Текст книги "Таллиннский переход"

Автор книги: Игорь Бунич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 26 страниц)

24 августа 1941, 19:30

Старший лейтенант Радченко не верил своим глазам. Сплошная стена водяных столбов, поднятых немецкими бомбами, медленно осела, и перед взором всех на мостике «Аэгны» предстал совершенно невредимый теплоход, выходящий из циркуляции на курс. Все еще не веря собственным глазам, Радченко запросил «Жданов»: «Нуждаетесь ли в помощи?» Елизаров ответил: «Нет!» Немецкие бомбардировщики, на ходу строясь клином, гудя, как разозленные шмели, уходили куда-то на юго-запад. Один из них, набирая высоту после сброса бомбы, низко пронесся над «Аэгной», сопровождаемый свистом и улюлюканьем стоявших на палубе. Ни бомб, ни боезапаса у немца, видимо, уже не оставалось. Проводив взглядом скрывающиеся за горизонтом самолеты противника, Радченко снова приказал передать на «Жданов»: «Следовать курсу. Возвращаюсь к танкеру». «Аэгна» легла на обратный курс, направляясь к месту гибели танкера №11...

На подходе Радченко увидел, что танкер №11 все еще лежит на борту, упорно не желая тонуть. От эстонских пароходиков не осталось и следа. Верхние палубы «Гидрографа» и «Октября» были до отказа забиты людьми. Оба судна сидели в воде почти по клюзы. Набитые людьми спасательные шлюпки направились к «Аэгне». Приказав боцману расставить матросов вдоль правого борта и приготовиться к приёму людей, а находившемуся на борту флагманскому врачу бригады подводных лодок Кузьмину – развернуть пункт первой помощи, Радченко малым ходом подвел свое судно к «Гидрографу».

Капитан-лейтенант Лисица сообщил, что все его судно забито до отказа. Очень много раненых, особенно с потопленных торпедами каботажников. Практически все нижние помещения «Гидрографа» превращены в лазареты. Перевязочных материалов не хватает. У него на борту, не считая собственного экипажа и взятых в Таллинне пассажиров, 308 спасенных. 350 человек принял «Октябрь». Осадка у «Гидрографа» сейчас более четырех метров. Он не может идти головным. Радченко должен взять на себя старшинство в конвое. Радченко согласился, но, глядя на поток людей, поступавших на «Аэгну» со спасательных шлюпок, вздохнув, подумал, что и у «Аэгны» будет такая осадка, что под ней начнут рваться мины, поставленные для тяжелого крейсера. Чтобы отделаться от этих мыслей, он спросил Лисицу: «Что будем делать с танкером? Буксировать? Врагу же ничего нельзя оставлять. Есть приказ».

Дрейфующий на борту танкер ветром и волнами сносило к южному берегу. То, что буксировать танкер невозможно, было ясно, и почему Радченко спросил об этом, он и сам не знал. Быстро порешили, что танкер нужно добить, а единственный способ это сделать – использовать семидесятипятку на «Октябре», который остался единственным вооруженным судном конвоя. Нужно спешить, чтобы успеть все сделать до наступления темноты...

24 августа 1941, 20:15

Грузно и медленно ледокол «Октябрь» стал приближаться к лежащему на борту танкеру №11. Радченко видел, как на носу ледокола сверкнуло пламя. Ветер донёс рокочущий звук орудийного выстрела. Ледокол в упор расстреливал упрямо не желавший тонуть танкер. Еще выстрел, еще и еще. Закрыв глаза, Радченко считал залпы: семь, восемь... десять. Вздохнув, он открыл глаза. Танкер №11, перевернувшись, медленно погружался, задирая носовую часть. Радченко знал, что глубина залива в этом месте не превышала семидесяти метров, а длина корпуса танкера составляла более ста метров. Вряд ли танкер удастся утопить окончательно. Так и получилось. Упершись ахтерштевнем в грунт, танкер перестал погружаться. Над водой осталось торчать более четверти корпуса. Ничего сделать больше не представлялось возможным. Солнце садилось, и терять времени на раздумья было уже нельзя.

Поднявшись на мостик, старший политрук Колобугин доложил, что на борт «Аэгны» со шлюпок поднято 217 человек, включая одну женщину. Радченко поинтересовался, откуда взялась женщина. Колобугин ответил, что она – буфетчица с «Даугавы». Сбросило за борт взрывной волной. Она называла свое имя, но он, Колобугин, его не запомнил. Какое-то прибалтийское: не то Агма, не то Элма. Потом разберемся...

