Текст книги "Высокое Искусство (СИ)"

Автор книги: Игорь Николаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 35 страниц)

– Э-э-э… – чуть не подавилась вином Елена. – Ему не нравятся женщины?

– Мурье никто не нравится, – улыбнулась аристократка. – Он любит только власть и деньги. И еще лошадей. Он прекрасно понимает, что получить все желаемое сможет лишь беззаветной службой. Моему отцу, а соответственно и мне. Так что, если захочется, можно поставить его у изголовья с канделябрами. Он будет такой же холодной рыбой.

Флесса хихикнула совсем как шаловливая девчонка.

– Хотя не так давно мне все же удалось его смутить. Но там был особенный случай.

– Да-а-а… – протянула Елена, не очень понимая, что тут еще можно сказать.

– О! – Флессе в голову пришла мысль, которая, похоже, ее захватила. – А хочешь, к ночи позовем служанку посимпатичнее, и Мурье с ней…

– Нет! – отказала Елена слишком быстро и слишком резко, во всяком случае, тонкие брови Флессы поднялись изумленным «домиком».

– Ну, как скажешь, – с некоторым разочарованием сказала герцогиня.

Елена быстро перебрала в уме, как можно объяснить такой консерватизм. Решила, что вообще ничего объяснять не нужно, любая отговорка покажется жалкой и слабой. Верность и пуританство никогда не считались добродетелью среди высшей аристократии. Главные и, по сути, единственные требования, предъявляемые моралью сословия – никакой огласки, никаких детей. Первым время от времени можно было пренебречь. Вторым – ни при каких обстоятельствах. Отсюда, собственно, и происходило традиционное увлечение дворянок собственным полом.

– Может, после, – дипломатично сказала Елена.

«Что я говорю… сама себя закапываю»

– Я долго думала… Мне подумалось… Кажется…

Она замялась.

– Это определенно были трудные думы! – улыбнулась Флесса, которая вроде уже и забыла предложение смелого эксперимента. – Но возможно я сумею порадовать и отвлечь. Чтобы тебя посещали только хорошие, легкие мысли, моя дорогая.

– Это было бы замечательно, – улыбка Елены получилась чуть более натянутой. Она боялась, что подруга снова начнет предлагать ценности.

Флесса, по-прежнему не поднимаясь, вытащила из-за подушек небольшой, однако изящный, тонко сделанный тубус из вощеной кожи с тиснением и откидной крышкой. Красивая и непромокаемая вещь, которая могла уберечь содержимое даже под водой. Герцогиня вынула из цилиндра пергаментный свиток в обвязке из зеленой ленты с зеленой же печатью.

– Держи, – она протянула свиток, и Елена против воли восхитилась, изяществом движений герцогини, выверенной пластикой тренированного тела. Даже строгое платье не могло скрыть грацию молодой женщины. Однако Елена уже представляла, что будет в грамоте, подсказали цвет ленты и печать. Так что настроение опять быстро портилось.

Она сломала печать, развернула тугой свиток, вчиталась. Флесса с блуждающей улыбкой на губах ждала реакцию, безусловно, положительную, как же иначе?

– Зачем это, – сказала Елена тусклым, безжизненным голосом, опустив свиток на стол, рядом с недопитым бокалом. Высококачественный пергамент снова завернулся в трубочку. Лекарка стояла в пол-оборота к герцогине, смотрела куда-то в сторону, чтобы не показать навернувшиеся слезы.

«Ну почему, почему, зачем ты это сделала?!!»

– Что? – Флесса абсолютно искренне удивилась. Очевидно, герцогиня ждала какую угодно реакцию, только не это. На точеном лице проступила нешуточная и непритворная обида. Как у ребенка, что долгие недели готовил сюрприз для мамы, а та и не взглянула на трогательный подарок.

– Зачем, – повторила Елена.

Флесса перешла из полулежачего положения в сидячее, гордо выпрямилась.

– Я купила тебе место в гильдии лекарей, травников и аптекарей, – высокомерно, с плохо скрываемым (точнее совсем не скрываемым) раздражением отчеканила она. – С уплатой всех податей и взносов на семь лет вперед. Чем ты недовольна? Тебе мало?

