Текст книги "Таллиннский переход"

Автор книги: Игорь Бунич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 26 страниц)

25 августа 1941, 04:20

Сержант Васильев – командир роты 3-го батальона 186-го стрелкового полка – понял, что оставаться на занимаемых его ротой позициях бессмысленно. Противник давно уже обошел их с обоих флангов. Немецкие мотоциклисты потоком двигались по шоссе. Связи с полком не было. Все офицеры были перебиты уже давно. Васильев даже не помнил, когда он в последний раз видел живого офицера. Ленинградец, ветеран финской войны, он встретил нападение немцев почти на самой границе и уже два месяца отступал в раскаленной пыли прибалтийских дорог. В июне сержант был командиром отделения, через две недели стал командиром взвода, еще через неделю – командиром полуроты, а ныне уже командовал ротой. Его июньское отделение насчитывало 20 человек, а августовская рота – 16.

На отходе снова попали под минометный обстрел. Отлежались – никто не пострадал. Солдаты все были опытные, обстрелянные. Таких просто не возьмешь.

Уже совсем рассвело, когда Васильев вывел остатки роты к развалинам старинного монастыря, где занимала позицию батарея 242-го зенитного дивизиона их 10-го корпуса. Там же находились в количестве, составляющем примерно взвод, матросы. Матросы были почти все поголовно ранены, но бодрились, особенно в присутствии людей Васильева. Перед пехотой хныкать не пристало. Толком же никто ничего не знал. Будет эвакуация или нет?.. Боезапас кончался и на батарее, и у людей Васильева – по две обоймы на брата, а у матросов и вовсе уже патронов не было – одни штыки, да ножи «бебуты». Все были измотаны до последней степени. Пока Васильев выяснял обстановку у заросшего щетиной, измазанного в копоти и крови старшего сержанта, командовавшего батареей, его солдаты, привыкшие спать впрок, попадали, где стояли, и заснули, не выпуская винтовок из рук. Все вокруг грохотало и горело. Над монастырем стлался черный дым. Но было понятно, что сам монастырь пока под обстрелом не находится, а рядом пусть грохочет. И солдаты спали, в отличие от матросов, которые еще не понимали, что война на суше не делится на вахты и подвахты.

Старший сержант Кузьмин, вступивший в командование батареей после гибели всех офицеров, очень обрадовался появлению Васильева и его солдат. «От одного пехотинца пользы больше, чем от взвода матросов». Три его орудия, как и большая часть 33-х зенитных батарей базы, не учитывая прямых обязанностей ПВО, были включены в систему сухопутной обороны. Измотанные непрерывными боями артиллеристы-зенитчики дремали около орудий.

Кузьмин выделил имевшийся на батарее станковый пулемет в распоряжение Васильева, соответственно распределив и обязанности: батарея занимается танками, задача людей Васильева – отсекать немецкую пехоту от танков, заставлять ее окапываться или отходить. Танк без пехоты тоже многого не наворочает. Моряков же будут гонять в штыковые контратаки, если понадобится. Так что еще денек в общем-то продержимся точно. А там, Бог даст, и боезапас подвезут. Позиция хорошая, здесь минами нас не очень-то подолбаешь. А деваться– то уже некуда. Куда отходить? Только уже в город. А орудия на чём тащить?

Рассуждения старшего сержанта были прерваны громом разрывов. Тяжелые корабельные снаряды, поднимая тучи земли и обломков, стали рваться в лощине за косогором, примерно в полутора километрах от монастыря. Флот ставил огневую завесу перед практически последним рубежом обороны города. Однако из-за этого огненного смерча вынырнули четыре немецких танка и зловеще поползли к монастырю, ведя за собой не меньше двух пехотных рот. «Батарея, к бою!» – хриплым голосом закричал Кузьмин. Два снаряда, видимо, танковых, разорвались во дворе монастыря, обрушив какую-то стену, подняв багровое облако кирпичной пыли. Затем снаряды стали прилетать откуда-то с тыла. То, ли флот неправильно определил координаты, то ли немцы уже обошли монастырь, и какая-то их батарея садила по нему прямой наводкой.