«Аэгна» медленно выходила в голову выстраивающегося конвоя. Теперь старшим конвоя стал Радченко. С «Аэгны» семафором передали его первый приказ: «Иду головным, за мной следовать «Октябрю», затем – «Гидрографу», скорость десять узлов, курс 77, иметь полное затемнение, световые сигналы запрещаю, дистанция между кораблями один кабельтов». В 20 часов 54 минут радиостанция «Аэгны» передала в Таллинн командующему флотом: «Затонули «Энгельс», танкер и два малых парохода. Все люди с танкера сняты. Продолжаем следовать в Кронштадт».

Старший лейтенант Радченко напряженно всматривался в сгущавшиеся сумерки. В любую минуту можно было ждать нападения торпедных катеров противника, а впереди – курс в узком и неверном коридоре между своими и чужими минными полями...

24 августа 1941, 21:00

В штабном помещении на «Виронии» адмирал Пантелеев твердым и четким почерком заполнял рабочую тетрадь:

«Под Ленинградом дела плохи. И мы тоже переживаем критические дни. Начали постановку тылового минного заграждения к северу и югу от острова Сескар. Думал ли я, что когда-нибудь здесь будем ставить мины?! Ведь это – всего в пятидесяти милях от Кронштадта и шестидесяти милях от Ленинграда! Выставили около четырехсот мин. В Таллинне отошли на рубеж реки Пирита; с палубы «Виронии», куда перешел штаб флота, в бинокль отчетливо видим противника. Корабли и береговые батареи весь день грохочут всеми своими калибрами...»

Звонок телефона оторвал адмирала от заполнения рабочей тетради. В трубке раздался хриплый, усталый голос генерала Николаева: «Комфлот обещал нам батальон курсантов». Пантелеев сжал зубы. Десятый корпус медленно и верно выпивал последнюю кровь из флота, пожирая последних специалистов, а теперь уже добрался и до будущего флота – курсантов училища имени Фрунзе. «Раз обещал, значит, будут», – резко ответил Пантелеев и, бросив трубку, с ненавистью взглянул на карту. Несмотря на ураганный огонь, который боевые корабли не прекращали ни на минуту, десятый корпус, непрерывно откатываясь, уже очутился на линии Кейла-Лагеди-Ям. Морская пехота отходила все ближе к Палдиски. Рукопашные бои шли у Пирита.

Адмирал поднялся на мостик «Виронии» и взглянул на рейд: кораблям было явно тесно. В замкнутом прямоугольнике от берега до берега медленно двигался крейсер «Киров» и эсминцы. Мористее встречными курсами двигались длинные низкие лидеры «Минск» и «Ленинград». Огонь кораблей не прекращался ни на мгновение. «Страшный износ артиллерии, – подумал адмирал, – а когда и где удастся заменить орудия?»

С мостика «Виронии» Пантелеев видел, как на стенке минной гавани выстроился отряд курсантов училища имени Фрунзе. Пантелееву показалось, что сумрак этого серого вечера неожиданно расцвел золотом морских блях и синих воротников, подобно василькам в поле. Рослые стройные семнадцатилетние мальчишки, еще не бывавшие в бою, да и совершенно не обученные приемам сухопутного боя... Вряд ли кто-нибудь из них вернется из этой кровавой и бессмысленной мясорубки. Почему-то мелькнула мысль: зачем курсантов нарядили в форму первого срока? У адмирала сжалось сердце. Он не мог дать себе точного отчета, кого ему было более жалко – этих мальчуганов, как таковых, или того, что флот и в будущем не будет иметь правильно обученных офицерских кадров? Пантелеев видел, как перед строем курсантов появился адмирал Трибуц и начал что-то говорить им, жестикулируя правой рукой. Вряд ли курсанты слышали что-либо из напутствий командующего флотом из-за непрекращавшегося грохота канонады. Четко печатая шаг – это было все, чему их успели научить – отряд курсантов скрылся за воротами гавани.

