Текст книги "Таллиннский переход"

Автор книги: Игорь Бунич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 26 страниц)

25 августа 1941, 07:40

Сознание медленно возвращалось к матросу Григорьеву. Первое, что он увидел, открыв глаза, были знакомые плакаты корабельного клуба, превращенного в лазарет. «Бей врага смертным боем – будешь героем», – подсознательно прочел он на одном из плакатов, где богатырского сложения матрос лупил прикладом трехлинейки целую свору гитлеровцев, тщетно пытавшихся прикрыться от ударов гиганта автоматами Шмайсера. Григорьев снова закрыл глаза. Он понял, что лежит на столе, но не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Вокруг него на сдвинутых столах кроваво-белыми коконами стонали, хрипели и задыхались раненые.

Ближе всех, на придвинутом вплотную соседнем столе, лежал машинист Федоров. Из-под окровавленных повязок сочилась кровь. Кровь текла и изо рта. Моряк был в беспамятстве, хрипел и повторял в бреду одно лишь слово: «Дочка!..»

Григорьев снова впал в забытье, а очнулся от звука голоса: он узнал голос старпома, капитана 3-го ранга Дёгтева, который шел по узкому проходу между столами, сопровождаемый майором Румянцевым и хирургом, капитаном Нуборяном. «Катер подойдет к правому борту через пять минут, – проговорил Дёгтев медикам. – Клуб очистить. Всех на берег – в госпиталь».

«Но ведь есть указание начальника медслужбы КБФ, – пытался возразить Румянцев, – по возможности, оставлять тяжелораненых в корабельных стационарах, чтобы не перегружать береговые госпитали».

«Катер будет через пять минут,– повторил капитан 3-го ранга Дёгтев, – поторопитесь. Корабль останавливаться не будет».

«Товарищ старпом, – услышал Григорьев голос хирурга Нуборяна,– эти раненые – послеоперационные. Они нетранспортабельны, тем более их ждут минимум четыре перегрузки. Мы не довезем их живыми до госпиталя». Ответа старпома Григорьев не слышал, поскольку снова потерял сознание.

Очнулся он от боли, когда его перекладывали на носилки. Он посмотрел на хмурые лица санитаров, привязывающих его к носилкам и застегивающих клапан на ногах. «Прощай, браток», – со вздохом сказал один из них, глядя куда-то в сторону. У Григорьева сжалось сердце. Он понял, что даже если уцелеет, никогда уже не вернется на корабль. Не возвращались матросы из береговых госпиталей на корабли! Всех пожирал затем кровожадный молох огромного сухопутного фронта, где потери менее десяти тысяч человек даже и не учитывались, как бесконечно малые величины.

Григорьев несколько раз терял сознание, пока его несли по крутым корабельным трапам на верхнюю палубу, порой поднимая носилки почти вертикально вверх, нещадно задевая его израненное осколками тело о какие-то выступы, острые, как штыки. На верхней палубе он снова пришел в себя, увидев катер, прыгавший около трапа. Три матроса, с трудом удерживая равновесие на болтающейся, как мыльница, палубе катера, принимали носилки, которые буквально скидывали им на руки матросы крейсера. «Киров» маневрировал в режиме средних ходов, ведя огонь по-башенно с интервалами в несколько секунд. Корабль скрежетал и вибрировал. Пороховой дым, смешиваясь с черным дымом сгоревшего мазута, стелился по палубе. Носилки Григорьева снова ударились обо что-то острое, пронзившее, казалось, насквозь его тело в нескольких местах, и матрос, в который уже раз, ушел в спасительное беспамятство.