Тяжелый, черный, упругий дым от горящего немецкого танка гнало ветром на позицию батареи. Сержант Васильев, лежа за рычащим и откатывающимся назад пулеметом, выбивающим колесами искры из кирпичной кладки монастырской стены, бил короткими очередями по перебегавшим согнутым фигурам немецких автоматчиков.

25 августа 1941, 04:27

Военком 94-го отдельного артдивизиона береговой обороны Ечин еще до рассвета выехал на свой пост по корректировке огня, располагавшийся в Козе в восточном секторе обороны. Голова гудела от легкой контузии, полученной вчера во время непрерывных бомбежек батареи. Но мощные бункеры береговых двенадцатидюймовок разбомбить с воздуха было не так-то легко. Батарея жила и, повернув свои мощные орудия на сухопутный фронт, включилась в оборону базы, ожидая только точных целеуказаний. Двенадцатидюймовые снаряды, каждый из которых был способен смести с лица земли целый поселок, нуждались в очень точной корректировке. Малейшая ошибка могла привести к страшным последствиям. Сухопутный фронт, превратившийся в «слоеный пирог», – это не линкоры Гранд-флита, для которых эти снаряды предназначались.

Прибыв в расположение бригады морской пехоты полковника Парафило, Ечин сразу же попал в обстановку ожесточенного боя. Моряки отбили одну атаку противника, и теперь их передний край методично выбивался минометным огнем, спасения от которого не было. Кричали и стонали раненые, в неестественных позах лежали убитые, а мины продолжали рваться вокруг неумело отрытых окопчиков, кося новых людей. Не выдержав, часть морских пехотинцев, бросив позиции, побежала в тыл. Какой-то командир, махая наганом, остановил их, получив в живот осколок разорвавшейся мины.

На КП батальона какой-то капитан с перевязанной головой и дикими глазами прохрипел Ечину: «Подавите минометы!» «Давить» минометы двенадцатидюймовой артиллерией было очень нерентабельно. Один снаряд стоит дороже, чем все немецкие минометные батареи, задействованные на этом участке. Но делать было нечего. Еще немножко и вся оборона бригады рухнет, выбритая минами под нулевку. Ечин залез на дерево и в полевой бинокль стал искать минометы противника. Но, сколько он и командир наблюдательного полка не вглядывались в бинокль, обнаружить немецких минометчиков они не могли. Видны были только клубы дыма от рвущихся мин, окровавленные тельняшки и бинты и все новые группы моряков, в панике бросавшие окопы и бежавшие в тыл.

Очевидно, это видели и с немецких наблюдательных постов, поскольку неожиданно на Нарвском шоссе, на окраине леса, показалась колонна немецких автомашин. Срывающимся голосом Ечин передал координаты на батарею. Минуты через три два огромных взрыва двенадцатидюймовых снарядов башенной батареи с острова Аэгна разметали немецкую колонну. Рвущуюся вперед пехоту остановили и заставили залечь бризантные гранаты включившейся в бой 186-ой батареи стомиллиметровых орудий. Немцы отхлынули, но их наблюдатели уже обнаружили корректировочный пост и обрушили на него огонь. Ечин и командир поста слезли с дерева и, пережидая шквал огня, залегли у каменной изгороди хутора, видя, как уцелевшие морские пехотинцы снова занимают свои позиции.

Ечин знал обстановку лучше, чем командование морской пехоты. Противник уже давно обошел эту позицию. Его пехота и мотоциклисты просочились к побережью в районе Вирмси, нависнув над Минной гаванью и угрожая последнему аэродрому. Необходимо было посетить и поддержать огнем тяжелой артиллерий еще несколько участков Пярнуского направления.

