Текст книги "Высокое Искусство (СИ)"

Автор книги: Игорь Николаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 35 страниц)

– Домой, – повторила Флесса, крепко и глубоко задумавшись.

Глава 15
Жил-был бретер…

Елена смотрела на воду, а отражение смотрело на Елену, мрачно и недовольно. Деревянная бадейка для умывания грела руки сквозь тонкие доски. Совать внутрь лицо не тянуло совершенно, глаза жмурились сами собой. Очень хотелось отложить занятие на потом. Лучше всего, на завтра. Или послезавтра. Начать новую жизнь с нового трудового дня. Или даже…

Женщина ругнулась, резко выдохнула и нырнула в теплую воду. С первого раза не получилось, веки опускались, как заслонки на автономном управлении, игнорируя приказы мозга. На третий раз Елена сбилась с дыхания, вдохнула воду и едва не опрокинула сосуд. Откашлявшись, отфыркавшись, повторила, наконец, с относительным успехом. Было, в общем, не больно, однако неприятно, все равно, что грызть зубочистку. Елена решила, что для первого раза достаточно, достигнув компромисса между осознанной необходимостью и чувством естественной лени. На сегодня хватит, а завтра надо сделать больше.

Хороший будет день. Определенно хороший.

Старики этой осенью много брюзжали, говорили, что все не к добру. Когда по календарю время заморозков, а по улице можно ходить без плаща, и «летняя» рыба все еще не покинула море, уйдя в глубину океана – дурное знамение. Впрочем, старики всегда брюзжат, а знаки судьбы можно искать во всем! Так что честные жители Города старались не думать о скверном и радоваться хорошему. Потому что кому знамение, а кому милость Пантократора. Если бы еще цены на хлеб опустились…

Елена прожила в Мильвессе уже год. Опытной, прошаренной горожанкой пока не стала, но чувствовать «нерв» столицы уже могла. И ей не нравилось безудержное веселье, что накрыло Мильвесс в приближении осеннего равноденствия. Карнавалы – цеховые и квартальные; театральные сценки; веселые драки улица на улицу, цех на цех, берег на берег; раздачи провианта от старейшин гильдий. Серии свадеб – самое время, когда сундуки полны и ясно, что до весны проживем. Иллюзионы магической гильдии, обычно незаметной и скупой на зрелища. Поминальные шествия с черепами благородных предков, больше похожие на африканские похороны. Все это крутилось водоворотом красок и веселья, расцвечивало Мильвесс огнями фейерверков и праздников.

И все же…

Что-то неправильное чувствовалось в карнавальном калейдоскопе. Что-то нездоровое, вымученное. Словно полмиллиона горожан в крупнейшем городе известного мира не столько радовались жизни, сколь пытались забыться в угаре «секса-драйва-рок-н-ролла». И Елена никак не могла понять, что ей так царапает душу.

Впрочем, это утро началось особенно хорошо, так что думать о плохом решительно не хотелось. Обычно Елена с Баалой пересекались нечасто, днем лекарка трудилась, а куртизанка-карлица отдыхала, и наоборот. Но близился День Поминовения, один из немногих праздников, когда почти вся работа в Городе не просто ограничивалась, но прямо воспрещалась. Разрешалась лишь торговля, и то не всякая. Например ювелиры могли продавать свои товары, а вот мастера обувных дел – уже нет, потому что освященные веками привилегии. Не ходили по улицам будильщики с трещотками, не отзывались мостовые стуком деревянных ботинок от шагов тысяч работников. Город замер в утренней дремоте, будто все время принадлежало ему целиком. Лишь совсем юные подмастерья на побегушках спешили разнести хлеб ночной выпечки и прочую снедь. Даже уличные торговцы не торопились доставать короба и выкатывать тележки, готовясь к вечерней страде, когда десятки тысяч горожан захотят набить желудки едой, а поясные сумки всякими безделушками.

