Текст книги "Таллиннский переход"

Автор книги: Игорь Бунич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 26 страниц)

17 сентября Красная Армия под пропагандистский вой об освобождении братских народов Западной Украины и Западной Белоруссии вторглась в Польшу, начав наступление навстречу уже подходившим к Варшаве немецким войскам. (Много пишут о встрече на Эльбе в апреле 1945 года, но совсем не пишут о встрече на Висле в сентябре 1939 года, когда русские и немецкие войска, который уже раз в истории, разодрали Польшу пополам).

18 сентября на кораблях бригады была объявлена боевая тревога. На мачте «Минска» взвился флаг заместителя наркома, флагмана 2-го ранга Исакова. Полоща по ветру флаг заместителя наркома, «Минск» повел бригаду на поиск и уничтожение польских подводных лодок. За флагманом шел его однотипный собрат – лидер «Ленинград» – под флагом командира ОЛС, капитана 1-го ранга Птохова. Далее шли эсминцы «Гордый», «Гневный», «Стремительный» и «Сметливый». По Кронштадтскому створу корабли шли плотным кильватерным строем. Идущим сзади приходилось то и дело стопорить машины, чтобы не наскочить на идущего впереди. Оставив слева финский остров Лавенсари, корабли разделились: «Минск», «Гордый» повернули на юг, остальные – на север, держа курс к финским шхерам.

Солнце уже садилось за горизонт, когда «Минск» привел отряд в Нарвский залив. Слева, зубчатой лесистой возвышенностью, рисовался пологий берег Кургальского полуострова, впереди – угадывалась пограничная река Нарова, вправо от нее начиналась чужая, эстонская земля. Никто на кораблях, даже флагман 2-го ранга Исаков, тогда еще не знал, как мало времени осталось прибалтийским республикам числиться «заграницей». На рассвете, обогнув эстонское побережье, корабли вышли в Балтийское море. Никаких подводных лодок они, естественно, не обнаружили, поскольку их там никогда не было.[8]8
  Поскольку ныне уже точно известно, что никаких польских лодок, кроме интернированного в Ревеле «Ожела», в Финском заливе не было, то возникает интересный вопрос: чья же лодка утопила «Металлист» и «Пионер»? Есть над чем подумать.


[Закрыть] Отряд вернулся в Кронштадт, где комфлотом приказал «Минску», «Гордому» и «Сметливому» в море не ходить, корабли покрасить, заменить брезентовые обвесы, команде выдать новое обмундирование и быть в готовности.

Никто не понимал смысла всех этих мероприятий и особенно того, что матросам неожиданно выдали яркие медные пуговицы, приказав заменить ими черные пуговицы на бушлатах. По палубам и кубрикам «Минска» ползли самые невероятные слухи, подогреваемые прибытием в отряд начальника ГлавПУРа ВМФ, армейского комиссара 2-го ранга Ивана Рогова, вполне заслужившего свою кличку «Иван Грозный» (если учесть его личный вклад в большое кровопускание, которое было сделано флоту в предыдущие годы). Худой, стриженный под машинку, с мрачным лицом, испещренным морщинами, несмотря на сравнительно молодой возраст, с угрюмыми горящими глазами, Рогов очень напоминал пуританского фанатика начала XVII века, а, по существу, им и являлся. Побыв немного на «Минске» и не удостоив даже командира парой слов, он отбыл на «Сметливый».

10 октября 1939 года «Минск», «Гордый» и «Сметливый» вышли на большой Кронштадтский рейд. Связь с берегом была прекращена. На всех кораблях провели митинги. На «Минске» командир ОЛС, капитан 1-го ранга Птохов обратился к экипажу с речью, объявив, что предстоит поход в столицу буржуазной Эстонии – Таллинн, где, в соответствии с договором о дружбе и взаимопомощи между СССР и Эстонией, кораблям Балтийского флота предоставлялось право на базирование. Морякам раздали еще пахнущие типографской краской номера свежего выпуска «Красной Звезды» с передовицей Всеволода Вишневского «Новая страница в истории Красного Балтийского флота».

