Текст книги "Таллиннский переход"

Автор книги: Игорь Бунич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 26 страниц)

25 августа 1941, 06:55

Матрос Григорьев, стоя в живой цепи недалеко от вываленного за борт трапа, принимал и тут же передавал следующему мешки и ящики с деньгами.

– «Быстренько, быстренько!» – подгонял матросов расхаживающий по палубе военком.

– «Осторожней, осторожней!» – вторил военкому толстенький человечек в макинтоше. Григорьев обливался потом, а грузу все не было конца.

Призванный на флот из Вологодской области, где в деревне у него оставались мать, жена и трехлетний сынишка, он прибыл в экипаж в больших, не по размеру, галифе с двумя пузырями от бедер до самых колен. Еще в экипаже его прозвали «Петька-галифе», и эта кличка прошла с ним через учебный отряд и сохранилась на «Кирове», где он служил горизонтальным наводчиком в кормовой башне главного калибра.

Наконец, все было погружено. Толстяк в макинтоше с какими-то бумагами стал взбираться на мостик. Военком Балашев лично запер и опечатал помещение, приставив к дверям часового из старшин сверхсрочников.

«По местам стоять! С якоря сниматься! Трап завалить!» – проревела команда с мостика.

Григорьев вместе с другими матросами начал поднимать трап. Что-то заело в блоке, но общими усилиями трап завалили. Григорьев еще успел услышать команду, поданную кем-то из старшин: «Разойтись по боевым постам!», когда в страшном грохоте взрыва ему показалось, что трубы и башни крейсера рухнули ему на спину, придавили к палубе, протащили по ней и покатились куда-то дальше через его голову, сминая всё на своем пути. Он закричал, пытался вскочить, но страшная тяжесть, не позволяя шелохнуться, вдавила в скользкий и мокрый настил палубы.

25 августа 1941, 07:05

Адмирал Пантелеев, стоя на мостике «Пиккера» вместе со своим помощником, капитаном 1-го ранга Питерским, понял по столбам воды от падающих снарядов, что противник успел подтянуть к самым предместьям города тяжелую артиллерию. «Не кажется ли вам,– спросил адмирал Питерского,– что «свечки» на рейде стали больше ростом и солиднее?» Капитан 1-го ранга хотел что-то ответить, но в этот момент огромный столб пламени и густого черного дыма поднялся над кормовой башней «Кирова», и до «Пиккера» докатился гулкий и смачный грохот взрыва. Все это случилось так быстро и неожиданно, что сначала Пантелеев не понял, что произошло. Крейсер открылся неожиданно в клочьях распадающейся и рассеивающейся дымзавесы. Казалось, что кто-то поднял занавес на сцене, чтобы показать наблюдателям с «Пиккера» эту картину. Окутанный черным дымом «Киров» стоял без движения, грузно раскачиваясь...

На мостик «Пиккера», застегивая на ходу китель, вбежал Трибуц. Едва взглянув на «Киров», он почувствовал, что тупая раскаленная игла воткнулась ему в сердце. Ноги обмякли. Схватившись одной рукой за поручень ограждения мостика, он другой рукой выхватил бинокль у капитана 1-го ранга Питерского. «Киров» предстал командующему в страшном виде. Окутанный густыми клубами черного дыма, через которые пробивались языки пламени, корабль стоял неподвижно, и на нем не было заметно никаких признаков жизни. Трибуцу показалось, что вот сейчас с детонирует кормовая башня, и крейсер, разломившись пополам, грудой обгоревшего и искореженного металлолома затонет на рейде, а ему, Трибуцу, уже ничего не останется делать, кроме как пустить себе пулю в лоб. Если успеет... Огромный столб воды от близкого недолета белым саваном поднялся, как показалось командующему, у самого борта неподвижно стоявшего «Кирова», затем еще один...

– «Дымзавесчики! – неожиданно заорал Трибуц. – Где дымзавесчики?! Кудрявцева под трибунал! Расстрелять! Перед строем расстрелять!»

– «Владимир Филиппович...» – начал было Пантелеев, но Трибуц оборвал его.

– «Молчать! – снова заорал командующий так, будто перед ним был не адмирал, а пьяный матрос, пропивший свое обмундирование и пытавшийся сейчас оправдаться. – Молчать! Катер к борту! Быстро со мной на крейсер!»

