Текст книги "Высокое Искусство (СИ)"
Автор книги: Игорь Николаев
Жанр:
Классическое фэнтези
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 35 страниц)
Глава 7
Воля на кончике пера
«Поганые вырожденцы»
Повелитель Малэрсида был зол и плохо себя чувствовал, с трудом оправляясь после от магического перехода. Возраст, чтоб его… Кроме того герцог терпеть не мог всяческое колдунство и резонно опасался волшебных путешествий, однако неотложная нужда требовала забыть о принципах. Как обычно после такого рода перемещений кружилась голова, донимало чувство какой-то несобранности, внутренней разлаженности. Словно части души оказались разобраны, а затем соединены тщательно, но с мельчайшими, невидимыми глазу ошибками, как при реставрации сложнейшей мозаики разных цветов.
Однако стократ неприятнее всяческих телесных недомоганий было унизительное ощущение зависимости, неизбежной подчиненности чужой воле. Патроны щелкнули пальцами, и владетельный герцог вынужден спешить на зов, даже не будучи осведомленным о предмете столь неотложной потребности. Никому и в голову не пришло, что у хозяина Малэрсида с его вторым по величине и значимости портом на континенте могут быть иные заботы. Но герцог Вартенслебен торопится, рискуя частью души в магическом переходе, иначе островные бономы окажутся недовольны…
«Поганые вырожденцы» – повторил про себя герцог, радуясь, что волшебство, позволяющее читать мысли, давно утеряно, еще за много веков до того как магия стала покидать этот мир.
Следует отметить, что в его энергичной и выразительной характеристике имелась немалая доля истины. До Катаклизма Остров Сальтолучард (точнее два острова, разделенных судоходным каналом) заслуженно считался наиболее нищим и бесполезным углом Ойкумены, где отродясь не было ничего полезного. Даже срединные горы континента казались богаче и солиднее, там, по крайней мере, росла трава, и паслись овцы. На Острове в каменных ваннах под горячим солнцем выпаривали морскую соль, однако та была самого низкого качества, рыба и солонина горчили, хранились недолго.
Поэтому на Острове правила только одна благородная семья – Алеинсэ[11]11
«Олдовое» произношение со специфической дикцией есть давняя традиция. Чем древнее фамилия, тем точнее требуется воспроизвести ее оригинальное звучание. Любое искажение воспринимается как намеренное оскорбление. Поэтому фамилии великих домов звучат достаточно необычно даже для аборигенов, ведь так говорили больше тысячи лет назад
[Закрыть] – да и та, по правде сказать, относилась к приматорам скорее номинально. Никто ее не уважал, родниться не спешил, и вообще держали на правах гостя под лестницей.
Все изменилось после того как рухнула Старая Империя. Бывшие властители мира за считанные месяцы превратились в стаю гиен, бьющихся насмерть за осколки прежнего мира. А Сальтолучард вдруг оказался самым безопасным клочком земли в пределах обитаемого мира, именно потому, что никто на него не претендовал. Кроме того, «Соленый Остров» сохранил большую часть своего флота в отличие от других прибрежных домов, которые растратили корабли в отчаянных морских сражениях, потеряли из-за разрушенных ремонтных верфей и ошибок немагической навигации. В условиях разрастающегося хаоса Остров стал тихой гаванью, способной защититься от любого врага. А затем, когда разоренный континент начал долгий путь к восстановлению, семья Алеинсэ захватила большую часть морской торговли, безжалостно выметая с карты любого, кто что-то имел против монополии. Пригодилась и соль, пусть скверная, но дешевая и единственно доступная. Она заложила основу богатства Алеинсэ, которое со временем превзошло состояние семьи Фийамон, издавна державшей банковское дело всего Востока и тоже устоявшей перед ветром перемен.
Владетели Острова сохранили много старых привычек и традиций, в том числе старую моду, а также склонность к близкородственным бракам. Поначалу из-за того, что никто не желал родниться с далекими нищебродами, отсылая в соленую пустыню перспективных дочерей. Затем – в годы хаоса и отчаянной войны всех против всех – чтобы не распылять власть и семейное достояние. Такой подход неизбежно отразился на физиономиях Алеинсэ, многократно спародированных в кукольных представлениях, памфлетах и гравюрах.