11 октября в 6 часов утра корабли отряда стали сниматься с якорей. На мачте «Минска» полоскался флаг начальника ОЛС. За ним на «Сметливом» шел Рогов, окруженный многочисленной свитой из офицеров ГлавПУРа и корреспондентов центральных газет. Как и все корабли такого класса, «Минск» плохо слушался руля на малых и средних ходах, что создавало особые трудности для идущих за ним в кильватере кораблей. «Точнее держать на курсе!» – постоянно покрикивали на рулевых командиры «Сметливого» и «Гордого». «Черт за ним удержит, – огрызались рулевые в адрес идущего впереди «Минска». – Виляет кормой, как лисица хвостом».

В 15 часов 39 минут с мостика «Минска» открылись еще неясные вдали очертания Таллинна. На мостике царило молчание. Это была та таинственная заграница, от которой столь эффективно была ограждена вся страна знаменитым «железным занавесом», который товарищу Сталину удалось выковать на редкость прочно и добротно.

В 15 часов 54 минуты «Минск» и идущие за ним эсминцы легли на Екатериниентальский створ. Выскочивший из таллиннской гавани катер на ходу передал на «Минск» советского военного атташе, представителя советского посольства и лейтенанта эстонского флота Тебуса. Прибывшие поднялись на мостик, где стали объяснять командиру ОЛС, капитану 1-го ранга Птохову, командиру дивизиона, капитану 3-го ранга Маслову, и командиру «Минска» Волкову тонкости протокольного ритуала при визите военных кораблей одной страны в порт другой страны. Лейтенант Тебус не совсем уверенно спросил, найдется ли на «Минске» национальный флаг Эстонии? Военный атташе и представитель посольства настороженно переглянулись и вопросительно посмотрели на капитана 1-го ранга Птохова. Тот глазами дал им понять, что все будет нормально, тренировались.

В 17 часов 10 минут, прогрохотав якорь-цепью на таллиннском рейде, подняв на мачте красно-белые национальные флаги Эстонии, «Минск» произвел салют наций, который клеветнические буржуазные газеты, вышедшие в тот же вечер, назвали погребальным салютом по независимости Эстонии. Газеты также утверждали, что в самом скором будущем большевики проведут массовые аресты и насильно создадут колхозы. Мрачный тон эстонских газет никак не соответствовал настроению, царившему на банкете, который командование эстонского флота давало в честь советских моряков в помещении бывшего ревельского морского офицерского собрания.

13 октября маленькие эстонские буксирчики, дымя и захлебываясь паром, медленно потащили «Минск» к причалу Минной гавани. Маслов и Волков следили за их маневрами с мостика. Накануне они, вместе с командирами «Сметливого» и «Гордого», осмотрели гавань, выяснив, что она имеет очень узкий вход, ограниченный каменными молами. В середине гавани бельмом на глазу торчала груда камней, мешавшая маневрам кораблей. Было ясно, что входить в гавань и выходить из нее придется только под буксирами. Ни Маслов, ни кто другой из командиров, не предполагал тогда, что не пройдет и двух лет, как ту же самую гавань, которая нисколько не станет просторнее, лидеры и эсминцы будут покидать без всяких буксиров на режиме полных боевых ходов под ураганным обстрелом противника. А пока, перекликаясь гудками, буксиры до тошноты лениво разворачивали «Минск» у входа в гавань и, наконец, кормой вперед потащили к причалу. Не доверяя маломощным буксирам, Волков держал наготове прогретые машины и подготовительные якоря на случай, если вдруг придется внезапно останавливать движение лидера или давать ход. Все окружающие гавань холмы были усеяны жителями города, из здания штаба эстонские офицеры наблюдали за входом «Минска» в бинокли.

