая жена, которую он очень любил, принадлежала к довольно известному еврейскому роду Пумпянских. Вторая, на которой он женился через много лет после смерти первой, тоже была еврейкой. «Еврейский вопрос» Н. П. Полетика вообще считал важной лакмусовой бумагой для понимания судеб России», – сообщает его бывший коллега А Давидсон (Российские и славянские исследования. Минск. Вып. 4, 2009).


[Закрыть].

Автором данной «утки» является сербский историк Станойе Станойевич[43]43
  Станойевич Станойе (1874–1937) – известный сербский историк-германофил. Один из авторов сборника, посвященного его памяти, отмечал: «И немецкая печать Рейха отдала должное уважение нашему ученому, отмечая, что он, помимо прочих признаний за свой научный труд, был избран членом Германской академии в Мюнхене, и определяя его смерть как ощутимую потерю в культивировании правильно понятых югославско-немецких отношений, за которые Станойе Станойевич, как председатель югославско-немецкого общества в Белграде и его основатель, очень активно и очень сердечно боролся». (Бранко Магарашевић. Наша и страна штампа поводом смрти Станоја Станојевића // Гласник историског друштва у Новом Саду. Свеска 33–34. Нови Сад, 1938. С. 159).
  Характерно, что по случаю смерти Станойевича соболезнование его супруге выразили самые высокие чины III Рейха. Их телеграммы говорят сами за себя: «Примите и от меня, уважаемая Госпожа, уверение искреннего соучастия в тяжелой потере, которая Вас постигла. Генерал-полковник Геринг». «По случаю горькой потери, которую Вы, глубокоуважаемая Госпожа Станойевич, понесли со смертью Вашего и в Германии высокопочитаемого и уважаемого мужа, выражаю Вам и всей семье свое искреннее соучастие. Фрайхер фон Нейрат». (Там же. С. 147). Отправитель этой телеграммы – тогдашний министр иностранных дел Германии (1932-38).


[Закрыть], пустивший в свет брошюрку «Убийство престолонаследника Фердинанда» (1923) – бессодержательную, но кое-где хлесткую. Этого хватило, чтобы она сразу же пошла гулять по свету на немецком, английском и чешском языках. Привожу цитату из Станойевича по книге «Мозг Армии» (1929) советского военачальника Б. М. Шапошникова. Текст довольно сумбурный, но переводчик не виноват – таков оригинал.

После свидания кайзера Вильгельма II и австрийского кронпринца Фердинанда в Конопиште полковник Д. Дмитриевич, начальник осведомительного отделения сербского генерального штаба, получил секретное сообщение от русского генерального штаба о том, что русское правительство получило точные сведения о характере и цели свидания Вильгельма II и кронпринца Фердинанда, во время которого Германия одобрила план нападения Австро-Венгрии на Сербию и завоевания ее, а также обещала ей свою помощь и поддержку; другие сведения, которые после этого получил полковник Д. Дмитриевич, подтвердили точность данных, полученных от русского генерального штаба. Среди же сербской публики по поводу решений, принятых на свидании в Конопиште, были распространены фантастические и возбуждающие слухи; всеми овладела страшная нервозность, и воздух был наполнен электричеством.

В духе отменной казуистики выдержан вывод автора, примиряющий мышей и котов:

Виновного в причинах, которые вызвали мировую войну, нет и не может быть: вина лежит на самом историческом развитии государств, к тому приведшем[44]44
  Ст. Станојевић. Убиство аустриског престолонаследника Фердинанда. Прилози питању о почетку светское рата. Београд, 1923. С. 45, 54.


[Закрыть].

Брошюра об убийстве Франца Фердинанда предназначалась не узкому кругу нашей читающей публики, а международной общественности, – поясняет один из современников. По его словам, взяться за перо Станойевича подвигнул его немецкий друг Г. Вендель[45]45
  Вендель Герман (1884–1936) – немецкий историк и писатель, член городского парламента Франкфурта-на-Майне, депутат рейхстага от социал-демократов (1910-18). Во время Первой балканской войны корреспондент в Сербии. Основал немецко-югославское общество во Франкфурте (1921). Автор книги «Покушение в Сараеве. Историко-критическое исследование» (1925).


[Закрыть], он же и сделал и немецкий перевод. В основу брошюры легли «рассказы осведомленных людей, участников событий, и записки самого историка о том, что он видел и пережил». Брошюра произвела международную сенсацию: «содержание ее каждый комментировал и интерпретировал со своей точки зрения»[46]46
  Драг. Страњаковић. Рад Станоја Станојевића на новијој српској историји // Гласник историског друштва у Новом Саду. Свеска 33–34. Нови Сад, 1938. С. 99.


[Закрыть].