«Нет, ну отвратительные ведь рожи!» – снова подумал герцог Вартенслебен, отпив глоток вина.
Что же им понадобилось?..
Обед в честь дорого гостя выдался довольно скромным, следует даже сказать, минималистичным. Никаких тебе пиров, увеселительных поездок, акульей охоты и прочих развлечений. Зал без окон и с очень низким потолком, больше смахивающий на каземат (пусть и роскошно задрапированный), легкие закуски из садковой рыбы, немного привозного белого вина, скорее для порядка, нежели ради питья. И три хозяина, собравшиеся для встречи с герцогом. В иных обстоятельствах такой прием следовало счесть оскорбительным, но сейчас – дело иное. Небольшой квадратный столик был очень низким – едва ли выше колен сидевших людей, троих бономов и гостя с континента. По одному человеку на каждую грань темно-коричневого дерева, лакированного до состояния зеркала. Герцогу как почетному гостю досталась северная сторона, компанию составили три представителя семьи.
Юло, ответственная за оборот драгоценных металлов, отличалась высоким ростом, сложением богини, а также грандиозных масштабов париком. Копна мелко завитых волос поднималась на две ладони ввысь, спадая на плечи широкими волнами. Лоб хозяйки перехватывала желтая лента, завязанная щегольским узлом над ухом, а под лентой стекленели выпученные глаза, один из которых ощутимо косил.
Джиролама, представитель Торгового Совета, был не стар годами, но казался ветхим и, можно сказать, поношенным, как ботинок, начищенный первый раз после многомесячной носки. Узкий, как лезвие ножа, нос и обвисшие губы казались принадлежащими скорее кукле, нежели человеку.
И третий – Курцио, член Тайного Совета с широким кругом задач, которые можно было определить как «решение проблем своей семьи и причинение оных чужим». Из всей троицы он казался самым нормальным и носил континентальное платье. Лишь прическа по давней моде выдавала островитянина – голова выбрита спереди до макушки, пряди по бокам завиты твердыми валиками, оставшийся сзади пучок зачесан вверх и назад, чтобы создать впечатление вытянутого яйцевидного черепа.
Герцог отпил небольшой глоток, вдохнул полной грудью теплый воздух и ощутил укол острой зависти. Стены в каземате были двойные: камень, а поверх него бархат на изысканных рамах. Промежуток же заполнен перцем, который особым образом перемололи и высушили. Воздух, пребывая в постоянном соприкосновении с пряной субстанцией, обретал дивный аромат и целительные свойства. Каждый вдох успокаивал мятущуюся душу, обострял мысли, прочищал горло. Сам владетель Малэрсида, несмотря на все богатство, мог позволить себе наполнить подобным образом лишь несколько флаконов. Подобное состояние… нервировало.
– Мы рады, что вы сумели воспользоваться нашими советами, – вежливо порадовался Курцио и поставил бокал, дав понять, что пришло время для серьезного разговора.
– Какими именно? – столь же чинно вопросил старый владетель. – Вы дали немало ценных, в высшей степени мудрых советов, я нашел применение большей их части.
– Серебро, – лаконично проскрипела Юло – Пятьдесят «сухих» бочек[12]12
Пятьдесят «сухих» бочек – около шести тонн.
[Закрыть], которые вы так удачно закупили малыми частями на востоке.
Герцог поставил бокал из чистейшего стекла без единого пузырька воздуха. На лице бонома не отразилось ни тени эмоций, а про себя аристократ подумал, что сколько ни изводи подслушников, всегда останутся еще. Не сказать, чтобы владетель намеревался оставить серебряную негоцию в тайне от «друзей», но было что-то унизительное в той легкости, с которой разоблачилась операция.
– Рудный, неочищенный металл, – сухо отозвался владетель. – После переработки чистый выход будет существенно меньше.
– И все равно это в высшей степени выгодно и мудро, запастись серебром впрок, – Курцио сгладил возникшее напряжение. – В ваших краях уже чувствуется нехватка денег?
– Да, – признал герцог. – Я отправил эмиссаров на все стороны света, которые втайне и тщательным образом собрали по нескольку монет всевозможного достоинства во всех больших городах, измерили и взвесили оные.
– Мы были правы? – снова рубанула сплеча Юло, подергивая свободно висящий конец узла своей желтой ленты.
