Текст книги "Выстрелы в Сараево (Кто начал большую войну?)"

Автор книги: Игорь Макаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 23 страниц)

В начале лета 1913 года Илич направился к Гачиновичу в Швейцарию. Когда вернулся в Сараево, началась Вторая балканская война, и он с несколькими друзьями записался в добровольцы. Пока они добирались до места, бои завершились. Илич остался в Велесе (город в Македонии. – И. М.) санитаром в бараках для больных холерой. На обратном пути в Сараево на некоторое время задержался в Белграде. Встретился с Принципом и рассказал ему о поручении Гачиновича…[325]325
  Драго Љубибратић, Гаврило Принцип // Градац. Чачак. № 175–176–177, 2010. С. 148–149. Любибратич Драго (1894–1974) – член кружка «Млада Босна», юрист, публицист, после Второй мировой войны – член Верховного суда Боснии и Герцеговины, председатель окружного суда в Мостаре.


[Закрыть]

В своей книге Д. Любибратич уточняет, что в Лозанне Илич изложил Гачиновичу свой план покушения на губернатора Боснии Потиорека, но не нашел понимания. Гачиновичу хотелось гораздо большего: убить одного из сильных мира сего. «Это значило: престолонаследника, и с тех пор эти два покушения, на Потиорека и Франца Фердинанда, больше не сходят с повестки дня»[326]326
  Dragoslav Ljubibratiћ. Mlada Bočna i Sarajevski atentat Sarajevo, 1964. S. 143.


[Закрыть]. И современные сербские историки пишут, что инициативу покушения на Франца Фердинанда Гачинович «окончательно» выдвинул еще в мае 1913 года[327]327
  См.: Ђ. Беатовић, Д. Милановић. Велеиздајнички процеси Србима у Аустро-Угарској. Београд, 1989. С. 66.


[Закрыть].

С другой стороны, еще один современник, Богдан Лалич, утверждает, что Данило Илич выехал в Швейцарию во второй половине весны. А в тот день, когда пришла весть о болгарском нападении, он встретился с Иличем у Жераичева моста в Сараеве[328]328
  Богдан Лалић. Биографија Данило Илића II Споменица Данило Илића. Сарајево, 1922. С. 84, 100.


[Закрыть]. Напомним, что болгары напали на сербов 30 июня 1913 года (началась Вторая балканская война).

Так или иначе, Илич задержался в Швейцарии на несколько недель. А ведь еще Н. М. Карамзин в «Письмах русского путешественника» сетовал на то, что «здесь все гораздо дороже, нежели в Германии (уж не говоря о Сербии. – И. М.), например хлеб, мясо, дрова, платье, обувь и прочие необходимости. Причина сей дороговизны есть богатство швейцарцев». А Илич и по белградским меркам был бедняком. Передвигался по Швейцарии он в основном пешком, но непременно искал встреч с «русскими социал-революционерами».

Разве не парадокс: сын бедного сербского обувщика и прачки «при проклятом режиме» императора Франца Иосифа мог позволить себе с ранних лет путешествовать по Европе. Удивительно и то, что он решился на поездку к Гачиновичу с чужим паспортом, выписанным на имя некоего маляра Илии Судара, на которого был похож[329]329
  N. Тrљiћ. Danilo Илић, uovek i borac Pregled. Sarajevo. 1940. Decembar. См. также: Vladimir Dedijer. Sarajevo. 1914. Beograd. 1978. T. I. S. 233.


[Закрыть]. Стало быть, и представлялся при пересечении границы вовсе не своим именем.

К тому времени Данило уже был изрядно подкован в младобоснийских тайных кружках. Знал о Вере Засулич, «о великом самопожертвовании, хладнокровии и твердости до последнего момента Софьи Перовской» и мечтал последовать их примеру.

Можно предположить, что в Швейцарии Данило сильно пополнил свой скудный кошелек. Ибо по возвращении в Сараево он с помощью одного товарища открывает социалистический еженедельник «Колокол», выходивший под девизом: «Через национальное освобождение ко всеобщему освобождению!». Гачинович (а может быть, Троцкий в обличье оного) продолжает:

В Боснии он занялся переводами Горького, а накануне последнего покушения начал издавать собственный орган «Колокол». Впервой же статье он открыто провозгласил необходимость освобождения юго-славянской расы от австрийского ярма. (Значит, в «оккупированной» Боснии была свобода печати, и еще какая!. – И. М.). Это происходило как раз в дни большого сараевского заговора, за три недели до исторического дня 28 июня.

Данило Илич был без ума не только от Веры Засулич и Софьи Перовской, но и от Максима Горького и Леонида Андреева, Петра Кропоткина и Михаила Бакунина. Переводил и печатал их труды – интеллектуальный был малый.