25 августа 1941, 07:45

Увидев на горизонте очередную «пятерку» «юнкерсов», старший лейтенант Ефимов уже и не надеялся, что они пройдут стороной. И не ошибся. Демонстрируя прекрасную выучку, «юнкерсы» четко выполненным боевым разворотом легли на курс атаки и ринулись на маленький отряд. Снова слились воедино пронзительный вой пикирующих самолетов, грохот пушек и зенитных пулеметов, оглушающий гром близких разрывов авиабомб. Столбы воды, поднятые бомбами, накрывали «Патрон» с головой. С соседнего «Вистуриса» несколько раз казалось, что «Патрон» уже скрылся под волнами. Даже клотика мачты тральщика не было видно. Каскады воды, заливавшие тральщик, не давали возможности четко совершать маневры уклонения от падающих бомб. Падают тонны воды, гремят об обшивку осколки.

И вдруг ослепительная вспышка в небе... «Сбили!» – не своим голосом возбужденно орет раненый командир отделения сигнальщиков Большаков. Зрелище эффектное, когда огромная машина от удачного попадания распадается до винтика, причем в одно мгновение! В азарте Ефимов кричит с мостика командиру зенитного расчета старшине 1-ой статьи Шохину: «Так их, Николай! Бей, мать их, в гробовую доску!» Шохин, конечно, ничего не слышит. Зенитки ведут непрерывный огонь, направляя огненные трассы навстречу падающим на тральщик самолетам.

Снова взрыв... От пулемета ДШК отбрасывается на надстройку и медленно оседает на палубу пулеметчик Мелихов. Из распоротого живота на палубу вываливаются страшные дымящиеся внутренности. Но даже для того, чтобы ужаснуться страшной картиной, нет времени. Ранен осколком и пытается ползти по палубе, харкая кровью, помощник командира, лейтенант Спорышев.

Еще один грохочущий всплеск поднимается рядом с бортом. «Патрон» выпрыгивает из воды и валится на борт. Со стоном падает и начинает корчиться на настиле мостика лейтенант Ванюхин...

Тишина наступает внезапно. Четверка «юнкерсов», построившись уступом, уходит на север. Ефимов осматривает отряд: все целы. На палубу своего тральщика старается не смотреть. «Так вообще весь экипаж перебьют, пока дойдёшь».

На мостик поднимается фельдшер: «Товарищ командир, вы ранены?»

«Осмотри комиссара,– отвечает Ефимов, показывая на лежащего ничком Ванюхина, и командует в машину. – Вперёд полный, по возможности!» «Дайте сигнал «Вистурису» подтянуться. Охотнику держаться справа от меня. Ничего, ребята, скоро придем». Никто не ответил. Все знали, что еще впереди восемнадцать часов хода.

25 августа 1941, 07:55

Фельдшер Амелин видел, как три пикировщика устремились на их маленький «ижорец». Командир тральщика лейтенант Игин и политрук Чертов, приложив руки к глазам, пытались не упустить момента, когда бомбы отделятся от самолетов. «Юнкерсы» появились неожиданно, всего их было девять. Разделившись на «тройки», самолеты атаковали тральщики и «Трувор», а «Рулевого», казалось, вообще не заметили. Все бомбы бухнули почти одновременно, и все мимо. Никто почти не стрелял. На «сорок втором» и «сорок третьем» были пулеметы, но открыть огонь не успели, «Рулевой» вооружения не имел, а «Трувор» имел 75-миллиметровое орудие, которое по самолетам не стреляло – только по кораблям. Массивный ледокол даже не успел совершить маневра, как столбы воды от сброшенных бомб выросли далеко слева за его кормой. «Трувор» подпрыгнул, как мыльница в тазу, продолжая идти вперед, подминая воду под свой тупой форштевень.

Рациональный ум фельдшера Амелина никак не мог взять в толк, как немцам не лень гонять самолеты и тратить бомбы на такие ничтожные цели. Неужели дела их идут настолько хорошо, что у авиации непосредственной поддержки уже нет никаких других задач, кроме как выискивать в море катерные тральщики?