Вопрос был явно риторическим, однако герцог счел правильным вежливо ответить, еще раз отдав должное прозорливости Монетного Совета.
– Определенно. Похоже, монетное дело везде приходит в упадок из-за недостатка металлов. Деньги изнашиваются естественным путем, а новые чеканятся редко и мало. Это… – герцог сделал краткую паузу. – Неприятно.
– Предупрежденный, считай наполовину вооруженный, – скупо улыбнулся Курцио. – Следует искать утешение в том, что пусть мы переживаем новое испытание, однако имеем возможность приготовиться к нему заранее.
– Не так давно я прочитал одну прелюбопытную книгу, – нейтрально сообщил герцог. – В ней имелась глава, где автор рассматривал отдельно пользу и вред чеканки монет медных и бронзовых. Думается, в этом обрести можно выход из затруднительного положения. Соединение в сплаве не столь дорогих по отдельности ингредиентов, кои в совокупности обретают совершенно иную стоимость.
– Возможно, – качнул головой доселе молчавший Джироламо. – Возможно. Однако эти заботы относятся ко дню послезавтрашнему. Сейчас же нас волнуют дела насущные.
– Итак? – герцог в душе скривился от невозможности опереться на спинку нормального стула. Пуфики и низкие банкетки Острова, обитые материей красных оттенков, демонстрировали роскошь, однако утомляли седалище и спину. Они вообще не предназначались для сидения, в островной традиции было возлежать за столом, подобно легендарным патрициям Старой Империи.
– Для начала мы рады, что теперь, в том числе и вашими стараниями, запас драгоценных металлов под нашей рукой умножился. Это пригодится в скором будущем. Вы ведь не собираетесь продавать серебро на императорский монетный двор?
– Нет, – герцог поджал тонкие губы, даже не пытаясь скрыть недовольство от столь явной претензии на его личный запас.
– Время начинать, – сказал Джироламо, просто и буднично.
– Что?.. – вырвалось у герцога.
– Время начинать, мой друг, – почти участливо повторил Курцио. – В Зале Намерений расчерчена новая таблица, и уже зачеркнута первая клетка. Поэтому вас попросили стать нашим гостем так неожиданно и… быстро. Отсчет идет, мы не могли тратить время на ваше морское путешествие. Следует обсудить шаги, что вам надлежит сделать по нашему прежнему уговору. Потому что теперь шагать придется… несколько быстрее. И, как вы уже поняли, мы будем вынуждены попросить о ссуде. Монетному Совету нужно больше серебра. В том числе и ваш запас.
– Еще больше? – отрывисто спросил герцог, повинуясь мгновенному порыву. – И сколько же вам нужно?
– Все, – без тени улыбки ответила Юло. Кажется, она так и не моргнула ни разу с начала беседы.
– Наш план требует больших расходов, – Курцио опять скруглил острые углы. – К сожалению, при таких ставках приходится бросать на доску все, что есть. Но будущий выигрыш того стоит.
Герцог склонил голову, надеясь, что тень скроет бурю чувств, отразившихся на бледном лице. Тонкий запах драгоценного перца неожиданно показался тленом хорошо выдержанного трупа.
– Почему такая спешка? – глухо вопросил герцог.
– На то были обстоятельства.
– Вы все-таки решили приурочить все к Турниру Веры, – аристократ не спрашивал, а констатировал.
Курцио промолчал.
Герцог поднял голову, чувствуя, что весь пошел красными пятнами от ярости, уже не пытаясь скрывать злость и разочарование.
– Мне казалось, что у нас имеет место… партнерство, – тихо проговорил он, и голос бонома звучал как змеиное шипение.
– Так и есть, – подтвердил Джироламо.
– Не похоже, – герцог склонился над столиком, как готовая к броску гадюка. – Партнерство само собой предполагает союз. Договор. Совместные планы.
Герцог перевел дух. Островные молча слушали, как зловещие куклы в театре злых легенд.
– Я должен был получить аудиенцию у Тайного Совета и дожа. Мы договаривались, что я выскажу им свои соображения и критику. И вы их учтете, потому что владение Вартенслебен – ваш сильный союзник на континенте. А теперь вы зовете меня как мальчика-служку и сообщаете, что все уже решено. Это не партнерство. И это не уважение.