25 августа 1941, 04:28

Контр-адмирал Ралль – начальник минной обороны Таллинна – подавил тяжелый вздох, изучая карту минной обстановки. Карту обстановки представил адмиралу штаб КБФ, и всего полчаса назад она была откорректирована и дополнена штабом минной обороны – собственным штабом Ралля.

Картина была безрадостной. Минные поля противника обкладывали главную базу флота со всех сторон, но даже те заграждения, которые удалось выявить, тралить было фактически нечем. Адмирал снова вздохнул и отхлебнул глоток остывшего чая из стакана в массивном серебряном подстаканнике с изображением несущегося на полном ходу четырёхтрубного миноносца с отлитой под ним надписью «Подвижный». Этим миноносцем адмирал Ралль командовал в годы первой мировой войны, будучи старшим лейтенантом Императорского флота. Старый четырёхтрубный «сокол» давно уже был разжалован в тральщики, и именно на нем старший лейтенант Ралль познавал все тонкости искусства минно-тральной войны на Балтике, войны, которой руководили такие знаменитые, хотя и забытые ныне, мастера своего дела, как адмиралы Канин, Непенин и Киткин. До 1917 года потери русского флота на минах были ничтожны, а потери немцев, которые ринулись воевать, будучи совершенно не готовыми к настоящей минной войне, можно назвать впечатляющими, а можно и катастрофическими. Достаточно вспомнить гибель на минах практически всей 10-ой флотилии немецких эсминцев в течение всего трех неполных суток с 9 по 11 ноября 1916 года.

Воспоминания нахлынули на адмирала не только потому, что он изучал до боли знакомые воды, где ему были известны каждая коса, банка и веха, каждое дерево на берегу, по которому можно было бы определиться, но и потому, что находился он в данный момент не в своей каюте на эсминце «Калинин», а в салоне старого минного заградителя «Амур» – современника и активного участника всех тех событий, о которых вспоминал адмирал.

Построенный в 1909 году по тем же чертежам и с тем же названием, что и прославленный «Амур» Порт-Артурской эскадры, новый «Амур» с первого до последнего дня первой мировой войны ставил именно те мины, которые наглухо закрыли немецкому флоту вход в Финский и Рижский заливы до марта 1917 года, когда немецкие агенты, играя роль революционных матросов, разгромив штаб Балтийского флота на «Кречете» и убив командующего флотом адмирала Непенина, похитили совершенно секретные кальки минных постановок. Это позволило немцам в недельный срок вымести русский флот из Рижского залива и открыть себе дорогу на Петроград. И тогда наступили хаос и крах, приведшие к октябрьскому перевороту, в котором «Амур» сыграл гораздо большую роль, нежели разрекламированная «Аврора», стоявшая без боезапаса с очумевшим от бесконечного ремонта анархически настроенным экипажем. Прибыв накануне из Кронштадта, «Амур» доставил в Петроград более двух тысяч моряков, тех самых моряков, которые захватили все ключевые позиции в городе, захватили Зимний, охраняли Смольный и беспощадно подавили мятеж столичных военных училищ 27 октября, почти поголовно перебив мальчишек-юнкеров, единственных, кто, хотя и запоздало, но все-таки попытался оказать сопротивление новому режиму. Девять стодвадцатимиллиметровок «Амура» готовы были мгновенно подавить любой очаг сопротивления. Именно на нем был развернут штаб руководства и координации действий морскими отрядами в захваченной столице.

Затем об «Амуре» забыли, и с сентября 1918 года он гнил в Кронштадте, хотя где-то еще существовали планы его капитального ремонта и восстановления. Кронштадтский мятеж, решивший судьбу большинства кораблей Балтийского флота, чуть не решил и судьбу «Амура». Комиссия, обследовавшая заградитель в начале 1922 года, нашла, что восстановление его невозможно и приговорила «Амура» к разборке. Однако привести этот приговор в исполнение было по тем временам не так– то легко, и «Амур» продолжал гнить на кладбище кораблей в Кронштадте. Так продолжалось до 1929 года, когда ОСААВИАХИМ попросил для своих нужд какой– нибудь старый корабль для создания на нём военно-морской учебной станции и получил на это «Амур».