6. Капитан Верховский переселился в мою довольно просторную квартиру…

В. Н. Штрандман посетил квартиру Артамонова 1 октября 1911 года, сразу же по вступлении в должность первого секретаря дипмиссии. Вот его запись:

Полковник Артамонов с женой Людмилой Михайловной и двумя детьми (мальчиками) жил вблизи обсерватории. Вокруг виднелись только редкие домишки, а все остальное пространство занимали пустыри и поля под кукурузой. Артамонов принял меня весьма сердечно и тотчас пригласил перейти в столовую, к скромному, но мило накрытому столу с самоваром[47]47
  Василиј Штрандман. Балкански успомене. Београд, 2009. С. 77.


[Закрыть].

Белградская обсерватория, открытая в 1887 году, располагалась примерно в четырех километрах от центра города в так называемом Звездарском лесу, вблизи Дуная. Отсюда можно заключить, что Артамонов проживал достаточно далеко от здания русской миссии.

7. …что госпожа Гартвиг наносит визит своему сыну, консулу в Варне…

Артамонов ошибается: А. П. Гартвиг в момент смерти мужа находилась не в Варне, а в Константинополе[48]48
  См.: Долазак г-ђе Хартвиг// Политика, 30.06.1914. С. 3.


[Закрыть]. Георгий Сергеевич Фонвизин (фон Визин) (?—1975), сын А. П. Гартвиг, руководил вице-консульством в Варне (1911 – апрель 1912), после чего был переведен в посольство в Константинополе вторым секретарем; в эмиграции во Франции.

8. Позднее я узнал, что он мне выслал три телеграммы, но я их не получил…

Поначалу я думал, что тому виной либо халатность, либо злой умысел Верховского. Но историк и агент советской разведки К. Звонарев поколебал такое представление. Дадим ему слово:

Больным вопросом в деятельности разведки являлся вопрос связи в мирное время с официальными военными агентами и офицерами-разведчиками, прикомандированными под ложными предлогами к посольствам и консульствам (явная аналогия с А. И. Верховским. – Казалось бы, этот вопрос является самым легким и несложным, но на деле было иначе. Если бы военное ведомство надеялось на дипломатических курьеров министерства иностранных дел, то оно получало бы почту от своих военных агентов, находившихся в восточных странах два-три раза в год. Кроме того, нужно иметь в виду, что надежность этих дипломатических курьеров была весьма проблематичной, и возможность их подкупить не представляла для иностранной контрразведки большого труда и не требовала особенно больших денег. И как в старое «доброе» время, когда деятельность «черных кабинетов» казалась крайне ограниченной и неусовершенствованной, Генеральный штаб до самого начала войны 1914–1918 годов продолжал вести со своими военными агентами самую секретную переписку по обыкновенной почте. Бывали случаи, когда военные агенты против этого протестовали, указывали, что «вся входящая и исходящая корреспонденция военного агента (телеграфная и почтовая) подвергается перлюстрации»… Но это не помогало.

Русские военные агенты давно били тревогу по этому поводу:

Так, еще в марте 1907 года военный агент в Болгарии, полковник Леонтьев, настоятельно предлагал: «…Необходимо ввести взаимное извещение о полученных номерах, так как некоторые донесения посылаются почтой, где пропажи составляют обычное явление, да и телеграммы не всегда доставляются по адресу…».

Русский морской агент в Америке указывал, что «почтмейстеры в Париже, Бухаресте, Галаце, Берлине и т. п. состоят на огромном жалованье у министерства внутренних дел…». И другой убийственный пример:

Военный агент в Австро-Венгрии, узнав, что австрийцы читали его и Генерального штаба шифрованные телеграммы и, следовательно, находились в курсе русских агентурных секретов, писал: «…Вот уже месяц, как я стал получать письма от неизвестных авторов и визиты подозрительных лиц. № 25-й, с которым я несколько раз встречался в обществе, тщательно меня избегает… Боятся вступать со мной в разговоры и все офицеры ниже генеральского чина…»[49]49
  Звонарев К. К. Русская агентурная разведка до и во время войны 1914–1918 годов. Т. 1. Ч. III. М., 2003. Звонарев Константин Кириллович (настоящее имя Карл Звайгзне; 1892–1937, расстрелян), в 1922-24– советский военный атташе в Турции, в дальнейшем на агентурной работе.


[Закрыть].

9. Рано утром 13/26 июля в Ловране была объявлена мобилизация. Это был ясный ответ на все вопросы и сомнения.

Вечером того же дня по Фиуме (нынешней Риеке) распространились слухи о мобилизации в Сербии. На другой день в городе начались аресты сербских чиновников и адвокатов; остальным сербам было предложено покинуть Фиуме[50]50
  От Фијуме до Оршаве // Политика. 28.07.1914.


[Закрыть].

10. Я оставил мой большой багаж в отеле «Royal» в Фиуме…

В 1914 году в Фиуме было 20 отелей («Royal» располагался в городском квартале Корзо; в настоящее время в этом здании универмаг «Karolina Rijenka»). В то же время в Опатии, втором туристическом центре Австро-Венгрии после Карловых Вар, было 13 отелей, тогда как в Аграме (Загребе) – всего три.