И в кои-то веки все обитатели дома собрались вместе. На завтрак Баала приготовила суп из поздней зелени, которой уж месяц как полагалось исчезнуть с прилавков, но благодаря теплу городские огородики все еще давали съедобную флору, да и болотный тростник все не желал сохнуть. Для большей наваристости в похлебку отправились два яйца и солидный кусок свиной шкуры. Три женщины – старшая, средняя и младшая – передавали друг другу кружку со сметаной для похлебки, выполненную как обычный бочонок, только стянутый не обручами, а лозой маслицы, местной разновидности оливкового дерева.

В прежней жизни Елена терпеть не могла яйца, особенно вареные, ее воротило от одного лишь запаха. А уж свинячья кожа… Но сейчас женщина не только раздвинула горизонты пищевой лояльности, но и прониклась повсеместным на континенте культом жира, любого, от масла до сала и смальца. Сальная шкура, яйца, раньше все это было неприятной пищей, а теперь – энергия, драгоценные калории, которые обладали вкусом жизни. Так что деревянная ложка бодро черпала зеленую бурду, густо сдобренную хорошей сметаной.

Обгрызая кусок шкуры, Елена снова задумалась о том, что такое Ойкумена. Например – почему ее природа так несообразна человеческому сообществу. На континенте имелся стандартный «общеевропейский» набор одомашненных животных, за исключением собак и кошек, которые вымерли четыре столетия назад. Немного дикого зверья, которое сильно напоминало одичавшие и мутировавшие земные аналоги. Довольно богатый птичий мир, рыба, которая будто застряла на стадии панцирных. И… все, собственно. Как будто люди некогда пришли в юный мир, где жизнь недавно шагнула на сушу, и заселили его прихваченной с собой фауной, которая быстро адаптировалась к тепличным условиям. Но что это были за люди? И как давно случился переход, если он, в самом деле, имел место?

Загадка.

Во всяком случае, потомками землян аборигены точно не являлись – не сходилось по времени. Если верить Шарлею и обрывкам знаний, которые Лена собирала в дороге, Старая Империя существовала, по меньшей мере, тысячу лет со всеми атрибутами развитого феодально-магического государства. То есть, задолго до того как тот самый феодализм с рыцарями и прочей мишурой сформировался в родной вселенной. С другой стороны, если посмотреть на это с позиции марксиста, люди могли переселиться хоть в каменном веке, а феодализм изобрести самостоятельно, по законам объективного хода истории. Что же до скудости биомассы, она могла обеднеть по ходу эксплуатации, как, например, некогда обширные леса, которых в мире почти не осталось, отчего страдали корабелы и, в первую очередь, Остров с его огромным флотом.

Баала поставила на стол деревянную тарелку со свежим хлебом, Елена вдохнула одуряющий запах, и философические размышления выдуло из головы. Круглый каравай «серого» хлеба имел традиционную форму двух лепешек, положенных одна поверх другой с восемью глубокими радиальными вмятинами. Такой хлеб можно было без ножа ломать как вдоль, так и поперек. На одном из сегментов твердая корка хранила оттиск печати, гарантирующей качество пекарской работы.

Ложки быстрее заскребли по дну мисок, уничтожая остатки супа. Баала собственноручно отломила каждой сотрапезнице хлебный кусок, полила сметаной, присыпала смесью соли и сушеных трав вроде петрушки. Чего в Ойкумене почти не было (и от чего Елена страдала до сих пор) так это пряностей. Никакого шафрана и прочего муската. Был некий аналог перца, но стоил он таких безумных денег, что, похоже, в пищу вообще не употреблялся, служа растительным золотом. В какой-то мере это компенсировалось богатейшим набором трав, однако без перечницы Елена страдала до сих пор.

Завтракающие дружно вгрызлись в хлеб, который и сам по себе имел божественный вкус свежайшей выпечки, а с подсоленной сметаной обращался в пищу богов. После завтрака Баала убрала каравай до вечера, и старшие поговорили немного о жизни, с ленивой неторопливостью, как люди, которым, в общем-то некуда спешить. Баала поделилась свежими новостями, точнее сплетнями, циркулирующими средь купцов и прочего привилегированного люда. Ничего нового Елена не услышала, пожалуй, кроме опасений насчет денег. Дескать, монета все легчает. Далее слух раздваивался. Одна ветвь имела явный апокалиптический оттенок и приписывала юному императору намерение ввести в оборот медь с бронзой. Другая обещала скорый приход серебряного каравана из западных земель, так что металла хватит, останется лишь перечеканить его в звонкую монету.