В мае 1930 года буксиры притащили «Амур» к причалу кронштадтского Морского завода. Страшное зрелище предстало перед рабочими завода: ржавый корпус, насквозь проржавевшие трубы, покосившиеся мачты со сломанными стеньгами, на которых болтались на ветру обрывки такелажа. Во внутренних помещениях громоздились груды обломков и мусора. Все корабельные системы были полностью разрушены, электроэнергии не было, от электропроводки не осталось даже следа. Заводу страшно было приниматься за такого, в буквальном смысле слова – выходца с того света, и он всячески оттягивал начало работ. Неизвестно вообще, чем бы кончилось это дело, если бы Всеволод Вишневский и вновь назначенный на «Амур» командир, известный писатель-маринист Абрамович-Блэк, не воззвали через газету «Красный Балтийский флот» к энтузиазму масс.

Это возымело действие, и в свободное время на «Амур» стали гонять курсантов военно-морских училищ, проходивших практику в Кронштадте. Кое-как «пошкрябанный» и покрашенный «Амур» был 21 июля 1930 года прибуксирован к набережной Красного флота в Ленинграде, и 1 августа на нем был поднят флаг, учрежденный для «судов допризывной подготовки» – голубой с белой полосой посередине, с наложенным на нее адмиралтейским якорем с красной звездой на штоке. До 1938 года «Амур» служил базой для подготовки допризывников, а затем был передан КБФ в качестве базы подводных лодок. Старый заградитель был переоборудован и к концу лета включен в состав флота, став сперва плавбазой 14-го дивизиона подводных лодок, а с марта 1941 года – плавбазой учебного дивизиона подводных лодок учебного отряда подводного плавания имени Кирова.

А между тем, в Таллинне, ставшем к этому времени главной базой КБФ, флот задыхался от тесноты. Совершенно негде было размещать экипажи подводных лодок и малых кораблей. Срочно требовались новые плавбазы, пусть даже несамоходные. Снова вспомнили об «Амуре», и последовал приказ перевести корабль в Таллинн. Пройдя планово-предупредительный ремонт в Кронштадте, «Амур» 21 июня 1941 года в 10 часов 25 минут на буксире ледокола «Трувор» вышел в Таллинн. Каким образом немецкая авиация просмотрела «Трувор» с «Амуром» – неизвестно, но 22 июня в 6 часов 58 минут оба судна вышли на видимость сигнально-наблюдательного поста на острове Найссаар. На базе уже царил переполох, вызванный началом военных действий. Бухали зенитки, хотя никаких самолетов над базой не было. «Трувор» и «Амур» отдали якоря и сутки стояли на внешнем рейде. На следующий день «Трувор» куда-то ушел, а «Амур» получил приказ пришвартоваться к борту линкора «Октябрьская Революция». Линкор, однако, тоже вскоре ушел, и несамоходный «Амур» целую неделю болтался на якоре на внешнем рейде.

Наконец, его втащили в Купеческую гавань и поставили на швартовы. Старый заградитель стал чем-то вроде плавателя. К его борту швартовались и лодки, и тральщики, и торпедные катера, и буксиры. На нём размещались подводники, катерники, минеры, морские пехотинцы, а также некоторые подразделения тыла, чьи береговые помещения уже были разрушены. Трюмы «Амура» служили временными складами различного военно-морского имущества и мин. И именно на нём 23 августа был развернут штаб минной обороны Таллинна, потеснив, да и просто выкинув на «улицу», представителей некоторых других служб.

