Текст книги "Таллиннский переход"

Автор книги: Игорь Бунич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 26 страниц)

25 августа 1941, 10:30

Адмирал Трибуц, почему-то весело усмехнувшись, хотя присутствующим эта усмешка показалась нервной гримасой, обратился к Пантелееву: «Не наводи панику, Юрий Александрович! Мы этот приказ как бы и выполним, а как бы и не выполним. А Ворошилова попросим его отменить. Ты как будто первый день в армии...»

«Я не в армии, а на флоте, – ответил начальник штаба, – разница – существенная».

«Разницы никакой, – не согласился Трибуц. – Везде одно железное правило: не торопись выполнить приказ, ибо его отменят». Командующий посмотрел на Дрозда и Солоухина. Оба молчали, никак не реагируя на шутки командующего.

«Пошуметь ночью на полуострове можно, – продолжал Трибуц. – Не хуже, не лучше от этого не станет. Пару эсминцев дадим для поддержки...»

Солоухин просмотрел какие-то бумаги в кожаной папке с непонятной эстонской монограммой:

«Пару ни пару, а один дадим. Без ущерба для дела могу дать «Сметливый», возможно еще и «Володарский», но это не обещаю твердо, если только закончит ремонт...»

«Хорошо, – согласился Трибуц. – Так и порешим. А мы с товарищем Пантелеевым придумаем текст телеграммы, чтобы этот приказ главком отменил вообще и дал нам возможность вырваться отсюда». Он оглядел присутствующих, сидящих в кожаных креслах его просторной каюты. «С этим вопросом мы все решим, но главное не в этом, товарищи. Когда командование разрешит нам эвакуацию, неизвестно. Наша же задача, как я ее понимаю, состоит в спасении ядра флота из этой мышеловки. Поэтому мы тут посовещались, и я принял решение...» Трибуц сделал паузу, стараясь не глядеть на Пантелеева, в глазах которого так и светился вопрос: «С кем это, интересно, совещался командующий, если начальник штаба флота ничего об этом не знает?» «Я принял решение, – продолжал Трибуц уже своим обычным жестким голосом, – отправить «Киров», часть новых эсминцев и некоторое количество других кораблей в Кронштадт. Выполнение этого приказа я возлагаю на товарищей Дрозда и Солоухина. Срок выполнения приказа – 26 августа в уточненное время. Товарищу Пантелееву подготовить необходимые документы...»

Никто не задал ни одного вопроса, хотя всем присутствующим было ясно, что ради спасения, причем спасения весьма проблематичного, нескольких кораблей будет принесен в жертву весь гарнизон, огромное количество флотского имущества и снаряжения, так как после ухода «Кирова» и лучших эсминцев город не продержится и нескольких часов. В каюте командующего КБФ стояла оглушительная тишина, столь же оглушительная, как и несмолкающая канонада, доносящаяся через плотно закрытые иллюминаторы...

25 августа 1941, 10:50

«Главкому Северо-западного направления Ворошилову. Полученный приказ принят к исполнению, проведены необходимые оперативные мероприятия для выполнения приказа с наступлением темноты 25 августа. Реальная обстановка на фронте вынуждает нас, однако, просить об отмене указанного приказа, поскольку десант на Вирмси может привести к смещению оси наступления противника, и выхода его непосредственно к гаваням, что сделает невозможной эвакуацию и приведет к гибели большого количества боевых единиц флота...

Трибуц, Пантелеев, Смирнов».

Член Военного совета КБФ, контр-адмирал Смирнов, эту радиограмму не подписывал и даже не знал о ней. Находясь почти постоянно в здании Политуправления флота, контр-адмирал Смирнов по своим каналам бомбардировал рапортами Ивана Рогова, рекомендуя снять с должности и расстрелять как изменников адмиралов Трибуца, Пантелеева, Ралля и Дрозда вкупе с несколькими десятками старших офицеров из их окружения, поскольку навязанная ими тактика обороны Таллинна неизбежно привела бы к захвату всего гарнизона и основных сил флота противником. В донесении отмечалось, что из-за прямого попустительства штаба флота политработа в соединениях и на кораблях практически не ведется, а, напротив, поощряются вредные разговоры и всякого рода слухи, ставящие под сомнение мудрость общего замысла стратегической обороны и тех лиц, от которых исходят эти замыслы.