– Это нечестно, – последнее было уж слишком. Слезы высохли, Елена развернулась к собеседнице, руки за спиной, ноги вместе, носки развернуты. – Нечестно обвинять меня в неблагодарности.

– Тогда в чем дело?

– Ты… – Елена сглотнула. – Ты испортила. Все испортила.

– Я тебя не понимаю, – Флесса встала, подошла ближе, изучающе глядя на спутницу. – Ты не хотела брать мои деньги, подарки. Хорошо, не бери. Теперь ты свободна от тюрьмы. Твое будущее обеспечено.

– Я хотела… сама хотела… наверное, – Елена сбивалась, путалась в словах, пытаясь побороть жгучую обиду и злость. Объяснить высокомерной аристократке, в чем она ошибается.

– Ты неблагодарная… – Флесса оборвала фразу, поджав губы.

– Неблагодарная кто? – Елена почувствовала, как волоски на шее встают дыбом. Ей больше не хотелось закрывать рот герцогине. Наоборот.

На мгновение в глазах Флессы промелькнули неуверенность, колебание, сомнение. Но почти сразу их смыли обида и высокомерное превосходство.

– Неблагодарная шлюха, – отчеканила дворянка.

– Что? – тупо переспросила Елена, глядя сквозь Флессу, пытаясь осознать услышанное.

– Ты. Неблагодарная, – герцогиня подошла еще на шаг, остановилась почти вплотную, глядя с холодным презрением. – Шлюха.

– Нет… – прошептала Елена, не столько возражая, сколько в отрицании всего, что сейчас произошло. Это было просто невозможно. То, что девушка чувствовала, не получалось даже назвать обидой, это было просто безграничное, абсолютное неверие в происходящее.

– Ты принимаешь меня за дуру? – холодно бросила ей в лицо герцогиня. – Решила, у меня нет глаз?

– О чем ты, – глухо спросила Елена.

– Ты умеешь читать и писать. Свободно пользуешься столовыми приборами. Не каждый дворянин умеет держать вилку и нож, а ты будто с детства ела за господским столом.

«Промашка» – отстраненно подумала Елена. – «А вот это моя большая промашка»

– Ты привычна к роскоши, – перечисляла дальше Флесса. – И главное, принимаешь ее как само собой разумеющееся. Как должное! Да любая простолюдинка, любая дочь ремесленника сидела бы на краешке постели, боясь испачкать, смять простыню. Она трогала бы графин двумя пальцами через платок, не дай бог разбить дорогое стекло. А сколько женщин умеет плавать? Да еще с такой ловкостью? Где ты могла этому научиться?

Елена вдохнула и выдохнула. Из глубин души поднималась, разгораясь, лютая злоба. Голос Флессы отдалился, звучал как через ватную стену.

«Значит, шлюха, вот я кто для тебя…»

– Твоя речь, она безликая, лишена примет. По ней нельзя определить, откуда ты родом. Это правильный, классический язык Старой Империи, его ставят лучшие риторы!

Флесса скрестила руки на груди.

– Поначалу я думала, ты бежала из семьи обедневших ишпанов. Может быть дочь кормилицы, которая с младенчества росла бок о бок с дочерью хозяина. Но нет. Ты никогда не жила в благородной семье, это слишком заметно.

Елена молчала, лишь глаза ее наливались темнотой, и лицо каменело, ожесточаясь с каждой фразой.

– А затем все стало на свои места, – с презрительным торжеством сообщила Флесса. – Твое отношение к наготе, отсутствие стыда низших сословий. И мастерство в постели, удивительное, изысканное. Такие навыки нельзя получить в кроватях мещанок!

Елена вздрогнула, как от удара.

– Тайное стало явным, – подчеркнула герцогиня, как будто давно ждала возможность ударить глубже и провернуть клинок в ране.

– Тебя натаскивали на проститутку, очень дорогую. Прививали искусство поддерживать беседу, участвовать в банкетах, даже красиво плавать. При Дворе ценят оргии в бассейнах.