Адмиралу Раллю надоело руководить минно-тральными соединениями с борта вечно мечущегося по рейду «Калинина». Ему захотелось спокойной, насколько возможно, штабной обстановки, чтобы тщательно распланировать действия своих мизерных сил в предстоящей вот-вот эвакуации. Его лучшие тральщики были подряжены возить авиабомбы на остров Эзель для бомбардировщиков полковника Преображенского, совершающих чисто рекламные налеты на Берлин. Адмиралу обещали, что тральщики, сдав бомбы на Эзель, вернутся в Таллинн в его полное распоряжение. В его полное распоряжение...

Вчера три эскадренных тральщика, которых всего– то кот наплакал, три лучших тральщика: «Кнехт», «Бугель» и «Верп», спешно погрузив тонные и полутонные авиабомбы, вышли на Эзель. Шли, соблюдая строгую секретность, в сопровождении двух катеров МО. Шли курсом, рекомендованным штабом КБФ, и этот курс привел их прямо на мины. Первым в страшном взрыве сдетонировавших бомб исчез «Кнехт» вместе со своим командиром, лейтенантом Тимофеевым, и всем экипажем. Через мгновение взлетел на воздух «Бугель». Весь его экипаж погиб, и только командира, старшего лейтенанта Гадяцкого, каким-то чудом унесло с мостика и взрывом отбросило далеко в море. Его вытащили в бессознательном состоянии на морской охотник. Командир «Верпа» старший лейтенант Бадах, придя в себя от шока, приказал идти в Таллинн. Он и находящийся на «Верпе» штурман дивизиона тральщиков, старший лейтенант Иванушкин, с бледными, дергающимися лицами, докладывая Раллю о случившемся, задали вопрос: почему все рекомендованные штабом флота курсы ведут либо на мины, либо под бесконечные удары авиации противника?

Адмирал Ралль выслушал их молча. Он привык молчать и не обсуждать отвлеченных вопросов ни с начальниками, ни с подчиненными. Выслушав офицеров и зная, что приказ о бомбах отдала Ставка, то есть лично Сталин, он приказал Бадаху немедленно выходить в море, сдать груз на Эзеле и быстро возвращаться в Таллинн, хотя, глядя на карту минной обстановки, не надеялся увидеть их снова. Он знал также и то, что не положено было знать старшему лейтенанту Бадаху: несколько часов назад еще три тральщика, погрузив бомбы, вышли на Эзель.

25 августа 1941, 04:30

Старший лейтенант Ефимов – командир тральщика «Патрон» (Т-203) – с тревогой поглядывал то на небо, то на следовавший тихоходный тральщик «Вистурис» (Т-298) старшего лейтенанта Соколова. Маленький отряд подходил к острову Лавенсари. Пока шло все хорошо. Адмирал Ралль ошибался, думая, что на Эзель везут бомбы три тральщика. Шли только два.

Накануне, 24 августа около 16 часов, старший лейтенант Ефимов был вызван в штаб Кронштадтской военно-морской базы к оперативному дежурному. «Пойдете в Ораниенбаум. Примете там на палубу тридцать авиабомб и взрыватели к ним. Вы назначены командиром отряда, в составе которого сторожевик «Коралл», тральщик «Вистурис» и охранение – МО-208. Ефимов пробовал отделаться от навязанных ему тихоходов, но оперативный успокоил его: «Вы же через мины пойдете, а у этих кораблей – малая осадка. Кроме того, необходимо доставить на Эзель максимальное количество бомб, а посылать уже некого». Дежурный отдернул шторки с висящей на стене карты. Ефимов вздохнул: минные поля немцев были на ней обозначены условно, и никто не знал, насколько точно. Кроме того, данные были позавчерашние, а где и сколько немцы успели поставить новых мин, кто знает? Штаб КБФ прислал из Таллинна рекомендуемый курс с учетом обстановки на «ноль» часов 24 августа. Ефимов еще раз вздохнул, выслушал последние слова дежурного о совершенной секретности операции, ответил «Есть» и повел «Патрон» в Ораниенбаум.