Политуправление КБФ было в панике. Лихорадило Особый отдел, и, в равной степени, НКВД Эстонии. Только что пришло сообщение, что первый секретарь ЦК компартии Эстонии Рос прямо на служебной автомашине сбежал к немцам, захватив планы всей будущей партизанской и подпольной деятельности на оккупированных территориях Эстонии, да и не только Эстонии. ГлавПУР ВМФ прислал запрос, какие связи были у Роса с командованием флота.

Контр-адмирал Смирнов подписал шифровку на имя Рогова:

«Адмиралы Трибуц и Пантелеев часто встречались с Росом во внеслужебной обстановке, принимая приглашения последнего на охоту, загородные прогулки и банкеты в спецпомещениях ЦК и обкома. Не исключен сговор между Росом и командованием КБФ, которое, с одной стороны, обеспечило бегство Роса, а с другой стороны, – готовит сдачу флота в Таллинне и переход на сторону противника.

Смирнов».

Переход на сторону противника! Это массовое явление первых месяцев войны захватило врасплох и потрясло обе воюющие стороны. Немцы не знали, что им делать с сотнями тысяч вооруженных людей, переходивших на их сторону часто с развернутыми знаменами и под звуки маршей, исполняемых полковыми и дивизионными оркестрами. Уже в середине июля командующие группами армий начали засыпать Берлин донесениями о возможности формирования русской национальной армии из перешедших добровольно на их сторону различных воинских соединений Красной Армии, а также из числа попавших в плен в пограничных котлах. Армия, как никакой другой государственный институт, жаждала мести за ту резню, что устроил в её рядах великий вождь народов. Но и тот не дремал.

Уже 16 июля Сталин подписал секретный приказ №0019, где, в частности, говорилось:

«На всех фронтах имеются многочисленные элементы, которые даже бегут навстречу противнику и при первом соприкосновении с ним бросают оружие...»[12]12
  Насколько мрачно Сталин оценивал обстановку и не верил собственной Армии, свидетельствует и его предложение Рузвельту и Черчиллю ввести в бой американские и британские войска на советской территории. Чрезвычайный уполномоченный Рузвельта Гарри Гопкинс сообщал через шесть недель после начала войны, что если США вступят в войну, то Сталин будет приветствовать американские войска на любом из участков советского фронта. «По моему мнению, – писал Сталин Черчиллю в сентябре 1941 года, – Великобритания безопасно могла бы высадить в Архангельске от 25 до 30 дивизий или направить их в южную Россию через Урал...» По общеизвестным оценкам, численность Красной Армии перед войной составляла 5,5 миллионов человек. По данным советских историков, на 1 января 1942 года в плену у немцев находилось 3,9 миллиона человек. Эта цифра сама по себе говорит о массовых сдачах в плен, поскольку немецкая армия, составлявшая чуть больше 4-х миллионов, просто физически не могла бы захватить в плен такое количество солдат противника. Если прибавить к этому еще 1,2 миллиона пропавших без вести, то становится ясно, что кадровая предвоенная армия рассчиталась за все хорошее с любимым вождем.


[Закрыть]

Приказ предлагал политическим органам армии и Особым отделам тщательно следить за командирами всех уровней, но особенно, за представителями высшего командования, беспощадно на месте пресекая все проявления малодушия или каких– либо негативных настроений, могущих привести к переходу на сторону врага. Однако приказ не помог. Случаи массовых сдач и повального перехода к противнику даже участились. Ровно через месяц Сталин вынужден был отдать новый секретный приказ №270 (от 16 августа 1941 года), в котором все находящиеся в плену без разбора объявлялись изменниками Родины. В приказе указывалось, что семьи всех офицеров и политработников, как находящиеся в плену, так и попавшие в плен в будущем, будут отправлены в концлагеря. Семьи же рядовых будут лишаться продовольственных карточек, то есть будут обречены на голодную смерть. Политорганам и Особым отделам предписывалось ежедневно докладывать о поведении командующих всех уровней, их настроениях, связях, намерениях, подчеркивая, что представители политорганов и Особых отделов отвечают головой за поведение строевых командиров.