Бакунинцем был и сам Гачинович, хорошо изучивший его биографию. Для него Бакунин – «пророк революции будущего, великий гений скованных народов, воплощение всех национальных и социальных движений бурного и тревожного XIX века». С трудами Кропоткина Илич познакомился благодаря Богдану Жераичу, который привез их в Боснию в 1908 году. Жераич был кропоткинцем до мозга костей:

В обществе Кропоткина он мог проводить целые дни, расширяя свой кругозор и поднимаясь все выше по лестнице революционера[330]330
  V. Gaћinoviћ. Onima koji dolaze // Ogledi i pisma. Sarajevo, 1956. S. 69.


[Закрыть].

После неудачного покушения на губернатора Боснии в июне 1910 года следствие обнаружило у мертвого Жераича значок, идентичный титульному листу кропоткинской «Истории французской революции». Полиция оставила для своей коллекции голову Жераича, а тело тайно похоронила. Однако могила была найдена младобоснийцами, став местом их поклонения. «Несколько ночей Принцип провел на могиле Богдана Жераича в Кошеве. На деревянном кресте он ножом вырезал два слова «Богдан Жераич», а могилу украсил цветами, привезенными из Сараева», – отмечал Гачинович, положивший начало культу Жераича.

Богдану он посвятил свой очерк «Тем, кто приходят». По словам автора, и русские террористы, и младобоснийцы фанатично преданы своим целям: «забыть о себе, сгореть за других, жить в мучениях и голоде, как крестоносец пронести свою веру и победить, падая и умирая». Они верили, что повторяют «великое завещание русских поколений нескольких предшествующих десятилетий». Гачинович возвеличивал пример «святой смерти Желябова и Сони Перовской, которые погибли, как легендарные герои, в душной и тягостной атмосфере России».

Итак, до покушения остаются считанные дни, и тут Гачинович получает тревожную весточку от Илича.

В длинном письме он сообщал мне – я в это время находился уже за границей, – что он остался один в редакции «Колокола», и призывал меня на помощь.

Илич зовет Гачиновича на помощь– редактировать «Колокол», будто это сейчас самое главное! Убить эрцгерцога можно и на досуге.

Предпоследняя открытка была послана им из Х. в Герцеговине, куда он отправился по делу «Колокола» и где, вероятно, было назначено свидание с конспираторами юга. Под его подписью были карандашом набросаны несколько слов другим нашим товарищем, одним из немногих, кому посчастливилось спастись после великой катастрофы… Последний раз Илич вместе с Принципом писали мне за несколько дней до покушения. Они сообщали о внутренних распрях в нашем прежнем сараевском кружке, вызванных какими-то новыми обстоятельствами. Об этих последних говорилось иносказательно и туманно. Быть может, некоторые друзья были против дела 28 июня и пытались оказать моральное давление на группу, стремившуюся к действию во что бы то ни стало. Мне было больно читать это тревожное письмо, написанное рукою Принципа и дополненное несколькими фразами Илича. Я готовился ответить им в духе умиротворения, как вдруг на весь мир прозвучал выстрел Принципа.

Что значит: «ответить им в духе умиротворения»? Призвать Принципа и Илича к кротости и смирению? Кем-кем, а голубем мира Гачинович никогда не был, но тут, видите ли, расчувствовался… Сдается, Троцкий неплохо поработал над текстом. Если книгу Верховского марксистский редактор-дуболом перелопатил так топорно и сурово, что стыдно читать, то здесь картина совершенно иная: перо Троцкого, как бабочка, порхает над текстом. Филигранная работа! И прекрасный урок, как надо уметь прятать улики. Одни полутона, и какое многозначительное название– «Откуда пошло?». Да, недаром Троцкий еще с 1912 года подвизался балканским корреспондентом «Киевской мысли».

Издание содержал «сахарный король» Лев Бродский, богатейший из киевлян. Позже Троцкий вспоминал:

Киевская мысль» была самой распространенной на юге радикальной газетой с марксистской окраской. Такая газета могла существовать только в Киеве с его слабой промышленной жизнью, неразвитыми классовыми противоречиями и большими традициями интеллигентского либерализма[331]331
  Троцкий Л. Д. Моя жизнь. М., 1991. С 225.


[Закрыть].

III. ОТ ПОЭЗИИ К ТЕРРОРУ

Записки Гачиновича вышли в «Киевской мысли» 22 марта 1915 года, а в белградском «Пьемонте» печатались 8, 9 и 10 июля под несколько другим, но схожим названием. Троцкий, вероятно, сам прислал Гачиновичу газету. И тот добавил в текст три последние фразы: «Мой молодой друг и подумать не мог, что его геройский выстрел вызовет нынешнюю мировую войну. И, веруйте мне, когда я читаю фронтовые сообщения, в моей голове вертится страшная мысль: «Неужели мы действительно все это вызвали?».

