Текст книги "Высокое Искусство (СИ)"

Автор книги: Игорь Николаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 35 страниц)

Глава 23
Доверие

Было тихо, уютно и очень спокойно. Просто хорошо-прехорошо. Ярчайшая вспышка выжгла эмоции, однако не дотла, как в горе и несчастье, а скорее подобно очистительному пламени. В душе остались умиротворение, спокойствие, мягкая усталость, легкая дремота, не переходящая, однако, в сон. Елена знала, что днем это скажется сонливостью, апатией, упадком сил. Но то днем, а сейчас – то ли поздней ночью, то ли ранним утром – ей было просто очень хорошо. И не только ей.

Кровать Елены была, пожалуй, чуть широковата для одного человека, но двоим пришлась в самый раз, особенно если прижаться плотнее, спина к груди, как единое создание о двух телах. Елена провела ладонью по боку Флессы. Сердце герцогини все еще не могло успокоиться, лекарка задержала пальцы на тончайшей жилке под грудью, коснулась губами плеча, чувствуя биение крови, частое, ровное. Это нельзя было даже назвать поцелуем, скорее легкое – легчайшее! – прикосновение, однако и оно отозвалось легкой дрожью в теле Флессы.

Свечи почти все догорели, в комнате было довольно тепло, Баала внизу не жалела сланца для очага. За окном царила ночь, ставни приглушали без того слабый шум ночной столицы. Похоже, беспорядки затихли, во всяком случае, до утра. Елена мимолетно пожалела спутников герцогини, которым пришлось бдеть на холоде. С другой стороны от представления тягот молодых аристократов под зимней луной – становилось теплее и уютнее.

Елена двинула руку дальше и ниже, на талию и бедро Флессы, наслаждаясь ощущениями. Она была ярко выраженным визуалистом и сейчас открывала для себя, как приятно может быть просто касаться чего-либо, ощущать на кончиках пальцев шелковистую мягкость. Задержалась и слегка помассировала круговыми движениями восхитительную ямку на стыке бедра, ягодицы и талии. Флесса прерывисто вздохнула, взяла руку Елены, прижала к груди. Взяла столь крепко, что будто хотела сломать пальцы. Тихо произнесла:

– Тебе ничего от меня не нужно.

– Мы уже говорили о том… – выдохнула Елена, стараясь не потерять чувства полного умиротворения. Все было слишком хорошо, чтобы начинать заново тягостный разговор.

– Всем что-нибудь нужно, – сказала герцогиня, и голос ее дрогнул так, словно молодая женщина сдержала слабое рыдание. – Всем кроме тебя. Деньги. Служба. Привилегии. Доступ к ушам и глазам отца. Моя рука и титул для женитьбы. Слава покорителя, наконец. Чтобы можно было похвалиться за вином среди друзей, как ловко объездил гордую Флессу аусф Вартенслебен. Даже отцу я нужна как продолжатель рода, а затем уже как дочь. Младшая, вынужденно полезная, потому что все остальные не оправдали надежд.

– Не надо, – шепнула Елена в ухо подруги, согревая дыханием.

– И лишь тебе ничего не нужно. Ты хочешь меня. Только меня.

Дворянка повернула голову в бок, чтобы Елена лучше слышала, и четкий профиль выделялся на фоне последней свечи идеальной скульптурной линией.

– Да. И ты моя, – вымолвила Елена, прижимаясь к подруге, уютно прижавшись щекой к лопатке Флессы. – По крайней мере, до утра. И дальше. Сколько захотим. Пока будем хотеть.

Она выдохнула, снова поцеловала спину Флессы и в третий раз почувствовала узлы старых шрамов. Никогда в жизни Елене так не хотелось быть настоящей колдуньей, уметь творить нечто волшебное. Она ласкала губами жесткие, рваные линии, отчаянно желая, чтобы те исчезли, растаяли под нежными поцелуями. Но еще больше, чтобы растворились шрамы на душе властной, жестокой и в то же время несчастной Флессы аусф Вартенслебен.

Елена не испытывала иллюзий относительно любовницы. Она знала, что Флесса может убивать – и убивала. Может исхлестать кнутом нерадивую служанку – и лишь воздерживается в присутствии чувствительной подруги. Но… все это было в другой вселенной. Не здесь и не сейчас. Сейчас Елена обнимала женщину, которую искренне, по-настоящему жалела, которую хотела, которую…

Что?..