Чтобы обезопасить себя, указанные органы потоком слали донесения, содержание которых недвусмысленно предполагало расстреливать всех командующих на протяжении всего огромного фронта, до командиров полков и бригад включительно. Эфир и провода гнулись от нескончаемого потока доносов, забивавших оперативные каналы связи, парализуя и так никуда негодную систему связи боевых подразделений. В Москве, конечно, никто не мог обработать такое количество информации. Многие донесения 1941-го года были прочитаны только после войны, и меры по ним принимались аж до марта 1953-го года!

Адмирал Трибуц в ситуации ориентировался и прилагал все усилия, чтобы политуправление флота знало о нем и его замыслах как можно меньше, что было совсем нелегко, так как контр-адмирал Смирнов, будучи членом Военного совета КБФ, должен был информировать обо всех решениях командующего и штаба флота. Что касается Особого отдела, то при его всепроникаемости укрыться от него было совершенно невозможно, а ждать можно было чего угодно, вплоть до выстрела в затылок прямо за обедом в кают-компании...

25 августа 1941, 11:00

Военный корреспондент Михайловский медленно шел по опустевшим аллеям парка Кардиорг. Ручные белки – одна из главных достопримечательностей знаменитого таллиннского парка – подбегали прямо к нему под ноги. Они были голодны, их давно уже никто не кормил. От памятника «Русалке» и от знаменитого дома Петра I доносились автоматные очереди. Ветер гнал по пустынным дорожкам парка грязь и пыль. Аккуратные эстонские дворники в накрахмаленных белых передниках исчезли, как будто их никогда и не бывало. На узеньких улочках, примыкающих к парку, было пустынно, как в осеннюю ночь на кладбище. Было видно, что мусор с них не убирался уже много дней. Все лавки, магазины и учреждения закрыты. Везде круглосуточно висели плакаты: «Suletud» (закрыто).

Михайловский вышел на просторную улицу Харью, славившуюся зеркальными витринами своих шикарных магазинов. Владельцы магазинов и их приказчики снимали тенты над витринами и забивали их деревянными щитами. Стук молотков, доносящийся со всех сторон, заставил корреспондента прибавить шагу. Ему показалось, что именно так забивают последние гвозди в гробовую доску.

Михайловский направился к гостинице «Золотой лев», надеясь перекусить. Дел было еще очень много.

Ресторан был знаком ему еще по довоенным временам. Посетителей здесь всегда встречал необычайно любезный метрдотель, учтиво смотревший в глаза, как бы желая предугадать вкусы клиента.

Злой взгляд метрдотеля поразил корреспондента. И тени былой учтивости не осталось на его лице с плотно сжатыми тонкими губами.

– Что надо? – бесцеремонно спросил он входящего корреспондента.

– Можно пообедать?

Злая усмешка скривила тонкие губы: «Отобедали! Кончилось, все для вас кончилось, достопочтенные товарищи!»

Поднявшись по улице Нарва-Маанте, почти все здания которой были реквизированы под госпитали, и с трудом пробившись через сгрудившиеся санитарные машины и повозки, сгружающие и нагружающие раненых, Михайловский увидел Минную гавань. Гром выстрелов тяжелых орудий, непрерывные огненные вспышки, клубы дыма, расстилающегося над землей и морем, временами скрывающего из вида многочисленные боевые корабли, отчаянно маневрирующие на рейде... Разрывы снарядов, гул канонады, клубы кирпичной пыли, багрово-кровавыми облаками плывущие над гаванями и рейдом – все это создавало ощущение какой-то фантастической нереальности.

Михайловский поискал глазами и без труда нашел длинный, изящный силуэт «Кирова». Окруженный ощетинившимися эсминцами, крейсер давал залп за залпом. Через тучи дыма непрерывно, сполохами молний, сверкали вспышки выстрелов. Эсминцы, маневрируя на полных ходах, вели яростный огонь, не давая противнику ни минуты передышки.

И вдруг загрохотало совсем рядом. Михайловский вздрогнул от неожиданности. Это открыли огонь зенитные орудия, стоявшие невдалеке во дворе бывшей гимназии, ныне реквизированной под госпиталь. Корреспондент снова взглянул на рейд. Перекрывая гул канонады, со всех сторон резко залаяли зенитки. Весь борт крейсера полыхнул огнем, и небо над ним потемнело от черных шапок разрыва зенитных снарядов. Густые клубы дымзавесы и столбы воды от рвущихся авиабомб закрыли «Киров», крутившийся почти на месте, будто слон, отбивающийся от роя ос. Вокруг крейсера, среди огненных и водяных смерчей суетился маленький буксир, почти невидимый на фоне грозного силуэта огромного корабля...