Флесса фыркнула с видом полного превосходства. Она не заметила, как изменилось лицо лекарки, застывая холодной маской.

– Но ты пустилась в бега. Вот откуда такое мастерство и в то же время беспомощность. Тебя просто не доучили. Не показали, как надо вести себя в обществе благородных людей!

Глядя в упор, Флесса процедила сквозь зубы:

– Поэтому знай свое место, шлюха. Будь мне благодарна. Покажи глубокую признательность, так, чтобы я почувствовала себя настоящей благодетельницей. Целовать руку не обязательно, но можешь опуститься на колено. Если не знаешь как, подскажу, на левое, я не королевского рода…

Звук пощечины ударил резко, громко, словно лопнул в огне высохший стебель тростника. Флесса отступила на шаг, приоткрыв рот. На ее лице Елена читала собственные мысли, какими ни были пару минут назад – бесконечное удивление, чувство, что мир перевернулся вверх тормашками. Сама же она больше ничего не чувствовала. Только холодную пустоту.

– Нет, – очень тихо сказала Елена. – Ты не она. И никогда ей не станешь. Как я только могла подумать…

Флесса приложила ладонь к покрасневшей щеке, глянула на пальцы с недоумением. Елена покачала головой, скорее в такт собственным думам, нежели обращаясь к бывшей подруге.

– Похоже, мы обе ошиблись, – мертвым голосом вымолвила Елена. – Перепутали небо и звезды с их отражениями в море.

И это тоже была цитата, одна из многих, чье происхождение девушка с Земли забыла. Хорошая цитата из какой-то хорошей книги, что пришлась очень к месту. Пергаментный свиток выпал из пальцев, с легким шуршанием прокатился по деревянным половицам. Флесса выпрямилась, кинжал скользнул из рукава платья в ладонь герцогини. Елена пропустила бы это незаметное движение, не знай она о существовании скрытого оружия. Еще один клинок был у бывшей любовницы в потайных ножнах сзади, вдоль пояса.

– Не стоит, – покачала головой она, взявшись за рукоять ножа. – Два из пяти боев мои, не забудь… те, благородная госпожа.

Она поклонилась, не спуская, впрочем, глаз с рук Флессы. Герцогиня сжала крепче стилет без гарды, бешено посмотрела в лицо тюремной лекарки… и вздрогнула, машинально сделала шаг назад. Перед дворянкой стояла не симпатичная и трогательно забавная в своей провинциальности лекарка, а натасканный хорошим фехтмейстером убийца. И этот убийца был в любое мгновение готов начать бой насмерть без оглядки на титулы и последствия, с двумя шансами против трех. Клинок Люнны уже покинул чехол наполовину и достаточно всего лишь слова, одного движения, чтобы пролилась кровь. С нарастающим ужасом Флесса поняла, что не может подавить волю соперницы, взгляд бессильно скользил по стеклянным зрачками Люнны.

– Низкородная проститутка благодарит восхитительную госпожу.

Голос Елены звучал глухо и очень тихо, ровно, как чтение вслух с пергамента.

– Вы были чрезмерно добры ко мне, опустились до равного общения с… презренной шлюхой. Но все хорошее заканчивается. Теперь мне пора вернуться в свой круг. А вы продолжите общение с равными себе.

Елена запнулась, вспомнив, где она видела бледную рожу в капюшоне. Точнее, при каких обстоятельствах это произошло.

– С теми, кто насилует и пытает женщин, вырезая на их телах Pàtrean, изысканные узоры. В их обществе вам самое место.

Так и не повернувшись к Флессе спиной, не отпуская рукоять ножа, Елена отошла к двери, нащупала вслепую ручку в виде лошадиной головы. Мурье ждал снаружи и прежде чем выпустить лекарку, заглянул внутрь, чтобы удостовериться в здравии госпожи. Он замер, непонимающе переводя взгляд с лекарки на герцогиню и обратно. Флесса стояла без движения, молча, прикрыв щеку рукой. Грызун открыл и закрыл рот, словно хотел попросить инструкций, однако опасался привлечь гневное внимание повелительницы. Наконец все же решился.