Место, куда подтащили «Минск» эстонские буксиры, стало штатным местом базирования лидера. Из Минной гавани уходил он в ледяное горнило финской войны, из Минной же гавани ходил в Ригу и Либаву, эскортируя «Киров» или имея на борту знаменитого товарища Вышинского (автора и изобретателя «королевы доказательств» – собственного признания), который проводил в аннексированной Прибалтике как раз то, о чем предупреждали эстонские газеты в тот день, когда «Минск», подняв эстонский флаг, салютовал городу и крепости – о предстоящих массовых арестах и высылках. Это было в июне 1940 года. А в сентябре «Минск», после тяжелого шторма, вернулся в Минную гавань с расползшимися швами корпуса и долго стоял в ремонте. Именно в Минной гавани его застал день 22 июня 1941 года, когда сигнальщик Прошин принял приказ командующего эскадрой, контр-адмирала Вдовиченко, принять мины и находиться в полной готовности к выходу в море.

Сам Вдовиченко получил полчаса назад приказ адмирала Трибуца:

«Отрядам минных заградителей и эсминцев под прикрытием авиации сегодня в ночь выйти на минную постановку. С запада вас будет прикрывать Отряд легких сил в составе крейсера «Максим Горький» и 1-го дивизиона эсминцев. Вам – находиться на лидере «Минск».

Стоя на мостике рядом с адмиралом Вдовиченко, капитан 2-го ранга Петунин, недавно принявший лидер, наблюдал, как вслед за грузными заградителями «Марти» и «Урал» на выход из гавани один за другим пошли: лидер «Ленинград», эсминцы «Карл Маркс», «Володарский» и «Артем». В серых сумерках белой ночи силуэты кораблей казались призрачными. Петунин думал, что как ни ругали в училище бездарных царских адмиралов за то, что они с началом первой мировой войны вместо проведения активных действий предпочитали укрываться за центральной минно-артиллерийской позицией, а вот началась война, и мы делаем то же самое: идем ставить мины между Ханко и Осмуссааром, только делаем это явно с опозданием, хотя нет у немцев сейчас их знаменитого Хохзеефлотте, которого так боялись в 1914 году.

Для «Минска» июнь-июль 1941 года прошел в том же багровом кошмаре, как и для других кораблей КБФ: постановка мин, эскортирование, заячьи петли под бомбами, постоянный страх нападения подводных лодок и торпедных катеров, минная боязнь, доходящая до маниакальных депрессий. Слегка отдышались в Таллинне, куда прибыли в начале августа, но только слегка.

Война разворачивалась во всей своей кровожадно-первобытной жестокости и нелепости. 25 августа патруль с «Минска» арестовал эстонскую семью: муж, жена и взрослая дочь. Подозревались в шпионаже, а, может, и были шпионами: не было времени разбираться. Отвели в глухой двор и расстреляли. А совсем недавно, неделю назад, 19 августа, эстонские партизаны поймали врасплох патруль с «Минска», проводивший прочесывание у хутора Харку. Троих убили, а торпедного электрика Евгения Никонова захватили раненым в плен. Неизвестно, что они хотели выяснить у Никонова. Да и что может знать рядовой матрос? То, что Никонов – с лидера «Минск», было ясно по его бескозырке. Что противника могло интересовать о «Минске» – он и так о нем все знал, уж наверняка больше, чем Никонов. В общем неизвестно, что они хотели от Никонова, но, привязав раненого матроса к дереву, подвергли его жесточайшим пыткам: кололи ножами, жгли, выкололи глаза и, наконец, сожгли заживо. Обугленное тело Никонова нашли через три дня.

Петунин вздохнул, стиснув зубы. Жестокая война, таких жестоких вроде еще и не было. Война на истребление...

Его мысли прервал вошедший в каюту рассыльный, доложивший, что прием топлива закончен. Одев фуражку, Петунин поднялся на мостик. Светало. В рассветной дымке бесформенно темнели силуэты кораблей. Тишина показалась оглушающей, а тускнеющее зарево далеких пожаров – видением кошмарного сна...