25 августа 1941, 08:00

Анна Щетинина – единственная тогда в Советском Союзе, да, пожалуй, и в мире, женщина-капитан дальнего плавания, стоя на полуразрушенном мостике своего парохода «Сауле», прильнув к биноклю, следила, как высоко в небе, построившись журавлиным клином, шли «юнкерсы», направляясь явно к Таллиннскому рейду. Сегодня они что-то запаздывали, обычно давая знать о себе еще в предрассветных сумерках. Видимо, накануне был парковый день.

Щетинина, несмотря на молодость (ей едва минуло 30 лет), была уже одним из наиболее опытных капитанов в системе Народного Комиссариата Морского флота. Долгое время она работала на Камчатке, где кошмарные погодные условия с непредсказуемыми штормами, тайфунами и туманами, постоянно меняющимися ветрами и течениями веками выковывали наиболее опытных и отважных моряков. Ходила она и океанами, перегоняя на Дальний Восток купленную у немцев «Кооперацию», а перед самой войной получила задание перегнать Северным морским путем несколько судов с Балтики на Тихий океан. Война помешала этому плану, и Щетинина, оставленная на Балтике, получила в командование старый эстонский пароход «Сауле», чувствуя себя весьма непривычно в узких, набитых мелями и банками, мышеловках Финского и Ботнического заливов после бескрайних тихоокеанских просторов Дальнего Востока.

Без всякого сопровождения старый, маленький «Сауле» возил грузы и войска в Выборг, на Готланд, на Лавенсаари, в Ораниенбаум и Кронштадт. Маяки не работали, все вехи и ограждения были сняты, моряки благословляли ночную тьму, туман, дождь и мглу, проклиная ясную погоду, всегда готовую взорваться воем пикирующих бомбардировщиков и веером торпед с подводных лодок.

Пароходу «Сауле», благодаря опытности и осторожности Щетининой, везло: весь июль война никак не давала о себе знать во время плаваний старого судна.

В начале августа «Сауле» вышел из Ленинграда на Лавенсаари с грузом торпед, различного оборудования и продовольствия для базирующейся на острове бригады торпедных катеров. Впереди шел пароход «Сигулда» под командованием капитана Беклемишева. Небольшой конвой вели катерные тральщики и два катера охотника. Ночь прошла без происшествий, но с первыми лучами рассвета в тралах начали рваться мины. С мостика «Сауле» Щетинина ясно видела неожиданно и страшно встававшие впереди стены воды, сопровождавшиеся глухим рокотом взрывов и тяжелыми ударами в подводную часть судна. «Сауле» двигался самым малым ходом, держа курс на широкую корму «Сигулды».

Около семи часов утра над конвоем в ясном голубом небе среди редких кучевых облаков появился самолёт-разведчик противника. Как бы купаясь в нежной голубизне августовского неба, немецкий самолёт, поблескивая стеклами кабины, лениво совершил круг над конвоем и исчез где-то в юго-западном направлении. По конвою флажными сигналами была дана команда усилить наблюдение за воздухом и приготовиться к отражению воздушного нападения.

Но как ни вглядывались Щетинина и ее сигнальщики в бездонную голубизну неба, черточки приближающихся пикировщиков они увидели только тогда, когда с сопровождающих катеров-охотников раздался резкий грохот очередей зенитных пулеметов. Черточки росли с неимоверной быстротой. Пикировщики шли парой, видимо, управляемые стажерами, поскольку пошли в атаку в пологом пикировании, включив для пущего страха сирены. Следя за самолетами, Щетинина давала команды на руль, но маневрировать в узкой протраленной полосе было почти невозможно. Она видела, как по палубе парохода бегали краснофлотцы военной команды, ведя огонь из винтовок по приближающимся пикировщикам. Наконец, две черные капли отделились от плоскостей «юнкерсов». Самолеты с воем пролетели над пароходами и взмыли вверх. О кормовые надстройки и палубный настил «Сауле» лязгнула крупнокалиберная очередь хвостового стрелка, и в этот же момент все четыре бомбы рванули между судами в стороне от курса. Наступила та характерная гнетущая тишина, что бывает только после воздушных налетов – тугая, страшная и какая-то звенящая. А затем нахлынул впервые за войну страх, страх собственной беспомощности перед господством противника в воздухе, страх, сопровождавший Щетинину впоследствии через всю войну даже в тех районах, где немецкой авиации не было и в помине.