Адмирал Пантелеев пожал плечами. Истерика командующего ему была совершенно не понятна, как и всем, кто был свидетелем этой сцены на «Пиккере». Всегда носивший маску полной невозмутимости, Трибуц сорвался впервые за всю войну. Пройдут долгие годы, прежде чем оставшиеся в живых поймут, что творилось в душе адмирала Трибуца в те страшные августовские дни и что мотивировало многие его поступки, кажущиеся по меньшей мере странными даже спустя полвека.

25 августа 1941, 07:07

Сердце капитана 3-го ранга Ефета дрогнуло. С мостика эскадренного миноносца «Гордый» был ясно виден сноп огня и чёрного дыма, взметнувшийся над крейсером «Киров». Столбы воды от падавших непрерывно вокруг крейсера снарядов ежеминутно грозили непоправимой катастрофой. Чёрные с грустинкой глаза Ефета загорелись боевым азартом: «Поднять сигнал: «Прошу не мешать моим действиям!»

Старшина сигнальщиков Иванов метнулся к фалам: «Есть поднять сигнал!»

«Боевая тревога! Корабль к постановке дымзавесы изготовить!»

Звонкая трель колоколов громкого боя разнеслась над палубой эсминца, взлетела в душные помещения нижних боевых постов. На мостике Ефет возбужденно инструктировал штурмана Лященко и рулевого Лагутина: «Держать вдоль побережья, как можно ближе. Следить за глубинами...»

«Кормовой химпост к постановке дымзавесы готов», – прохрипела переговорная труба голосом старшины второй статьи Емельяненко.

Чёрт возьми, эсминец зовется «Гордым» или нет?! Надоело ходить невычисленными курсами в душной мышеловке гаваней, хочется размяться на полном ходу.

Ведь еще недавно сам Ефет мечтал не только о лихих торпедных атаках, но даже и о таранах, о чем даже написал статью в шестом номере «Морского сборника» за 1938 год. Статья так и была озаглавлена «Возможно ли применение тарана в наши дни?» Заметив, что западная военно-морская мысль совсем не развивается в этом направлении, Ефет предлагал взять на заметку это мощное оружие, ибо даже линкоры способны таранить друг друга, если их командиры и экипажи имеют достаточно «решительности, инициативы, силы воли и присутствия духа...» Рвался в бой лихой командир «Гордого», в такой бой, к которому его готовили бравурные предвоенные фанфары и барабаны...

Быстро взглянув на корму, Ефет увидел старшину Емельяненко, хлопотавшего у дымовых шашек. У боевого поста постановки дымзавес распоряжался расторопный котельный машинист Федоров. Надев наушники, он ждал команды.

«Полный ход!» – скомандовал Ефет. Подняв огромный бурун, стремительно увеличивая скорость, на виду у противника, «Гордый» направился к берегу и устремился вдоль его изгиба. Немцы открыли по эсминцу шквальный огонь из минометов и пулеметов. Пули и осколки засвистели над палубой, зазвенели о сталь надстроек и бортов. Ответный огонь открыли сорокапятимиллиметровые орудия эсминца и крупнокалиберные пулеметы. На полном ходу эсминец вышел под ветер. Старпом капитан-лейтенант Красницкий, стараясь перекричать грохот выстрелов, крикнул в телефон: «Дым!»

Старшина Федоров увеличил поступление в котлы мазута, и из трубы эсминца вырвался сплошной столб копоти. Копоть поднималась к небу на небольшую высоту, а затем плавно стелилась над рейдом, скрывая от противника стоящий без движения крейсер. А внизу, над самой водой, за эсминцем вырастал плотный шлейф серо-желтого дыма...

В районе памятника «Русалке», где немцы просочились к заливу, огонь противника стал особенно плотным. Над верхними боевыми постами непрерывно свистели пули. Стоявший во весь рост старшина Федоров был на виду у противника. По нему стреляли даже из автоматов. Старшина почувствовал острую боль в кисти руки, видел, как брызнула кровь, но не выпустил из рук маховика, регулирующего подачу мазута. Сорвав с себя вылинявший воротник, он зубами обернул им руку. Плотная дымзавеса снова окутала рейд. Даже с мостика «Гордого» нельзя было разглядеть хотя бы силуэта крейсера «Киров».