В любом случае городская общественность явно и ощутимо нервничала. Вопрос «легких», то есть изношенных и обрезанных денег всегда стоял остро, а теперь оказался еще острее благодаря новому витку хлебных цен. Ни Елену, ни Баалу это пока не коснулось, тем не менее, общие проблемы всегда рано или поздно становятся частными.

После затянувшегося завтрака Елене больше всего хотелось уползти наверх и там подремать до полудня, а может и дольше. Благо, завтра тоже было свободно, единственный эпизод в году, когда два нерабочих дня шли подряд, как в нормальной пятидневке. Однако тут женщине подумалось, что с Чертежником особый режим не оговаривался, а значит, сегодня – обычный тренировочный день. Конечно, всегда можно сослаться на…

Под ребрами заныло, в точности там, куда целил вчерашний клинок солдата. Ощутимо кольнуло, словно высшие силы напомнили о счастливом расходе со смертью. Это неприятное чувство начисто выдуло из головы все желание подремать. Елена выпила кружку отвара, похожего на чайный сбор, немного поиграла с дочкой квартирной хозяйки, раскручивая деревянный волчок, сделанный в форме конической пирамиды с веревочкой. Затем женщина испытала приступ вдохновения и, взяв старый календарик сельских работ[32]32
  Такие известны как минимум с XIV века, в них расписывались основные работы по каждому месяцу, а также продолжительность светового дня.


[Закрыть], сделала бумажный самолетик, кривой, косой, но летучий. Восторгу Малышки не было предела и стало ясно, что к вечеру новой игрушкой обзаведется каждый ребенок на улице, а через неделю – и в городе. Елена, улыбнувшись, пошла собираться.

Оценив богатство гардероба, вспомнила классическую цитату из «Тома Сойера» про «тот, другой костюм». Посчитала сбережения, обдумывая покупку новой обуви, зимней шляпы, теплого плаща и пары мелочей вроде носков и обмоток. Поколебалась, стоит ли вешать на пояс кригмессер. Залихватски решила, что, почему бы и нет, но затем глас разума подсказал, что все же рановато всем открыто демонстрировать готовность в любой момент подраться. Елена завернула клинок в чистую тряпицу, проверила обычный нож, с которым не расставалась.

Ну, вроде все…

Дом Баалы был трехэтажным, добротной постройки. Хороший кирпич, качественная черепица, не свинец, но в дождь не протекает. Деревянные лестницы и перекрытия, сколоченные еще до всеобщего дефицита пиломатериалов. Можно было хорошо зарабатывать, разбив комнаты на отдельные закутки и сдавая не меньше, чем десятку семей. Но по каким-то своим причинам Баала предпочитала жить одна, сделав исключение лишь для странной женщины, что появилась на пороге в осеннюю ночь год назад.

На первом этаже обитала собственно карлица с дочкой, на третьем Елена, а чердак и средний этаж были нежилыми, их заполняли пыль, паутина, беспорядочно раскиданные инструменты, а также мебель разной степени готовности, как в лавке столяра или сумасшедшего старьевщика. Мебель, кстати, была очень хорошая, надо полагать, покойный отец семейства работал краснодеревщиком. Елена подозревала, что карлица так и не оправилась душой после смерти мужа, постаралась не трогать осколки старой жизни, законсервировав ее, насколько получилось. Словно пыталась удержать дух покойного в пыльном лабиринте незаконченных шкафов и лакированных досок. Однако Баала никогда не упоминала о прошлой жизни, а Елена не спрашивала. Хозяйством занималась приходящая работница, молодая вдова с тремя детьми, чье имя лекарка никак не могла запомнить.