Адмирал Пантелеев вернулся в штабное помещение и сел за стол, закрыв на минуту глаза. Мысли мешались, а грохот канонады уже не оказывал никакого другого действия, кроме успокоения. Даже убаюкивал. Приглушенный зуммер телефона заставил Пантелеева встрепенуться. Докладывал комендант острова Аэгна: противник прорвался на полуостров Вирмси. Адмиралу не было нужды смотреть на карту – это означало, что немцы уже вышли на берег Таллиннской бухты...

24 августа 1941, 21:40

«Военному совету КБФ. Секретно. Шифр комфлота.

24.08.1941. НКВМФ. Москва. 19:45 Под вашу личную, строжайшую ответственность, повторяю, строжайшую ответственность, обеспечить безопасный вывод из Таллинна крейсера «Киров» и наиболее ценных в боевом отношении кораблей. ГКО считает необходимым продолжение обороны. Санкцию на эвакуацию должен дать главком Северо-западного направления. Кузнецов.

Передано по ВЧ через штаб ЛВО. Принята штабом КБФ 21:27».

Ни Трибуц, ни Пантелеев не нуждались в разъяснении, что означают слова «под вашу личную, строжайшую ответственность», дважды повторенные наркомом в столь короткой радиограмме. Опыт у адмиралов был уже достаточным для того, чтобы понять – в случае невыполнения этого указания, явно исходящего от самого Сталина, их ждет расстрел на месте. Но если в этом отношении разъяснения были не нужны, то все остальное содержание радиограммы нуждалось в обдумывании. Ясно, что нарком докладывал Сталину, и тот не разрешил начать эвакуацию, сославшись на мнение командования Северо-западным направлением. В то же время Сталин, видимо, приказал убрать из Таллинна боевые корабли и, в первую очередь, «Киров». Но как это сделать?

Если немедленно отдать приказ о выводе в Кронштадт «Кирова», новых эсминцев и лодок, то оборона города немедленно лопнет, как тухлое яйцо под сапогом. Только артиллерия кораблей сдерживает немецкое наступление. Но если боевые корабли, оставшись почти с третью своего штатного экипажа, могут вести огонь с рейдов, то для перехода в 200 миль до Кронштадта через минные поля, через зоны действия надводных кораблей, подводных лодок, авиации и береговых батарей противника им нужно вернуть экипажи, уже задействованные в боях на сухопутном фронте. Как обеспечить их вывод? Если начать отзывать матросов и офицеров с сухопутного фронта, все станет ясно, и в войсках, которые и так держатся из последних сил, начнётся паника. Все рухнет, и противник, прорвавшись к гаваням, не даст возможности уйти из Таллинна даже ни одному катеру. Что делать?

Кроме того, в радиограмме наркома не сказано, должен ли штаб КБФ уходить с кораблями или он должен разделить судьбу гарнизона. Хотя слова «под вашу личную строжайшую ответственность», помимо всего прочего, предполагают, что командование флотом должно уходить вместе с кораблями. Это в общем-то логично. Передать руководство обороной командованию X корпуса, составить мощный ордер вокруг «Кирова», бросить в прорыв все тральщики и уходить. Это, конечно, печально, но приказ – есть приказ. Но есть ли такой приказ?

Радиограмма наркома конкретно указывает только «Киров». Это и понятно – любимый корабль товарища Сталина. Если перестараться, их обвинят в паникёрстве, в сдаче города немцам, а то и в дезертирстве. Но в любом случае, на корабли нужно вернуть экипажи, провести обширные тральные работы, обеспечить авиацию прикрытия.

А что означает «наиболее ценные в боевом отношении корабли»?

Означает ли это только военные корабли? А транспорты, буксиры, гидрографы, плавбазы и прочие суда, без которых немыслимо существование военного флота? Их можно бросить в Таллинне или нельзя?

О людях и говорить нечего. Ясно, что их предполагается бросить на милость победителей. Хотя об этом ничего не сказано в радиограмме. Обсуждение радиограммы наркома, которую оживленно вели Трибуц и Пантелеев, так как присутствующий на совещании контр-адмирал Смирнов предпочитал отмалчиваться (упаси Бог, еще не то скажешь: ведь о приказе самого товарища Сталина речь), было прервано приходом капитана 1-го ранга Питерского, молча положившего перед адмиралом Пантелеевым бланк другой расшифрованной радиограммы. Это было донесение старшего лейтенанта Радченко с «Аэгны». Пробежав глазами донесение командира плавбазы, Пантелеев передал его Трибуцу. Тот прочел ее и передал Смирнову. «Энгельс» и танкер №11 погибли. Были ли они «наиболее ценными в боевом отношении кораблями»? Как они погибли? Какова судьба «Жданова» и «Даугавы»? Почему конвой возглавляет Радченко? На все эти вопросы пока не было ответов, но это все выяснится в самом ближайшем будущем. Это – не неясности в радиограмме наркома ВМФ. Здесь почти все ясно – вот что ждет на переходе и более, и менее ценные в боевом отношении корабли. Что же все-таки делать?!