25 августа 1941, 07:10

Капитан 2-го ранга Сухоруков успел заметить, как взрывом снаряда разметало матросов, заваливавших трап. Трап снова вывалился за борт, повиснув почти вертикально на уцелевших талях. Клубы черного дыма и языки взметнувшегося пламени закрыли место трагедии. Корабль вздрогнул. Где-то посыпались стёкла, мигнул и погас свет в ходовой рубке. Оглушенный не столько взрывом, сколько самим происшествием, капитан 2-го ранга на какое-то мгновение потерял способность реально осознавать обстановку. Сухоруков успел заметить, как на корму кинулся его старпом капитан 3-го ранга Дёгтев с матросами. Слышны были крики: «Пожар! Шланги, шланги давай!», тяжелый мат и чьи-то не то стоны, не то вой. Столб от очередного немецкого недолёта обрушился на палубу «Кирова» каскадами грязной воды. Несколько человек сбило с ног и понесло по палубе...

Придя в себя, капитан 2-го ранга Сухоруков бросился к машинному телеграфу, переведя его на «малый вперёд». Машина не отвечала. Штурман крейсера капитан-лейтенант Пеценко схватил трубку телефона, безрезультатно пытаясь вызвать машинное отделение. Никто не отвечал. Сухоруков, продолжая звенеть машинными телеграфами, резко крикнул: «Рассыльный! В машину быстро! Что там случилось?»

На мостике в накинутой на плечи шинели, с серым помятым лицом появился адмирал Дрозд: «Что случилось?»

Не отвечая, Сухоруков продолжал вызывать машинное отделение.

«Гордый» ставит завесу!» – прокричал сигнальщик с крыла мостика.

«Машина, машина! – надрывался Пеценко в телефон.– Ответьте мостику! Машина!»

«Что случилось?» – снова спросил Дрозд, и снова ему никто не ответил.

В переговорной трубе раздался голос капитана 3-го ранга Дёгтева: «Попадание снаряда, видимо, шестидюймового, в палубу у кормовой башни, в районе 124 шпангоута. Пожар под контролем...» Переговорная труба замолкла.

Адмирал Дрозд вышел из рубки и встал на крыле мостика рядом с сигнальщиками, тяжело дыша в плотном дыму завесы.

«Машина! Ответьте мостику!» «Докладывает пост живучести: разрушен кубрик №17 и лазарет. Сильный пожар в районе третьего поперечного коридора...»

«Машина! Ответьте мостику! Машина, ...вашу мать!»

«Докладывает пост живучести: сильный пожар в районе основного ПМП. Эвакуируем раненых...» Сквозь треск статических помех надрывалось УКВ: «Прошу завесу! Квадрат 72-17, упреждение 07! Танки! Много танков! Квадрат 72-17! 72-17! Как поняли меня? Квадрат...»

«Машина! Ответьте мостику!»

25 августа 1941, 07:12

Придя в себя, стоявший на реверсах в машинном отделении старший инженер-лейтенант Шатилло понял, что лежит на пойелах лицом вниз. Совершенно внезапно палуба ушла из-под его ног, он потерял равновесие, успел заметить, что погас свет, ударился головой обо что-то и, видимо, на какое-то мгновение потерял сознание.

Старшина турбинистов Михайлов сумел удержаться на ногах. Когда погас свет, а сверху посыпались осколки, ему показалось, что это уже конец. Вахта у маневровых клапанов была изнуряющей. Стрелка машинного телеграфа крутилась, как одуревшая муха. Обливаясь потом, Михайлов еле успевал крутить штурвал. Неожиданно стрелка машинного телеграфа встала и застыла на «стоп». Машинисты перевели дыхание, радуясь неожиданному отдыху, но вдруг резкий удар и кромешная темнота превратили их боевой пост в нечто гораздо более страшное, чем могильный склеп.

«Наверх надо уходить, – закричал кто-то в темноте. – Погибнем здесь все!» В голосе кричавшего слышались явные истерические нотки.

Шатилло, превозмогая тупую боль в затылке, поднялся на ноги. «Всем оставаться на местах! – приказал он.– Включить аварийное освещение!»

Аварийное освещение должно было включиться автоматически, когда из-за выбитых предохранителей погасло основное. Но автоматика всегда подводила. Подвела и на этот раз. В темноте Шатилло слышал непрерывные звонки машинного телеграфа, но не мог прочесть на циферблате приказ. Растерявшись на какое-то мгновение, он пытался нащупать телефон, висевший неподалеку на переборке, но не смог. (Позднее выяснилось, что страшным ударом телефон сорвало с переборки, и он повис на проводах, которые в свою очередь оказались перебитыми осколками в нескольких местах). Казалось, прошла целая вечность, пока, наконец, вспыхнул тусклый свет аварийного освещения. Машинный телеграф, непрерывно звеня, показывал «Средний ход». Шатилло успел заметить валявшийся на пойелах свой электрический фонарь с разбитым стеклом, но с вроде бы целой лампочкой. Он позвонил на мостик, давая понять, что приказ принят, когда где-то наверху с грохотом открылся люк, куда просунулась голова присланного Сухоруковым рассыльного: «Эй, машина! Что у вас случилось?»