Какое слово здесь можно использовать? И можно ли вообще?

– Ты любила ее?

– Что? – вздрогнула Елена.

– Ты сказала, что я не она, – глухо выговорила Флесса, снова отвернувшись. – Тогда…

Елена почувствовала, как пересыхают губы. Захотелось вырваться, уйти с кровати, но, будто чувствуя порыв спутницы, Флесса крепче сжала ее руку, приковывая к себе.

– Ты любила ее?

Елена тяжело, прерывисто вздохнула. Старые воспоминания пробудились, ломали тонкую льдинку забвения, которую она с таким трудом создала, замораживая боль в душе.

– Дашь-на-Дашь, – сказала Елена. – Играем? Расскажи мне, откуда шрамы. И я отвечу.

«Дашь-на-Дашь» было детской – да и взрослой, случалось – игрой, известной по всей Ойкумене. Откровенность в обмен на откровенность. Секрет за секрет. Считалось, что сам Пантократор в этот момент прислушивается к словам, поэтому ложь в, казалось бы, совершенно безобидном развлечении оказывалась недопустима. Елена хотела уйти от неприятного разговора и рассчитывала, что Флесса не станет играть. Судя по воцарившемуся молчанию, расчет оправдался.

– Отец бил меня дважды, – внезапно заговорила Флесса. – Один раз, когда я впервые напилась. Другой…

Она снова замолчала. Елена разрывалась меж двух стремлений. Ей одновременно хотелось, чтобы Флесса замолчала и продолжала говорить. Воспоминания причиняли герцогине боль, тревожили старые шрамы на сердце, чтобы это понять, не нужно было смотреть ей в лицо. Но… в сокровенном знании, которым делилась Флесса, было высшее доверие. Отвергнуть его – значило оскорбить. И Елена слушала.

– У отца был паж. Из хорошей семьи, боковая ветвь настоящих приматоров. Родовитые, выше нас, но бедные. Для своего круга, конечно, бедные. Не к лицу таким идти в подчинение к тем, кто ниже по крови. Но мальчик был пятым сыном, никакого будущего в семье. В таких случаях, бывает, закрываются глаза, и прощается кое-какое умаление…

Флесса вздохнула. Елена просунула правую руку между подушкой и головой герцогини, обняла ее за шею, поглаживая по чуть влажной щеке.

– Семья позволила ему идти в услужение к Вартенслебенам, чтобы укрепить дружбу фамилий. А мальчик… полюбил меня.

Флесса качнула головой, чтобы ногти Елены плотнее прижались к щеке, потерлась совсем как кошка.

– И я полюбила его, – коротко вымолвила герцогиня.

– Сколько тебе было лет? – вопрос звучал глупо, но вырвался сам собой.

– Мало. Но он был красивый. Юный. Влюбленный. И я… тоже.

Елена не видела, но с легкостью представила, как огонек свечи отражается в синих зрачках Флессы, играет живым пламенем, отражаясь в слезинках.

– И я, и он уже знали, что мы – бономы. Нам многое дано по праву рождения. Мы вели и будем вести жизнь, о которой низшие сословия могут лишь бесплодно мечтать. Но…

Снова вздох.

– Но такая жизнь накладывает обязательства, долг. Взымает плату.

Что-то подобное говорил и Чертежник. В другое время, о других вещах, но суть та же. Обретая – ты всегда чем-то жертвуешь, даже не желая того.

– Мы уже привыкли, что относимся к небожителям. Но еще не понимали, что даже высшие создания должны следовать правилам.

– Вы бежали? – опять вопрос последовал вперед мысли.

– Да. Мы думали, что все будет как в романах. В балладах. Станем женой и мужем, будем жить долго и счастливо, затеряемся в южных городах.

На этот раз Елена смолчала, но Флесса ответила, словно вопрос прозвучал:

– Да. Мы не ушли далеко.

Лекарка снова провела пальцами по сетке шрамов. Сказала, утверждая, а не спрашивая:

– Кнут.

– Вартенслебен известен кожаными промыслами, – грустно улыбнулась Флесса. – У отца были хорошие… изделия.

«А дурной мальчика с ветром в башке вернулся домой, к семейству, как же еще…» – мысленно продолжила Елена.

