Текст книги "Таллиннский переход"

Автор книги: Игорь Бунич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 26 страниц)

25 августа 1941, 01:55

Громкий крик сигнальщика Роберта Гринберга: «След с левого борта!», заставил капитана Брашкиса броситься к зияющему пролому оторванного крыла мостика. Тонкий бурун, словно бы прочерченный пером, бежал по штилевой воде по направлению к «Даугаве». Торпеда! Брашкис рванулся к машинному телеграфу, почти инстинктивно дав команду на перекладку руля. Торпеда прошла за кормой, исчезнув в пене кильватерной струи. Кто ее выпустил – неизвестно, а может, это и не торпеда была. Мало ли что может померещиться ночью в море после такого кошмарного дня.

После разгрома конвоя, «Даугава» продолжала следовать по курсу самостоятельно. Это просто чудо, что самолеты противника, столь настойчиво атакуя неуклюжий транспорт, наскоро переоборудованный в эвакогоспиталь, так и не потопили его. Конечно, тут очень помогла «хозяйственная» жилка старшего помощника Брашкиса – Берга. Перед уходом из Таллинна Берг обнаружил на причале целый штабель каких-то круглых банок. Штабель никто не охранял, и старпом, решив, что это краска (а какой старпом не мечтает о «дармовой» краске?), приказал матросам погрузить банки на «Даугаву». Украденные банки спрятали под брезентом, а когда вышли в море, то обнаружили, что это вовсе не краска, а дымовые шашки. Злой от досады Берг уж было приказал выбросить все банки за борт, но Брашкис приказал их не выбрасывать – еще как могут пригодиться. И еще как пригодились. Густые волны белого и черного дыма, встававшие над «Даугавой» во время воздушных налетов, недаром создавали у всех наблюдателей с других кораблей впечатление, что транспорт горит и с ним уже покончено.

И с ним действительно чуть не покончили, имей возможность немецкие пилоты более тщательно прицелиться при сбросе бомб. Тем же взрывом, которым сбросило за борт буфетчицу Альму Хорс и матроса Яниса Дышлера, убило и ранило, как потом выяснилось, многих находившихся на палубе. Многие раненые были ранены вторично, а третьего штурмана Берзиня взрывной волной бросило на дверь рубки с такой силой, что выбило эту дверь, а сам Берзинь с выбитыми зубами и переломанными ребрами в бессознательном состоянии был унесен вниз. Осколками бомбы выбило стекла иллюминатора штурманской рубки, где на койке лежал эвакуируемый капитан 2-го ранга. Вторично раненый офицер, фамилию которого никто не знал, также был отправлен в операционную в очень тяжелом состоянии.

Но больше всего бед натворила та бомба, из-за взрыва которой рухнули мачты, была снесена половина мостика и вдребезги разбиты спасательные шлюпки. Никто не знал точно, сколько человек и кого именно взрывом этой бомбы убило и выбросило за борт. Многие бросались за борт сами, особенно когда пробило паропровод, и белое облако со свистом вырывающегося пара смешалось с клубами черно-белого дыма завесы и бурого дыма бушующего под мостиком пожара. Когда же стали уточнять потери, выяснилось то, что Брашкис до конца своих дней считал самым страшным воспоминанием войны.

В числе полутора тысяч эвакуируемых и раненых на «Даугаве» находилось пятнадцать курсантов училища имени Фрунзе. Совсем мальчишки. Они стояли, сгрудившись у шлюпбалок левого борта, что-то оживленно обсуждая, задрав вверх головы, следя за кружащими на небольшой высоте пикировщиками. Врыв бомбы, обрушивший шлюпки левого борта и тяжело накренивший судно, убил и унес за борт четырнадцать из этих мальчишек. Уцелел один. Как он уцелел, не знал никто, даже он сам. Бледный, с трясущимися губами, потрясенный мгновенной гибелью всех своих товарищей, он был близок к безумию. А на палубе чумовым вихрем нарастала паника. Люди вопили, выли, рычали, катались в истерике, лупили друг друга, бились о палубу, бросались за борт, пронзительно визжали женщины, прижимая к себе детей, многие из которых были ранены и истекали кровью.