11. В 2 часа пополудни стало известно, что Вена телеграфировала в Ниш об объявлении войны…

О ситуации в городе на тот час есть свидетельство мемуариста Д. Лончаревича:

На следующий день, в четверг, 28 июля, Землин был словно вымерший. Не получив из Вены ответа, я бесцельно бродил по городу. И тут застал совершенно безобразную картину. На углу Господского переулка я и еще четверо-пятеро прохожих случайно оказались свидетелями провозглашения чрезвычайного положения. Эта средневековая процедура вызвала у меня отвращение, и я ускорил шаги, чтобы быстрее освободиться от ужасного впечатления[51]51
  Duљan Lonћarevin. Jugoslaviens Entstehung. Wien. 1929. S. 615.


[Закрыть].

12. …сербские военные власти решили не защищать Белград, считая его открытым городом.

На самом деле, это была инициатива самого Н. Пашича. По свидетельству очевидца, получив в Нише телеграмму об объявлении Сербии войны, он заявил:

Если на самом деле дойдет до войны, Белград некоторое время будет обороняться для вида, а потом сдан[52]52
  Duљan Lonћarevin. Указ. соч. S. 619.


[Закрыть].

13. Сам сейф я оставил в своей квартире под надзором капитана Верховского и моего денщика, солдата гвардейского полка…

Артамонов, по сути, признается в грубом нарушении инструкции Генерального штаба, запрещавшей военным агентам хранить секретные сейфы в своих квартирах. Очень похоже, что и посланник Н. Г. Гартвиг был отнюдь не заинтересован в соблюдении этого предписания. Из работы К. Звонарева мы узнаем, что такая халатность была в российских посольствах привычным явлением.

Военный агент в Швейцарии в декабре 1910 года сообщил в Генеральный штаб, что из подслушанного разговора двух германских дипломатов он понял, что немцы в русском посольстве в Берлине имеют своего агента по фамилии Рехак. Генеральный штаб запросил мнение военного агента в Берлине по этому вопросу. Ответ последнего раскрыл кошмарную картину безалаберности, беззаботности и халатности царских чиновников.

Он доносил, что Юлиус Рехак действительно служил около 20 лет в русском посольстве в должности старшего канцелярского служителя. В его обязанности входили уборка помещения канцелярии посольства, покупка и выдача канцелярских принадлежностей, отправка почты, заделка курьерской почты, сдача и получение этой почты на вокзалах и пр. Кроме того, Юлиус, как его называли в посольстве, являлся комиссионером по каким угодно делам. Осведомленность его была поразительна. Во всех учреждениях и заведениях Берлина у него имелись «задние ходы».

Ясно, каким удобным для русской беззаботности человеком являлся Юлиус. Для того чтобы чины посольства и «высокие путешественники» еще более ценили Юлиуса, германские власти вообще и полиция в особенности помогали Юлиусу во всем. Он мог достать билеты на железную дорогу или в театр, когда они уже были распроданы, получить беспошлинно с таможни вещи или переслать их и т. д.

Когда военный агент поинтересовался у первого секретаря посольства, как они не боятся держать исключительно немецкую прислугу вообще и такую личность, как Юлиус, в особенности, тот с грустной улыбкой бессильного человека ответил: «Это невозможно. Если мы уволим Юлиуса, то германское министерство иностранных дел нас за это Ведь мы его с поличным еще не поймали…».

У Юлиуса были ключи от помещения канцелярии посольства. Когда происходила уборка, а также ночью все шкафы посольства находились в его распоряжении. В посольстве имелось несколько хороших шкафов с секретными, но не шифрующимися замками. Ключи от этих шкафов находились в заделанной в стене кассетке, которая открывалась простым ключом. Потом ключи переложили в один из секретных шкафов. Однако вскоре у этого шкафа испортился замок. Никто не знал, как быть. Юлиус сразу пригласил слесаря, ему одному известного, который, как привычное дело, открыл шкаф в одну минуту… Осенью 1909 года двое из чинов, подъезжая около 11 часов вечера к посольству, увидели ночного сторожа, стоявшего у приоткрытых ворот. Как только сторож заметил подъезжавших, он быстро шмыгнул в ворота и захлопнул их за собой. Чины посольства стали звонить, ибо своих ключей не имели. Только через порядочный промежуток времени тот же сторож с заспанным лицом открыл им дверь. «Вероятно, в канцелярии посольства шел обыск, и надо было дать время захлопнуть шкафы и скрыться», – добавляет военный агент.

Только после этого случая Юлиус был заменен бывшим русским матросом, которого немцы начали бойкотировать.

«По слухам, – пишет военный агент, – у Юлиуса образовалось уже большое состояние. Он получал жалованье 100 марок в месяц, больше этого – «на чай» за комиссионерство и контрабанду. Полагаю, однако, что главный источник его доходов – разведка… Главное управление Генштаба усмотрит из настоящего донесения еще раз, почему я упорно не хотел сдавать своих шифров и секретных дел на хранение в посольство».

О таких же порядках писали и другие военные агенты. В результате всех этих рапортов Генштаб начал принимать кое-какие меры.