– Пажа отец повесил на решетке за окном в моей спальне. И приказал не снимать до весеннего тепла.

– Бля… – выдохнула Елена.

Флесса, похоже, решила, что это был просто вздох. Прижала руку Елены, ладонь поверх ладони.

– Господи, – прошептала Елена, потому что… а что тут еще можно было сказать?

«Блядский психоанализ…»

Сколько лет было тогда Флессе? Двенадцать? Тринадцать? Чуть больше? Вряд ли больше тринадцати-четырнадцати. Старшие девочки уже должны были понимать, чем закончится такая романтика. Романтический подросток, чью любовь убили у нее на глазах. Не просто убили, но мучительно погубили, в жестокое назидание.

«И я еще чувствую себя несчастной?!»

– Это было… жестоко… – со всей деликатностью и осторожностью заметила Елена, чувствуя себя бегуном по минному полю.

– Это было правильно.

– Что? – Елена подумала, что ослышалась. Впервые за много месяцев она усомнилась в хорошем владении всеобщим языком.

– Я была унижена. Оскорблена. Прошли годы, прежде чем я поняла, что отец не мог поступить иначе.

– Но… Почему?

– Паж покусился на дочь своего господина. Нанес оскорбление патриарху, а значит всей семье Вартенслебенов. Если бы удалось скрыть, можно было просто выслать мальчика обратно. Но бегство и погоня… Неизбежные слухи о потере девственности. Отец поступил единственно возможным способом.

– А семья пажа?

– Она тоже поступила правильно. Нельзя просто так убивать членов благородной семьи. И началась война домов.

Значит, эта молодая женщина еще в ранней юности оказалась поводом для межклановой усобицы. Богатый жизненный опыт.

– Вы победили?

– Да. В первом же бою чуть не погиб мой брат. Тогда я еще любила его. И это был хороший урок.

– Ты простила отца?

– Нет. Но я его поняла. И училась у него.

– А я не понимаю этого… – честно призналась Елена.

– Семья, Люнна, семья, – очень серьезно и строго вымолвила Флесса. – Сюзерен оставит тебя без милостей и защиты. Вассалы и горожане переметнутся. Слуги предадут. Закон смолчит, император не заметит.

Елена скорчила гримасу, радуясь, что Флесса не видит ее лица.

– Но лишь семья всегда останется с тобой. Они преломят с тобой хлеб в нужде. Они прокормят в старости. Они похоронят и прочтут молитву, сделают гравировку на черепе в фамильном святилище. Только семья станет за тебя против остального мира. Отец был суров и жесток, за это я его не прощу никогда. Но сейчас мальчик давно в могиле, а я… я буду править сильнейшим герцогством западного королевства.

Елена почувствовала дрожь в руках, и отнюдь не от страсти или холода в комнате.

– Твоя очередь, – напомнила герцогиня. – Ты любила ее?

– Я… – Елена задумалась. – Не знаю.

Флесса ничего не сказала, и ее молчание звучало красноречивее любых слов. Немое обвинение в нечестности. «Дашь-на-Дашь» подразумевала равный обмен.

– Действительно не знаю, – тихо сказала Елена, прижимаясь щекой к лопатке Флессы. Снова захотелось провести кончиком языка вдоль позвоночника, чувствуя чуть солоноватый вкус.

– Я спасла ей жизнь. Она спасла мою. Нам выпало так мало времени… Чего было больше, симпатии, благодарности? Или просто желания разделить опасность и тепло? Не знаю.

Слова появлялись сами собой, Елене было на удивление легко проговаривать то, о чем она прежде запрещала себе даже думать.

– Мне было очень больно, когда она погибла. И больно сейчас. Это любовь? Или грусть? Или потеря? Не знаю. Я никого прежде не любила. Не с чем сравнить.

Флесса помолчала. Затем спросила:

– Монеты на твоей шее… Это от нее?

– Да, они с… – Елена в последнее мгновение решила не упоминать Пустоши. Еще не время. Придется открыться любовнице, это неизбежно, однако… не сейчас. Потом.

– … издалека. Мы разделили с ней тяготы, жизнь и смерть.

– Обычай рутьеров-побратимов, – заметила герцогиня. – Твоя женщина была воином?