«Бери винтовку,– приказал Брашкис уцелевшему курсанту. – Некогда сейчас раскисать! Видишь, что творится на палубе? Если паника не прекратится, погибнем все. Спустись в твиндеки к раненым. Объяви им, чтобы никто не двигался с места. Скажи им, что получил приказ стрелять в случае неподчинения, и стреляй в каждого, кто не подчинится!» Подтянувшийся курсант, заметно успокоившись, ринулся выполнять приказ. Лучший способ успокоить людей – это их чем-то занять. Но остальных на палубе занять было уже нечем, кроме как угрозой расстрела на месте...

Наконец наступила спасительная ночь. Спасительная от авиации, но не от мин и подводных лодок, хотя Брашкис надеялся, что малая осадка «Даугавы» позволит ей избежать мин, а что касается подводных лодок, то капитан «Даугавы», в отличие от большинства своих коллег, не верил, что противник развернул в Финском заливе так уж много подводных лодок. Пара финских, пара немецких – не больше. Театр не тот. Мелко, тесно. Но торпеда? Или это галлюцинация, массовая галлюцинация, что так часто случается на море под стрессом даже в период мирного времени. Неся на себе более двухсот пробоин, «Даугава» приближалась к Гогланду, не зная, что испытания предыдущего дня обессмертят имя старого парохода уже хотя бы за то, что он уцелел и спас более тысячи человеческих жизней.

Построенная в 1891 году в Швеции, «Даугава» сначала носила имя «Любовь», а затем была переименована в «Веру» и была приписана к Рижскому порту. Сравнительно большой транспорт водоизмещением 1428 тонн и машиной в 600 лошадиных сил не мог не обратить на себя внимание командования флотом в дни первой мировой войны, и в июле 1915 года «Вера» была мобилизована, начав уныло-тяжкую службу военного транспорта в кишащем минами Финском заливе. Вместе с другими кораблями Балтийского флота «Вере» пришлось пережить все революционные бури и прорыв из Гельсингфорса в Кронштадт сквозь льды Финского залива в 1918 году. В июле 1918 года судно переименовали в «Федерацию», и оно, первым из советских торговых судов, вышло в заграничное плавание в порты Дании и Швеции. Судно вышло в море 11 ноября 1918 года, а в феврале 1919 года «Федерация» пришла в Стокгольм. На судне не успели отдать якорь, как на палубе появился отряд шведской королевской полиции, объявившей, что судно конфискуется, поскольку является незаконно присвоенной советским правительством чужой собственностью. Экипаж был свезен на берег и интернирован, а судно передали Латвийской республике, где оно и было переименовано в «Даугаву».

После аннексии Прибалтики в 1940 году «Даугава» вместе с другими судами торгового флота Латвии была передана в распоряжение НКМФ. С начала войны «Даугава» совершила уже не один рейс под бомбежками и обстрелами, с врывающимся холодным ветерком сквозь разбитые стекла штурманской рубки, освежающим разгоряченные лица вахтенных, стала самым памятным в истории старым пароходом, которому, в отличие от сотен других, суждено было пережить войну и дожить до 1956 года.

«Даугава» продолжала идти через ночь. Пассажиры на палубе успокоились, где-то внизу, в трюмах и на твиндеках стонали, метались и бредили раненые, метались врачи и медсестры с безумными от бессонницы и пережитого глазами, плакали эвакуируемые дети, многие из которых были ранены, обожжены, контужены, ушиблены и обварены. Рыдали и причитали матери, потерявшие своих детей. Погибшие были сложены под брезентом на палубе, а судьба остальных находилась в руках капитана Брашкиса. Эти руки сжимали латунные рукоятки машинного телеграфа, готовые в любую секунду тем или иным маневром уйти от очередной опасности. Сжав зубы, подставив исцарапанное осколками стекла и дерева лицо под прохладный ветер ночного залива, Брашкис упорно продолжал вести свой избитый и искалеченный пароход к Ленинграду.

25 августа 1941, 02:05

Старший лейтенант Матиясевич, старпом подводной лодки «Лембит», и командир лодки, капитан-лейтенант Полещук, настороженно глядели в сине-черную мглу балтийской ночи. Лодка шла в позиционном положении, возвращаясь в Таллинн из своего первого боевого похода. Связи с базой не было уже давно. Какая-то финская, а может, и немецкая станция в Або заглушала все частоты радиосвязи, видимо, очень хорошо известные противнику. Никто на лодке не знал, в чьих руках находится Таллинн, оставлен он или нет. Но идти больше было некуда, поэтому шли в Таллинн. Матиясевич вздохнул, вспомнив, как он стал подводником. Еще год назад он бы сам не поверил, если бы ему кто– нибудь предсказал старпомство на подводной лодке, да еще в военное время.