«Все в порядке!» – прокричал в ответ инженер-механик и, подняв фонарь, включил его. Фонарь горел.

25 августа 1941, 07:13:20

Капитан 2-го ранга Сухоруков принял, наконец, ответные звонки из машинного отделения. «Киров» вздрогнул и медленно двинулся вперед, распарывая мачтами клочья дымовой завесы. С КДП на мостик спустился командир дивизиона главного калибра, старший лейтенант Шварцберг. УКВ продолжал надрываться, прося огня. Надо было поточнее определить, куда снесло крейсер, пока он стоял без хода, разобраться в потерях и повреждениях. На мостик взбежал старший помощник 3-го ранга Дёгтев. Пожар потушен, повреждения уточняются, но в целом по башням и плутонгам все в порядке, все боевые посты к бою готовы. Корабль не потерял боеспособности ни на йоту. Сухоруков спросил о людских потерях.

– «Много раненых», – ответил Дёгтев. Помолчал и добавил: «И обожженных».

– «А убитых?» – поинтересовался Сухоруков.

– «Человек десять, – ответил старпом. – Уточнят – доложат».

Сухоруков, закусив губу, посмотрел на старпома и хотел что– то сказать, когда раздался крик сигнальщика: «Товарищ командир! Сигнал на «Пиккере» – «Приготовьтесь принять командующего».

Этого только и не хватало. Сейчас будет почище попадания снаряда.

– «Малый ход, – скомандовал Сухоруков,– лево – пять».

По привычке он с тревогой посмотрел на небо. Что-то сегодня немцы задерживаются с налетом. Не к добру.

– «Уточните немедленно потери в личном составе,– обратился он к Дёгтеву. – Быстро!»

25 августа 1941, 07:14

Матрос Григорьев, придя в себя, понял, что подняться на ноги у него нет сил. Ему казалось, что сотни огромных игл или спиц пригвоздили его к палубе. Голова не держалась, глаза заволакивала какая-то радужная пелена, кровь шла из носа и разбитых губ. Кругом никого не было. По крайней мере он никого не видел. Только он один, ничком, пригвожденный страшными иглами к мокрой, грязной палубе. Он хотел закричать, но из пересохшего рта вырывался только натяжной хрип. Он снова открыл глаза и понял, что лежит недалеко от кормовой башни главного калибра, где по боевому расписанию он был горизонтальным наводчиком. Невдалеке от башни из люка с развороченной крышкой валили клубы черно-бурого дыма. Григорьеву показалось, что в упругих клубах дыма пляшут яркие языки пламени. А может быть, это было не пламя, а кровавая пелена застилала ему глаза? Он не мог сообразить, почему никто не тушит пожар, бушующий почти под самой башней главного калибра. Ведь корабль сейчас взлетит на воздух! Григорьев стал извиваться, стараясь на израненных осколками руках подняться и доползти до башни.

«Ребята! – закричал он. – Под вами пожар! Пожар!» Он не чувствовал, как чьи-то руки подхватили его, он не видел, как чей-то ботинок выпихнул за борт шматок тлеющей почти у самой его головы то ли пакли, то ли ветоши.

Последнее, что он слышал, снова теряя сознание, это как чей-то голос спросил: «А куда его нести, товарищ главстаршина? Санчасть-то разбита». А затем пришло спасительное беспамятство.

25 августа 1941, 07:20

Начальник медицинской службы крейсера «Киров», майор Румянцев, метался в ядовитом дыму и кромешной тьме поперечного коридора, примыкавшего к кормовому лазарету, где был развёрнут основной пункт первой помощи. Снаряд, пробив верхнюю палубу, разорвался в кубрике рядом с лазаретом, разворотив легкие переборки, вспучив палубу в нескольких местах, наполнив глухие коридоры и помещения ядовитыми газами и вонючим дымом от вспыхнувшего пожара. Погас свет. В полной темноте стоял страшный вой голосов. Кричали и хрипели раненые и отравленные газами; кричали, матерились, кашляли со смертельным надрывом те, кого принято считать непострадавшими. Люди метались в темноте, не соображая в панике ничего. Даже того, что надо одеть противогазы.