Во-первых, он циркулярно разъяснил всем своим военным агентам, что их квартиры не пользуются правом экстерриториальности, и поэтому шифры и секретные дела военной агентуры предложил им хранить в соответствующих помещениях посольств, миссий и генеральных консульств, а «отнюдь не в своей квартире, хотя бы и в секретных несгораемых хранилищах…».

Во-вторых, Генштаб предложил военным агентам заменить своих вольнонаемных слуг русскими военнослужащими, лучше всего из состава нижних чинов полевой жандармерии, причем Генштаб в данном случае соглашался покрыть расходы по отправке и экипировке такого «нижнего чина», а оплату для него помещения и продовольствия возлагал на личные средства военных агентов.

В-третьих, всем военным агентам был разослан следующий циркуляр:

«Имеются сведения о случаях ненадежности частной прислуги некоторых из наших военных агентов. Замечено:

1. Стремление прислуги точно выяснить, кто посещает военного агента и с какой целью, хотя бы это и не вызывалось требованиями службы.

2. Рытье в бумагах, брошенных черновиках и т. п.

3. Вхождение, более частое, чем нужно, при шифровке бумаг.

4. Пропажа ключей от секретных шкафов и т. д.

Изложенное сообщается для сведения и принятия мер предосторожности – даже от прислуги, вывезенной из России и уже долго состоящей на службе».

Таким образом, оба этих вопроса теоретически как будто были разрешены, но фактически осталось в силе старое положение, ибо посольства, миссии и генеральные консульства крайне неохотно предоставляли военным агентам помещения для хранения секретных документов, а если и предоставляли, то сопротивлялись принятию необходимых мер предосторожности[53]53
  Звонарев К. К. Указ. соч.


[Закрыть].

14…где и присоединился к персоналу дипмиссии.

В состав миссии входили шесть человек: посланник (до июля 1914 года – Н. Г. Гартвиг, с ноября – князь Г. Н. Трубецкой) первый секретарь В. Н. Штрандман, второй секретарь Леонид Сергеевич Зорин, вице-консул в Белграде и Нише Николай Александрович Емельянов, секретарь посольства Якушев и чиновник по особым поручениям Мамулов. При миссии имелось два консульства в Битоле и Митровице. Историк Й. Качаки отмечает, что с наплывом после революции в Сербию русских беженцев Емельянов «повел себя крайне подло», организовав хищение двух миллионов динаров, предназначенных на их содержание. Накануне разоблачения вместе с деньгами бежал в Румынию (по слухам перешел к большевикам). Некоторые из его сотрудников были интернированы, а русский эмигрантский и сербский полицейский истеблишмент замяли всю эту аферу, чтобы избежать скандала[54]54
  См.: Писарев Ю. А. Русский дипломат Г. Н. Трубецкой о начале первой мировой войны // Новая и новейшая история. 1990, № 5. С. 144; Шевцова Г. И. Руска добротворна помоћ Србији у ратовима 1912–1917. Београд, 2010. С. 113, прим. Й. Качаки.


[Закрыть].

V. СЫН ЗАСТУПАЕТСЯ ЗА ОТЦА

Советский академик Ю. А. Писарев (1916–1993) упоминал, что оба сына В. А. Артамонова проживали в США. Старший, Михаил, инженер по профессии, сотрудничал с советскими учреждениями, приезжал в СССР. В подарок от младшего сына Николая Писарев получил ценные семейные архивные документы и фотографии. Из Америки Писарев получил от него и это письмо:

30 сентября 1988 года.

Многоуважаемый профессор Юрий Алексеевич!

Уже много лет, как я все собираюсь Вам написать. Хотя я не читаю «Новую и новейшую историю», приятель прислал мне копию номера от сентября-октября 1970 года, в котором была помещена Ваша монография о Сараевском убийстве [55]55
  См.: Писарев Ю. А. Сараевское убийство 28 июня 1914 года. И Новая и новейшая история, 1970, № 5.


[Закрыть] , явившемся предлогом для первой мировой войны. Дело в том, что я младший сын генерала Виктора Алексеевича Артамонова. Я хочу выразить Вам благодарность, что Вы этой статьей разогнали облако, которое висело над моим отцом. Как Вы хорошо знаете, его обвиняли в том, что он был причастен к этому убийству, хотя он опровергал свое участие в этом деле. Но многие, кому это было на руку, выражали сомнение или даже больше. Ваша же статья очень обоснованно опровергает эту версию и доказывает, что России совершенно не нужен был такой инцидент, а отец всегда действовал в ее интересах.

Откладывал я Вам написать по той причине, что находил, что момент может быть для Вас неподходящий. Теперь много меняется, к тому же мне 80 лет и мое здоровье могло быть лучше.

Вдобавок к Вашей статье я хочу рассказать о малом событии, Вам неизвестном. Оно указывает на то, что в те времена «noblesse oblige» [56]56
  Noblesse oblige – французский фразеологизм, буквально означающий «благородное (дворянское) происхождение обязывает». Переносный смысл – «честь обязывает» или «положение обязывает».