«Делать нечего, – подвёл итог совещания адмирал Трибуц. – Нужно выбить у Ворошилова приказ на эвакуацию. Составьте, Юрий Александрович, такое донесение, чтобы они там, наконец, поняли: еще немножко промедлим и погибнет все: и гарнизон, и город, и флот, и мы с вами».

Адмирал Пантелеев кивнул головой. Он был совершенно согласен с командующим. Единственный выход – эвакуация. Адмирал Смирнов продолжал молчать.

24 августа 1941, 22:20

Откинувшись на заднем сидении «эмки», адмирал Трибуц ехал по безлюдному Таллинну, выглядевшему еще более мрачно в надвигавшихся сумерках. Армейские и флотские патрули. Сгоревшие и разрушенные дома, выбитые стекла, пустые глазницы окон. Порывистый ветер трепал на обгоревших стенах пожелтевшие плакаты, призывы коменданта. Навстречу шли машины и повозки с ранеными. Раненые, раненые, раненые... Они брели, опираясь на самодельные костыли, держась за стенки, бледные, почти потерявшие человеческий облик, перевязанные кто чем, а то и просто зажимая раны руками, из-под которых брызгала кровь.

Адмирал ехал на КП командующего ПВО КБФ, генерала Зашихина, расположенный вблизи памятника морякам с эсминцев «Автроил» и «Спартак», которые в далеком 1919 году, пытаясь бомбардировать Ревель, сами попали в расставленную англичанами ловушку и были захвачены в плен. У самого КП Зашихина – окопы переднего края, наполненные еще живыми моряками. Заросшие лица, воспаленные глаза, угрюмые взгляды, уже лишенные надежды, что начальство предпримет что– либо для их спасения. И раненые, кругом раненые, лежащие прямо на земле...

Выйдя из машины, адмирал смотрел на все это красными от бессонницы глазами. Он смотрел на раненых, но думал не о них. Он думал о крейсере «Киров», от судьбы которого уже зависела не просто его карьера, а его жизнь. Это ведь просто чудо, что немцы еще не утопили крейсер. Но ведь это может произойти в любую минуту и завтра, и сегодня, и... С места, где находился КП генерала Зашихина, хорошо был виден залив и стоявшая на рейде армада кораблей. Вот он, «Киров», ощетинившись орудиями, маневрирует, уклоняясь от прицельного огня вражеской артиллерии. По воде стелется густой шлейф дымзавесы, а ветер доносит сюда взрывы тяжелых снарядов. Медленно оседают султаны вздыбленной воды. В любую минуту не этим, так следующим залпом немецкие артиллеристы накроют «Киров» и тогда...

Выслушав рапорт Зашихина, Трибуц приказал всю зенитную артиллерию флота сосредоточить для прикрытия места маневрирования «Кирова» и лидеров. Генерал Зашихин – тридцатипятилетний крепыш, с небольшой рыжей бородкой и светло-синими отчаянными глазами, выслушав приказ, спросил: «Что делать с теми дивизионами, которые развернуты на прямую наводку против танков? Их тоже стянуть к гавани?» «Да», – отчеканил Трибуц, понимая, что говорит глупость. «Будем уходить?» – поинтересовался Зашихин. Адмирал посмотрел на него пустыми глазами: «Выполняйте приказ!», – и пошел к машине. Где-то в надвигающейся темноте захлебывались зенитки. Со стороны Ласномяэ доносились взрывы мин, пулеметная и ружейная стрельбы. Факелами горели дома в Козе и Пирита. Какой-то человек, стоявший на тротуаре, показал Трибуцу кулак и юркнул в подворотню. Адмирал вжался в сидение, ожидая автоматной очереди из темного зева подворотни. Но ничего не последовало.