– Я расскажу тебе. Но не сейчас, – сказала Елена, и снова у нее вырвалось то, чего говорить не следовало. Это была некая вспышка, взрыв чувств. – Ее истязал тот мерзавец, который был у тебя в доме белошвеек!

Да будет вам известно, любезные господа, что женщина может удовлетворить потребности мужчины разными способами. И хотя может показаться, что сегодня мы испытали их все, позвольте разубедить вас.

Да утихомирьте ее, наконец. Просто сломайте этому животному ногу. Уверяю вас, оно сразу станет очень послушным.

Подайте мой особый нож. Друзья, приглашаю вас оценить старинное искусство pàtrean, сиречь резьбы на выделанной коже. К сожалению, мое умение пока невелико, да и материал оставляет желать лучшего, но я уверен, вы проявите снисходительность к моему несовершенству! Приступим.

Она склонила голову, закусила губу, чувствуя, как горячая волна идет вверх по телу, заполняя жаром кровеносные сосуды, обжигая сердце. Глупо, как глупо… Умолчать про Пустоши, чтобы сразу проболтаться о своем видении в бане с Шеной. Сейчас достаточно одного вопроса, и он обязательно последует! Флесса резко, порывисто развернулась, сминая и без того сбившуюся простыню, так, что послышался характерный звук рвущегося полотна.

– Никогда! – она обхватила лицо Елены, не как прежде, а с нежной тревогой, будто не хотела выпускать, боялась за подругу.

– Никогда не связывайся с Шотаном!!

– Он такой страшный?

– Страшнее нет никого, – все с той же серьезностью и тревогой выпалила Флесса. – Никого! Уж поверь. Меня защищают титул и семья. Тебя не защитит никто, даже я. Бойся его!

Она закрыла Елене рот дрогнувшими нервными пальцами.

– И больше ни слова. Не сейчас.

Лекарка сжала челюсти и сочла за лучшее промолчать. Ее длинный язык и без того почти довел до беды. Для себя она уже решила, что и свяжется, и не испугается. Но – потом. Тщательно подготовившись. Все обдумав и не совершая глупых, скоропалительных поступков.

Флесса провела рукой по лбу Елены, очертила край взмокших от пота волос над глазами.

– А когда ты спишь, у тебя печальное лицо, – внезапно шепнула она. – Всегда печальное.

– Ты смотрела на меня во сне? – улыбнулась Елена. – Как и я на тебя?

– Да.

Движения пальцев Флессы опять напомнили последнюю ночь на Пустошах, только перевернутую, как в зеркале. Тогда Елена гладила утомленное, чуть грустное, прекрасное лицо Шены. А сейчас Флесса разглаживала крошечные морщинки, как будто старалась дать подруге новый, счастливый и безмятежный образ. Елена перехватила руку герцогини, прижалась губами к ладони, потерлась щекой.

– Жаль, что тебе не пришлась по сердцу цеховая грамота, – шепнула Флесса, определенно стараясь отвлечь спутницу от мыслей о Шотане. – Я думала, ты будешь рада.

– Я рада.

– Тогда не понимаю… – чуть отстранилась Флесса, синие глаза полыхнули недоумением.

– Мне трудно объяснить, – Елена подбирала слова медленно, с тщанием. – Я готова была согласиться. Я хотела бы… Хотела. Но ты не дала мне выбора.

– Все равно не понимаю. Это же подарок!

– Флесса, милая, – Елена погладила любовницу подушечками больших пальцев по нежной коже на запястьях. – Я простолюдинка. Я горожанка.

Как легко прозвучали слова… «Правду говорить легко и приятно». Значит ли это, что в ней остается все меньше от человека с Земли? Становится ли она и в самом деле медичкой Люнной, человеком Ойкумены?

– И я знаю, что вы не дарите подарки такой ценности, – Елена отчетливо выделила голосом слово «вы». – Дворяне преподносят презенты. Одолжение патрона клиенту. Оно всегда обязывает. Я подумала, что ты снова хочешь меня купить.

– Глупая, – герцогиня тронула ногтем кончик елениного носа. – Чудесная Люнна… Это был подарок. Просто подарок. Тебе.

– Спасибо, – Елена спрятала лицо на груди Флессы. – Спасибо тебе…

Она не видела лица герцогини, но была уверена, что та улыбается.

– Ты впервые назвала меня по имени.