– Прикажете задержать?

Выдержав кажущуюся бесконечной паузу, Флесса покачала головой, очень слабо, едва заметно. Но Мурье заметил.

– Иди отсюда, – буркнул он гостье.

Елены хватило на то, чтобы выпрямившись до хруста в позвонках спуститься по лестнице. Держа гордую осанку, пройти по улице, свернуть за угол. Отправиться еще куда-то, все равно куда, главное подальше, чудом расходясь с прохожими. Одну улицу или две, она не могла сказать. В глазах темнело, образы города неумолимо расплывались, как в подступающем тумане. Наконец, Елена привалилась к стене за очередным поворотом, где поблизости не было людей. Сняла кепку и горько заплакала, прикрывая лицо дрожащей ладонью.

* * *

– Не думал, что увижу тебя снова, – проскрипел Фигуэредо. – Кажется, это входит в моду среди моих друзей. Исчезать бесследно, а затем воскресать удивительным образом.

Он оперся локтем на косяк двери, словно мастеру было трудно поддерживать себя в вертикальном положении. Фехтмейстер часто моргал, глаза слезились, для них был чрезмерно ярок даже умирающий свет вечернего солнца.

– Мы никогда не были друзьями, – с удивительным спокойствием напомнил Раньян. – И даже не встречались.

– Все мы предались одному богу, – заметил Чертежник, улыбаясь как паралитик, одной стороной рта. – Все друзья и братья в едином служении.

– Никогда не понимал этого, – с той же прямолинейностью сообщил Раньян. – Вы, старая школа, всегда делали из убийства культ. Зачем?.. Какой в этом смысл?

Чертежник засмеялся, ему не удавалось вдохнуть по-настоящему глубоко, так что получилось мелкое и противное хихиканье.

– Венсан тоже не понимал, – выдавил он в промежутке между приступами болезненного смеха. – До определенной поры. Затем понял. Поймешь и ты, со временем.

– Возможно, – пожал широкими плечами Раньян.

Бретер как обычно казался огромной летучей мышью – в черном плаще, с длинными иссиня-черными волосами, свободно распущенными, без выбритых висков. Лицо скрывалось под шляпой-треуголкой с отвернутыми полями.

– Я вижу, ты не изменяешь себе, – Чертежник двинул бровью, качнул головой в сторону молчаливого слуги, что держал наготове меч хозяина. – «Турнирный» на виду, чтобы отвлекать внимание, а ножи под плащом. Всегда готов к бою?

– Как все мы, – снова пожал плечами бретер. На бесстрастном лице наконец отразилась некая эмоция – сдержанное нетерпение.

– У меня не так много времени. И есть неотложное дело к тебе.

– Ну… – Чертежник ненадолго задумался. Раньян терпеливо ждал.

– Заходи.

Глава 22
Ненависть

На исходе второго дня новой рабочей недели Елена решила, что пора бы сходить в церковь. Лучше всего в Храм, самый большой, самый красивый, самый-самый во всей Ойкумене. Потому что больше так нельзя, просто невозможно.

Разрыв с Флессой и ее слова ранили так, что казалось, лучше бы герцогиня ударила кинжалом. Динд страдал, пытаясь делать это скрытно, однако, в силу бесхитростности и молодости, его конспиративность превращалась в противоположность. Вся тюрьма уже перешептывалась, что, видать, некая девица таки разбила сердце юноше. Вроде пока еще никто не догадался, кем была та девица, но это лишь вопрос времени.

Пропал еще один тюремщик с нижних этажей, и Дворец-под-Холмом снова встал на уши. Кроме того личный состав и без того был перегружен, а теперь городская стража массово хватала бунтарей, причастных к «медным слухам», а также просто невезучих людей, которые оказались рядом с беспорядками. Процветало доносительство, допросчики трудились, не покладая рук и прочего инструментария, а разбираться с эксцессами их усердия приходилось Елене.