Кстати, как вспоминает хорватский поэт Тин Уевич, Владимир, хватаясь за голову, часто повторял в ужасе: «Боже, неужели это наших рук дело?..».

Настало время обратить взор на этого младобоснийского гуру с троцкистским душком.

Владимир Гачинович родился в Боснии, близ Билечи, в 1890 году, в семье священника. Еще с гимназии парень не пользовался успехом у девушек. По рассказам Павле Бастаича, записанным Владимиром Лебедевым[332]332
  Лебедев Владимир Иванович (1883–1956) окончил Тифлисское пехотное училище. Во время революции 1905 года член Военной организации партии эсеров; принимал участие в руководстве севастопольским восстанием (1907), после подавления которого бежал во Францию; один из редакторов эсеровского журнала «За народ». В период Первой мировой войны вступил добровольцем во французскую армию, лейтенант французской службы; воевал на Салоникском фронте. С мая 1917 – помощник военного и морского министра Керенского; в июле-августе – управляющий морским министерством. Октябрьский переворот воспринял резко отрицательно. В июне 1918 в Самаре назначен членом Военного штаба Комуча. Участник Государственного совещания в Уфе (сентябрь 1918). Из протокола допроса (18.03.1922) бывшего члена ЦК эсеров К. Буревого: «Восстание рабочих Иващенковского завода против власти Учредительного собрания было подавлено войсками Народной армии… Политику жестокой расправы в районе Сызрани производил Уполномоченный Комитета членов Учредительного собрания Лебедев Владимир Иванович, состоявший потом товарищем военного министра, член Комитета Учредительного собрания. Деятельность Лебедева и его полевого суда производила на эсеров гнетущее впечатление».
  В эмиграции в Париже (1919), затем в Праге, где был членом редколлегии журнала «Воля России» (1921-32). Директор журнала «Руски архив» (1928-39), один из руководителей Земгора в Белграде. Был членом парижской масонской ложи «Космос» в составе Великой Ложи Франции. С 1936 года редактировал в Чикаго газету «Рассвет», сотрудник редакции газеты «Новое русское слово».


[Закрыть], Гачинович заочно влюбился в некую студентку М. С. Однажды, гуляя по Калемегдану (бывшей турецкой крепости) и случайно увидев возлюбленную, он почтительно снял шляпу и низко поклонился, но девушка обдала кавалера презрительным взглядом: парень был плохо одет, с длинными нечесаными волосами. Пав духом, Гачинович всю ночь сочинял ей письмо, умоляя объяснить свое поведение и простить его нечаянный поклон. Девушка, может быть, даже не читая письмо, передала его подруге, а от нее оно попало к профессору Йовану Скерличу[333]333
  Скерлич Йован (1877–1914) – известный сербский критик и историк литературы.


[Закрыть], который не смог скрыть восторга: «Появился новый стилист сербской литературы!»[334]334
  См.: Мишо Гаћиновић. Тајна. Београд, б.г. С. 25.


[Закрыть]. По странному стечению обстоятельств Скерлич умер в Белграде 16 мая 1914 года, и Принцип еще успел проводить его в последний путь.

В 1910 году Владимир окончил гимназию в Белграде и поступил на юридический факультет главного сербского университета. Жениться Гачиновичу так и не привелось. Но из Белграда (по одним данным, уже осенью девятьсот десятого года, по другим – в феврале следующего) он быстро ретировался в столицу Австро-Венгрии, под своды Венского университета. Пишет статью «Млада Босна», которая, по легенде, и дала название организации. Летом 1912 года происходит его знаменательная встреча с Г. Принципом, о которой младобосниец Йован Палавестра вспоминал так:

Где-то в середине июля сидели под густыми акациями, которые создавали приятный холодок перед кафаной «Златна моруна», на Зеленом венце. К трем часам пополудни припекало вволю. Из кафаны открывался вид на плато Зеленого венца и всю тогдашнюю улицу Королевы Натальи. С другой стороны улицы по тротуару медленно, даже вяло шел молодой человек, который обратил наше внимание именно потому, что был, наверное, единственным прохожим в этот душный час. Его появление было тем более занятным, что, несмотря на жару, он был закутан в какую-то поношенную черную пелерину, а голову покрыл черной шляпой с широкими полями. Под шляпой неряшливо торчали густые косицы волос кофейного цвета. Прохожий был крупным и плечистым, но каким– то сгорбленным. Дойдя до нашего стола, незнакомец поднял голову и остро на нас посмотрел. Затем слегка усмехнулся и быстрыми шагами начал переходить улицу. В тот момент Евтич [335]335
  Евтич Боривойе (1894–1959) – младобосниец; в 1915 году австрийским судом осужден к трем годам заключения, но в покушении не участвовал. Литератор и публицист. Возвеличивая культ Г. Принципа, неодобрительно писал о других участниках покушения – Н. Чабриновиче и Д. Иличе, – утверждая, что они предали своих друзей.