Вернувшись к себе, Трибуц позвонил Лауристину и срывающимся голосом заорал на него, что в городе нет никакого порядка, стреляют в спины патрулям, наводят самолеты на корабли, кулаки показывают. Лауристин уставшим голосом пытался возразить: «Не задерживать же каждого, кто зло на тебя косится?» «Всех подозрительных – задерживать, – заорал в ответ Трибуц, – а сигнальщиков, распространителей паники и злостных слухов – расстреливать на месте!»

24 августа 1941, 23:00

Прислонившись спиною к стенке свежевырытого окопа, главстаршина Веретенников тревожно прислушивался к взрывам мин и треску пулеметных и автоматных очередей. Ему казалось, что все это происходит совсем рядом, прямо на их, созданной с грехом пополам, линии обороны. Но никто не отдавал никаких приказов и вообще не тревожил артистов театра КБФ с того самого времени, как мрачноватый майор, критически осмотрев вырытые ими окопы, вздохнул и, уходя, приказал ждать дальнейших распоряжений. Видимо, о них забыли.

Неожиданно снова появился тот самый уже знакомый артистам майор. Казалось, что за это время он еще больше похудел и даже стал меньше ростом. Из окопа навстречу майору выскочил режиссер Пергамент, пытаясь отрапортовать по всем правилам строевого устава. Майор прервал его. «Ведите свою рать в казарму», – устало приказал он. Пергамент неизвестно зачем стал что-то доказывать майору, явно не соглашаясь с полученным приказом. Майор, который, видимо, совершенно не был склонен дискутировать с режиссером на тему о подвиге и долге, оборвал Пергамента, объявив, что это приказ свыше...

Уставшие артисты, сгибаясь под тяжестью винтовок и противогазов, долго брели обратно по темным улицам Таллинна, освещаемым лишь отблесками пожаров. Навстречу попался отряд курсантов училища имени Фрунзе, спешащий на передовую, да пара армейских патрулей. Было уже совсем темно, когда рота артистов добралась до дома №40 по улице Пинк к помещению театра КБФ, где им было приказано разместиться. Пробравшись за кулисы сцены, главстаршина Веретенников забрался на какие-то старые декорации и, смастерив подушку из бушлата и противогаза, мгновенно заснул.

25 августа 1941, 00:05

«Главкому Северо-западным направлением Ворошилову, Наркому ВМФ Кузнецову. Срочно. Совершенно секретно.

Приказание об обороне выполняется, все способные дерутся, все оружие брошено на боевые участки, с кораблей сняты все люди, без которых можно обойтись. Тылы, штабы сокращены, однако, под давлением превосходящих сил противника кольцо вокруг Таллинна сжимается.

Части 10-го стрелкового корпуса несут большие потери. Линия обороны в нескольких местах прорвана. Резервов для ликвидации прорыва нет. Корабли на рейде находятся под обстрелом. На 10 часов вечера 24 августа осуществлен прорыв врага юго-восточнее города с целью отрезать полуостров Вирмси. С юга и юго-запада наступают превосходящие силы противника, под давлением которых части 10-го стрелкового корпуса и полк Сутурина отошли на линию обороны города. Танки врага вошли в лес Нымме. Артиллерия кораблей, береговой обороны, зенитная артиллерия ведут сильный огонь. Гавани, рейд обстреливаются противником. Военный совет, докладывая создавшуюся обстановку, просит Ваших указаний и решения по кораблям, частям 10– го стрелкового корпуса и береговой обороне флота на случай прорыва противника за черту города и отхода наших войск к морю. Посадка на транспорты в этом случае невозможна...

Трибуц, Пантелеев, Смирнов».

Лампочка в помещении штабного блиндажа в Вышгороде, наконец, перестала действовать на нервы своим бесконечным миганием и, вроде, даже стала светить несколько ярче, освещая бледные лица собравшихся в блиндаже адмиралов. Бледные лица, встревоженные, красные от бессонницы глаза, резкие складки вокруг губ. Адмирал Пантелеев машинально отметил, как за эти несколько дней постарели его, еще относительно молодые, коллеги. Ничто так не старит, как страшный груз ответственности, да еще с не менее тяжким грузом безысходности, усиленной отсутствием права принимать самостоятельные решения, диктуемые обстановкой. Даст ли, наконец, главком Северо-западного направления разрешение на эвакуацию, или уже где-то наверху приняли решение пожертвовать флотом во имя каких-то непонятных стратегических замыслов? Но как все это совместить с последней радиограммой наркома ВМФ?