Несчастный Динд глядел и страдал, мастер Квокк бесился от нарушений распорядков и роста увечий, причиняемых вымотанными работниками, но Елена оказывалась глуха ко всему. Ее мысли занимал совсем другой вопрос. Лекарка ждала «обратки», скорой и безжалостной.

При всей романтичности так скоропостижно завершившихся отношений, женщина ни секунды не обольщалась относительно юной герцогини. Уже самого по себе разрыва не по ее воле было достаточно, чтобы глубоко уязвить и оскорбить аристократку. А уж пощечина не оставляла выбора и сомнений – Флесса будет мстить, с предельной жестокостью. И надо было что-то делать…

А что делать?..

Накладывая повязки, зашивая порезы, прикладывая компрессы к синякам, смазывая ожоги целебными мазями, Елена раз за разом приходила к одному и тому же выводу – надо бежать. В Мильвессе было не так уж плохо, в последние месяцы даже и хорошо, однако все подходит к завершению. Похоже, закончилась и ее жизнь в качестве горожанки, столичной лекарки.

А все только-только наладилось…

Хуже всего был червь сомнения, который грыз душу, подползая исподтишка, напоминая – а ведь все могло сложиться совсем иначе, куда счастливее и спокойнее. Чуть меньше самолюбивой гордости, чуть больше конформизма, чуткости к пожеланиям властной и могущественной любовницы… Воображение рисовало картины вероятного, однако, неслучившегося будущего. В нем Елена, как и предсказывала месяц назад квартирная хозяйка, просыпалась на простынях из атласа, завтракала с золотого блюда. Могла вообще не работать, могла заниматься не слишком обременительной практикой, которую обеспечивала грамота цеха. Могла все. Ну, или почти все. Во всяком случае, намного больше, чем сейчас, включая более продолжительные занятия у Чертежника, не урывками, по свободным вечерам.

Кажется, собирался снег, тучи едва ли не царапали высокие шпили башен. Будет первый снег в том году, слишком поздний для посевов, издевательский вестник грядущего недорода. Елена замерла на перекрестке, пережидая шествие церковников. Это было что-то вроде крестного хода с восславлением одного из Атрибутов. Монахи шли длинной колонной, по трое. Для земного человека выглядели служители культа очень забавно, словно их собрали из кусочков разных культур. Одеждой слуги Единого смахивали не то на степняков, не то на буддийских монахов.

Степняки – потому что вместо ряс носили особого покроя стеганые халаты с большим треугольным клапаном во всю грудь на одной деревянной пуговице. Халат подпоясывался широченным кушаком-сумой и годился практически для любой погоды, символизируя готовность переживать лишения и нести слово Божье, куда и когда угодно. Поверх надевалась цепь со знаком Пантократора, обычно разделенное горизонтальной перекладиной кольцо, символ того, что господь повелевает всем, что в небе и на земле.

Буддисты – потому что канон предписывал вместо шляпыносить широкую налобную повязку, где традиционными литирами вышивались символы прихода, а также что-нибудь религиозное. Волосы, как правило, отпускались ниже плеч и заплетались в мелкие косички, по числу заученных Атрибутов и священных текстов-комментариев к ним. Полный набор составлял ровно шестьдесят шесть кос, а когда брат начинал от старости лысеть, он брил голову, опять же как буддист, ибо негоже оскорблять канон видом жиденьких патл. Впрочем, некоторые культисты брились целенаправленно, несмотря на вполне пристойные шевелюры, а по слухам вообще избавлялись от волос на теле. Это было как-то связано с движением неких «Демиургов», которые были не то разновидностью официальной религии, не то сектой. Судя по слухам, агрессивной и жесткой. Во всяком случае когда речь заходила об очередном забрасывании камнями лавочек адептов Двух или особо яркой проповеди, рядом всегда упоминались Демиурги. У лысых в кольце на цепи была не перекладина, а восьмиконечная звезда, символизирующая уже мирское господство Пантократора на все стороны света.