– Правда? – удивилась Елена. Начала вспоминать и действительно, похоже, так и было.

– Флесса, – повторила она, пробуя слово на языке, как дольку сладкого апельсина.

– Люнна, – отозвалась эхом герцогиня, гладя плечо лекарки по внутренней стороне до локтевого сгиба.

– Давай договоримся, – предложила Елена.

– О чем?

Они говорили так тихо, что сами едва слышали друг друга. Скорее угадывали смысл по глазам, по легчайшим движениям губ. По чувствам.

– Если между нами снова ляжет дохлая лошадь, мы поговорим об этом. Как бы обидно не было. Как бы ни хотелось разбить всю посуду. Сначала мы говорим, чтобы не осталось недомолвок.

Елена уже свободно, инстинктивно оперировала чисто местными речевыми оборотами, даже не задумываясь об этом. Флесса улыбнулась, едва заметно, краешками губ, и от того улыбка казалась особо милой, нежной.

– Хорошо.

Они поцеловались снова, легко, словно два перышка коснулись друг друга. Просто желая показать другой, сколь дорога женщина, что сейчас в объятиях. Просто чтобы убедиться самой – «я желанна». Флесса первой оторвалась от чужих губ, поднялась и села на углу кровати. Свеча почти догорела, слабый огонек порождал удивительную игру света и тени, подсвечивал обнаженное тело так, что Елена сжала челюсти до хруста в зубах, превозмогая желание устроить новый поединок сословий. Но для этого уже не оставалось сил. И одного лишь взгляда на холодно-отстраненное лицо герцогини было достаточно, чтобы понять – всякой вещи свое время. И час изысканных удовольствий закончился.

– Ты доверяешь мне? – спросила Флесса. Очень серьезно, очень весомо.

– Да, – Елена машинально подобралась, накинула край простыни.

– Я доверилась тебе, – с той же предельной, убийственной серьезностью вымолвила дворянка.

– И я не обману твое доверие.

Елена сглотнула, быстро моргнула, чтобы не осталось и следа от одной крошечной слезинки. Да, счастье быстротечно, все хорошее заканчивается. И эта чудесная, волшебная ночь, что едва не началась с убийства, тоже подходит к завершению. Остается наслаждаться каждой минутой. Пусть даже они утекают, как песчинки в часах, и осталось совсем-совсем немного.

– Верю. И речь не о том.

– О чем тогда?

Флесса чуть наклонила голову, словно прислушиваясь к чему-то.

– Я хочу, чтобы ты доверилась мне в ответ.

– Что ты хочешь?

Теперь села и Елена.

– Доверия. Веры.

– Я слушаю.

– Будь со мной.

– Я и так с тобой, – Елена не понимала, что происходит, но судя по тону Флессы, творилось нечто значительное и очень важное.

– Нет. Будь со мной сегодня. Отправимся в мой дом, – аристократка говорила короткими, рублеными фразами. – И ты не покинешь его от рассвета до рассвета.

– Но… моя работа… дом… – лекарка подтянула ветхую, хорошо постиранную ткань еще выше, под самый подбородок.

– Доверие, – повторила Флесса. Ее глаза казались темнейшими омутами, которые вбирали свет, не выпуская наружу ни единого лучика. – Я доверилась тебе. Теперь твоя очередь. Если веришь мне, подчинись, без вопросов, без сомнений.

– Как слуга? – Елена все-таки не удержалась и сразу же устыдилась порыва. Ведь лишь несколько минут назад сама предлагала проговаривать все недомолвки. Она погладила Флессу по плечу и виновато попросила. – Извини.

– Извиняю. Нет. Не как слуга. Как человек, которому я открыла сердце.

Вот здесь Елена ощутила нешуточную тревогу. Вспыльчивая, энергичная Флесса казалась целеустремленной, сосредоточенной, как боец на арене. И просьба явно значила для нее многое.

– Ты можешь мне что-нибудь рассказать? – попросила лекарка.

– Позже. Сейчас я могу… лишь попросить.

Елена хорошо представляла, каких трудов стоило это простое, обыденное «попросить» болезненно гордой – как все дворяне – Флессе. Гордой и привыкшей общаться с низшими на языке приказов и наказаний.