Всю свою жизнь Матиясевич прослужил на судах торгового флота, прошел путь от матроса до капитана, избороздив при этом, как говорится, все моря и океаны. Профессиональный моряк, он любил свое дело и не мыслил себя ни на каком другом поприще. Ему шел уже тридцать шестой год, когда его неожиданно мобилизовали, присвоили звание старшего лейтенанта и направили на Высшие специальные классы командиров подводных лодок. Ошеломленный моряк, который в своих будущих мемуарах честно напишет, что он совсем не радовался подобной перемене в своей жизни, не мог понять, чем вызвано то, что его, опытного капитана торгового флота, человека гигантского роста, мало подходящего для подводных лодок, и, прямо скажем, не такого уж молодого, вдруг отобрали в качестве кандидата в подводники.

А дело объяснялось довольно просто. Дело в том, что Германия, готовясь, как известно, захватить весь мир, имела к началу войны в боевой готовности 49 подводных лодок. Империалисты США и Англии, вынашивая такие же, как и Германия, планы, имели соответственно в строю 96 и 69 лодок. Советский Союз же, который, как тоже хорошо известно, не вынашивал никаких планов, кроме пятилетних, имел к началу войны в строю 212 подводных лодок шести различных типов и около полусотни – в постройке. Лихие действия немецких подводников в годы первой мировой войны, чуть не поставившие на колени гордый Альбион, взывали к подражанию и вызывали вдохновение.

Именно немецкие подводники, оставшиеся безработными в силу статей Версальского договора, наладили нам еще в двадцатых годах проектирование и конвейерное производство подводных лодок. И дело пошло. Где только ни строились подводные лодки: и на Россельмаше, и на Уралмаше, и в более глухих местах, где ни один шпион в мире не мог бы этого заподозрить. План был грандиозен. Пока сталинские линкоры будут громить надводные флоты буржуев, сотни подводных лодок, выйдя в океан, быстро подорвут хилую, зависящую от ежедневного подвоза, экономику островных и неостровных империй, стремительно приблизив тем самым время мировой пролетарской революции. Естественно, что для такого громадного подводного флота экипажей сразу же не стало хватать, и эта нехватка превратилась в вечную, так никогда и нерешенную проблему.

Подводниками делали кого только могли. Срывали комсостав с торговых судов и с судов вспомогательного флота, расформировывали кавалерийские дивизии, посылая офицеров и сверхсрочников, а часто и рядовых переучиваться на подводников (благо, лошадь к чему бы ни привязывалась, но всегда морским узлом).

Как и следовало ожидать, когда началась война, подводники не имели ни толковых методик, ни опыта, ни комплектных экипажей, но, что было хуже всего, – они не имели противников. Англичане автоматически стали союзниками, американцы вот-вот должны были ими стать, а у немцев на Балтике почти ничего не было, на что не жалко было бы истратить торпеду. В один день, 23 июня, погибло семь подводных лодок. В течение следующего месяца погибло еще восемь лодок, а пять – получили тяжелые повреждения.

Лишь 28 июня подводная лодка «С-10» под командованием капитана 3-го ранга Бакунина сумела добраться до Данцигской бухты, где, по данным штаба КБФ, и яблоку негде было упасть от огромного количества немецких транспортов, возящих руду из Швеции и солдат на Восточный фронт. Любая добравшаяся туда лодка, как полагал штаб, могла чувствовать себя акулой, попавшей в пруд с зеркальными карпами, тем более, что основные силы немецкого флота находились далеко в Северном море и Атлантике, еще не выйдя из шока, вызванного гибелью «Бисмарка». Однако лодка не успела обнаружить ни одной цели, как была в буквальном смысле слова разорвана на куски немецкими катерами ПЛО, чья гидроакустика, как бы плоха она ни была, если верить немецким источникам, все-таки как-то сработала. А на наших кораблях ее вообще не было. На всех предвоенных учениях подводники привыкли, что их «ловят» по кончику перископа. «С-10» успела передать в эфир: «Терплю бедствие, нуждаюсь в немедленной помощи». Видимо, лодка всплыла под градом глубинных бомб, уже тяжело поврежденная, и была добита. Спасённых с нее не было.

В тот же день подорвалась на мине от югу от Ханко подводная лодка «М-99», которой командовал старший лейтенант Попов. С нее также никто не спасся.