25 августа 1941, 03:42

С первыми же лучами рассвета лейтенант Белов – командир тральщика №47 – приказал пробить боевую тревогу. Быстро светало.. Горизонт прояснялся, громада «Жданова» начинала принимать четкие очертания. Лейтенант Мудрак, руководя постановкой тралов, видел, как на мачте тральщика поднялся сигнал «буки»: «Сняться с якоря. Приготовиться к походу». Терять времени было нельзя, в любой момент могла появиться авиация противника. Через несколько минут тральщики, выставив тралы, дали ход, направляясь к Гогланду. Белов быстро перевел ручки машинного телеграфа со «среднего» на «полный вперед», пролаяв в мегафон на ют: «Усилить наблюдение за тралами, личному составу быть в готовности номер один!»

Мудрак, поднявшись на мостик, с удовольствием отметил, как, несмотря на свою молодость, чётко распоряжается Белов. Не отрывая бинокль от глаз, он осматривал горизонт и следовавший за тральщиками «Жданов», который снова стал что-то семафорить, видимо, опять прося разрешение следовать в Кронштадт самостоятельно. «Сигнальщик, – резко приказал Белов, – передайте семафор: командиру «Жданова» – Следовать строго за тралами, дистанция полкабельтова, не выходить из протраленной полосы».

Пока сигнальщик передавал очередной приказ неугомонному Елизарову, Белов снова впился глазами в бинокль. «Прямо за кормой три судна на курсе сближения!» – прокричал сигнальщик, но Белов уже видел их сам. Екнуло сердце, что это могли быть торпедные катера противника, но сразу отлегло – слишком медленно нагоняют. А вскоре все стало ясно: вот они, пропавшие остатки конвоя – «Аэгна», «Гидрограф» и «Октябрь». Живы, слава Богу! Уже невооруженным глазом были видны три небольших судна с переполненными людьми палубами. «Встать в кильватере «Жданова», – просигналили с тральщика. – Следовать за мной».

Приближался Гогланд, где конвой ожидал приятный сюрприз. У бухты Сюркуля увидели разбежавшиеся накануне тральщики, стоявшие там, как ни в чем не бывало. На головном вился брейд-вымпел командира конвоя. «Вот так», – сказал Белов, ни к кому не обращаясь. Но командир конвоя обратился именно к Белову, требуя от него сведений о судьбе «Даугавы» и эстонских каботажников. «Следовал в охранении «Жданова», – приказал передать Белов. – Сведений о других судах не имею». С флагмана засемафорили: «Идти на Гогланд. Днем отстаиваться у берега под прикрытием артиллерийских батарей. В Кронштадт двигаться только ночью за тралами».

Увидев новое начальство, снова не выдержал Елизаров. Схватив мегафон, он прокричал уже с какими-то истерическими нотками в голосе: «Разрешите следовать в Кронштадт самостоятельно». «Запрещаю!» – отрезал командир конвоя. Корабли медленно входили в бухту Сюркуля. На востоке, из-за Кронштадта, поднимался ободок восходящего солнца.

25 августа 1941, 03:45

Старший лейтенант Матиясевич, стоя на правом фланге выстроившегося на палубе экипажа подводной лодки «Лембит», ошвартовавшейся в Минной гавани, наблюдал, как с подводной лодки С-5 по переброшенным с лодки на лодку сходням на «Лембит» направляется целая процессия большого начальства во главе с командиром бригады подводных лодок, капитаном 1– го ранга Египко. Прижавшись к стенке гавани и к борту плавмастерской «Серп и Молот», в ужасной тесноте стояло 10 подводных лодок: С-5, четыре «щуки»: Щ-301, 307, 308 и 322, и четыре «малютки»: М-79, 95, 98 и 102. Несколько отдельно от них, между бортом плавмастерской и молом, стоял родной брат «Лембита» – «Калев».