– И я прошу, – Флесса взглянула прямо в глаза Елены. Лицо герцогини казалось спокойным и безмятежным, но в синих зрачках, словно запертое пламя, билась мольба. Глаза высокомерной аристократки молили так отчетливо, словно женщина кричала в голос:

«Пожалуйста, я прошу, не заставляй меня дальше унижаться. Я готова, ради тебя, готова даже на это, но пожалуйста… пожалуйста…»

– Я беспокоюсь о Баале, – Елена постаралась придерживаться столь же ровного, делового тона. Спохватилась, что Флесса, скорее всего, даже не знает, кто это. – Хозяйка дома. У нее маленькая дочь.

– Их будут охранять. Дом будет под охраной.

– Ты расскажешь… потом?

– Да.

Елена вздохнула. Словно в такт ее движению, погасла свеча. За прочными ставнями закукарекал первый, самый отчаянный петух, готовый призывать первый солнечный луч, невзирая на то, что сейчас вовсю правили ночные тени.

– Я пойду с тобой, – прозвучал во тьме голос Елены.

* * *

Бадас всегда спал чутко, вполглаза, поэтому (в числе прочего) до сей поры оставался жив, при почете и уважении, пусть в довольно специфических кругах. Так что, пробуждение с клинком у горла было ему в новинку и порождало неприятные мысли, даже сомнение относительно ближайшего будущего.

– Доброе утро, – любезно сказала черная фигура, прижимая острейшее лезвие к шее «покровителя». – Хотя, возможно, правильнее сказать «доброй ночи». Рассвет еще не наступил.

Хотя в комнате было прохладно – угли в печке рановато прогорели – Бадас мгновенно взмок от кислого пота. Взгляд его метался от фигуры к мечу и далее к двери, за которой должна бдить стража. И, совершенно очевидно, не бдела. Пальцы левой руки тихонько, буквально по волоску, двинулись к спрятанному за матрацем кинжалу.

– Не стоит, – фигура еще чуть нажала, и бандит почувствовал, как скользнула по горлу тепловатая струйка.

Бадас глотнул, с подчеркнутой неторопливостью положил руку на грудь, растопырив пальцы.

– Умный человек, – одобрил незваный гость. – Ни криков, ни паники. Это радует. Продолжай так и дальше, быть может, останешься жив.

Длинный узкий меч поднялся, и Бадас нервно глотнул снова, больно уж движение смахивало на замах перед отсечением головы.

– На стене мои рекомендации, – сказал черный силуэт в плаще с капюшоном, убирая меч в ножны. Оружие было диковинным и явно господским, даже и не меч, а какое-то шило с обоюдоострой заточкой и гардой, закрученной спиралью вокруг рукояти.

Инстинкт прирожденного уголовника вкупе с обширным опытом требовали немедленно атаковать. Молча и без промедления, со всей быстротой, а там будь, что будет. Пока мрачный гость занят самолюбованием и гнилой болтовней. Но разум и другая грань инстинкта нашептывали, что как раз этого делать не стоит. Слишком все… загадочно и зловеще. Как эта зараза проникла в дом, поднялась на правильный этаж и миновала Братанов? Как открыла – и закрыла! – дверь с хитрыми запорами. Как обманула чуткий слух самого Бадаса, который много лет еженощно засыпал в готовности к подобному визиту.

И наконец, почему не выходит разглядеть рожу то ли убийцы, то ли грабителя? Лицо визитера скрывалось в тени под шляпой, но тень казалась живой, текучей, она как будто струилась отдельными завитками, едва касаясь кожи, стирая очертания. Даже голос не разобрать, то ли низкий женский, то ли высокий мужской. Или вообще…

Да, разум пусть и с трудом, но усмирял зов блатной ярости. Бадас лежал неподвижно и молча взирал на гостя, ожидая продолжения. А еще слушал непривычную тишину в доме. Как будто с десяток человек – и это самое меньшее – заснули разом. Конечно, можно представить, что вся охрана, мелкие порученцы, шлюхи, прибившаяся гопота, все заснули. Маловероятно, но возможно. Но чтобы задремали повара, прекратив звонкую и круглосуточную суету над никогда не гаснувшими очагами и котлами. Вот это уже невозможно. И человек, способный обеспечить подобную тишину, с каждой секундой казался все более страшным.

– На стене, – повторила фигура уже с явным раздражением в голосе.