Карта обстановки не вызывала уже никаких иллюзий. Город сможет продержаться хорошо если еще сутки. 254-ая дивизия противника, наступающая вдоль Нарвского шоссе, уже подошла вплотную к городу, 61-ая дивизия вышла на рубеж Раэ-озеро-Юлемисте, 217-ая дивизия заняла Нымме, а штурмовая группа Фридрихса из 291-ой дивизии оседлала шоссе Кейла-Палдиски. Противник перегруппировывает силы и, как сообщила разведка, подтягивает к Таллинну новые батареи тяжелой артиллерии, чтобы с рассвета возобновить наступление. Отрезан полуостров Вирмси. Тягостное молчание после окончательного редактирования радиограммы маршалу Ворошилову несколько затянулось. Было ясно, что никому говорить не хочется, поскольку говорить пока не о чем. Пока все ясно.

Молчание прервал командующий флотом. Машинально то расстегивая, то застегивая крючок на воротнике кителя, он указал собравшимся, что независимо от ответа, который придет из штаба Северо-западного направления, нужно готовиться к эвакуации. Все молча согласились. Отозвать эсминцы «Суровый» и «Артем» из Рижского залива, пока их там еще не утопили. Дать приказ Кронштадту, чтобы тот подготовился к встрече флота. И, конечно, протралить весь маршрут движения, особенно – палец Трибуца уперся в карту – у мыса Юминда-Нина. Судя по сообщениям, именно здесь противник поставил минные заграждения наибольшей плотности. Все присутствующие уже знали последнюю новость о гибели «Энгельса» почти со всем экипажем.

Командующий минной обороной базы, контр-адмирал Ралль, сжал губы, отчего его пожилое лицо стало еще более угрюмым. Бывший офицер Императорского флота, каким-то чудом проскочивший живым через многочисленные всесоюзные, партийные и флотские чистки и даже вышедший из них контр-адмиралом, Ралль научился молчать, но выражение лица у него было такое, как будто он постоянно испытывал зубную боль.

Унаследовав от старых времен внешнюю приветливость и безупречную вежливость, контр-адмирал Ралль в свое время сделал очень много для воспитания новых кадров флота, возглавляя училище имени Фрунзе и ряд учебных центров. Однако он, видимо, лучше других знал подготовку своих учеников, поскольку, командуя с начала войны так называемой «Восточной позицией», затерроризировал всех штурманов, постоянно проверяя расчеты и выкладки через голову командира корабля, видимо, не желая быть поставленным к стенке из-за низкой компетентности своих подчиненных. Опытный и осторожный Ралль почти постоянно держал свой флаг на эскадренном миноносце «Калинин» и, благодаря его въедливости, пока ни с его эсминцем, ни с другими кораблями, находящимися в его подчинении, ничего не случилось.

А ставили они мины чуть ли не с первого дня войны, ибо «Восточная позиция» по старой доброй традиции должна была преградить путь немецкому флоту Открытого моря в восточную Балтику, хотя никакого флота Открытого моря у немцев, по-существу, не было, а то что было, настолько уже завязло на Западе, что после гибели «Бисмарка» им уже и думать нечего было о каких бы то ни было авантюрах.

Выслушав приказ Трибуца о тралении всего трехсоткилометрового пути от Таллинна до Кронштадта, контр-адмирал Ралль не сказал ни слова. Какими силами он будет это траление проводить? Лучшие тральщики возят бомбы на Эзель и гибнут без всякой пользы. Скрыть от противника минно-тральную операцию такого масштаба, конечно, не удастся, а это означает, что во время ее проведения погибнут или будут тяжело повреждены те немногие тральщики, которые еще остались в строю и могут с грехом пополам обеспечить эвакуацию. Трибуц вопросительно взглянул на командующего минной обороной. Не меняя угрюмого выражения лица, Ралль ответил: «Надо будет – протралим». Трибуц молча кивнул головой. Все понимали бессмысленность этого, пока совершенно академического, вопроса. Все с нетерпением и затаенной надеждой ждали ответа из штаба главнокомандующего Северо-западным направлением.