Капитан 1-го ранга Египко, сопровождаемый комиссаром бригады Обушенковым и командиром дивизиона, капитаном 3-го ранга Аверочкиным, перешел по сходням на палубу «Лембита», хмуро взглянув на рубку лодки, где вместо обычной для всех советских подводных лодок красной звезды, красовался со времен эстонской независимости серебряный трезубец с названием «Лембит» на латинице и девизом, написанным по-латыни, означающим в переводе: «Будь достоин своего имени». Давно все это надо было срубить, но командование, по каким-то соображениям высшей политики, никак не давало на это разрешения. С тем же хмурым выражением лица капитан 1-го ранга Египко выслушал рапорт капитан-лейтенанта Полещука. Матиясевич впервые видел Египко, имя которого, известное каждому советскому подводнику, уже стало обрастать легендами.

Выпускник первого набора УОППа (Учебного отряда подводного плавания РККА), Египко еще в мае 1932 года получил в числе семидесяти двух других офицеров квалификацию командира подводной лодки и был назначен командиром подводной лодки Щ-117 «Макрель», секции которой строились на Балтийском заводе в Ленинграде и по железной дороге отправлялись во Владивосток на Дальзавод, где лодку окончательно собрали и ввели в строй 28 января 1935 года. В марте 1935 года Египко вывел лодку в автономное плавание, однако имя его стало известно всей стране несколько позже.

В начале 1936 года, когда окончательно начала формироваться океанская стратегия с главной задачей сокрушения Британской Империи, встал вопрос о резком увеличении автономности находящихся в строю подводных лодок, чтобы они, как это чуть не удалось их немецким коллегам и учителям в годы минувшей войны, поставили, наконец, на колени гордый Альбион и обеспечили предпосылки для пролетарской революции в мировом масштабе. В силу этой доктрины нарком обороны Ворошилов поставил перед подводниками задачу – отработать плавание лодок на полную их автономность. 11 января 1936 года Египко вывел свою «Макрель» в море и вернулся на базу лишь 20 февраля, пробыв в автономном плавании 40 суток, что примерно в 2,5 раза превышало проектную автономность «щук» того времени! За это время лодка прошла 3022,3 мили, из них 315,6 мили под водой, пробыв в подводном положении 340 часов 35 минут и установив рекорд пребывания подводной лодки в подводном положении на ходу без регенерации воздуха. За это плавание Египко получил орден Ленина, весь экипаж лодки был награжден орденами, и «Макрель», таким образом, стала первым в истории советского флота кораблем, экипаж которого полностью состоял из орденоносцев.

Но настоящую славу Египко принесли его почти невероятные приключения во время гражданской войны в Испании. На подводных лодках республиканского флота, в отличие от других кораблей и соединений, советские офицеры были не военными советниками, а командирами. Командовать им приходилось через переводчиков. Дело было очень трудным, так как большинство офицеров-подводников испанского флота сражались на стороне генерала Франко. Корабли мятежников вели в Бискайском заливе блокадные действия, поддерживая наступление своих войск в Андалузии. Их войска рвались к порту Хихон, где базировались республиканские корабли. Подводным лодкам приходилось постоянно прорывать блокаду, выходя в море. Египко командовал подводной лодкой «С-6». Во время одного из таких прорывов лодку преследовали семь больших кораблей и несколько торпедных катеров мятежников. Семь раз торпедные катера забрасывали лодку глубинными бомбами, и каждый раз Египко уводил ее из-под удара, несмотря на то, что на лодке вышли из строя горизонтальные рули и другие механизмы и была сильно изношена аккумуляторная батарея.

Авиация мятежников ожесточенно бомбила Хихон. Подводные лодки «С-2» и «С-4» ночью 26 августа покинули базу и укрылись во французских портах, но лодка Египко осталась. Вскоре она прорвалась в Кантабрийское море и несколько раз выходила в торпедную атаку по крейсеру мятежников «Альмиранте Сервера», но из-за плохого качества фиумских торпед успеха добиться не смогла. При очередном прорыве из охваченного пожарами Хихона Египко удалось потопить канонерскую лодку мятежников, обстреливавшую республиканские войска.