Бадас глянул в указанном направлении, тяжело сглотнул в третий раз. Что ж, теперь, по крайней мере, было ясно, куда делись Братаны. Осталось понять – как это можно было провернуть, не потревожив дом. Да и всю улицу, пожалуй.

– К сожалению, голос женщины, как правило, звучит негромко, во всех смыслах… – начал призрак.

«Женщины?!!»

– И я быстро поняла, что когда тебя не принимают всерьез, приходится тратить много сил и времени впустую. Или привлекать внимание другими способами.

Бадас почувствовал, что в комнате слишком холодно. Или это его морозит распускающийся, как ядовитый цветок, ужас.

– Поэтому я взяла за правило начинать разговор с чего-то впечатляющего. Чтобы после звучал только мой голос. Итак, ты впечатлен? Ты готов слушать?

Бадас внимательно, преодолевая приступ тошноты, глянул еще раз на лица Братанов, что смотрели на него в ответ пустыми отверстиями глазниц. Твердая рука аккуратно срезала «маски», растянула на досках. Кровь послужила клеем, прихватив мертвую кожу к стене.

– Я прям впечатленный весь, – он постарался вымолвить это как можно спокойнее и безучастнее. Получилось не слишком удачно, но, по крайней мере, голос не сорвался в совсем жалкий писк, уже достижение!

– Это хорошо, – женщина в маске из живой тьмы искренне обрадовалась.

Темная фигура села на табурет близ кровати. Бадас поневоле вздрогнул, когда жуткая тварь оказалась так близко. «Покровителя» не пугали смерть и жестокость, в том числе и содранная кожа, ему не раз приходилось заниматься подобными вещами. Ужасало до холодной дрожи не то, что было сделано, а в каких обстоятельствах это случилось. Незаметно убить и ободрать двух амбалов, едва ли не с младенчества выживавших на улице в бесконечной драке за жизнь… Для этого требовалось невероятное мастерство. Или какие-то иные умения, о коих не стоит говорить вслух, тем более, ночью.

Бадас не боялся никого из людей, но тот, кто сидел рядом, человеком определенно не был.

– Итак, я буду откровенна. Дело к утру, дожить до рассвета у тебя шансов мало. Но все же они есть. Для этого потребуется лишь подчинение. Без вопросов, со всей искренностью. И полная честность. Это понятно?

– Да.

– Ты местный «покровитель», правишь кварталом. Собираешь дань, решаешь вопросы, судишь, определяешь доли, держишь весь теневой мир. Верно?

– Да.

Бадас никогда не думал, что можно обливаться ледяным потом. Теперь понял, что еще как можно.

– Ты знаешь всех в округе?

– Всех, кто живет поперек закона, – Бадас пытался отвечать как можно короче и внятнее. – Остальных как получится. Знаю многих. Кого не знаю, о том спрашиваю. Могу спросить.

Бандит напрягся, ожидая какой-то реакции, но, похоже, собеседник действительно ждал полной честности. Фигура кивнула, показывая, что довольна ходом беседы.

– Где-то здесь, в округе, живет человек. Это женщина, уже не девочка, еще не тетка. Выглядит, скорее всего, лет на двадцать. Но может и старше, смотря, чем занималась. Высокая, крепко сбитая, однако не мужиковата, просто сильная. Рыжая, не ярко, но возможно красится. Ты знаешь такую?

Бадасу пришлось облизнуть пересохшие губы, взгляд то и дело цеплялся за мертвые лица на стене. Пустые глазницы и рты словно продолжали захлебываться кровавыми слезами и немым криком.

– В округе много женщин. Надо спрашивать.

– Это нехорошо, – под струящейся личиной выражение было не разобрать, но голос выдавал сдержанное недовольство. Пока сдержанное. От двух немудреных слов Бадасу резко захотелось обмочиться.

– Много людей, – заторопился он. – Большие улицы! Этажные дома! Надо посылать на улицы, спрашивать, искать.

– У меня нет времени на расспросы. И ты будешь не спрашивать, а бежать, – здраво рассудила гостья. – Натравливать на меня своих подручных и стражу. Это нехорошо.

Жжение в мочевом пузыре стало почти невыносимым. Бадас понял, что сейчас он закончит как Братаны, возможно и лицо так же потеряет, чтобы впечатлять кого-нибудь, кто знает больше.