Еще при доме имелся черный ход, небольшой заброшенный садик, высокая стена и целых три входа – парадный (именно туда провалилась Елена в свое время), калитка на противоположной стороне, (никогда не открывалась, так что засов и петли приржавели намертво). И еще небольшой лаз, которым пользовалась только Малышка. Несколько кирпичей в основании стены были вынуты и заплетены лозой так, что, не зная о проходе найти его было невозможно. Девочка однажды показала тайный ход старшей подруге. Елена запомнила.

Она вышла на солнце, поправляя кепку. Тепло. Просто чудо как тепло и хорошо. Нырять после этого в мрачную нору фехтмейстера не хотелось. Однако придется.

Сегодня Чертежник казался особенно зловредным и противным. Он цедил слова даже не через зубы, а почти что, не разжимая губ. На что-то новое поскупился, заставив Елену раз за разом повторять базовые шаги с положениями. Дуэль никто не упоминал, словно ее и не было вовсе. Женщина выкладывалась изо всех сил, думая о том, что слухи расходятся быстро. До сих пор на нее не обращали внимания, но когда до бретерских подмастерий дойдет весть о том, что ученица некогда славного Фигуэредо чего-то да стоит, рано или поздно у дверей будет ждать уже не солдат с пехотным клинком, а кто-то более искушенный. Поэтому каждый правильно выполненный шаг удлиняет жизнь.

Елена махала учебным клинком, Фигуэредо вредствовал, минуты шли одна за другой. Чертежник выглядел еще хуже, чем прежде. Он все время потел и часто прикладывался к большой кружке. Елена сразу опознала по запаху настой от болей в желудке. Вообще симптомы, включая болезненное истощение, указывали на туберкулез или рак. Но кашель был не кровавый, кроме того у чахоточников должен появиться некий особенный румянец, а лицо фехтмейстера с каждым днем лишь бледнело. Так что, скорее всего Чертежника съедала изнутри опухоль.

– Хватит, – приказал наставник. – С водой упражняешься?

– Да, – честно ответила ученица.

В конце концов, она и в самом деле тренировала взгляд. А то, что не слишком долго, это уже нюансы.

– Тяжело? – отрывисто спросил Чертежник.

– Да.

– Это хорошо. Когда сможешь не моргать, усложняй.

– Как?

– Бей по воде ладонью. Задание то же – не моргать. Так будет сложнее, никогда не знаешь, в этот раз брызнут капли в глаза или нет.

– Поняла.

Чертежник сделал паузу, чтобы достать из-под кровати кувшинчик крепленого вина. Видимо, отвар не помогал, так что мастер щедро разбавил его дешевым алкоголем. Вино подействовало лучше и быстрее лекарства, мастер чуть повеселел, вернее, утратил некоторую часть природной склочности. Настолько, что довольно миролюбиво показал новый прием.

Фигуэредо почти не учил Елену борьбе, рассуждая, что если девка ввязалась в ближнюю схватку без оружия, ей уже ничего не поможет, как пальцами ни крути. Однако несколько самых простых вещей он ей поставил, например освобождение из простейших захватов или удушения (которым славились ночные разбойники Мильвесса). Сегодня Чертежник прочитал лекцию о положении безоружных рук в ожидании боя и о внезапной атаке.

– Ладони скобой, пальцы на пальцы, жестко. Положение у солнечного сплетения, локти к бокам.

Еще несколько глотков привели Чертежника в почти благостное состояние духа. Елена почувствовала себя неуютно. Она в первый раз видела поддатого мастера, и, как показывал опыт, от нетрезвых людей можно ждать чего угодно.

– Это выглядит безобидно и слабо, а движение получается равно коротким и быстрым в любом направлении.

Чертежник хоть и был навеселе, навыков не утратил ни на йоту, движения его оставались точными, объяснения лаконичны и внятны.

– Ты можешь сбить удар, отвести в сторону. Можешь защитить голову. А можешь ударить.

Фигуэредо сделал движение, Елена лишь ощутила толчок воздуха, а затем уже поняла, что мастер продемонстрировал удар жесткой «скобкой» в шею спереди, туда, где у мужчин кадык. И это действительно получилось очень быстро.

– Убить не получится, но огорчит сильно. Может спасти жизнь.