[Закрыть] вскрикнул, почти взвыл:

– Ой, Влада, ты ли это? Когда ты приехал?

Выскочив из-за стола, Евтич побежал за ним и привел к нашему столу.

Это был Гачинович.

С того дня и до конца лета, до своего отъезда из Белграда, Владимир Гачинович, главный публицист «Млады Босны», больше не отходил от Принципа. Бывало, они вдвоем по нескольку часов проводили в тихих вечерних разговорах, отдыхая на Калемегдане.

Уже спустя несколько дней мы заметили в Принципе значительную перемену. Прежде живой и остроумный в разговоре с нами, всегда готовый к дружеской шутке, временами почти по-детски шаловлив, после знакомства с Гачиновичем Принцип сильно изменил свое прежнее поведение, свою манеру обхождения и круг развлечений. Оставив прежнее чтение (русскую и французскую литературу в сербском переводе) и школьные учебники, занялся литературой революционной и общественно-политической тематики. В антикварных лавках Белграда разыскивал и скупал русские социалистические брошюры[336]336
  Јован Палавестра. Принцип и Гаћиновић // Политика. 27.06.1954. С. 7.


[Закрыть].

Скорее всего, именно в те дни Гачинович вступил в «Черную руку» и выехал в Боснию – «звать к топору» сербскую молодежь. Добровольцем эпизодически принимал участие в балканских войнах.

Потом выехал в Швейцарию, сперва в Женеву, затем в Лозанну, где в 1913-14 годах изучал социальные науки. Вращался в обществе русских революционеров и сохранял связи с боснийской молодежью. Сразу же после Сараевского покушения выехал в Брюссель. Переехав в 1914 году в Париж, записался в добровольцы и на французском военном флоте провел четыре месяца[337]337
  Српски биографски речник. Нови Сад, 2006. Т. 2. С. 634.


[Закрыть].

Уточним, что в Лозаннском университете Гачинович успел сменить три факультета: филологический, юридический и социальных наук. И числился он здесь студентом вплоть до своей смерти в 1917 году. Красочный портрет молодого бунтаря рисует его друг Перо Слепчиевич в очерке «О двадцатой годовщине Владимировой смерти»:

Между поэзией и политикой.

Годы проходят, мелкие воспоминания исчезают, отдельные эпизоды сливаются в одну общую картину личности Владимира. Он был крупного сложения и ходил, немного согнувшись, большим крестьянским шагом, с суровым лицом и в грубой одежде, взгляд обычно нахмуренный, глаза мечтательно-влажные, в карманах всегда какие-то бумаги, за пазухой книга. С незнакомцами насторожен, очень воздержан на слова; когда говорил с приятелями, бросалось в глаза, что о мерзкой тирании, о бунте, о бомбах, о принесении жизни в жертву – о чем другой говорил бы с жестами– он говорил тихо и медленно, почти меланхолично. Меланхолия была главная черта его темперамента. Он не придавал смысла шуткам и юмору и мог легко разозлиться на шутливые поступки. В той его грусти вы могли увидеть то, что Йован Цвиич называл у наших динарцв в «исторической грустью». Иными словами, он был задумчив не из-за своих личных забот, но его тяготили общие заботы, мысли о жизни.

Поначалу казалось, что он посвятит себя литературе. Первая вещь, с которой он вышел на публику, сначала в нашем ученическом обществе, а затем в печати (16 ноября 1907 года в Српској ријечи) была статья о повестях Петра Кочича[338]338
  Кочич Петар (1877–1916) – сербский поэт, писатель и политик.


[Закрыть], человека, который был и поэтом, и политическим революционером. Гачинович всю свою жизнь одинаково ощущал духовную потребность и в литературе, и в политической борьбе. В гимназии он член и литературного общества «Матица», и политического общества «Слобода»; в Белграде на него в равной степени влияют и литературный критик Скерлич, и революционер Люба Чупа; в Лозанне он переполнен счастьем, читая поэтов и философов, а в то же время упражняется в изготовлении бомб. Вначале он записывается на литературу, потом на право, потом на социологию и, наконец, сдает дипломный экзамен по чистой философии, причем по Гюйо[339]339
  Гюйо Жан Мари (1854–1888) – французский философ-спиритуалист, которого Кропоткин считал «основателем анархистской этики».