[Закрыть] не было пустым звуком.

Еще раз перед покушением в Сараеве мой отец, который в то время очень много работал и знал, что готовится война, о чем он и предупреждал Петербург, однажды, будучи в ванной, упал в обморок. После настояний взять отпуск он с моей матерью и старшим братом Михаилом, который был в отпуску из Киевского кадетского корпуса, отправились в Швейцарию. Я же с гувернанткой Бетен остался в Белграде у американского консула, пока мы не поехали в Абацию (теперь Опатия), где и встретились вместе. В конце июля отец получил телеграмму, вследствие которой мы побросали вещи в Абации (после войны мы их получили обратно) и через Аграм (теперь Загреб) поездом выехали в Белград. В Землин (теперь Земун) мы прибыли после того, как Австрия объявила войну Сербии. Сообщения с Белградом прекратились, а единственный железнодорожный мост вот-вот должен был быть взорван. Мы также ожидали, что Россия вступит в защиту Сербии и тогда австрийские власти смогут нас интернировать.

В то время немецким посланником в Белграде был граф фон Шпее (Spee), брат адмирала Максимилиана фон Шпее, погибшего в 1914 году при морском бое с английским флотом в Южной Атлантике. Узнав, что отец с семьей в Землине и не может перебраться в Белград, посол прислал посольскую моторную лодку, дабы переправить нас через Дунай (на самом деле, через Саву. – И. М.).

В тот же день отец ушел с сербской армией, а мать, брат, Бетен и я оставались еще три дня в Белграде, после чего король Петр прислал за нами дворцовые экипажи, довезшие нас до Авалы, где нас ждал его вагон, в котором мы отправились в Россию. Отец же остался в Сербии, находясь с королевичем Александром в Корфу и Салониках.

То, о чем Вы пишете на стр. 56, действительно, неправдоподобно [57]57
  Ю. Писарев в своей статье приводил ряд примеров злонамеренной антисербской пропаганды после покушения и, в частности, отмечал: «Шовинистическая „Reichspost“ (30.VI.1914) писала, например, что в „русском посольстве в день сараевского убийства давался званый обед, окна были открыты и был слышен звон бокалов“.


[Закрыть] . Окна столовой в посольстве (я там часто бывал и до, и после войны) выходили на широкий балкон со стороны сада, а не на улицу. Сад круто спускался к службам, и балкон получался на втором этаже. В саду могли только быть служащие посольства, и то, так как день был воскресный, сомнительно, чтобы там вообще кто-то был. Поэтому «звон бокалов» – явно выдумка.

Отец умер в 1942 году от последствий немецкой бомбардировки. Василий Штрандтман умер или в конце 60-х, или в начале 70-х годов в Вашингтоне. Посылаю Вам фотографию, снятую в Белграде уже после окончания войны. На первом плане отец, за ним улыбается полковник Базаревич, который его заменил[58]58
  На самом деле, Артамонова в 1920 году сменил не полковник Владимир Иосифович Базаревич (7-31.10.1943, Белград), а генерал-майор Дмитрий Николаевич Потоцкий. В 1923 году Потоцкий был уволен со своего поста П. Н. Врангелем за участие в рауте, данном председателем болгарского правительства А. Стамболийским – известным левым деятелем, находившемся проездом в Белграде (убит в том же году), и только тогда на его место заступил В. Базаревич.


[Закрыть], так как отец служил в историческом отделе сербского военного штаба, а в цилиндре Василий Штрандтман. Сербского генерала я не узнаю.

Так как прошло много лет по выходе Вашей статьи и я не знаю, получите ли Вы это письмо, то буду очень рад узнать о получении.

С полным почтением Николай Артамонов[59]59
  Писарев Ю. А. О романе В. Пикуля «Честь имею» // Новая и новейшая история, 1989, № 4. С. 169–170. Данное письмо помещено как приложение к авторской статье. В ней, в частности, подвергается резкой критике то, как Пикуль изобразил Артамонова: это, пишет Писарев, «одна из зловещих фигур в романе. По Пикулю, он – и организатор заговора на жизнь Франца Фердинанда, и член зловещей „Черной руки“, и наставник загадочного „русского агента“. Однако документы Центрального государственного военно-исторического архива СССР, где хранятся бумаги В. А. Артамонова, начисто опровергают эти домыслы». (Там же. С. 166).


[Закрыть].