Опять-таки 28 июня подводная лодка «Л-3» под командованием капитана 3-го ранга Грищенко была отогнана с позиции в районе Мемеля катерами противника. По возвращении на базу у лодки неожиданно отказали горизонтальные рули, и она стремительно стала проваливаться на глубину, которая составляла в этом месте 220 метров. Лодку удалось удержать на глубине метра. Рули не действовали, пришлось всплывать. К счастью, в море было пустынно. Выяснили, что от близких разрывов глубинных бомб лопнул стяжной болт шарнира привода кормовых горизонтальных рулей. Необходим был срочный ремонт, но капитан 3-го ранга Грищенко решил более не искушать судьбу... Но не искушать ее было невозможно, так как единственным выходом было где-то отлежаться на мелководье до наступления темноты, а это означало, что надо идти в надводном положении к берегу, занятом противником. Но выбора не было. Так и поступили. Все знают, какая «темнота» бывает на Балтике в конце июня – светло, как днём. И все же всплыли, три часа ремонтировали рули на виду у всего берега и 29-го пошли на базу.

В этот день подводная лодка «М-72» пыталась выйти на просторы Балтики, но подорвалась на мине, чудом не погибла, вторым чудом сумела вернуться в Кронштадт, где была поставлена на капремонт с поднятием на стенку.

В тот же день, возвращаясь из похода, подводная лодка «С-6» под командованием капитан-лейтенанта Кульбакина вошла в бухту Кихельлонна для встречи с катерами сопровождения. Ожидая катеров, встали на якорь. Капитан-лейтенант Кульбакин командовал лодкой всего три месяца после окончания классов. То, что лодка вернулась целой из боевого, хотя и безрезультатного, похода, настолько взбодрило его, что он, совершенно не зная обстановки, и, основываясь только на прекрасной погоде, разрешил команде купаться. Глубина в этом месте составляла всего десять метров. Неожиданно из-под солнца выскочил самолет противника, атаковав лодку и купальщиков. Лодка стала спешно сниматься с якоря, чтобы отойти на глубокое место и погрузиться. Самолет сбросил бомбу, разорвавшуюся в массе купавшихся, и сделал два захода на лодку, поливая ее очередями из крупнокалиберных пулеметов. Лодка получила повреждения, три человека были убиты, шесть – ранены, а сам Кульбакин, получив семнадцать пулевых и осколочный ранений, сдал командование лодкой капитан-лейтенанту Кулыгину и навсегда закончил свою военно-морскую карьеру.

1 июля подводная лодка «М-81» под командованием капитан-лейтенанта Зубкова, следуя при прорыве из Моонзунда в надводном положении в кильватере крейсера «Киров», подорвалась на мине буквально в кильватерной струе крейсера. Лодка переломилась пополам и мгновенно затонула на глубине 20 метров. Стоявшего на рубке капитан-лейтенанта Зубкова взрывом сбросило за борт. Когда его вытащили из воды, он был мёртв. Весь экипаж лодки погиб, кроме электрика Преображенского, которому удалось открыть люк и всплыть с глубины 20 метров.

Все эти и подобные случаи, хорошо известные на курсах командиров подводных лодок, где учился старший лейтенант Матиясевич, совсем не создавали радостного настроения у слушателей.[6]6
  Всего в 1941 году на Балтике было потеряно 28 советских подводных лодок. По сообщениям военного времени, попавшим и в послевоенные источники, за первые полгода войны советскими лодками потоплено на Балтике 73 транспорта противника общим водоизмещением 50385 тонн и одна подводная лодка (И-144). Однако, анализ послевоенных документов показал, что за этот период наши лодки утопили 3 парохода (4849 тонн) и подводную лодку.


[Закрыть] У самого Матиясевича нервное состояние и напряжение, вызванное столь резким поворотом в его судьбе, вылилось в то, что впервые за 36 лет у него, человека отменного здоровья с железными нервами полярного капитана, на лице вскочил огромный фурункул, а поднявшаяся температура бросала будущего подводника то в жар, то в озноб. Заклеив фурункул пластырем и сложив свои нехитрые пожитки в немецкий чемодан (память о довоенных загранплаваниях), Матиясевич шел по затемненному Кронштадту, когда после окончания курсов получил назначение старпомом на подводную лодку «Лембит», ремонтирующуюся в одном из кронштадтских доков. Пластырь на лице, заграничный чемодан и новенькая, еще плохо сидящая на его долговязой фигуре, офицерская шинель – все это привело к тому, что он был схвачен патрулем и до утра просидел в комендатуре на предмет выяснения личности. К счастью, к утру личность его была установлена, и Матиясевич, с трудом отыскав «Лембит» около одного из плавдоков, представился командиру лодки, капитан-лейтенанту Полещуку.