[Закрыть], который был и поэтом, и философом, и проповедовал, что труд во имя человечества – высшее возможное счастье наших людей. С той поры как Жераич показал пример своим атентатом (покушением. – И. М.) и своей гибелью, с той поры и Гачинович агитирует за такой способ борьбы и отдает себя тайным кружкам и организациям. Был член и «Народной одбраны», и «Уединенья или Смрт», доброволец и в балканской, и в мировой войне. Писал горькие слова об отсталости и раздробленности нашего народа, но тем не менее безгранично верил в силу нашего селянина и большое удовольствие находил в разговоре с теми, в ком ощущал верность и серьезную национальную предприимчивость. Некая внутренняя потребность звала его в поэзию, а честь двигала его в народ и на бунт. Он организует учеников, вербует и связывает клятвой людей из народа, организует переселенцев в Америке– а наряду с этим, словно кроясь от себя самого, занимается поэзией и философией. Он в пути, постоянно в пути.

Между национализмом и социализмом.

Сегодня известно до мелочей, в какой мере на Гачиновчиа повлияли русские люди и русские книги. Он много читал и французов, а особенно тех, кого читали русские. В обществе русских эмигрантов-революционеров, около старого Натансона, в Лозанне, он, наконец, духовно сформировался. Это была особая струя русских социалистов, так называемые социалисты-революционеры, которых звали по начальным буквам (С.Р.) и «эсерами». С официальным, государственным национализмом русской власти они вступили в войну и боролись против царя бомбами и револьверами.

С другой стороны, они по много чему отличались от социал-демократов Марксовой школы. Эсеры верили, что историю делают герои, и настаивали на необходимости индивидуального атентата. Здесь опять, в понимании атентата, они отличались от западноевропейских анархистов. Великие русские писатели, такие как Герцен начиная с Достоевский начиная с 60-х годов, Кропоткин, Степняк[340]340
  Имеется в виду Степняк-Кравчинский Сергей Михайлович (1851–1895, Лондон), революционер-народник. В 1878 году в центре Петербурга заколол насмерть кинжалом шефа жандармов Н. В. Мезенцова. После покушения бежал в Швейцарию, где опубликовал брошюру «Смерть за смерть». В Россию не возвращался.


[Закрыть]и т. д., высказывают в своих произведениях мысли, которые Гачинович впитал в свою душу. Мне уже доводилось писать, что он там обрел и часть своих поэтических вдохновений, фигур, мотивов. Русские социалисты-революционеры полностью одобряли его работу, которая была националистической. В то же время доктринерский социалист Лев Троцкий, с которым Гачинович познакомился в Париже в 1915 году и дал ему материал о Сараевском атентате, сразу же укорил и его, и его общество в том, что они якобы еще не освободились от националистической романтики[341]341
  Перо Слијепчевић. О двадесето годшњици Владимирове смрти // Градац. Чачак. № 175-176-177, 2010. С. 203–204. Первая публикация: Danaљnicai Mlada Bosna. Sarajevo. 1937. Слиепчевич Перо (1888–1964) – сербский историк литературы.


[Закрыть].

Как видим, каше расставание с «мудрым Марком» было недолгим: вот он и снова явился во всей красе. Но Слепчиевич привирает: осевшие в Швейцарии натансоновские собратья – это вовсе не «русские социалисты», а по правилу еврейские «миссионеры», считавшие, что гильотина – лучшее средство для избавления России от перхоти самодержавия. В этих кругах замышлялась казнь Николая II, его семьи и всей династии Романовых. Летом 1934 года, когда останки Гачиновича с помпой через всю Боснию везли из Швейцарии в Сараево, в одном из сараевских журналов появилось примечательное признание видного русского эсера В. Лебедева, которого и в эмиграции по старой привычке тянуло к прославлению террора:

Влада Гачинович очень быстро почувствовал себя в гостях у Марка Андреевича и Варвары Ивановны Натансон, как у себя дома. Марк Андреевич, старик с длинной, совершенно белой бородой, и Варвара Ивановна, его многолетняя подруга, были очень привлекательные люди. В их доме собирались все, кто играл видную роль в социал-демократическом движении России.

Перед глазами Гачиновича должны были, как в калейдоскопе, пройти все крупные русские революционеры, которые были в Лозанне: террористы и теоретики.

Молодой и скромный герцеговинец чувствовал себя легко и просто в атмосфере натансоновского дома. Натансон – кассир партии социалистов-революционеров (через руки которого прошли огромные суммы – приношения богатых членов партии, равно как и сочувствующих) – был убежденным террористом.

Он и сам часто говорил, что единственной целью своей жизни считает «уничтожение династии» (Романова), и поскольку он часто менял места своего жительства – Россия, Финляндия, Франция, Швейцария, – туда же вели и концы всех важных русских революционных заговоров и террористических актов.