Еще с полчаса или около того Елена отрабатывала движения, тренируясь у столба с войлочной обмоткой, а затем отводя выпады Чертежника, вооружившегося палкой с тряпичным набалдашником. Наконец, фехтмейстер закончил и нетвердым шагом побрел в угол, к топчану, где и сел, как подрубленный. Чертежник хмелел на глазах, по мере того как вино уходило в кровь. Елена опустила руки, поняв, что на сегодня урок закончен.

– Меч оставь, – буркнул Чертежник, уронив подбородок на грудь.

– Спасибо, – Елена подумала, может, стоит как-то более зримо выразить благодарность.

– В углу оставь, – уточнил мастер.

– А…

Избавляться от кригмессера было как-то грустно. Недолгое обладание все же привязало временную хозяйку к ножу, заставило скучать без твердой рукояти в ладони. Елена уже забыла прежние колебания – стоит ли носить мессер открыто. Теперь ей не хватало уверенности, которой наделяет оружие того, кто хоть немного выучился обращению с ним. А сколько, в самом деле, стоит меч? Хорошие оружейные лавки располагались в южной части города, туда можно было бы зайти. Может завтра? Хотя Елена не знала, распространяется ли запрет праздничной торговли на оружейников.

Женщина посмотрела на Чертежника, обмякшего на драных простынях, как тряпичная кукла без каркаса. Может, пришло время попробовать что-нибудь у него выведать?

– Я слышала… – начала, было, она. Собственный голос показался слабым, противно безвольным.

– Что слышала? – спросил мастер, не поднимая голову.

– Я слышала про воителей, – проговорила, чуть запинаясь, Елена. – Они…

– Рожай, наконец, – проскрипел Чертежник.

– Я слышала про бойцов, которые равно хороши в мече и колдовстве, – решилась Елена и замолкла, не зная, что еще сказать.

– А, маги-воины, – без всякого удивления отозвался мастер. – Есть такие. Вернее были.

– Были? – выдохнула ученица, не веря удаче. Наставник не только не удивился, но, похоже, воспринял вопрос как что-то вполне обыденное.

– Были. И есть, – Чертежник махнул рукой и выронил кружку. Та стукнулась о пол, пролив крошечную лужицу пахнущей спиртом жижи.

– Плесни еще, – приказал мастер, попробовав приподняться и упав обратно, на шаткое ложе.

Елена молча выполнила указание.

– А-а-а… – неопределенно проворчал Фигуэредо, жадно глотая уже чистое вино. Испарина выступила у него на лбу, щеки впервые на памяти ученицы окрасились чем-то, что можно было назвать тенью румянца. Как у настоящего туберкулезника.

– Да, – неожиданно четко и внятно сказал он. – Такие были. И много. Давно, очень давно. Но магия почти ушла из мира. Слишком много сил, много времени теперь надо, чтобы достичь в ней хоть каких-то высот. И прирожденный дар, без которого ничего не выйдет, сколько ни учись.

– Но все-таки они есть на свете?

– Да. Очень мало. И упаси тебя Пантократор встретиться с одним из них.

– Почему?

Чертежник взглянул на нее, не поднимая головы, неожиданно внимательным и острым взглядом.

– В бою нельзя одновременно крутить мечом и колдовать. Все равно, что одной рукой рисовать картину, а другой считать в бухгалтерской книге. Нельзя совместить несовместное. Нельзя разделить душу надвое. Да и незачем. Ведь если ты маг с хорошими задатками, тебе не нужно убивать самому. Однако…

Новый глоток, на сей раз мелкий, только губы смочить.

– Однако были те, кто стремился достичь совершенства и в том, и другом. И находились те, кому это удавалось. Была школа, которая учила, как сковать себя цепями самодисциплины. Отказаться от искушений. Постичь непостигаемое. Стать выше человека, уподобившись тени ангела. Этой школы давно уж нет. Погибла во время крушения прежнего мира.

– Но маги-воины все-таки существуют?