Курцио помолчал, убеждаясь, что все сказано и теперь пришло время высказаться уже ему. В свою очередь наклонился вперед, подставил гладко выбритый лоб под яркий свет волшебной лампы.
– Нет, мой друг. Это именно уважение. Да, с вами не сочли нужным советоваться. На то были причины. Однако сейчас вы здесь, чтобы обсудить дальнейшие действия. Уверяю, мало кто удостоился такой чести. Большей части наших союзников отосланы эмиссары с предписаниями, что и в какой срок надлежит предпринять.
Герцог сидел, опустив руки, старательно расслабляя пальцы, чтобы не выдать чувств скрюченными кулаками. Ровно дышал, по правилу бретеров, представляя заснеженные вершины при вдохе и жаркие угли осины про выдохе, чтобы уменьшить давление скверных мыслей на сердце.
Итак, маски сброшены. Ему все-таки указали на место в Плане. И в будущем партнерстве с фамилией Алеинсэ. Привилегированноевторое место. Никакого равенства. Никакого предложения породниться настоящим образом, без скрещивания второ– и третьестепенных родственных линий, как с Клавель. И это несмотря на то, что сам владетель – вдовец, а его дочь вошла в идеальный возраст для брака и деторождения. Никакого выбора. Теперь только вперед, вместе с Островом, до победного конца удивительной, беспрецедентной аферы, для которой понадобилось все серебро и золото мира, чтобы в итоге заработать еще больше, многократно больше золота и серебра.
– Быть может, нам всем лучше взять небольшой перерыв? Передохнуть, отведать лучших блюд нашей изысканной кухни… К слову, Клавель жаждет встречи с любимым отцом. Она готова явиться, опережая ваше желание, как и подобает почтительному ребенку.
Вопрос прозвучал для порядка, без напора и соответствующей интонации. Спрашивающий знал ответ заранее, и герцог ожидаемо качнул головой:
– Нет. Клавель больше не принадлежит к семье Вартенслебен, – сказал герцог.
– Понимаю.
В словах Курцио прослеживалась тщательно отмеренная нотка участия. Создавалось впечатление, что ему все происходящее нравилось не более чем хозяину Малэрсида. Надо полагать, островной боном тоже считал, что спешить надо медленно, расчетливо. И тоже был принужден к действиям. С другой стороны каждый знает, что аристократы Сальтолучарда постигают коварное лицедейство еще в материнской утробе. Недаром еще во времена Старой Империи именно здесь было рождено и отточено до идеала искусство создания удивительных масок. Все участие собеседника вполне могло оказаться лишь сладкой облаткой на рвотной пилюле. Пусть на языке и будет сладость, но горечь неизбежно окажется в животе.
– Теперь обсудим детали, – Курцио с вежливой непреклонностью закончил предварительный ритуал, и герцог утвердился в мысли, что неподдельная скорбь – всего лишь намазанные медом пальцы, которыми пропихивают в глотку гуся размоченное молоком зерно для роста жирной печени. Хочешь, не хочешь, а глотать придется.
– Сейчас… – он поднял два пальца, словно ограждая себя на пару мгновений от напора чужой воли. Мимолетно усмехнулся, подумав, что жест вышел удивительно похожим на традиционный салют двоебожников. Иронично, если учесть, что верующие в Спасителя-и-Защитника издавна составляли большинство на Островах. В то время, как на континенте их ущемляли и принижали слуги Пантократора.
Герцог прикрыл тяжелые веки, опять вдохнул и выдохнул несколько раз, пока ноздри не защекотал вновь тончайший запах «феникса пряностей». Что ж, придется играть картами, которые он сам вытянул в погоне за властью. Посмотрим, что можно отыграть терпением и готовностью играть вторую скрипку.
А Флессе опять придется изменить планы. В настоящий момент младшая дочь пребывала в Мильвессе, решая там некоторые семейные дела и вопросы. Предполагалось, что далее она отправится в Сальтолучард, дабы представлять интересы Вартенслебенов и заодно крепить дружбу семей, в идеале вплоть до брака с каким-нибудь из первенцев Алеинсэ. Теперь же… Девочка любит развлечения и, похоже, Параклет благоволит ей, дав шанс надолго поселиться в столице. Заодно будет возможность проверить, способна ли третья дочь проводить границы меж обязанностями и праздностью. Прежде отцу не приходилось сомневаться в целеустремленности Флессы, однако разнообразные искусы Мильвесса ломали даже закаленных мужей.