Елена машинально коснулась пальцами груди, там, где под курткой висели на цепочке разрубленные монеты с Пустоши. Подумала, что надо бы купить себе пантократорское кольцо и надевать открыто, чтобы не выделяться среди горожан. Как правило жителям столицы было плевать на внешние атрибуты, если человек не носил открыто символику Двоих, по умолчанию подразумевалось, что он верит в Единого. Однако с учетом всеобщей нервозности следовало проявить больше предусмотрительной осторожности.

А еще Люнна подумала, что эти церковники довольно странные, непривычные. В большинстве своем они не носили косичек Джа, однако не сверкали зеркальными лысинами. Мрачные дядьки, шагающие в колонне, стриглись почти как солдаты, кто-то под «горшок», а кто-то и в «конскую гриву», которая закручивалась в амортизирующий подшлемный валик. Выглядело это не сказать, чтобы угрожающе… скорее непривычно и зловеще. Армейского вида колонна из безоружных служителей господа была одета в халаты одинакового темно-коричневого цвета, шла в полной тишине, без привычных песнопений, лишь выбивая четкий ритм деревянными подошвами. Время от времени строевые монахи останавливались и стучали левым кулаком в грудь, одновременно воздевая к небу большой палец правой, указывая, что господь един в их сердцах.

На картинке этот гибрид степи, буддизма и «афро» выглядел бы забавно. В реальности и движении – хотелось отойти подальше, избавляясь от чувства неправильности. От шествия веяло чисто армейской организованностью и порядком солдатского строя. Может какие-то заезжие культисты, паломничество?

Вид служителей культа отринул Елену от желания сходить в Храм. Она здраво рассудила, что монументальное здание оставалось на месте сотни лет и, наверное, простоит еще день-другой. А сейчас время заняться более насущными делами. Елена свернула в направлении ближайшей улицы оружейников, твердо рассчитывая купить оружие. Увы, на хороший меч денег не хватало – в ожидании обещанной награды от герцогини лекарка обновила, наконец, гардероб и прикупила полезных мелочей, в том числе экстрактов и трав осенней сушки для будущих лекарств. Но Елена рассудила, что лучше иметь что-то, чем обходиться ножиком в ожидании неминуемых приключений.

Город лихорадило, слухи мчались по домам и улицам как лесной пожар, обрастая невероятными деталями и ужасающими придумками. Все разговоры, так или иначе, крутились вокруг медных денег и серебряного каравана из Сальтолучарда. «Медь» и «серебро» – эти два слова возникали в любой беседе, перепрыгивали из окна в окно, неслись по кабакам и харчевням. Даже золотари и сборщики навоза готовы были рассуждать о чистоте металла южных рудников, а проститутки могли квалифицированно судить о сравнительной пагубности медных и бронзовых денег.

Елена снова чувствовала себя как-то наособицу от всего этого. Город жил, волновался, готовился к своим испытаниям и заботам, а лекарка двигалась в параллельном русле. И, бредя от лавки к лавке, Елена раз за разом возвращалась к одной и той же мысли, точнее двум соображениям, которые шли в плотной связке – неприятной, горькой, обидной, щедро сдобренной нотками безнадежности. И беспощадной в своей очевидности.

Да, Флесса будет мстить, хотя бы за оскорбление. И сто сорок шесть процентов – за пощечину.

Да, придется покинуть Город.

На этой улице почти не продавали мечи – слишком дорого, не по карману обычной публике. Зато можно было разжиться всевозможными тесаками и кинжалами, компактными арбалетами, баллестерами, дубинками, а также прочей снастью для вышибания здоровья и жизни. На прилавках, ящиках, тачках и руках сверкало, тускнело, брякало и звенело всевозможное оружие, вплоть до копьеметалок и дубинок из клыка диковинных зверей северного архипелага. Копьеметалку Елена чуть было не купила, больно уж красиво смотрелась полированная штука из кости бледно-пурпурного цвета. Можно швырять дротики, что, по слухам, даже с каменными наконечниками прошивают кожаную броню как ветошь, а можно и отоварить, как дубинкой.