25 августа 1941, 11:30

Капитан буксирного парохода «С-103» Гаврилов сквозь оглушительный гром канонады, через разрывающий перепонки треск зенитных автоматов услышал очередную команду с крейсера «Киров»: «Развернуть корабль на двадцать градусов влево!»

«Есть, развернуть двадцать влево!» – отрепетовал в мегафон Гаврилов, махнув рукой рулевому. Тот все слышал и не нуждался в дополнительных командах. Буксир резко подвернул влево, увлекая за собой нос крейсера.

«Удерживать корабль на курсе!» – пролаяли очередную команду. «Есть удерживать на курсе!» Гаврилову казалось, что его буксир идет уже по дну моря. Бурые от ила огромные водяные столбы от рвущихся близко авиабомб обрушивались на буксир, грозя смыть за борт расчет бакового орудия, которым командовал старший механик буксира Бойцов. Кормовая пушка бездействовала, но два пулемета, установленные на крыше рубки, заходились очередями, заливая мостик дождем отработанных гильз.

И как обычно бывает в таких случаях, тишина наступила внезапно. Бомбардировщики исчезли так же неожиданно, как и появились. Теплый воздух был насыщен запахами пороха, гари и дыма. В изнеможении старший механик Бойцов облокотился о фальшборт. Нужно было немного передохнуть прежде, чем спускаться в адскую жару машины, где нес вахту второй механик Мехов.

С «Кирова» раздалась очередная команда развернуть крейсер на новый курс, и в тот же момент, разрывая череп и барабанные перепонки, ударил по берегу главный калибр «Кирова». Четыре залпа успели дать орудия крейсера до того, как новая волна атакующих самолетов обрушилась на рейд. Пикировщики, наткнувшись на мощный заградительный огонь, решили не искушать судьбу и сбросили бомбы с горизонтального полета с большой высоты – на удачу. Снова рейд закипел от разрывов бомб. Бойцов заметил, как вспыхнувшее пламя охватило один из тральщиков, и как заметались на нем черные фигуры матросов со шлангами. Водяные столбы медленно оседали. Самолеты уходили.

Боевые корабли, закончив маневрирование, снижали скорость, ложась на постоянные курсы артиллерийской поддержки. Покорными жертвами высились высокобортные, стоявшие без хода, транспорты. К счастью, сосредотачивая всю ярость атак против не дающего им поднять головы «Кирова», немцы мало обращали внимание на торговые суда, стоявшие в гаванях и на рейде так скученно, что ни о каком маневрировании не могло быть и речи. Впрочем, «С-103» с принятым с крейсера буксирным концом был так же совершенно лишен возможности маневрировать. Буксир был словно на привязи и не смог бы отойти от крейсера ни на один метр.

25 августа 1941, 11:45

Налет окончился. «С-103» стал вытягивать крейсер на новый курс. «Все ли у вас в порядке?» – запросили с мостика «Кирова». «Пока все хорошо!» – ответил Гаврилов. Устроившись на деревянном ящике из-под снарядов, прислонившись к невысокому фальшборту, Бойцов увидел поднявшегося на палубу из машины второго механика Мехова. Он раздобыл у кого-то немного самосада и угостил Бойцова. Тот, зачерпнув беретом забортной воды, вылил ее на разгоряченное лицо, и, усевшись поудобнее, стал сворачивать козью ножку. Предвкушая удовольствие, механик зажег спичку и вдруг, как ужаленный, вскочил на ноги, бросив за борт неприкуренную самокрутку. Из-за леса, со стороны мыса Коплинием, к рейду стремительно шло звено пикировщиков противника. Запоздало грохнули зенитки кораблей прикрытия.

Бойцов бросился к орудию. Бомбы с пронзительным свистом начали падать на крейсер. Захлебывались от огня орудия и пулеметы «Кирова». Лес водяных столбов снова встал вокруг причудливым лабиринтом. Гром и гул бушевал вокруг хрустальных деревьев. И вдруг оглушительный взрыв раздался, казалось, прямо за спиной. Бойцов почувствовал, как страшная, нечеловеческая сила подняла его в воздух и бросила за борт...