Легко себе представить, какими глазами глядел Влада Гачинович на своего амфитриона… Он, поэт Богдана Жераича и проповедник терроризма в Австро-Венгрии[342]342
  Вл. Лебедев. Влада Гаћиновић и руски револуционари // Преглед. Сарајево. Књ. X, јули-август, 1934. С. 364–365.


[Закрыть].

Слепчиевич добавляет, что Гачинович воспринимал террор «на русский лад», как средство пробуждения народа, хорошо усвоив заповеди Натансона: кровь царской фамилии, пролитая ими, еврейскими революционерами, необходима для очищения и просветления многогрешного русского народа.

Не было дискуссии и препирательств между нами– националистами и социалистами, – разве что немного спорили о методах революционной борьбы: большинство было за то, чтобы организовать народ и выжидать час, когда можно будет вступить в войну; а меньшинство настаивало на атентатах, опасаясь, что народ в таком ожидании уснет. Атентаты в их понимании – русском понимании – служили сохранению бодрствующего сознания в массах. Они не думали, что это раньше времени вызовет войну. В этом меньшинстве были в первую очередь люди из общества «Уединенье или Смрт», и был Гачинович. Не только сербское правительство, но и вожди национальной молодежи, такие как Скерлич, Стаич, Радулович, были решительными противниками атентата. Василь Грджич держался где-то в середине[343]343
  Перо Слијепчевић. Указ. соч. С. 205.


[Закрыть].

IV. БЕСЫ ВОЗВРАЩАЮТСЯ…

Публицист В. Маркович утверждает, что 27 марта (9 апреля) 1917 года Владимир Гачинович пришел на цюрихский вокзал провожать Ленина в Россию[344]344
  Владимир Марковић. Десно и лево. Четири контроверзе столећа. Београд. 1998. С. 18.


[Закрыть]. Пассажиры пломбированного вагона – жалко было расстаться – тащили с собой подушки, одеяла и прочее барахло. По проторенному ленинскому пути в Питер вскоре ринулся и Натансон. Неужели Гачинович – если в нем была хоть капля национализма – не задумывался над тем, что в списках этого десанта и не пахнет славянскими фамилиями: Беляева (Урес), Вайнштейн, Гавронский, Кальян, Клюшин, Левинзон, Лункевич, Перель, Прошьян, Тенделевич, Фрейфельд… Устинов (Безземельный) среди них как белая ворона!.. Догадывался ли предводитель младобоснийцев о том, что скрывалось за личиной этих расчетливых циников? Куда же делся его национальный инстинкт, о котором так пылко пишет Слепчиевич:

Интимно, в душе, Гачинович был, без сомнения, социалист-революционер; самым дорогим для него слоем народа были «трудовые массы», рабочие и селяне. Когда после переворота 1917 года русские революционеры стали возвращаться в Россию с Лениным, Натансон позвал Гачиновича ехать с ними. По собственному признанию, он отказался только потому, что его русские друзья согласились ехать через Германию, в пломбированных вагонах, которые та предоставила им по своим соображениям. Его социализм не шел так далеко, чтобы принять услугу нашего ратного неприятеля. Его социализм был еще полон национального инстинкта и темперамента, так же как и его работа в народе была и осталась исключительно националистической. Что было бы сегодня, если бы он остался жив, можно гадать, одно только ясно: его лицо было бы еще мрачнее, а его грусть еще сильней, и был бы он еще намного левее[345]345
  Перо Слијепчевић. Указ соч. С. 205.


[Закрыть].

Следует уточнить, что Натансон вернулся не вместе с Лениным, а позднее, 9 мая 1917 года, со вторым эшелоном эмигрантов – они тоже ехали в пломбированных вагонах. Но вслед за экзальтированной встречей Ленина в петроградской печати началась кампания его разоблачения как немецкого шпиона. И Гачинович мог напугаться, узнав об этом. Натансона встречали уже совсем по-другому. Его соратник В. М. Чернов достаточно откровенен:

Швейцарские и шведские друзья выхлопатывают Ленину у германского военного командования право проезда домой по вражеской территории в знаменитом «пломбированном вагоне». Ленин проехал и нашел в Петербурге, на Финляндском вокзале, триумфальную встречу. Победителей не судят – и второй «пломбированной» партией тем же путем следует Натансон. Он еще не знает, что за одушевленной встречей последует обратная волна негодования, протеста, уличных шествий с плакатами «Ленина и компанию обратно в Германию!». Но «вино откупорено – его надо пить до дна».