На недавно выведенной из дока лодке заканчивался ремонт. Матиясевич, который всего полгода назад и в страшном сне не мог представить себя подводником, получил назначение на лодку, построенную не где-нибудь, а в Англии на заводе фирмы «Виккерс-Армстронг». История всего этого дела уходила корнями в смутное время 1918 года, когда англичане захватили и передали Эстонии два советских эсминца «Автроил» и «Спартак». Переименовав эсминцы соответственно в «Ленук» и «Вамбола», эстонцы эксплуатировали их без малого 14 лет, а затем, в 1933 году, продали оба устаревших эсминца Перу, а на вырученные деньги, к которым приплюсовали деньги, полученные от специальной лотереи, заказали в Англии две современные подводные лодки. Обе лодки (одна из которых была названа «Лембит» в честь средневекового вождя мятежных эстов, а вторая – «Калев» в честь героя народного эпоса) были переданы Эстонии в 1937 году и три года плавали под эстонским флагом. После аннексии Эстонии в 1940 году обе лодки, сохранив названия, были включены в состав КБФ.

«Лембит» очень отличалась от лодок советской постройки. Имея меньшую автономность и глубину погружения (90 метров), по сравнению с советскими лодками, «Лембит» в целом была гораздо совершеннее современных ей советских прототипов. Лодка имела большее количество гидравлических устройств для управления различными механизмами, была оборудована ледовым поясом для плавания во льдах в надводном положении, а ее форштевень был выполнен из литой стальной конструкции. Вооружение лодки составляли четыре носовых торпедных аппарата с четырьмя запасными торпедами в первом отсеке, В булях по бортам имелись минные шахты на 20 мин, причем постановка мин могла вестись как из надводного, так и из подводного положения. На подъемной платформе в специальной герметической шахте была установлена 40-миллиметровая автоматическая зенитная пушка системы «Бофорс», для приготовления которой к стрельбе требовалось при всплытии не более полутора минут. Кроме пушки, имелся также один пулемет системы «Льюис».

Лодка была разделена на пять водонепроницаемых отсеков, причем в первом и пятом отсеках имелись люки, снабженные тубусами для аварийного выхода из лодки людей. Многие системы «Лембита» были настолько сложны для наспех обученного советского личного состава, что, скрепя сердцем, на лодке пришлось оставить эстонцев-старшин по всем специальностям. Всем им присвоили мичманские звания и в феврале 1941 года привели к присяге.

Начало войны застало «Лембит» в Либаве, откуда ей чудом удалось вырваться и прибыть 4 июля в Кронштадт, где она и была поставлена на ремонт. К моменту прибытия Матиясевича лодка уже приняла в Минной гавани торпеды и провела пристрелку торпедных аппаратов, после чего была отбуксирована в Купеческую гавань. 2 августа «Лембит» покинула Кронштадт и перебазировалась в Таллинн, где приняла на борт мины и запас продовольствия для предстоящего первого боевого похода. Лодке предстояло выйти в южную Балтику на линию морских коммуникаций противника, поставить мины во вражеских водах, а затем, по возможности, топить суда противника торпедами.

12 августа «Лембит» вышла в море. Ей предстояло пройти в подводном положении почти все Балтийское море. Когда лодка выходила из Таллинна, было тепло и тихо. Ничто не напоминало о войне, пока в тралах, выводящих лодку «ижорцев», не взорвалась мина, затем – вторая.

Медленным был путь за тральщиками к устью Финского залива, где «Лембит» распрощалась с эскортом и пошла далее самостоятельно. Погрузившись на глубину 20 метров, лодка продолжила путь к нужной позиции. Двое суток лодка шла на юг, никого не встречая. Погода была хорошая, волнение моря не превышало 3-х баллов. Однако на третьи сутки похода Балтика неожиданно разбушевалась. При всплытии для подзарядки батарей на лодку обрушился шестибалльный шторм. Лодку бросало с борта на борт, волны перекатывались через неё, зачастую накрывая мостик, где находился Полещук, Матиясевич и сигнальщик – старшина 2-ой статьи Корнеенко. Потоками лил дождь. Вдали, на занятом противником берегу, внезапно вспыхивали прожекторы, ощупывая море и воздух, и так же неожиданно исчезали. Водяные брызги секли глаза стоящих на мостике, а внизу, в отсеках, болтанка выворачивала людей наизнанку, особенно у дизелей. Запах подгорелого масла во влажном горячем воздухе внутренних помещений лодки смешался с запахом блевотины.