18 октября 1937 года во время воздушного налета на Хихон две бомбы разорвались у самого борта подводной лодки. В легком и прочном корпусе образовались пробоины, была разрушена аккумуляторная батарея, дизеля дали трещины, оказались деформированными водонепроницаемые переборки. Лодка потеряла боеспособность, и морской министр принял решение ее затопить. 19 октября 1937 года в 23 часа 30 минут Египко вывел на буксире лодку «С-6» из Хихона и взорвал ее в трех милях от порта. После этого Египко было приказано сформировать новый экипаж подводной лодки «С-2», находившейся в ремонте во французском порту Сен-Назер. В списке личного состава лодки он числился как младший машинный офицер. Официально при сношении с французскими властями выступал машинный офицер Росс. Обычные ремонтные работы практически превратились в сражение за корабль. Многие из присланного из Испании экипажа открыто сочувствовали мятежникам и не скрывали своей ненависти к коммунистам.

Как и по всей Испании, на лодке начала активно действовать «пятая колонна». На лодке была выведена из строя новая аккумуляторная батарея и взорвана трюмная помпа, что на два месяца задержало выход лодки из ремонта. При проведении послеремонтных испытаний французские власти запретили лодке производить погружение в порту и вообще во французских территориальных водах, предупредив, что после выхода в море «С-2» уже не сможет зайти ни в один французский порт, иначе она будет интернирована. И тогда Египко с чисто русской удалью ночью на свой риск испытал лодку в бассейне Сен-Назера, а затем, 17 июня 1938 года, вывел лодку в море без необходимых механизмов и при отсутствии десяти очень нужных специалистов, начав рискованное плавание в Испанию. Ему предстояло миновать страшный своими штормами Бискайский залив, обогнуть Пиренейский полуостров, прорваться через узкий Гибралтарский пролив и выйти в Средиземное море.

В самом начале перехода дали о себе знать низкое качество ремонтных работ и активность «пятой колонны». Вышли из строя перископы, отказал гирокомпас, выявилось немало и других дефектов. И как будто всего этого было мало, радисты лодки перехватили радиопередачу из Саломанки, где размещался главный штаб генерала Франко. Мятежники сообщили о переходе лодки «С-2» из Сен-Назера в один из портов, контролируемых коммунистами, подчеркнув, что лодка ожидается у Гибралтара 21-22 июня. На поиск лодки были брошены морские силы мятежников, а также итальянские и немецкие катера.

В ночь на 24 июня «С-2» подошла к Гибралтару. Стояла хорошая, ясная погода, и лодка была быстро обнаружена. Сопровождаемый взрывами глубинных бомб, Египко увел лодку на глубину. «С-2» несколько раз меняла курс, ориентируясь на показания эхолота. Для экономии электроэнергии многие механизмы были переведены на ручное управление. В 22 часа лодка всплыла в Средиземном море в 25 милях восточнее Гибралтара. Около полуночи на траверзе захваченной фалангистами Малаги лодка уклонилась от двух итальянских крейсеров и благополучно прибыла на главную базу республиканского флота в Картахену.

Много еще трудилась лодка «С-2»: вывозила ценности, эвакуировала людей, спасла от верного плена генерала Малиновского, патрулировала у побережья, создавая нервозную обстановку на кораблях блокадного флота. Фалангисты много раз широко оповещали о потоплении лодки «С-2» и даже о ее захвате.

После возвращения в СССР капитан 2-го ранга Египко Указом Президиума Верховного Совета от 22 февраля 1939 года получил звание Героя Советского Союза, став вторым подводником, удостоенным этой высшей в СССР награды за воинскую доблесть.