Майор Румянцев и перевязочный врач лейтенант Зятюшин, чудом уцелевшие в разбитом лазарете, пытались навести порядок, но их никто не слушал. Обстановка осложнялась ещё тем, что в разрушенные помещения ворвались матросы из дивизиона живучести во главе с инженер-лейтенантом Аврутисом, разматывая за собой пожарный шланг. Пробившись по чьим-то телам через груды развороченного железа к горящему кубрику и лазарету, они ударили по огню струями из шлангов, быстро сбив пламя. Но дым пошел еще пуще.

«Всем одеть противогазы!» – неожиданно заревел в темноте голос старшего помощника, капитана 3-го ранга Дёгтева. У майора Румянцева противогаза не было. Аврутис осветил его лучом аккумуляторного фонаря. На медика страшно было смотреть. В грязном, забрызганном кровью халате, с разбитым закопченным лицом, по которому ручьем текли слезы из изъеденных дымом глаз, со всклоченными волосами без фуражки майор напоминал какое-то страшное видение из кошмарного сна. Вода из шлангов переливалась по палубе, капала с подволока, текла по переборкам. Люди скользили по мокрой палубе, падали, калечась об острые углы развороченного железа.

Казалось, прошла вечность, когда, наконец, зажглось аварийное освещение. Включилась вытяжная вентиляция. Картина была страшной. В сизом дыму, среди искореженного железа лежали вповалку мертвые, раненые, искалеченные, оглушенные, контуженые. Из кормового лазарета еще валил густой дым.

Лейтенант Зятюшин, одев противогаз, бросился в лазарет. Там, оглушенные и контуженые, остались лежать фельдшер и санинструктор.

Началась страшная работа по сортировке, то есть отбору раненых, складированию убитых, по оказанию первой помощи легкораненым и травмированным. Скользя по воде и крови, засновали санитары. Румянцев и Зятюшин, склонившись над очередным лежащим ничком матросом, быстро давали указания санитарам: «В клуб! В операционную! На верхнюю палубу под брезент!»

Оставив Зятюшина распоряжаться на месте катастрофы, майор Румянцев направился к себе в каюту, чтобы, быстро приведя себя в порядок, поспешить на помощь хирургу корабля, капитану Нуборяну, который в операционной пытался спасти тех, кого еще можно было спасти. Голова гудела от легкой контузии, саднило лицо, слезы лились из разъеденных глаз, горели исцарапанные, кровоточащие руки – тонкие нежные руки хирурга. Приступы кашля и тошноты конвульсиями рвали внутренности. Майор решил выйти наверх, чтобы глотнуть свежего воздуха, а потом уже отправиться к себе, но у трапа, ведущего на верхнюю палубу, он увидел незнакомого мичмана с повязкой «рцы» на рукаве. «Нельзя туда,– сказал мичман.– Иди низами на перевязку». Он, видимо, тоже не знал Румянцева и принял начальника медицинской службы за одного из раненых при взрыве.

– «А что случилось?» – с трудом шевеля разбитыми губами, спросил майор.

– «Командующий прибыл. Давай, иди», – хмуро ответил мичман.

Придя к себе в каюту, Румянцев обтер лицо спиртом, умылся, посидел минуту с закрытыми глазами и, одев чистый халат, поспешил в операционную.

25 августа 1941, 07:30

Адмирал Трибуц, сунув руки в карманы пальто, молча слушал объяснения капитана 2-го ранга Сухорукова, глядя с мрачным видом на развороченную палубу «Кирова». Адмирал Пантелеев и группа штабных офицеров, сопровождавших командующего, спустились вниз. Трибуц спускаться вниз отказался. Адмирал Пантелеев, побыв внизу минуты три, также поднялся наверх. «Дышать там невозможно», – пробормотал он, подходя к командующему и командиру крейсера.

Доклад Сухорукова был успокаивающим. Корабль не потерял ни боеспособности, ни мореходных качеств. Снаряд, к счастью, не повредил никаких жизненно важных систем крейсера. Разрушены лазарет, кубрик, коридор, перебито несколько трубопроводов пожарной магистрали. Ну, и так далее по мелочам. Потери в личном составе незначительны.

Трибуц поднял правую бровь, желая уточнения, Сухоруков на минуту замялся. «Девять убитых, тридцать тяжелораненых. Некоторые не выживут. Легкораненых много, но они остались в строю».