– Да. И молись, чтобы никогда его не встретить, – повторил предостережение фехтмейстер. – Секреты старой школы давно утеряны. А без них путь воина-мага – дорога в безумие. Их души больны, как у тех, кто злоупотребляет магическими переходами. Искажены, как у слуг Ювелира. Однажды я видел…

Он умолк.

Елена прикрыла глаза рукой, пытаясь справиться с ужасом, который проснулся в сердце. Ей опять вспомнился взгляд красноглазой ведьмы на корабле. Лишенный зрачков, и все же удивительно выразительный, кипящий эмоциями. Взгляд наглухо безумного создания, утратившего человеческую природу.

Что же это на самом деле? Магическая хрень? Или раздвоение личности, попытка разделить сознание для одновременного управления разными процессами? И как следствие – искусственно вызванная шизофрения?

– Жил-был один боец… – неожиданно сказал Чертежник, глядя в пустоту неподвижным взглядом.

– Не понимаю, – у Елены голова шла кругом. Хотелось уйти, даже убежать, вырваться из школы, больше похожей на склеп. Привести в порядок мысли, обдумать все услышанное.

– Ты кое-чему выучилась, – сказал мастер и посмотрел на Елену тем же пустым взором, который, как слепое зеркало, поглощал все и ничего не отражал. – Но ты по-прежнему не понимаешь, что такое путь воина. Я расскажу тебе одну историю. Ты видела ее финал, а сейчас узнаешь начало. Долей!

Последнее слово ударило, как наставническая палка. Елена вздрогнула и поспешила наполнить кружку снова. В этот раз Фигуэредо приложился к ней основательно, шумно, роняя капли на серую от пыли рубашку. Елена стояла у кровати, не зная, как себя вести. То ли сесть рядом (нет, пожалуй, плохая идея), то ли сесть на пол (неудобно), то ли стоять по-прежнему. Выбрала последнее.

– Жил-был бретер…

Жизнь сурова и редко случается так, чтобы природный дар совместился с возможностью раскрыть его в полной мере. Но все же случается. Так было с неким воином, который родился в семье потомственных бретеров и еще в колыбели играл отцовским кинжалом. Шли годы, мальчик продолжил традицию, прилежно шлифуя талант у лучших мастеров. Он стал опытным, затем известным, после – великим. Ему нравилось убивать людей, точнее – чувствовать свое превосходство, быть лучшим, повергать любых врагов, кем те ни были, сколько бы их ни было. И со временем, при жизни, мужчину стали звать величайшим из великих. Говорили, что он заключил сделку с Темным Ювелиром. Говорили, что дать ему заказ – все равно, что вычеркнуть человека из книги живых. Каждый юный фехтовальщик на все восемь сторон света мечтал повторить его успех.

Так шли годы, веселое, безудержное время, наполненное куражом, победами, звоном стали и золотом, которое не задерживалось в карманах, однако никогда не заканчивалось. А еще оно было щедро полито кровью виноватых и безвинных, но воина это не беспокоило. Во всяком случае, до определенного момента…

– А затем… – Чертежник снова заглянул в кружку.

Елена уже без напоминания долила, чувствуя, как полегчал кувшин. Пожалуй, хватит еще на одну дозу. Если мастер не опьянеет до беспамятства раньше. Но Чертежник теперь хлебал вино как Атос в приснопамятном разговоре с Д`Артаньяном насчет своей жены. И вид у него был такой, словно кругом вставали призраки минувшего.

А затем юность и зрелость как-то незаметно превратились в старость. Пока еще символическую, выраженную лишь в седине. И все же… Для всех великий бретер оставался воплощенной смертью. Но сам он чувствовал, что мышцы уже не столь крепки, связки теряют упругость, глаза больше не способны разглядеть мышиный хвост во тьме ночных улиц. И там, где раньше хватало одного разящего удара, теперь выручает лишь безупречное мастерство и многолетний опыт. Но хуже всего было не это.

Пришел день, когда боец понял, что больше не хочет убивать. Что он устал от смерти вокруг себя. Победы уже не радовали, а рыдания семей, лишенных кормильца мечом бретера, звучали в ушах громче и пронзительнее сладостного звона монет. Убийство превратилось в тяжелую работу, и стареющего бойца начали посещать мысли о том, что каждая смерть, что на его совести, расходится широкими кругами, отзываясь горем и нищетой. И он решил уйти на покой, попросив у старого бонома скромную награду за верную службу.