В годы финской войны, будучи уже командиром бригады подводных лодок, Египко не сумел подтвердить своей былой славы. Видимо, будучи прекрасным командиром подводной лодки, он достиг уровня своей некомпетентности, став командиром бригады. И хотя лодки, полностью господствуя на театре военных действий, так и не смогли прервать подвоз морем снаряжения в финские порты; не смогли, взаимодействуя с надводными кораблями, уничтожить всего две имевшиеся у финнов субмарины и даже умудрились потерять одну лодку, подорвавшуюся на мине, по нашим данным, или потопленную лодкой противника, по финским данным, всё-таки следует помнить, в каких условиях шла война. Корпуса обмерзали, лодки получали дополнительную положительную плавучесть, мешавшую срочному погружению. Под тяжестью льда рвались антенны, ломались леерные стойки. Обмерзала оптика перископов. Выходило из строя оружие: пушки превращались в ледяные глыбы, у торпед замерзала вода в вырезах вертушек инерционных ударников, застывала смазка. Продираясь через льды, ломая обшивку легких корпусов, все лодки готовили себя к длительным послевоенным капремонтам. И если командиры лодок могли как-то проявить себя в таких условиях, то командиру бригады это было сделать очень трудно.

Но кончилась, наконец, изматывающая душу война с финнами, и можно было уже снова думать о новых планах, тем более что значительно улучшилась схема базирования подводных лодок КБФ – из Либавы можно было, не проходя никаких узостей, попадать прямо в открытое море.

Египко, став уже капитаном 1-го ранга, командовал 1-ой бригадой подводных лодок, которая частично перебазировалась на Либаву, а частично – на Усть-Двинск. Египко учил своих подчиненных тактике действий на просторах Атлантики со смутными намеками на возможность базирования в немецких портах Северного моря. А почему бы и нет? Приводил же «Дойчлянд» свои призы в Мурманск, а как «Комет» оказался в Тихом океане, пройдя северным морским путем? Мы вправе были ожидать ответных услуг от своих друзей, а, может быть, и союзников в грядущей, последней схватке с империализмом.

Но для всех, в том числе и для Египко, война началась и пошла совсем не так, как планировалось. А главное, она шла в немыслимом для нас темпе, учитывая вязкое болото нашей тридцатисуточной мобилизации. Сухопутная армия, продемонстрировав полное неумение воевать, бежала быстрее, чем наступал противник. Капитан 1-го ранга Египко, потеряв в первые же недели войны более половины своей бригады, смог, как говорится, перевести дух, только собрав остатки двух бригад в Таллинне и только там сообразив, что попал в мышеловку похуже, чем в Хихоне. Перспективы были мрачные: либо взорвать вторую половину бригады в Таллинне, как взорвали первую половину в Либаве, либо прорываться в конвоях вместе с остальными кораблями и судами флота в надводном положении под ударами авиации, ежесекундно рискуя подорваться на минах.

На совещаниях в штабе флота Египко предлагал в случае прорыва флота из Таллинна в Кронштадт послать его лодки в завесу к северному, финскому берегу залива, чтобы предотвратить удар немецких и финских надводных кораблей по прорывающимся конвоям. Трибуц слушал его с каменным лицом, не говоря ни слова. Когда Египко набрался смелости и в упор спросил адмирала, будет ли поставлена какая-либо задача его лодкам или их собираются сгноить в Минной гавани, Трибуц стрельнул в него взглядом и сухо ответил: «Если задача будет поставлена, вы узнаете о ней первым». Пока что от своих друзей из аппарата адмирала Пантелеева Египко, хотя и не первым, но узнал, что все его лодки распределены по конвоям, что привело его в уныние.

Именно этим и объяснялось хмурое выражение лица комбрига, с которым он выслушивал рапорт командира «Лембита» Полещука, хотя самому Полещуку и всем стоявшим в строю во главе с Матиясевичем, естественно, казалось, что комбриг крайне не доволен действиями «Лембита», и сейчас начнется разнос. Но капитан 1-го ранга ничего не имел против «Лембита»: слава Богу, что вернулись живые. Поздравив экипаж с возвращением на базу и пройдя в сопровождении Полещука и Матиясевича по отсекам лодки, Египко поднялся на палубу, приказав Полещуку пришвартоваться к «Калеву», закончить ремонт, принять полный груз мин и торпед и ждать дальнейших распоряжений. Ничего большего он сказать не мог.