Заслуживают внимания две более поздние ремарки Ю. Писарева об отношениях с сыном Артамонова:

1990 год. Задуманная книга начала писаться давно, и автору посчастливилось встретиться с участниками или очевидцами событий тех лет. Весьма интересные детали о сараевском убийстве рассказал мне член «Млады Босны» академик Васо Чубрилович [60]60
  Чубрилович Васо (1897–1990) – участник Сараевского покушения. Находился по пути следования кортежа Франца Фердинанда, но, как и М. Мехмедбашич, не смог заставить себя бросить бомбу. Осужден на 16 лет заключения; освобожден в связи с распадом Австро-Венгрии (1918). Окончил философский факультет Белградского университета (1922); работал учителем истории. С 1939 года профессор Белградского университета, зав. кафедрой новой истории (1946-67). В период оккупации подвергался заключению в концлагерь Баница. После 1945 года был министром лесного хозяйства Югославии. Академик Сербской академии наук и искусств (1961); директор Института балканистики (1969-78). Заключил с титовской властью негласный договор: он не мешает им «переписывать» новейшую историю, а взамен получает возможность заниматься более ранними периодами. За это злые языки дали ему прозвище Васа Джубрилович (от джубре – навоз).
  Лишь в своих последних работах В. Чубрилович осмелился подчеркнуть, что Габсбургская империя была правовым государством, а ее чиновники, присланные в Боснию, – высококвалифицированными специалистами. «Беззакония могли быть только там, где действовали военные власти, те же, кто предстал перед гражданским судом, были осуждены согласно законам. Это и мы ощутили во время Сараевского процесса». (Чубриловић В. Размишљања о велеиздајничким процесима у Првом светском рату // Погледи Bace Чубриловића на српску ucmopuj y XIX и XX века. Београд, 1992. С. 423).


[Закрыть] , проживавший в Белграде. Содержательный характер имели мои беседы с сербским принцем Георгием Карагеоргиевичем [61]61
  Георгий (Джордже) Карагеоргиевич (1887–1972) – старший сын короля Петра, брат короля Александра Карагеоргиевича.


[Закрыть] , который скончался в 1970-х годах, а также с одним из функционеров Народного веча Государства словенцев, хорватов и сербов [62]62
  Ю. Писарев дважды ошибается: 1. Государство словенцев, хорватов и сербов имело другое название: Королевство сербов, хорватов и словенцев (Королевство СХС). 2. «Народное вече Государства словенцев, хорватов и сербов» также имело другое название – Народное вече словенцев, хорватов и сербов (также именуется Народное вече СХС).


[Закрыть] Срджаном Будисавлевичем [63]63
  Будисавлевич Срджан (1884–1968) – адвокат и политик; в октябре 1918 избирался секретарем Народного вече СХС.


[Закрыть] , передавшим мне перед своей кончиной рукописи.

В ноябре 1988 года я получил письмо младшего сына российского военного агента в Сербии Виктора Алексеевича Артамонова – Николая Викторовича, проживающего ныне в Южной Калифорнии (США). Он тоже был современником описываемых в книге событий и любезно прислал мне целый ряд ценнейших фотографий и сообщил о малоизвестных для меня подробностях событий, происходивших в Белграде накануне первой мировой войны. Я благодарен судьбе, которая свела меня с этими интересными людьми[64]64
  Писарев Ю. А. Тайны Первой мировой войны. Россия и Сербия в 1914–1915 годах. М., 1990. С. 10.


[Закрыть].

1993 год. Интересны также документы из семейного архива Артамонова. Сними автор этих строк ознакомился благодаря любезному содействию сына генерала, Николая Викторовича, проживавшего в США (недавно он скончался). Они, в частности, подтвердили данные о том, что во время покушения в Сараеве В. А. Артамонов вместе с семьей находился в Швейцарии, а не в Сербии, откуда выехал за два месяца до этого рокового события, и не мог, следовательно, принимать в нем непосредственного участия.

Весьма важны и воспоминания самого полковника Артамонова, частично опубликованные в немецком журнале «Берлинер Монатсхефте» в 1938 году, частично сохранившиеся в рукописном виде в его семейном архиве. Ознакомление с ними не дает никакого повода для заключения о том, что он что– либо знал о готовившемся заговоре с целью покушения на жизнь Франца Фердинанда.

Это убийство было резко осуждено полковником. В дневнике за 28 июня 1914 года Артамонов записал: «Крайне тревожный день для Сербии и России»[65]65
  Писарев Ю. А. Российская контрразведка и тайная сербская организация «Черная рука» // Новая и новейшая история, 1993, № 1. С. 28–29.


[Закрыть].

VI. ОШИБКА ПИСАТЕЛЯ КРЛЕЖИ

Классик хорватской литературы Мирослав Крлежа[66]66
  Крлежа Мирослав (1893–1981) – один из виднейших хорватских писателей XX века.


[Закрыть] питал большой интерес к деятельности В. А. Артамонова. В 1963 году в Белграде вышел цикл его эссе «Сербские темы», где Крлежа недвусмысленно прошелся по русскому военному агенту как виновнику Сараевского убийства:

И когда Люба Йованович Патак[67]67
  Йованович (Патак) Любомир (Люба) (1865–1928) – сербский историк и политик. Зам. председателя (1906-07), председатель Народной скупщины Сербии (1907-09) и Королевства СХС (1923-24), министр внутренних дел (1909-10; ноябрь 1914-18), министр просвещения и по делам церкви (1911 – ноябрь 1914), министр веры (1923-24), зам. председателя Главного комитета Радикальной партии; в довоенный период был председателем «Народны одбраны». Руководитель официального следствия по делу о покушении на принца-регента в 1917 году. Основатель и первый председатель Государственной комиссии в помощь русским беженцам (1920-27). По некоторым данным, масон (См. Милан Банић. Масонерија и Југославија. Београд. 1941. С. 46). Обзор жизни и деятельности см.: Саша Недељковић. Љуба Јовановић – државник из Воке // Зборник Матице српске за друштвене науке, Нови Сад, 2010, № 133. С. 145–159).