Пантелеев неожиданно рассмеялся: «Легко отделались».[11]11
  Адмирал Пантелеев в своих мемуарах «Морской фронт» дает следующее описание этого эпизода: «...снаряд угодил в корму крейсера «Киров». Столб пламени, черный дым, густой и гулкий взрыв... Мы с комфлотом отправились на крейсер выяснить, какая помощь нужна кораблю. К счастью, никого не убило, лишь осколками легко ранило несколько человек. Но палуба на юте и кормовые помещения сильно разворочены. Пожар быстро потушили». Адмирал не уточняет, зачем понадобилось из-за такого пустяка, как попадание одного 152-миллиметрового снаряда в крейсер, прибывать на его борт в разгар боев самому командующему флотом и его начальнику штаба. В том же, что Пантелеев «не заметил» потери сорока человек экипажа «Кирова», тоже нет ничего удивительного. Без стыда сознавшись в потере двадцати миллионов человек на суше, мы почему-то до сих пор пытаемся скрыть и уменьшить несоизмеримо меньшие потери на кораблях. Писатель Створинский, цитируя вахтенный журнал «Кирова», пишет о трёх убитых и двух раненых. Капитан 1-го ранга Правиленко в своей книге «Корабли не умирают» правильно называет цифру девять убитых, но почему-то говорит только об одиннадцати раненых. И, наконец, ЦВМА, д.8948, л.6 называет цифру в девять убитых и тридцать раненых. Под документом подписи Сухорукова и Румянцева.


[Закрыть]

Крейсер средним ходом шел, удаляясь от побережья, кутаясь в остатки завесы.

Спустившись с Сухоруковым в его каюту, Трибуц, не снимая фуражки, сел в кресло, мельком взглянув на висевшие на переборке портреты Сталина, Жданова и Кирова, помолчал, а затем сухо сказал:

– «Готовьтесь к переходу в Кронштадт».

– «В одиночку?» – спросил Сухоруков.

– «Прикрытие дадим».

– «Более трети экипажа у меня на берегу, товарищ командующий», – напомнил Сухоруков.

– «Ничего,– поморщился Трибуц,– переход небольшой. Подготовьте помещения для штаба. Раненых сдайте на берег».

– «Но есть разрешение,– осмелился заметить Сухоруков,– оставлять раненых в корабельных стационарах, чтобы...»

– «Раненых сдайте на берег, – повторил Трибуц. – Будьте готовы принять на борт штаб и кое-кого из местного правительства с семьями. С наступлением темноты будьте в полной готовности к выходу. Все остальное – по мере необходимости».

Адмирал встал и направился к выходу. На верхней палубе его ждали Пантелеев и Дрозд. Трибуц угрюмо посмотрел на Дрозда. Прохиндей! Решил сказаться больным в такое время! Как Меньшиков в Крымскую войну. За «Киров» должен отвечать Дрозд как командующий ОЛС, а не он, Трибуц. Ничего, он сейчас приведет его в чувство. Дрозд приложил руку к козырьку: « Вызывали, товарищ командующий?» Глаза контр-адмирала на бледном, отекшем лице не выражали ничего.

«Как здоровье?» – поинтересовался Трибуц. Дрозд пожал плечами. «Поедете со мной на «Пиккер», – продолжал командующий.– Важное совещание. Необходимо ваше присутствие».

«Но, – начал было Дрозд. – Я.., Солоухин...» «Солоухин тоже будет присутствовать», – оборвал его Трибуц, направляясь к трапу, около которого прыгал на волнах вслед за идущим крейсером штабной катер. Что делать с Дроздом? Или его нужно убирать с «Кирова», или лучше оставить, чтобы разделить ответственность. Но, во всяком случае, положить конец этому самоустранению!

С мостика «Кирова» капитан 2-го ранга Сухоруков смотрел на удалявшийся штабной катер. Он понимал, что командование разработало вариант собственного спасения и вывода из Таллинна наиболее ценных боевых единиц флота. А гарнизон, видимо, решили предоставить собственной судьбе.

Описав коордонант, «Киров» снова шёл к побережью, величественно разворачивая свои грозные 180-миллиметровые башни главного калибра. С наветренного борта шли три катера-дымзавесчика. Верный буксир «С-105» держался слева по носу.

Сухоруков повернулся к своему старпому Дёгтеву: «Подготовьтесь к отправке раненых на берег».

Ответ Дёгтева заглушил залп орудий главного калибра.