Об этом Елена слышала. Романтические баллады и сказания рисовали бретеров как прирожденных убийц, едва ли не поэтов смерти, что презирали труд и жили с одной лишь сабли. В крайнем случае, как фехтмейстеры. Бывало и такое, да, но в целом доходов от кровавой работы на проживание не хватало, особенно в столице, где мечники попросту демпинговали в жесточайшей конкуренции. Так что среднестатистический бретер должен был иметь побочный «бизнес», чтобы не протянуть ноги. Нередко случалось так, что какая-нибудь семья дарила хорошему бойцу лавку или откуп с определенного участка или промысла[33]33
  Опять-таки вполне реальная практика, пошедшая из Италии. Потребность в убивцах была столь велика, а уважающее себя семейство держало столько ударной силы, что зачастую проще было дать «экскримо» небольшой гешефт на прокормление, мобилизуя по необходимости.


[Закрыть]. С этого воин и жил, а при необходимости откликался на зов патрона. Если бретер доживал до преклонных лет, что случалось нечасто, такая лавка становилась его пенсионом. Правда здесь крылась новая засада – старые счеты, кровная месть, молодая и наглая шпана, желающая славы победителя великих мастеров. Но тут уж как повезет.

Итак, бретер захотел уйти на покой, и боном, которому он служил много лет, уважил намерение безупречного слуги. Только подарил не лавку, но…

– Аптеку?! – не выдержала и переспросила Елена.

– Ну да, – воззрился на нее Чертежник. – Дело как дело, не хуже других. Люди болеют, помирают и готовы хорошо платить за лечение. Никто не хочет сдохнуть.

– Ну, просто… ну… – Елена прикусила язык, поняв, что едва не проговорилась о собственном прошлом.

– Так не мычи и слушай дальше, – сварливо заметил фехтмейстер. – Или выметайся.

Елена выметаться не стала, благо изображать живейший интерес не приходилось. История захватила, и женщина уже догадывалась, о ком идет речь.

Бретеру понравилось новое занятие. Очень скоро многие бойцы поняли, что именно здесь, в неприметной, чистой аптеке, они получат и хороший совет, и годное лекарство. А лекари торопились свести полезное знакомство с заслуженным воином, чтобы именно к ним он отправлял собратьев по нелегкому ремеслу для штопки многочисленных ран. Были, правда и люди, которые решили, что старик нынче легкая добыча. Они ошиблись.

Фигуэредо усмехнулся, клацнув зубами, и Елена не стала уточнять, как именно бретер-травник вразумлял коллег.

Но была одна проблема. Аптекарь нуждался в помощнике. Требовался человек сноровистый, доверенный, умный, обученный грамоте и счету, честный. И, что немаловажно, с чуткими пальцами, способными перетирать, отмеривать и смешивать тонкие ингредиенты в точных пропорциях. Бретер нашел такого подручного, притом очень странным образом.

Однажды, в поездке за редкими травами, всадник оказался свидетелем отвратительной и, увы, вполне обычной сцены наказания неверной жены. Молодую женщину, почти девочку, запрягли то ли в телегу, то ли сани вместо лошади, заставив везти «пострадавшего» мужа вокруг села под ударами кнута. Обычно такое испытание мало кто переживал, а если и случалось, уделом женщины становились увечья и все равно – быстрая смерть. Никому не нужна «порченая», тем более, калека.

Бретер видел в жизни много боли и несправедливости, он собирался проехать мимо. Но увидел глаза несчастной и понял, что жизнь его с этого момента двинулась по совсем иной колее. Бретер одной рукой обнажил клинок, а другой развязал кошель и предложил сельским выбирать по своему вкусу. Так он купил служанку и жену.