[Закрыть]уже по-старчески безответственно в своей известной статье О крви словенства (1924) выболтал все, что знал – да и все тогда знали, что австрийский престолонаследник сложит свою голову в Сараеве, – Пашич остался верен своему молчанию[68]68
  Подробнее см. Главу IV. Точное название упоминаемой статьи – Крв словенства («Кровь славянства»).


[Закрыть]. По поводу Сараевского покушения он не проронил ни единого слова и раньше, в момент австрийского ультиматума (1914); не издал ни звука – вплоть до той шумихи о виновных в войне, которая поднялась всюду после Версальского мира 1919 года.

Что в 1914 году мог ответить Австрии, да и тому пуританскому трибуналу так называемой европейской совести 1920-30-х годов, человек, который, оказавшись во главе правительства, был обвинен в деле, о коем было известно, что оно лежит пятном не на нем, а на русском военном атташе, генерале Артамонове? Взвалить вину на свое правительство– это не отвечало бы моменту истины, а безответственно болтать, как Люба Йованович Патак, означало бы возложить ответственность на царского генерала Артамонова, а последний в 1914 году был его единственной политической и военной надеждой.

Что же до Сараевского покушения, то Пашич годами упорно хранил его тайну, выражаясь полунамеками и тогда, когда вел беседы с глазу на глаз, с очевидной опаской, что его слова подхватит молва. Майору Митровичу, одному из прощенных им чернорукцев, Пашич сказал, что Апису надо было свернуть голову, потому что, во-первых, он был во главе заговора 1903 года, во-вторых, готовил государственный переворот в 1913 году, а в-третьих, и сейчас (1917) готов подписать сепаратный мир с Австрией.

Казнив Аписа под предлогом вымышленного покушения на Регента, Пашич твердит майору Митровичу о габсбургской «тысячелетней династии» как о европейской ценности; мол, «нельзя дозволить совершать убийства в Австрии, в правовом государстве», как того хотел и как то делал Апис, который, «как мошенник на вражеской службе, хочет сдать Сербию Австрии».

О «заговорщике», «мошеннике на вражеской службе» он упоминает больше ради красного словца в любезном разговоре с человеком, которого помиловал тоже как «мошенника», простив его, ибо в «Турции нужно было действовать заговорщицки – там турки, болгары и греки имели свои организации; без них не могли обойтись и мы; и Европа знала, что в Турции можно защищаться только оружием».

Приказав председателю Салоникского суда Мишину объявить Апису о запрете козырять в суде своими заслугами в «национальной деятельности» (что председатель суда исполнил), Пашич подчеркивает, с аллюзией на уголовную ответственность за Сараевское покушение, что «преступление всегда преступление как в чужой, так и в нашей стране»[69]69
  Мирослав Крлежа. Српске теме. Пашић о Солунском процесу II Политика, 9.06.1963. С. 17. Интересно, что против этого опуса М. Крлежи резко восстал Д. Стоядинович, направивший в высшие научные инстанции Югославии и Сербии открытое письмо с протестом против наветов на Аписа и Артамонова (который, как уже отмечалось, лично писал Стоядиновичу о своей непричастности к Сараевскому покушению). (См.: Миле Бјелајац. Оружјеза Србију тек у августу // Политика, 9.12.2013).


[Закрыть].

Поэтому я не слишком удивился, когда во втором томе «Берлинских записок» Николы Живковича[70]70
  Никола Живковић. Берлински записи. 1986–1988. Књига друга. Београд, 2010. С. 214.


[Закрыть] встретил цитату из бесед Э. Ченгича с Мирославом Крлежей:

Ключевую роль в покушении 28 июня 914 года сыграл русский военный атташе в Белграде Виктор Алексеевич Артамонов, который поддерживал майора Воислава Танкосича[71]71
  Со ссылкой: Enes Иеngјж. S Кr1ећот izdana u dan (1956–1975). Balade о ћivotu koji teue. Knjiga 1. Zagreb, 1985. S. 303.


[Закрыть].

Так вроде бы говорил Крлежа.

В Народной библиотеке Сербии мне выдали многотомное издание этих бесед, но не загребское 1985 года (на которое ссылается Н. Живкович), а более позднее, сараевское (1990). Действительно, беседа от 12 июля 1974 года содержит крайне интересные сведения о Сараевском покушении:

Годовщина Сараевского покушения, и мы ведем разговор о фильмах, которые сейчас снимают; один снимает Велько Булаич, а другой – какой-то иностранный режиссер.

– Я бы мог написать самый аутентичный сценарий о Сараевском покушении, но самого покушения и стрельбы в нем бы не было. Никогда у нас публично не была сказана вся правда о Сараевском покушении.