Сдав груз, пароходы под покровом ночи без сопровождения вернулись в Ленинград. Между тем уже был сдан Выборг, а критическое положение Таллинна требовало принятия срочных мер по эвакуации главной базы КБФ. И хотя об эвакуации никто не смел еще даже заикаться, было ясно, что она последует со дня на день, и надо к ней готовиться. К Таллинну начали стягивать пароходы и транспорта.

18 августа «Сауле» и «Сигулда», снова идя малым ходом за тральщиками, под прикрытием катеров-охотников вышли в Таллинн, Погода опять, как назло, стояла прекрасная. Щетинина нервничала, наорала на своего старпома Брызгана, задергала штурмана, бесконечно перепроверяя прокладываемый курс, все время тревожно посматривая на небо. Предчувствия ее не обманули.

Конвой подходил еще только к южной оконечности Гогланда, когда из-под солнца выскочили немецкие пикировщики, видимо, пилотируемые на этот раз опытными пилотами, судя по тому, как четко самолеты перестроились в боевой порядок и как круто стали ложиться на крыло, заходя в атаку. На этот раз их было шестнадцать. Щетинина не могла объяснить себе, отчего два маленьких старых суденышка, к тому же идущие порожняком, служат мишенью в столь яростных атаках почти целого полка пикирующих бомбардировщиков! Методически, последовательно, один за другим, «юнкерсы» валились на крыло и пикировали на конвой. Вой пикировщиков и свист падающих бомб заглушали гулкие удары по подводной части суда, лязг осколков по надстройкам, шум падающей на палубу грязной воды от близких разрывов. Неожиданно с мостика «Сауле» увидели, как на корме «Сигулды» встал столб огня и черного дыма, и она, оседая кормой в воду, повернула к берегу, чтобы выброситься на мель...

Налет кончился, и одинокий «Сауле» пришел на рейд Таллинна, надеясь на передышку. Щетинина приказала отдать якорь, потравив канаты с расчетом немедленной съемки при первой же угрозе налета. Время приближалось к полудню. С камбуза доложили, что обед готов, и команда получила разрешение обедать. Сбросив свой китель на крыло мостика и оставив за себя старшего помощника, Щетинина также спустилась вниз пообедать. Но не успела она сесть за стол, как услышала пронзительный вой сирен и грохот зенитных орудий. Щетинина выскочила из-за стола, но в этот момент раздался грохот взрыва, звон разбитого стекла и треск ломающегося дерева. Ее сбило с ног и отбросило к переборке левого борта. Фарфоровая супница, так некстати слетев с обеденного стола, разорвалась подобно бомбе, обдав лежащих на полу людей наваристыми флотскими щами.

Вскочив на ноги, полуоглушенная Щетинина выскочила на палубу, инстинктивно взглянув в небо. Высоко, выше облаков, шли отбомбившиеся немецкие самолеты. Из пробитых осколками паровых труб корабля с шумом вырывался пар, вода хлестала из поврежденных труб пожарной магистрали, скапливаясь на палубе. Щетинина не могла какое-то мгновение понять, почему вода имеет какой-то зловещий красноватый оттенок. И вдруг поняла: это кровь! Чья?

Пулей взлетела по трапу на мостик. Секундное облегчение – вся вахта на месте, но правое крыло мостика как будто срезано бритвой. Так же стремительно Щетинина бросилась обратно на палубу. Там собирают раненых. С ужасом и жалостью Щетинина обводит безумными глазами шестерых тяжелораненых своей команды. Пожилой повар Кузьмин зажимает руками живот. Из-под пальцев, стекая по ногам, льется кровь. Он что-то силится говорить, вроде бы извиняется за загубленный обед. Щетинина машет рукой: какой там обед! Мальчишка – дневальный, зовут его Петя, а фамилию Щетинина никак не может вспомнить, зажал руками шею над ухом. Руки отнимают, мальчик кричит: за ухом на шее рваная рана, в которой видны страшные и странно толстые артерии. Щетинина закрывает глаза. Она многое видела в своей жизни, но такого не видела и не предполагала, что увидит.