– Но ведь работорговля запрещена…

– Да брось, – фыркнул Чертежник. – Оформили развод прямо на месте. Наверняка священник ушлый попался. И умный. Ну да, перешагнули малость законы, но кому какое дело, если все довольны? Сельским так даже лучше, баба пропала навсегда, о позоре не напомнит, грех на душу брать не надо, да еще и деньжат подвалило.

– Но жена, ну, бывшая? Как ей можно было владеть?

– А куда ей деваться? – искренне удивился Фигуэредо. – Обратно хода нет, ремесла не знает, сама за себя не ответит. Так что в шлюхи только. Ну, или сразу в петлю. Она и пошла за покупателем.

Бретер впервые в жизни познал заботу о ком-то другом. А ведь известно – к людям привязывает не то, что они делают для тебя, а то, что ты сам делаешь для них. Так жалость и желание принести в мир хоть каплю добра понемногу, шаг за шагом превратились в нечто большее. А затем случилось форменное чудо. Несчастная, забитая селянка, поначалу смотрела на хозяина, как на злое божество. Затем, как на сурового господина. После он стал ей защитником. И наконец – самым близким человеком на свете.

Бретер был счастлив. На склоне бурной жизни он обрел занятие по душе, уважение и почет, а также взаимную любовь. И хотя Пантократор не дал им детей, а брак нельзя было оформить, как положено, в силу разной веры, бретер и его подруга радовались тому, что имели.

– Àrd-Ealain, – прошептал Чертежник, словно обращался к мертвым, которые не нуждаются в громких словах. Он отставил кружку и сплел пальцы. – Высокое Искусство. Ты помнишь, что я говорил о нем?

– Как демон старого мира, – Елену колотил озноб. – Алчно и не ведает пощады.

– Именно так. Именно так… Коли ты присягнул ему, это служение на всю жизнь. До смертного часа.

Два года бретер занимался аптекарскими делами, а затем боном – его патрон – умер. В семейное владение вступил наследник, которому хватало юношеского пыла и, к сожалению, не хватало мудрости. Мальчишка начал «ставить» себя, энергично и с перебором. В числе прочего он решил вернуть на службу немолодого бретера, потому что хороший клинок всегда на особом счету, а вспыхнувшие семейные конфликты требовали разрешения.

И дальше произошла типичная ошибка взаимного непонимания. Юный боном считал, что ему обязаны просто в силу положения и длинной родословной. Старый фехтовальщик полагал, что с лихвой отдал долги прежнему нанимателю и более ничего никому не должен. Если бы по ходу их разговора рядом случился кто-нибудь искушенный в переговорах, он, возможно, сумел бы примирить спорщиков и привести их к разумному компромиссу. Но такового дипломата рядом не оказалось, к очень большому сожалению. И к большой беде.

Бретер счел, что его тактичный – насколько это получилось с учетом обстоятельств – отказ решил и закрыл вопрос окончательно. Боном воспринял это как проявление неуважения. И решил показать строптивому слуге его место, деликатно – как это представлялось безбашенному юнцу. Фехтовальщик на несколько дней отбыл по делам аптеки, а вернувшись, обнаружил, что дом разорен. И черт бы с ними, аптекой и домом… Случилось нечто по-настоящему скверное.

Подруга бретера была верующей в Двоих. Молодой боном нанял с десяток бандитов, поручив им закидать аптеку камнями, якобы порицая ересь. Этакое предупреждение, дескать, смотри, как бы хуже не стало. Один из исполнителей оказался то ли слишком удачливым, то ли наоборот, он попал камнем точно в висок женщине, и она умерла на руках вернувшегося мужчины. Как именно бретер узнал истину – неведомо, однако узнал. После этого старый убийца не молился и не ждал. Он похоронил любимую согласно старым обычаям, в огне сланцевого костра. Нашел камнеметателя и отрезал ему обе руки, не забыв перетянуть шнуром и прижечь культи. Затем снял с позолоченных крюков на стене верную саблю, сунул за пояс боевой молот и отправился к дому молодого патрона.

– Два с лишним года уж минуло с той ночи, – сказал Фигуэредо. – Два не коротких года… А все будто вчера случилось. Я не видел этого сам, но слушал тех, кто был свидетелем. И видел все, что осталось поутру.