Я дружил с русским послом в Турции фон Грисом, который слыл большим туркофилом, и царское правительство держало его там из-за специфических русских интересов в Турции, а особенно из-за Черного моря и Дарданелл, ибо ему удавалось сделать то, что было не под силу никому. До мелочей был осведомлен о событиях на Балканах; Россия же в то время имела в Белграде не посла, а посланника. Закончил свою жизнь эмигрантом в Югославии. Умер и похоронен в Дубровнике, а жительствовал на мансарде, у некоего доброхота, что и описано мной в «Излете у Русију» (в русском переводе: «Поездка в Россию». – И. М.), но без упоминания его имени.

От него-то я и узнал, что сербское королевское правительство, только что овладевшее Скопье, в своих планах создания великой Сербии вовсе не хотело портить отношений с Австрией (на том же стоял и сам король Петр), поэтому ему несказанно сильно мешало, что те юнцы из Боснии обучались стрельбе и обращению с оружием у стен Белграда под руководством майора Воислава Танкосича и по приказу «Черной руки».

Всеми силами оно пыталось помешать покушению, как и отъезду Принципа и его группы в Сараево. Но за «Черной рукой», которая привела Карагеоргиевичей к власти, убив Александра Обреновича, стояла Россия. О тех вещах мне детально рассказал фон Грис. «Черная рука» на самом деле представляла государство в государстве, а из-за кулис делала все, что полагается, для организации покушения в Сараеве.

Накануне прибытия Фердинанда в Сараево, согласно совершенно надежной информации, которую я собрал, королевская разведывательная служба узнала, что заговорщики вместе с Принципом [72]72
  Принцип Гаврило (25.07.1894-28.04.1918) – убийца австрийского престолонаследника Франца Фердинанда и его жены герцогини Софии Гогенберг. На момент убийства по австро-венгерским законам был несовершеннолетним, так как не достиг 20 лет. Приговоренный к максимально возможному сроку, 20 годам заключения, содержался в тяжелых условиях и умер от туберкулеза в Терезиенштадте (ныне Терезин, Чехия).


[Закрыть] у Лозницы, по пути в Сараево, перешли в Боснию. Регент Александр, узнав об этом, весь в отчаянии, без уведомления прибежал из Двора в русскую миссию (она была на другой стороне Теразии), представился портье и потребовал срочного разговора с русским посланником Николаем Гартвигом. Портье ответил, что у посланника важный прием и ему нельзя мешать. Александр ужасно разозлился и ворвался к Гарт вигу с вопросом:

– Заговорщики у Лозницы уже перешли в Боснию. Что нам делать, чтобы их остановить?

– Ваше величество, я обо всем этом не имею понятия. Не знаю даже, о каком покушении идет речь.

– Да как же так, о заговорщиках, которые хотят убить Фердинанда в Сараево.

– Но позвольте, Ваше величество, я действительно об этом ничего не знаю. Об этом, возможно, что-то мог знать мой военный атташе, Артамонов Виктор Алексеевич, но он вчера отбыл в Петроград, да-да, завершил свои дела и уехал домой навсегда.

Заговорщики стреляли в Сараево, а вскоре фон Гартвиг умер от сердечного удара в австрийском посольстве в Белграде. Белград его оплакал и с достоинством проводил до могилы – так он был уважаем и почитаем. Как и ряд других видных русских дипломатов, был по происхождению немцем. Это были немецкие дворяне, которые себя чувствовали русскими[73]73
  Enes Иеngјж. S Кrlећот izdana u dan (1956–1975). Balade о ftvotu koji teue. Knjiga 1. Sarajevo, 1990. S. 185–186.


[Закрыть].

Но где же эта цитата?.. Неужели, подумалось мне, загребское и сараевское издания могут отличаться друг от друга? И зачем эта фраза была удалена? Неужели цензура, но что тут крамольного?..

– Аутентичное издание – загребское, – пояснил мне Никола Живкович. – Крлежа имел обыкновение вносить коррективы в тексты своих книг. Например, в первом издании «Поездки в Россию», вышедшем в Загребе в 1926 году, он пишет, что в Берлине встретил «отвратительных, богатых, толстых евреек», а в той же книге 1974 года издания этой фразы нет… Что же касается Энеса Ченгича, то он был главным редактором издательства «Ослободженье», где печатались и книги Крлежи. Политически был близок с боснийскими мусульманами-националистами, идеи которых не слишком сильно отличаются от идей фанатичного Изетбеговича (лидера боснийских мусульман 90-х годов. – По моей просьбе летописец русской эмиграции Алексей Борисович Арсеньев из города Нови-Сада посетил библиотеку «Матицы Сербской», чтобы сопоставить два издания бесед Э. Ченгича и М. Крлежи. Выяснилось, что они идентичны! Разнятся только обложки. «Вывод: Крлежа не подозревал Артамонова в соучастии в покушении, – подвел черту А. Арсеньев. – Как и Ченгич. Получается, что это мистификация».