Вдруг лодку ударило волной так, что она совершенно повалилась на борт, едва не выбросив в бушующее море стоявших на мостике людей. Лодка еще не успела выровняться, как последовал доклад, что вертикальный руль не перекладывается. Лодку стало быстро разворачивать в сторону от курса. Пришлось уменьшить, а затем и вовсе застопорить ход. Бортовая качка клала «Лембит» с борта на борт. Казалось, что лодка вот-вот опрокинется. Волны с ревом накатывались на мостик и через рубочный люк каскадом врывались в центральный пост. Неуправляемую лодку несло к вражескому берегу.

Полещук спустился внутрь лодки и вместе со старшим инженер-механиком капитан-лейтенантом Моисеевым пытался обнаружить и устранить повреждение. Причина, в принципе, стала ясна быстро. Стрелка манометра в главной гидравлической магистрали виновато дрожала около нуля. Быстро понижался уровень масла в цистерне, питавшей гидравлическую систему. Оказалось, что ударами волн повреждена магистраль привода носовых горизонтальных рулей, проходящая в надстройке вне прочного корпуса. Магистраль отключили, наполнили маслом расходную цистерну, что на такой «болтанке» напоминало Матиясевичу акробатический трюк с жонглированием воронкой, ведром и лейкой. Все облегченно вздохнули, когда давление в магистрали поднялось до нормального, и руль снова стал действовать.

Но шторм не утихал. Все ближе подступал вражеский берег со слепящими клинками прожекторов. Выведенные из строя носовые горизонтальные рули теперь болтались вверх-вниз, удары их сотрясали носовую часть лодки. Хотя не была еще окончена подзарядка батарей, Полещук приказал погружаться. Оставаться долее в надводном положении означало подвергаться риску возникновения новых аварий, что в условиях шторма могло привести к последствиям, о которых не хотелось и думать.

Однако не успели погрузиться, как столкнулись с новой проблемой. Оказалось, что заклепки, крепящие фланцы носовых рулей к прочному корпусу, так расшатались, что вода через них мощными струями поступала в лодку. По мере погружения мощность водяных струй увеличивалась. Экипаж первого отсека во главе со своим командиром лейтенантом Столовым отчаянно боролся с водой. Моряки чеканили и конопатили дыры, подводили под них резиновые маты, но вскоре стало ясно, что все эти меры бесполезны, если носовые рули не будут застопорены. Пришлось снова всплыть и закрепить рули в поднятом положении. Привязавшись концами, командир группы торпедистов, мичман Аартее, и двое матросов спустились на ходящую ходуном палубу «Лембита», пробрались на нос лодки и, работая на ощупь, в темноте, закрепили рули стальным тросом. Волна то вздымала их выше рубки, то погружала в пучину, накрывая свирепыми водоворотами разъяренной пены. Но работа была выполнена, и лодка снова погрузилась.

Болтанка прекратилась, наступила тишина. Измученные матросы прибрались в отсеках и пообедали. Обогнув с запада остров Борнхольм, лодка вышла в указанную ей позицию. Все чаще и чаще слышался шум винтов проходящих над «Лембитом» кораблей. Выставив мины, решили возвращаться на базу. С бездействующими носовыми горизонтальными рулями заниматься торпедными атаками было равносильно самоубийству...

Полещук и Матиясевич продолжали напряженно вглядываться в ночную мглу. Лодка всплыла в точке установленного рандеву с кораблями эскорта, но никто не ждал её, чтобы провести в гавань через минные поля. Связи по-прежнему не было. Гидравлика с шипением выдвинула на палубу 40-миллиметровую пушку на случай непредвиденных встреч. В этот момент на мостик из центрального поста поднялся комиссар «Лембита» Собколов. Удалось установить связь. Таллинн еще наш! Сейчас подойдут катера, чтобы провести «Лембит» в гавань. Матиясевич облегченно вздохнул. Старые подводники всегда говорили: самое страшное – первый боевой поход.