– Да, еще, – уточнила женщина-смерть. – Она появилась здесь не раньше минувшей осени. Возможно позже.

– Чем занимается? – выдохнул Бадас. В голове забрезжила мысль, но ее требовалось раздуть, как уголек, подогреть еще хоть чем-то.

– Хм… – фигура прищелкнула пальцами правой, звук прозвучал отчетливо и сухо, как сломанная ветка, несмотря на перчатку. – Действительно. Прежде она была подмастерьем в аптеке.

– Лекарка?

– Да, можно так сказать, – фигура склонилась ближе, и Бадас с большим трудом удержался от того, чтобы не отстраниться, забиваясь в угол меж кроватью и стеной.

– Я знаю об одной. Пришла в Мильвесс по осени чуть больше года назад. Крепкая, сильная. Порезала двух моих людей. Черноволосая, но может красится.

Бадас прервал речь и закашлялся, слова драли пересохшее горло, словно крупный песок.

– Продолжай, – вежливо попросила женщина

– Работает лекарем. Без грамоты, но рука набитая. Шьет раны как человек с опытом. Знает микстуры и травы.

Бадас добросовестно задумался, прикидывая, что еще могло бы относиться к сфере интересов жуткой обдирательницы.

– Одна. Пришла одна, ни семьи, ни друзей. Ни с кем особо не водилась, покровителей не искала, в гильдию не обращалась.

– Все?

– Д-да, – выдавил Бадас.

– А вот это уже хорошо, – констатировала женщина. – Очень хорошо!

Она выпрямилась и замерла как статуя, вероятно в раздумьях. Бадас тоже замер, опасаясь даже глубоко дышать.

– Отлично! – вернувшись из мира грез, убийца негромко хлопнула в ладоши. – Я рада, что у нас так хорошо все получилось. Теперь мне нужно еще две вещи.

– Всегда к услугам, – бандит сумел пошутить, пусть губы и дрожали как на морозе. Похоже, шутка пришлась к месту, да и смелость была оценена по достоинству

– Первое. Где мне ее найти. В каких местах бывает. Хотя… нет. Лучше так, где я сегодня найду ее совершенно точно. Думай хорошо, у меня нет времени на долгие поиски.

– Дом. Она снимает комнату. Городская тюрьма. Работает там.

– Тюрьму не надо, – махнула рукой визитерша. – Еще?

– Бретерская школа.

– Что!? – казалось, эта фраза глубоко, искренне поразила женщину.

– Она берет уроки фехтмейстера. Говорили, звезд не хватает, но учится неплохо. Недавно участвовала в дуэли. Противник отступил.

– Надо же, – хмыкнула черная тень в плаще. – Девочка извлекает уроки… Еще.

– Дом любовницы.

– Любовницы… Ох уж эта Искра! – теперь женщина искренне веселилась, но веселье это было диковатым. Как у злого ребенка, что поджигает уши лисичке-феньку ради смеха над искалеченным зверьком.

– Еще.

– Больше никуда не ходит. Бродит иногда по городу, в лавки заглядывает, но это как получится.

– Итого. Дом. Ученичество. Любовница. Три места. Все верно?

– Да. И… осмелюсь заметить.

– Осмелься. Но кратко.

– Госпожа, вам понадобится кто-нибудь, кто знает ее в лицо.

– Это намек, что тебя не стоит прибавлять к?.. – дьявольская женщина указала большим пальцем через плечо, аккурат в сторону страшных мертвых масок.

– Я полезен! – Бадас понимал, когда нужно рвать на себе рубаху и показывать на все стороны света бандитский гонор, а когда нужно склонить голову ниже и облизать чужой сапог. И сейчас точно была очередь не гонора.

– Это, собственно, второе. Мне понадобятся люди. Наемные дубинки. Плачу золотом.

– Что?.. – Бадас таки не удержался от возгласа, очень уж быстро случился переход от кровавой мясорубки к сугубо рабочему предложению.

– Быть может, понадобятся люди, подручные, – с плохо сдерживаемым нетерпением сказала фигура. – Я не могу быть везде одновременно. И не хочу ждать. Если ты сумеешь объясниться со своими насчет… – она вторично ткнула в направлении бывших Братанов. – Или найдешь кого-то со стороны, мы договоримся.