Бомба, предназначенная для «Кирова», угодила в буксир. Вторая взорвалась у самого борта судна. Весь личный состав котельного отделения погиб. Кренясь на борт, «С-103» стал стремительно уходить в воду... Второй механик Мехов, раненый осколком в спину, на четвереньках полз по крутому трапу наверх из машинного отделения. Силы покидали его, но собрав всю свою волю, он продолжал ползти, оставляя за собой полоску крови. Сознание было ясным, и он понимал, что буксир гибнет. Мехов позвал на помощь, стараясь перекричать грохот вырывающегося пара, но никого рядом не было. Зато отчетливо слышалась усиленная мегафоном команда с «Кирова»: «Отдайте буксирный трос!»

Отдать буксирный трос было некому, и на крейсере срочно рубили толстый стальной конец.

Мехов полз к фальшборту, думая лишь о том, хватит ли сил перебраться через него. Он дополз до фальшборта, и в тот момент, когда он ухватился за него рукой, хлынувшая на палубу вода приподняла его и вынесла в сторону от судна. Плыть было почти невозможно от страшной боли в спине, но Мехов все же двигал руками и ногами, стараясь добраться до какого-нибудь плавающего предмета. Что-то подпрыгивало на волне чуть впереди, и Мехову последним усилием удалось схватиться за пустой анкерок из шлюпки. Мехов видел только один этот анкерок. Ничто в жизни уже не существовало для него, кроме этого небольшого деревянного бочонка. «Жить... жить...» – безостановочно работала мысль. Ноги его беспомощно повисли в воде. Он не мог уже сделать ими ни одного движения. Стало судорожно сводить левую руку, и Мехов понял, что сможет продержаться на воде только еще несколько секунд...

25 августа 1941, 11:55

Старший механик Бойцов ничего не чувствовал, кроме страшной рези в глазах. Какая-то густая пленка застилала, резала глаза, словно в них попало много песка со стеклом. Бойцов пытался протереть глаза рукой и ощутил на всем лице что-то липкое, противное и вонючее. Скорее инстинктивно он понял, что это мазут. Густая жидкость обволакивала Бойцова, ложась слоями на плечи и спину. Контуженная левая нога не действовала, и он плыл с помощью только правой. В ушах стоял какой-то сплошной гул, но ему казалось, что он слышит порой крики о помощи. Бойцов оглянулся и, с трудом приоткрыв один глаз, увидел громаду «Кирова», стоявшего, видимо, без хода. Буксира по носу корабля уже не было. В помутненном сознании Бойцова так еще и не прояснилось, что «С-103» погиб. Он пытался найти глазами родной буксир, но залитые мазутом глаза не видели уже почти ничего...

Наткнувшись на плавающий ящик, Бойцов обеими руками ухватился за него. Мазут сильно разъедал глаза. Держась одной рукой за ящик, Бойцов стал протирать другой закрытые веки. Чей-то слабый стон заставил его, превозмогая резь, открыть глаза. Он посмотрел вправо от себя и с трудом, уже как в тумане, различил человека, так же держащегося за плавающий деревянный предмет. Бойцов с ужасом подумал, что слепнет навсегда...

Слабый крик повторился, и Бойцов узнал голос своего помощника Мехова. Он оттолкнул ящик рукой и поплыл к своему второму механику. Тот как-то странно запрокидывал голову назад, перебирая руками вращающийся в воде анкерок. Бойцов понял, что Мехов держится на воде последние секунды. Собрав последние силы, Бойцов попытался плыть быстрее, почти теряя сознание от боли в сведенной контуженной ноге. Мазут липким неводом тянул вниз. Когда он преодолел последние метры, шлюпочный анкерок одиноко подпрыгивал на зыби. Мехова уже не было...

Откуда-то сзади Бойцов услышал женский крик. Инстинктивно он хотел поплыть на помощь, но уже сам едва держался на воде. Не только контуженная нога, но и все тело отказывалось повиноваться. Бойцов ещё раз взглянул в сторону кричащей и увидел, что ее – это была буфетчица буксира – поднимали в шлюпку. И тогда он понял со страшной ясностью, что буксир погиб. Последние силы покидали Бойцова. Мазут липкими щупальцами тащил на дно. Сознание отключилось, и, наконец, он, как в пропасть, полетел куда-то в страшную темноту...[13]13
  Д. С. Бойцов и еще 9 человек команды буксира «С-103», насчитывавшей всего 30 человек, были подобраны на катера и шлюпки. 20 моряков буксира погибли.