Подошедший в этот момент старпом Брызгин доложил, что в машине осколками, пробившими обшивку борта, убиты вахтенные – машинист Киршнерс и кочегар Герасимов. Как ни странно, но это сообщение приводит находящуюся на грани истерики Щетинину в себя. Она приказывает боцману Ашихину спустить шлюпку и отправить на берег раненых, напоминает старпому, что надо оформить убитых и раненых актом, и поднимается на мостик, где отдает распоряжение осмотреть судно и доложить о повреждениях.

Беглый осмотр показал, что на «Сауле» снесено правое крыло мостика, разбит главный компас, выведена из строя рулевая машина, расположенная на мостике, палубой ниже разрушены передняя и правая переборки надстройки, повреждены трубопроводы, в машине – некоторые вспомогательные механизмы, пробит тёплый ящик. Из команды: двое убиты, шестеро ранены, один сильно контужен.

Пока Щетинина разбиралась и оценивала ущерб, нанесенный ее судну разорвавшейся у борта авиабомбой, к борту «Сауле» приблизился не замеченный в суматохе с вахты военный катер, и усиленный мегафоном голос заставил Щетинину вздрогнуть: «На «Сауле»! Что случилось с вашим капитаном? Тело нашли?» Щетинина оцепенела, затем взяв у вахтенного рупор, спокойно ответила: «Я – капитан Щетинина! Что вы хотите узнать?» На катере наступило молчание, он подошел вплотную к борту и оттуда подали на палубу упавший за борт ее мокрый китель, который Щетинина бросила перед налетом на крыло мостика, спускаясь в кают-компанию. «Мы думали, что вы утонули!» – крикнул с катера командовавший им лейтенант, помахав на прощание рукой.

«Сауле» был отбуксирован в бухту Сууркюляй и посажен на мель. Щетининой приказали, по возможности, отремонтировать судно своими силами и привести его в состояние, обеспечивающее переход в Кронштадт. В противном случае его придется взорвать. На вопрос, сколько имеется времени на производство ремонта, офицер из штаба флота только пожал плечами: «Вам сообщат, когда нужно будет выходить...»

Уже шестые сутки на «Сауле» шли ремонтные работы, которыми руководил семидесятилетний старший механик Ян Эйве. Он и пароход были ровесниками. Он пытался сделать все, что мог, отдавая команды и ругаясь на языке, представляющем собой невероятную смесь русских, латышских и английских слов. Главное было привести в порядок машину и хоть как-то обеспечить герметичность престарелого парохода, над которым несколько раз в день проплывали эскадрильи вражеских бомбардировщиков, высокомерно не обращая внимания на сидящую на мели развалину, направляясь к главной своей цели: скоплению военных кораблей на таллиннском рейде.

Проводив самолеты взглядом, Щетинина со вздохом опустила бинокль. Не так ей представлялась война по песням и бесконечным политинформациям.

25 августа 1941, 08:15

Лейтенант Александровский видел их совершенно отчетливо. Девять «юнкерсов», идя по огромной дуге, перестраиваясь по тройкам, шли на крейсер, прорываясь сквозь огонь зенитных средств берега. Стоя на маленьком вращающемся сидении и высунув голову из возвышающегося над правым бортом «Кирова» броневого колпака управления зенитным огнем, Александровский хриплым голосом выкрикивал целеуказания. Крейсер шел, увеличивая ход, навстречу атакующим пикировщикам.