В Ораниенбауме береговой кран стал по одной спускать на палубу тральщика огромные авиабомбы в больших решетчатых контейнерах. Цепи и талрепы минных креплений, перекрещиваясь и продавливая рейки контейнеров, прижимали бомбы к палубе. Вся команда, включая самого Ефимова, его помощника, лейтенанта Спорышева, и военкома, инженер-лейтенанта Ванюхина, трудилась под руководством боцмана Шевченко на погрузке авиабомб. Боцман Шевченко поинтересовался у Ефимова, куда они пойдут. Ефимов ответил, что сам не знает, мол, конверт с приказом вскроют в море. Он нервничал: время шло. Хорошо бы проскочить большую часть пути ночью. «Патрон» был уже готов, на «Вистурисе» работы так же шли к концу, и Соколов доложил о готовности к выходу. Но задерживал «Коралл». Бомбы он вроде уже погрузил, но на нем что-то суетились и бегали, а доклада о готовности к выходу не было. Наконец, на «Патрон» явился командир «Коралла», капитан-лейтенант Подвеселов, и доложил, что в море выйти не может из-за неисправности механизмов. Все средства опробовали, но механизмы не работают. Неудобно было орать на старшего по званию, но Ефимов все-таки сказал ему пару «теплых» слов. Подвеселов вздохнул и ответил: «Я все понимаю...»

Проклиная напрасно потерянное время, Ефимов повел маленький отряд в море. Остались позади затемненные причалы Ораниенбаума, прошли Большой Кронштадтский рейд и окунулись в темноту августовской ночи Финского залива. Шли кильватерным строем, без огней. Волны хлестали в невысокие борта, где-то вдали поблескивали и гасли огоньки, настораживая и вместе с тем успокаивая – двойственность психологии ночного плавания.

На подходе к Лавенсари, еще в полной темноте, над отрядом прогудели моторы самолета. Он повесил над отрядом светящуюся «люстру» и ушел в восточном направлении. Это был сюрприз. Значит немцы их ищут. Противнику известна их задача? В это верить не хотелось.

Ушедший на восток самолет скоро вернулся и снова повесил «люстру». Радисты «Патрона» перехватили длинную передачу немца на базу. Слишком длинную, если учесть, какую ничтожную цель они представляли. Конечно, в том случае, если противнику неизвестно, какой груз они везут. С рассветом обнаружили прямо над собой, на большой высоте, самолет-разведчик противника, выглядевший зловещим крестом на фоне серого предрассветного неба. Разведчик сделал два круга над тральщиками, и снова, радист «Патрона», старшина Кузнецов, перехватил длинное сообщение, посланное немецким пилотом на базу. Сообщение шло открытым текстом по-немецки. Никто ничего не понял, но опять же настораживала длина сообщения. Было ясно: противник ночью искал именно их, нашел и, видимо, предпримет все меры, чтобы они не дошли до Эзеля.

Однако размышлять о том, как их операция, готовившаяся в полной секретности, стала известна противнику, было некогда. Пять «юнкерсов», появившись с восточной стороны, стремительно ринулись на маленькие корабли. Крик сигнальщика, старшины 2-ой статьи Большакова, звонки боевой тревоги, взрыв у борта первой бомбы и треск зенитных пулеметов произошли, как показалось Ефимову, одновременно. Руки Ефимова сами бросили ручки машинных телеграфов на «вперед, самый полный»: «Лево на борт!»

Рулевой, старшина 1-ой статьи Бойцов, резко закрутил штурвал, «Патрон» почти лег на борт в крутом повороте. Посыпались за борт с палубы орудийные и пулеметные гильзы. Тральщик подбросило взрывной волной упавших невдалеке бомб, корму накрыло волной. Неожиданно все смолкло. Самолеты ушли. Корабли отряда продолжали идти на запад. Ефимов понимал, что это еще не конец. Если немцы знают об их задаче, будет много налётов, и чем они кончатся – сказать очень трудно, но таким кораблям, как его «Патрон», как «Вистурис» и МО, достаточно прямого попадания, даже одного удачного близкого разрыва, чтобы с ними было покончено.