– Северный ветер, – сказал герцог, открыв глаза и энергично хлопая себя по коленям.
– ?
– Северный ветер издавна считался приносящим удачу, не так ли? – герцог обнаружил знание островных традиций. – Ведь именно он наполняет паруса торговцев, что спешат вернуться домой с полными трюмами добрых товаров, полновесного злата и невесомого паучьего шелка?
– Да, – это так, склонил голову, соглашаясь, Курцио.
– Я ценю, что мое место за этим столом расположено на северной стороне. И надеюсь, что это не изменится в будущем, когда на столешнице окажется весь мир.
– Это вполне возможно, – предположил Курцио, прочие островитяне склонили головы в знак молчаливого согласия.
– Тогда начнем обсуждение, – решительно вымолвил герцог. Вид его излучал энергичную уверенность и готовность торговаться, пусть даже в жестко ограниченных условиях. Владетель мог лишь надеяться, что сумел надежно скрыть угнездившийся в глубине сердца страх. Страх и непонятную, ничем не обоснованную, но в то же время стойкую веру, что сегодня решается нечто куда большее, нежели великая Афера.
Надо сказать, вера его, происходящая от сугубо мистических, нематериальных веяний, была вполне обоснована, хотя старик об этом не подозревал. Не знал он и того, что сейчас в буквальном смысле решает судьбу мира или, как поэтически выражались в давние времена, «держит волю Господню на кончике пера». Хотя, если быть точным, в эти минуты историю Ойкумены на десятилетия вперед расписывали два человека. И пока один из них с чинным благолепием на лице и пожаром в сердце энергично торговался, второй намеревался повеситься.
* * *
Петля свилась буквально сама собой. Елена делала это в первый раз, однако дело спорилось так, словно девушка годами ходила в подмастерьях у палача. Она накручивала классические тринадцать завитков, давясь истерическим смешком и напевая про себя:
Петля была готова. Елена посмотрела в окно, забранное мутноватой пластиной слюды. Короткий зимний день близился к завершению, а вечер она уже не увидит. И слава богу. Девушка оглядела свою комнатку (хотя по меркам столичной скученности правильнее сказать «хоромы»), обставленную бедно и в то же время добротно. В жизни на третьем этаже, под самой крышей, были свои недостатки, главным образом холод. Однако имелись преимущества. В данный момент к таковым относился высокий потолок и темные от времени, просушенные до каменной твердости стропила, через которые удобно перекидывалась веревка. Елена устала и потому не стала играть в акробата или метателя лассо. Она подтащила табуретку, залезла на нее и соорудила нормальную виселицу. Для верности накрутила побольше узлов, чтобы с гарантией. Спрыгнула на деревянный пол и критически оценила дело рук своих. Выглядело все это по-дилетантски безобразно, но вполне функционально.
– Никогда не сдавайся, жизнь так удивительна! Не отпускай… Никогда не сдавайся, жизнь так удивительна! – вывела девушка, слегка пританцовывая, а затем ею овладел новый приступ смеха, переходящего в истерическое подвывание.
Елена опустилась на колени, чувствуя холодное дерево сквозь ветхие штаны. Спрятала лицо в ладонях и от души разрыдалась, дав, наконец, волю всему, что скопилось в душе подобно нечистотам в поганой яме. Вспомнилось, как она давила приступ истерики несколько месяцев назад, в комнатушке над аптекой Матрисы. В этот раз Елена даже не пыталась, отдавшись в полную власть тоскливой безысходной печали. Она раскачивалась из стороны в сторону, словно маятник, выла сквозь худые пальцы и повторяла, как заведенная:
– Лучшая в мире работа… лучшая в мире работа…
Говорят, после хороших слез на душе становится легче. Может быть… может быть. Но это был явно не тот случай, тяжкая плита бесконечной тоски лишь навалилась покрепче, задавила все кроме желания наконец закончить все это.
Елена встала, утерлась рукавом, всхлипнула напоследок.