[Закрыть]

25 августа 1941, 12:00

С мостика «Кирова» капитан 2-го ранга Сухоруков видел, как в страшной вспышке двойного взрыва буквально разлетелся на куски буксир «С-103». Осколки разорвавшихся бомб ударили по корпусу и надстройкам крейсера, полностью выведя из строя расчет зенитного пулемета №4 и сам пулемет. Матросы боцманской команды на баке были сбиты с ног тоннами обрушившейся на нос крейсера воды. Корабль накренился, взрывная волна резко ударила по стоящим на мостике и в боевой рубке. Матросы на баке быстро вскочили на ноги, кроме нескольких, так и оставшихся лежать в неестественных позах, видимо, пораженных осколками. Кто-то кричал в мегафон: «Отдайте буксирный трос!» С мостика было видно, как матросы с лихорадочной поспешностью рубят топором шестидюймовый конец. Стальной перлинь лопнул, взвился, задев кого-то, как показалось Сухорукову, и исчез сверкающей змеей за бортом. Отвернуть не успели, проутюжили по поверхности воды останки буксира, разбросав носом обломки, стараясь не слышать криков погибающих.

Циркуляция влево без помощи буксира показалась Сухорукову мучительно долгой и медленной. Еще на циркуляции пытались спустить шлюпку, чтобы подобрать уцелевших с буксира, но что-то заело в талях, шлюпка наполовину повисла, а новый бортовой залп главного калибра оборвал носовые тали, шлюпка ударилась о борт, раздался треск ломаемого дерева, чьи-то крики, мат старшего помощника.

Главный калибр продолжал вести огонь через полутораминутные интервалы, что совершенно исключало наличие людей на верхней палубе – их могло покалечить, убить, выбросить за борт ударной волной от залпов собственных башен. Но давно уже оглохшие, контуженные, с кровавыми тампонами в ушах, в ссадинах и кровоподтеках, с дикими глазами матросы боцманской команды продолжали носиться по крейсеру, всем ужасным своим видом демонстрируя, что все инструкции и наставления годны только для парадов и учений мирного времени.

«Прекратить огонь!» – приказал Сухоруков, зная, как немедленно взорвётся УКВ, требуя артиллерийской поддержки, как истерически завопят пехотные подразделения, развращенные невиданной в военной истории огневой поддержкой кораблей и береговой артиллерии. Как бы оправдываясь неизвестно перед кем, Сухоруков добавил: «Навести порядок на палубе и на баке! 10 минут даю!»

Он снял фуражку, вытер платком лоб и голову. Артиллерийская батарея немцев, цапнувшая «Киров» утром, видимо, не выдержав контрбатарейного огня, замолчала или, сменив позицию, переключилась на поддержку сухопутных войск. Три налета за сегодняшний день были отбиты, фактически без потерь, если, конечно, не считать буксира. «А ведь дал бы упреждение всего в полсекунды, – подумал Сухоруков о неизвестном немецком летчике, утопившем «С-103», – и прямо бы к нам на мостик свою бомбу и положил... Может быть, сегодня вечером придется уходить, если вспомнить намёки командующего утром. Дрозд еще не вернулся с совещания...»

Крик сигнальщика: «Транспорт тонет!» заставил Сухорукова воспрянуть от полуминутной задумчивости и вскинуть к глазам бинокль. На фоне бушующих на берегу пожаров, среди черного дыма, обволакивающего лес мачт и дымовых труб, был виден большой грузовой пароход, объятый пламенем, клубами дыма и пара. Два портовых буксира тянули транспорт поближе к берегу, подальше от фарватера. Пароход шел за ними, все более и более кренясь, медленно заваливаясь на бок, как умирающий слон. Визг и свист вырывающегося из пробитых магистралей пара напоминал предсмертный крик смертельно раненого животного. Все было ясно: прямое попадание авиабомбы, видимо, в последнем налете. Сухоруков навел бинокль на нос гибнущего транспорта и прочел название: «Луначарский».

Пронзительная трель звонков и вой сирен возвестили о том, что передышка кончилась: к рейду подходит новая группа самолетов врага.