Но Елена передумала, остановив выбор на абордажном топорике с крюком-клевцом. Обычное, без изысков, а также изъянов оружие для одной руки. Продавал его скучный и депрессивный островитянин, опухший и разноцветный как спрут. Клиенты обходили его стороной, а Елена сопоставила человеконенавистнический вид продавца, потертый вид оружия (бывалая вещь, хорошо отполированная тысячами касаний), а также одежду моряка – традиционная куртка с рыболовными крючками вместо пуговиц. Такие надевали по праздникам и ради особых мероприятий вроде полного перехода вокруг Ойкумены за один поход. Вывод напрашивался – бродяга пропился вчистую, пустив на деньги даже повседневное платье, а теперь вынуждено натянул праздничное и продавал оружие.

Цену моряк не заламывал и вообще, судя по всему, ему было стыдно расставаться со стальным «товарищем». Елена, в свою очередь, не торговалась особо, и стороны разошлись, совершив взаимовыгодную негоцию. Островитянин теперь мог либо погулять еще недельку, либо купить проезд в родные края без необходимости наниматься в матросы. А Елена чувствовала за поясом приятную, уверенную тяжесть годного инструмента.

Как там говорил Чертежник… «Бронированное – коли, беззащитное – руби», да. Теперь она чувствовала себя лучше, более защищенно, и удивлялась – а почему раньше так не сделала? Может потому, что довлела инерция мышления, дескать, топорик это несерьезно, вот когда придет время, можно сразу на меч или саблю замахнуться, а пока и кинжала хватит.

К сожалению, надолго вспышки энтузиазма не хватило. Иметь оружие это хорошо, и все же необходимость сваливать из Города встала во весь рост. Оставить привычную работу, покинуть дом, ставший почти родным. Расстаться с Баалой и Малышкой, которых Елена пока еще не воспринимала как членов семьи, но к тому все шло. Снова утомительные странствия, да еще в самое голодное и холодное время, когда все стоит в два-три раза дороже. Без особых сбережений, без цеховой грамоты…

Которую можно было и взять – снова шепнул червячок сомнений и упущенных возможностей.

Можно было и взять. А еще проглотить гордость, объясниться с Флессой, помня, что герцогиня не сволочь сама по себе (по крайней мере, не больше чем сословие в целом), просто не хрен было испытывать аристократическое высокомерие. И сейчас не было бы никаких проблем, а творилось сплошное благолепие с уверенностью в будущем. Все подати и взносы за семь лет, значит платить лишь городские налоги, пользуясь всеми правами цехового мастера. Это было сказочно, про такую щедрость слагали песни. И все перечеркнула одна пощечина. Так что никакого благолепия и убраться бы из города живой. Елена не питала иллюзий относительно того, что гордая дворянка в каком-то там поколении забудет как ей от души врезала по красивой и высокомерной физиономии ничтожная простолюдинка.

Снова в путь, опять странствовать…

А может еще и обойдется?

Чтобы вернуться к родному северному краю, нужно было пересечь мост, где снова назревала драка. Причем на сей раз конфликт обещал стать «праздничным» по масштабу, когда сходились даже не улица на улицу, а целые кварталы или цеха. И совсем не праздничным по настроению. Елена посмотрела на все это и решила, что лучше возьмет лодку.

Женщина была не единственным человеком, что проявил похвальную мудрость, так что на реке стало тесно от «водных такси». Кажется в эти дни любой, у кого была хоть створка от ворот, торопился спустить ее на воду и заработать на перевозках. Цены тоже взлетели, однако с каждой минутой Елена все меньше жалела о потраченной монетке. Пока лодочник греб, на противоположных концах моста собирались злобные и весьма организованные группки людей. Причем многие были при серьезном вооружении, включая кольчуги, железные шляпы, шлемы с бармицами, топоры на длинных рукоятях, а также корды. Городская стража, предчувствуя нехорошее, испарилась, будто ее никогда и не было.

– Кто с кем? – спросила Елена у лодочника, рассудив, что кому же еще знать, как не ему.

– По совокупности, – отозвался тот, демонстрируя ученость и философический склад характера. – За серебро.