– Жизнь так удивительна, – прошептала она напоследок, кривясь в диковатой ухмылке, которая уже не имела ничего общего с человеческой улыбкой.
Дверь осталась незапертой, да и черт с ней. Все равно шутовской карлицы по имени Баала не будет до самой темноты, а скорее всего и до утра. Конечно, свинский поступок по отношению к ней, Баала – экзотическая актриса, шут и куртизанка в одном лице – по-своему желала добра внезапной гостье и постоялице, даже устроила протекцию в меру сил. По меркам столицы роскошную протекцию, тем более для женщины, тем более для безродной одиночки. О такой работе можно было только мечтать. Ну, во всяком случае, о ней мечтал бы урожденный местный.
Одна закавыка, Елена хоть и пыталась аборигеном стать (причем одно время казалось, что успешно), но так и не смогла. И такая вот благодарность ждет хозяйку по возвращению – труп в петле. Нехорошо… Да и черт с ним. С ними. И со всей вселенной. Дверь она оставила открытой, не придется ломать. Оставшиеся монетки сложила на столе крошечной горкой. Мелочь, конечно, вряд ли окупит все неудобства, связанные с самоубийцей в доме, но тут уж, чем богаты.
Елена снова забралась на табуретку, поджала мерзнувшие в носках-тапочках пальцы. Зимы в Мильвессе обычно бывали очень мягкими, сказывалась близость гигантского пресноводного озера, фактически полноценного внутреннего моря с выходом в океан. Но в этом году хлад и снег пришли необычно рано, хотя календарно еще завершалась осень, лед на лужах держался до полудня, успешно противясь бледному солнцу. Горючий сланец оказался в дефиците, а дровами давно уже не топили в силу бешеной дороговизны дерева. Город мерз и чихал.
– Лучшая в мире работа, – повторила в очередной раз Елена.
Петля оказалась гладкой, чистой, никакого сравнения с колючей и засаленной дрянью, которую набрасывали людоловы той ночью. Елена постояла немного, закрыв глаза, раскачиваясь на месте. Хотела перекреститься напоследок, но передумала. Вместо этого девушка, не открывая глаз, с душой показала средний палец на все углы комнаты и отдельно в сторону окна, выражая тем самым все, что думает об Ойкумене в целом во всех ее проявлениях.
– Нахер вас, – сказала она и подняла ногу, готовясь шагнуть в пустоту.
В голове теснились невысказанные мысли наподобие «Шена, я иду за тобой» и прочее в том же духе, но все они казались пустыми, лишенными чувств и смысла.
«Пока кончать со всем этим»
Начавшееся, было, движение ноги застопорилось, словно увязло в чем-то. Елена дернулась раз, другой, прежде чем поняла – что-то и в самом деле ее держит. Открыла глаза, посмотрела вниз.
Черт ее знает, как Малышка ухитрилась пробраться в комнату столь тихо, но факт – пробралась. И теперь молча держала Елену за голень, крепко схватившись обеими руками. Большие темные глаза девочки сверкали в полутьме как полированный гематит. Хватка показалась совсем не детской. Малышка вообще была странным ребенком. Она умела говорить, но предпочитала молчать и, казалось, что в душе удивительно некрасивого ребенка заточена душа взрослого и несчастного человека.
– Отпусти, – попросила тихонько Елена.
Девочка помотала головой так энергично, что платок распустился и волосы рассыпались, закрыв лицо. Остался лишь один глаз, который уставился на Елену все так же, с немигающей и пронизывающей внимательностью.
– Пожалуйста. Я хочу уйти.
Снова то же движение, взлет темных – в цвет глаз – волос. Малышка схватилась еще крепче.
– Мне здесь плохо, – Елена и сама уже не понимала, зачем все это говорит. Слова потекли сами собой, как ручеек воды из уличного фонтана в сезон дождей.
– Я хочу уйти, – прошептала она то ли себе, то ли девчонке, то ли неким высшим силам. – Мне плохо. Мне больно. Враги остались. Любимая меня оставила. Учитель предал. Я никому не нужна.
Слезы покатились вновь, редкими капельками, на этот раз влага не жгла глаза едкой кислотой, как совсем недавно, а как будто промывала, заставляя посмотреть на жизнь в истинном свете.