Верный буксир «С-105» старался не отставать, однако дымил так, что почти наполовину уменьшал видимость. Ощетинившись орудиями, мористее крейсера шли лидер «Ленинград» и эсминец «Свирепый» – дробным громом, ударившим по ушам, загрохотала их артиллерия, и почти в тот же момент ударили зенитки «Кирова». Перед самолетами выросла стена черных взрывов, щупальца красно-зеленых пулеметных трасс рванулись навстречу вражеским машинам. Но ничто не могла остановить их. Еще мгновение, и огромные столбы воды встали с обоих бортов «Кирова». Корабль подбросило и повалило на борт. Александровскому показалось, что корабль идет в каком-то туннеле между двумя сплошными стенами воды, и что когда эти водяные стены обрушатся, от крейсера останутся одни обломки. Бомбы были сброшены очень точно: все они взорвались в 10-12 метрах от бортов «Кирова». Осколки ударили по палубе, кося расчеты зенитных орудий. По палубе побежали санитары с носилками. Гулкие гидравлические удары мяли и корежили подводную часть крейсера. Визжала, стонала и кричала насилуемая сталь. Как горная лавина, обрушились, наконец, водяные стены на корабль, и казалось уже, что все кончено. Палуба и зенитные установки скрылись под водой. Все создавало иллюзию того, что «Киров» тонет. Но вода схлынула, водопадами уходя за борт, крейсер накренился от положенного на борт руля. Буксир уткнулся ему в корму, разворачивая огромный корабль фактически на месте.

В неожиданно наступившей тишине отчетливо слышалось сопение буксира за бортом. «Киров» медленно и величественно развернулся. Девять стволов 180-миллиметровых орудий плавно пошли по левому борту, задираясь кверху. Залп главного калибра жаром и волной ударил по палубе. Лейтенант Александровский спрыгнул с сидения и сел, прислонив гудящую голову к броне...

25 августа 1941, 08:30

Старший лейтенант Дармограй настороженным взглядом следил, как на импровизированный аэродром– пятачок на мысе Пальясаар за Минной гаванью одна за другой садятся «Чайки». Они вылетели полчаса назад в попытке перехватить идущие на «Киров» бомбардировщики, но навести их на цель никто не смог, и возглавлявший звено полковник Романенко бросил свои истребители на атакующую немецкую пехоту в районе аэродрома Лаксберг. Дармограй видел с земли, как неуклюжие бипланы, пытаясь взять на себя роль штурмовиков, пикировали на немецкие позиции, делая заход за заходом.

Подняв тучи пыли, «шестерка» бипланов приземлилась на пятачке и, кашляя моторами, зарулила в наспех вырытые капониры. Полковник Романенко выскочил из кабины и в каком-то диком восторге пустился в пляс вприсядку. Летчики с других машин присоединились к своему командиру, что-то вопя и дико жестикулируя.

Выяснилось, что летчикам удалось поймать врасплох немецкую мотопехоту, атаковавшую наши позиции в районе аэродрома Лаксберг. Немцы настолько отвыкли от того, что кто-то может нанести по ним удар с воздуха, что оказались перед таким ударом совершенно беспомощными, показав полное неумение сосредотачиваться и укрываться на местности. Полное господство в воздухе собственной авиации слишком избаловало их... Летчики с упоением рассказывали, как они, снизившись до предела так, что можно было видеть искаженные ужасом лица немецких солдат, поливали их из пулеметов, с наслаждением глядя на разбегающиеся и падающие серые фигурки – картина почти фантастическая для лета 1941-го...

Страшный грохот, донесшийся со стороны нефтегавани, заставил всех вздрогнуть и замолчать. Дармограй увидел, как в вихре огня и черного дыма взлетели на воздух огромные цистерны с горючим. Черный дым поднимаясь грибком над гаванью быстро заволок все небо. Казалось, наступила ночь. И никто не мог толком сказать, то ли это было попадание снаряда, то ли прозевали воздушный налет, а может быть, – и диверсию...