Вместо естественного в других условиях торжественного приема одного из самых заслуженных ветеранов освободительного движения партия краснеет за его согласие использовать двусмысленную снисходительность гогенцоллернского Генерального штаба. Партия едва приневоливает себя послать официального представителя встретить Натансона на вокзале, и пишущий эти строки в порядке партийной повинности принимает на себя выполнение этого решения. Нельзя же из-за глубокой политической ошибки, подсказанной тоской по родине, забыть все прошлые заслуги. Нельзя же лишить его места в ЦК партии, которое с честью и преданностью занимал он без перерыва двенадцать лет – и каких тягостных лет!

Все как будто в порядке. Но только как будто. Знающий себе цену ветеран легендарных времен неуловимо ощущает, что многие морально принимают его в штыки. Хочет он или не хочет, но в партийном центре на его долю выпадает роль «адвоката дьявола». Он не может не защищать предшественников по «пломбированному» путешествию по вражеской стране[346]346
  Чернов В. М. Перед бурей. Воспоминания. М., 2004. С. 314–315.


[Закрыть].

Охладевший к Натансону Короленко записывал в своем дневнике (ноябрь 1917 года):

Для меня тут есть еще небольшая личная драма: стал большевиком и тоже исключен из партии /эсеров/ Марк Андреевич Натансон… Натансон то и дело выступает рядом со Спиридоновой в качестве с.-р. – максималиста, т. е. того же большевика. В Россию вернулся через Германию… Не знаю… как я лично встретился бы с Натансоном, по крайней мере, пока он в лагере торжествующих насильников…[347]347
  См.: Вопросы литературы, 1990, № 6. С. 218.


[Закрыть]

С глаз Короленко наконец-то спали розовые очки. Поздновато… В декабре того же года вчерашний натансоновский соратник Аргунов угодил в тюремную камеру прямо в Смольном, где заседал Совнарком. Тут-то и встретил своего старого друга. Но по ту сторону затворов. «Обольшевиченный» Марк предпочел не узнать его на лестнице:

Неприятно показываться в коридоре. надо. «Параши» в камерах не полагается, изволь путешествовать под конвоем куда-то по лестнице вниз. В первый раз столкнулся с Натансоном. Были мы более десятка лет вместе, работали рука об руку в центральном комитете П. С. Р. А теперь вот он с большевиками и идет по своим делам, а я, под конвоем, по своим. Смотрю на него: не вынес старик, шарахнулся, скосил глаза[348]348
  Аргунов А. В большевицком плену // Красный террор в Петрограде. М., 2011. С. 45.


[Закрыть].

Поводырь у «романтика террора» Гачиновича был абсолютно циничный и расчетливый. Но других ему и не требовалось. Неспроста известный скульптор Иван Мештрович убеждал видного сербского дипломата Миленко Веснича, в ту пору посла Сербии в Париже: «Бросьте его, он конспиративный тип, и республиканец, и коммунист. Честно вам скажу, я его еще меньше выношу, чем хорватов…»[349]349
  См.: Ваљево. /9/4-79/8. Саопштења са научного скупа Вальевски крај у првом светском рату. Ваљево, 1999. С. 260, прим.


[Закрыть].

V. НАТАНСОН – ГАЧИНОВИЧ – САРАЕВО

Эмоциональные мысли поклонников Гачиновича на свой лад интерпретирует Владимир Дедиер. Здесь все выверено, без сучка и задоринки – акценты расставлены в духе дряхлеющего титовского югославизма:

В 1911 году Гачинович посетил Швейцарию, где установил первые прямые связи с русскими революционерами, которые действовали в этой стране. Позднее, в 1913 году, перешел в университет в Лозанне. С того времени Швейцария стала центром его политической активности. В Лозанне он вступил в контакт с Марком Андреевичем Натансоном– Бобровым, одним из вождей нескольких поколений русской революционной гвардии. Тот помогал ему в изучении истории русских народников в русской библиотеке Н. А. Рубакина в Лозанне. В разговорах с Натансоном молодому Гачиновичу открывались новые горизонты (…).

Натансон, как и Бакунин, питал симпатию к борьбе южных славян против Габсбургской монархии. Неославизм русских социал-революционеров, их интерес к национальному вопросу и их настояние на том, чтобы освобождение крестьян стало основной революционной целью, – все эти идеи были весьма близки Гачиновичу… Через Натансона Гачинович вошел в контакт с некоторыми из ведущих членов русской Социал-демократической партии – как с большевиками, так и с меньшевиками. В доме Натансона в Лозанне он встретился с Луначарским и Мартовым.