– Я все так хорошо представляла, – всхлипнула девушка, обхватывая себя непослушными руками. Со стороны это выглядело одновременно и комично, жутко – висельница, плачущая в петле.
– Научусь драться. Найду врагов. Отомщу им всем. Буду жить как Цири. Или ведьмачка. И вот…
Петля соскользнула с шеи как намыленная. Елена мешком осела на табуретке, спустилась – точнее неловко повалилась – на пол. Правая рука онемела до почти полной потери чувствительности.
– И вот, – повторила Елена. – Вот… Что я могу? Что я могу им всем сделать? Легко сказать – «вот я завалю Чертежника», а как это сделать? Я не умею убивать… Никто не хочет меня учить. А работать я могу только…
Рыдание снова переросло в надрывный всхлип.
Малышка обняла старшую подругу, прижалась худеньким тельцем, которое не желало раскармливаться даже на обильной кормежке Баалы. Словно в сердце девочки горел огонек, сжигающий любую жиринку. Елена обняла Малышку в ответ и зарыдала по-настоящему.
– Ничего не осталось… ничего. И жить незачем.
– Это неправда. И жизнь не кончилась, – тихо сказала девочка, глядя снизу вверх.
Елена опешила так, что подавилась слезами, закашлялась, как чумная.
– Что?
– Я говорю, что жизнь не кончилась, – очень серьезно вымолвила некрасивая девочка, глядя на Елену с потешным выражением сосредоточенной обезьянки. Лишь глаза смотрели по-прежнему совсем не по-детски.
– Ты живая. У тебя есть дом. Есть нож, одежда. У тебя целые руки и ноги, оба глаза и даже все зубы, – все с той же ненормальной серьезностью перечисляла Малышка. – У тебя есть мы. Ты нравишься маме. Можешь заработать себе на жизнь. Найти другого учителя.
– Не могу. Я пробовала, – тоскливо сказала девушка.
– Каждый сам выбирает свое будущее, каждую минуту жизни. Боги лишь ставят точки, а слова собственной жизни пишут люди.
– Кто ты? – с неким суеверным ужасом вопросила Елена.
– Твой друг, – ответила Малышка, пряча лицо на груди у девушки.
– Кто сказал тебе это, про будущее?
– Отец, – глухо сказала девочка. – Он верил в Двоих, читал на улицах проповеди, говорил про Иштена и Эрдега. Демиурги его побили камнями. Он долго болел, а потом умер. Я была совсем маленькая. Но я помню. Отец знал много разного.
Елена даже не задумывалась, что карлица могла быть замужем и родить законного ребенка в браке. Как-то по умолчанию предполагалось, что Малышка – дочь одного из многочисленных и безымянных клиентов. Надо же, как странно и трагично петляет жизнь…
Они долго так просидели, на холодном полу, слушая, как гуляет сквозняк под высокой крышей. Они согревали друг друга в объятиях, и каждая думала о своем, а думы те навсегда остались загадкой. Тускнел свет уходящего дня за слюдяным окном. На улице было непривычно тихо, как будто ранний холод выстудил всю жизнь меж домов. Елена поднялась, отерла влагу с лица, чувствуя, как распух и покраснел нос. Правая рука по-прежнему болела, но терпимо, как и положено едва-едва сросшемуся перелому.
Снять петлю оказалось непросто, узлы она и в самом деле затянула на совесть, а резать дорогую снасть горским ножиком было жалко. Но терпение победило.
– Мне нужен молоток, – сказала Елена. Подумала немного и уточнила. – Или палка. Но молоток лучше. Есть в доме?
– На втором этаже. Надо поискать, он старый, ржавый был. Зачем тебе?
Елена улыбнулась. Увидев как передернуло Малышку, стерла с лица гримасу, чувствуя, как сводит мышцы злым нервическим оскалом. Попробовала еще раз, и еще. С третьего подхода вроде бы получилось.
– Пойду к вору-наставнику, – ответила она.
Против ожиданий Малышка не стала ни возражать, ни отговаривать. Она снова замкнулась в добровольной немоте и, сохраняя молчание, отправилась на поиски молотка. Елена опять закрыла глаза, помассировала шею, все еще чувствуя тень мягкого, скользкого прикосновения веревки.
– Время писать новую главу, – прошептала она в полутьму, сжимая кулаки.