– Опять? – вздохнула женщина.

– А то ж, – лодочник ухитрился совместить широкий гребок, маневр уклонения от неповоротливого конкурента и выразительное пожатие плечами. – Но после такого и подраться не грех!

– А что такого? – Елена подумала, что видимо снова что-то пропустила.

– Эхма!! – радостно возопил гребец, да так, что едва не выронил весло. В голосе полыхнул энтузиазм прирожденного рассказчика.

Слушая в пол-уха, следя за происходящим на мосту и привыкая к тяжести топора за поясом, Елена худо-бедно составила представление о том, что будоражило Мильвесс последние пару дней. Итак, в то время как Люнна упахивалась по работе и решала непростые вопросы личной жизни, столицу, как пожар на ветру, облетела сокрушительная новость: островной конвой с серебром задержан в порту по личному приказу Императора. Чеканка монет в обозримом будущем не состоится. Новой, ходовой монеты не будет. Никто ничего толком не знал, однако буквально у каждого горожанина нашелся знакомый, у которого был еще один знакомый, которому попробовали всучить то ли медные, то ли бронзовые деньги.

Похоже, Мильвесс все еще не полыхнул от края до края стихийным бунтом исключительно благодаря грядущему Турниру. Любая драка магнитом привлекала вооруженных людей, которые спешили прихватить свое, так что вместо возмущений супротив власти получалась обычная неуправляемая поножовщина. Кроме того, Император в очередной раз сломал о колено чужую гордость и спесь (а скорее просто засыпал их золотом), мобилизовав и поставив на охрану правопорядка лично ему обязанную служением тяжелую кавалерию.

Сторонние наблюдатели вроде того же лодочника зарабатывали на общем хаосе и делали ставки – сумеет ли правитель сдерживать Мильвесс в узде еще буквально два-три дня. Потом начинался Турнир, и всем было ясно, что буйство уличной толпы естественным образом перейдет на трибуны, перельется в погромы еретиков-двоебожцев и прочие кровавые, но безопасные для властей формы. А тем временем, господские дома превращались в крепости, наемники подорожали в два раза, и даже у плохонького бретера в кошеле пело настоящее золото.

Два дня, подумала и приободрилась Елена, два дня хаоса… Хорошее время, чтобы унести ноги. Воздух Мильвесса для нее теперь вредоносен, а Флесса, вероятнее всего, пока будет занята городскими конфликтами. Тем более, сопоставив мешочек с медью на столе герцогини с увиденным и услышанным лично, Елена укрепилась в предположении – своенравная дворянка завязана в мутных делах по самые непроколотые уши.

«Пантократор, ты играешь за меня? – молча спросила она у темнеющего неба, положив руку на сердце. Лодочник заметил жест и отреагировал сообразно, салютом весла и воплем:

– Нет бога кроме Единого! Долой проклятых двоебожников!

Вокруг подхватили крик, проклятия двоебожцам разносились далеко над водой, перекликаясь с воплями на мосту. Там уже дрались, всерьез, не до крови, а смертно. Елена поморщилась от криков боли, ей все это напомнило работу в тюрьме. Противники, тем временем, ожесточенно молотили друг друга, сойдясь толпа на толпу посередине широкого моста. То и дело кого-нибудь выбрасывали через низкий парапет, а некоторые прыгали сами, решив, что с них достаточно. Река закручивала буруны и воронки вокруг широких опор – «быков», раненый, попав туда, как правило, уже не выплывал, живым по крайней мере. Первые трупы уже качались на волнах, попадая под весла матерящихся перевозчиков.

Елене ни к селу, ни к городу вспомнилось услышанное некогда знание, что естественное стремление зодчих сделать опоры прочнее и толще как раз приводили к ускоренному износу быков под мостами. Толще колонна – сужается путь для воды, усиливается постоянное давление на преграду.

В криках на мосту больше не слышалось ничего человеческого, рев озверевшей толпы теперь смахивал на хор голодных гиен. Бой окончательно превратился в обоюдную резню.