Все эти встречи в Швейцарии привели Гачиновича к замешательству: он начал колебаться между учением русских социал-революционеров и учением русских социал-демократов. Нет сомнений, что эти его сомнения поощрял Натансон, который в то время и сам начал отходить от некоторых основных тезисов социал-революционеров. Лев Троцкий способствовал углублению его разлада. Похоже, что первый раз Гачинович встретил Троцкого еще во время балканских войн, когда тот как журналист находился в Сербии. Это знакомство возобновилось в Париже в конце 1914-го или начале 1915 года. Проведя первые месяцы войны добровольцем во французских войсках, Гачинович в конце 1914 года вместе с Тином Уевичем оказался в Париже без каких-либо средств к жизни. Некоторое время в окрестностях Парижа продавал с Уевичем «L'Humanité, рыл окопы, пытаясь устроиться водителем грузовика. Большую часть свободного времени они проводили в Национальной библиотеке. Гачинович был в постоянном контакте с русскими революционерами, которые в то время жили в Париже. Тут встретился и с Сергеем Кибальчичем, Виктором Сержем, дядя которого, Николай Кибальчич, как член «Народной воли», был казнен в 1881 году за участие в заговоре против царя Александра II. Кибальчичи по происхождению черногорцы, один из их предков во второй половине XVIII века переселился в Россию. Гачинович так близко подружился с Кибальчичем, что они побратались.

В то время различия между русскими революционерами еще не всегда были столь острыми, поэтому они дружили и дискутировали. Гачинович посещал редакцию газеты «Анархия», в которой работал Кибальчич. При одном из таких посещений Гачинович встретился с Троцким. Уевич писал о визитах к Троцкому, который жил в отеле «Одесса», на улице Одесса, недалеко от станции Монпарнас[350]350
  Vladimir Dedijer. Sarajevo. 1914. Beograd. 1978. T. I. S. 229–231.


[Закрыть].

Как мне рассказал бывший советник президента Сербии Триво Инджич, в распоряжении Дедиера был очень большой штат помощников, а свою знаменитую книгу он писал на вилле в Словении, не имея недостатка в средствах и пользуясь благосклонностью Тито, главного балканского эпикурейца. Однако ему так и не удалось добраться до шпионских связей новоявленного Ивана Калиты. Что и говорить, Натансон не хуже Троцкого умел прятать концы. Вот и саратовский историк Т. Михалкина, автор кандидатской диссертации[351]351
  См.: Михалкина T. А. M. А. Натансон в российском освободительном движении, 1889–1919 годы. Саратов. На правах рукописи.


[Закрыть], симпатизирующая сему «революционному демократу» (ох уж эта святая простота русской души!), особо отмечает его чрезвычайную конспиративность.

На достопамятной встрече в Тулузе имя Натансона тоже упоминалось:

Главную речь на встрече держал Гачинович. Он считал, что нужно сформировать специальную организацию для исполнения покушения. Образцом для него служила такая же организация у эсеров, нити от которой сосредотачивались у его друга Натансона[352]352
  Dragoslav Ljubibratm. Mlada Bočna i Sarajevski atentat. Sarajevo, 1964. S. 146.


[Закрыть].

Вероятно, именем отца идеи «центрального террора» главный младобоснийский заговорщик и звал соратников пролить кровь «тирана». Не только Франца Фердинанда, но и других виднейших деятелей Австро-Венгрии. Для начала можно прихлопнуть и Потиорека. Это поручили Мехмедбашичу и даже дату определили – 24 марта. Затея, правда, провалилась: при возвращении поездом в Сараево мусульманин испугался полицейского наряда и выбросил врученный ему отравленный шведский нож в окно клозета.

В. Дедиер и протянул первые ниточки от Натансона к Сараеву. Этот респектабельный историк был знаком с письмами Гачиновича своему брату из Нью-Йорка, Чикаго и Фрибура (1916-17), в которых тот упоминает о своих связях с Натансоном. В одном из писем Воиславу (дата не указана) Владимир спрашивает, есть ли вести от Натансона, и просит дойти до его дома и узнать, не пришла ли какая-нибудь телеграмма.

К чести Двдиера, он позволил себе усомниться в светлом натансоновском лике:

Существует теоретическая возможность, что Натансон-Бобров или кто-то из его сторонников советовали Гачиновичу организовать покушение на Франца Фердинанда. Но доказательств этой гипотезы не имеется, хотя можно было бы заключить, что Натансон-Бобров что-то знал о подготовке покушения. Гачинович после 28 июня писал, что его русские приятели советовали ему немедленно покинуть Швейцарию, поскольку австрийские власти могут потребовать его экстрадиции, на что швейцарские власти, возможно, согласятся. И Милован Проданович, приятель Гачиновича, в одном из писем писал, что как-то раз, до 28 июня 1914 года, Гачинович вернулся с Альп с ожогами на руках, потому что со своим русским другом тренировался в метании бомб.