Текст книги "Ойкумена (СИ)"

Автор книги: Игорь Николаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 25 страниц)

Мэтр слабо усмехнулся. В памяти сами собой всплыли памятные с ранней юности строки:

«Владение оружием утешает боль, горести и недуги, дает совершенную рассудительность, прогоняет меланхолию и злое тщеславие, дает человеку совершенное дыхание, здоровье и долгую жизнь. К тому же бывает самым дружелюбным и удобным спутником и, когда человек одинок, имея при себе только свое оружие, избавляет от всех страхов»[17]17
  Джордж Сильвер «Парадоксы защиты» 1599г.


[Закрыть].

Шарлей открыл глаза. Голова немного болела, особенно над правым ухом, там, куда двадцать лет назад пришелся удар шестопера. Шлем спас жизнь, однако не уберег от трещины в черепе, которая с той поры регулярно напоминала о себе. Болела каждая сломанная кость, каждый шрам. Болели все зарубки, что оставила на теле мэтра жизнь профессионального бойца, который в совершенстве изучил высокое искусство смерти и много лет продавал свое умение на улицах Города.

И сердце тоже болело. В груди мэтра вновь разгорался огонь страдания, который не могли утешить никакие лекарства, поскольку нельзя вылечить то, что не ранено острой сталью.

Шарлей вздохнул, достал из поясной сумки бутылку со снадобьем Хель. Как сказала лекарша?.. Пять капель? Да, точно. Пять. Развести в теплой воде и пить после пробуждения от наркотического забытья, на пустой желудок. Что ж, вода согреется сама собой, в желудке пусто. И если он, мэтр клинка, проснется живым, будем считать, что сам Пантократор указывает путь.

Шарлей зажмурился и, резко выдохнув, опрокинул в глотку янтарное содержимое флакона. Сразу же запил, чувствуя, как ледяная вода прокатывается в желудок, усмиряя яростное жжение наркотика. Шарлей вздрогнул, вытянулся на кровати, чувствуя пальцами гладкий бочок стеклянного пузырька, который,  если верить Хель, обещал ему более спокойное утро.

Было плохо, очень плохо. Как обычно. Потом стало легче. Тоже, как обычно. Боль уползала из ран, вынимала свои отравленные шипы. Но главное – больше не болело сердце.

На какое-то время…

* * *

Окончательно собирались уже к закату. У Елены голова пошла кругом от необходимости уместить в памяти все новое имущество, а также способы обращения с ним. Будучи подмастерьем в Аптеке девушка владела, по сути, одеждой и скудным набором бытового скарба. Все остальное, от кровати до рабочего ножа, ученице предоставляла в пользование Матриса.

Теперь, если не считать «вьетнамского сундучка», Лена стала владельцем обширного списка, где числились, скажем, две шапки – одна походная, другая, чтобы в ней спать. Войлочный коврик, одеяло, новенькая ложка в чехле и даже капюшон, объединенный с воротником-пелериной – очень удобная штука, которую можно было носить несколькими способами, от шарфа-снуда до шляпы с вуалью. Оставалась сущая малость – собрать все, распределив по таре. В качестве таковой выступали: один большой кожаный мешок для перевозки в телеге, похожий на вещмешок с одной лямкой. Один мешок поменьше из рогожи, зашитый с обоих концов, однако с прорезью посередине – через нее емкость заполнялась поклажей, а потом носилась как наплечная перекидная сумка «mixbag». И наконец, та самая «поняга». Подобный девайс Лена уже видела раньше, только не знала, что он называется именно так.

Поняга представляла собой деревянную конструкцию в виде буквы «А» с двумя веревочными лямками, расходящимися от вершины к основаниям. На раму привязывались плотно смотанные покрывала, одеяла и прочие одежки, получался довольно эффективный штурмовой рюкзак. Елене досталась не самая «продвинутая» конструкция, но вполне пристойный образец, из гнутого над паром ивового стволика, образующего скобу с перекладиной в нижней части.

Посмотрев на Елену и ее неловкие попытки «скрафтить» дорожный набор, Шена тяжело вздохнула и принялась за дело сама, показывая каждую стадию даже не как ребенку, а скорее как как слабоумной. Впрочем, наверное, с точки зрения «смоляной» Елена так и выглядела – взрослый человек, который не может даже обычную «скатку» соорудить. В иных обстоятельствах Лена может и обиделась бы, однако ее удержал целый пучок оснований – от понимания, что Шена в чем-то права, до удивления, какая муха укусила копейщицу. Спутница казалась настолько дружелюбной, насколько это вообще было возможно. Объяснялось это, скорее всего, инструкциями Сантели, который понимал, что нового медика надо поберечь. И все равно – удивляло. Слишком уж Лена привыкла к вечно хмурому и недовольному образу Шены.

Копейщица быстро и ловко разделила вещи по назначению и частоте использования. Затем покидала все в мешки, а понягу вообще отложила в сторону, как вещь на данном этапе бесполезную. Черед штурмовой рамы придет, когда бригада оставит телегу с лошадью в укромном месте и пойдет непосредственно «на дело», унося лишь самое необходимое на собственных плечах. Ну и потом, если добыча окажется достаточно велика, так что придется освобождать телегу и лошадь.

В это мгновение Лену малость пробрало. До сих пор грядущее мероприятие было для нее фикцией, эфемерным приключением. Возможностью пережить что-то новое посреди тяжелого и в то же время бесконечно однообразного бытия аптекарского подмастерья, а также изменить жизнь к лучшему. Буднично, между делом брошенное копейщицей замечание насчет «дела» сразу же вызвало в памяти многих и многих «смоляных», которые оказывались на столе у Матрисы в состоянии от «плохо» до «страшнее, чем ужасно».

Остро захотелось сдать назад и вернуть прежнее положение, с предсказуемой жизнью, теплым котэ под боком и защитой Матрисы. С невеликими, но регулярными грошиками за работу тяжкую, однако не слишком уж и опасную.

Неожиданный удар по лбу вырвал Елену из состояния мрачного ступора. Это Шена обратила внимание на то, что подопечная уплыла мыслями куда-то далеко и вернула девушку обратно самым простым способом – отвесив щелбан.

– Не зевай! – строго повелела Шена. – Смотри. Или делай сама.

Господин Кот, который наблюдал за процессом из угла, показал клыки в добродушном зевке. Он сегодня получил кусок настоящей свинины, не крысу какую-нибудь, поэтому буквально лучился довольством и миролюбием.

Глянув прямо в зеленые глаза, сверкающие злостью, Лена вернулась в мир поняг и дорожных одеял.

* * *

– Ну что ... пора и на боковую, пожалуй, – Сантели избегал встречаться взглядом с Матрисой. Как обычно перед выходом в дорогу он чувствовал себя как будто «не отсюда». Словно незримая завеса отделяла бригадира от мира живых во Вратах.

– Утром не провожай, – закончил бригадир, поправляя топор за поясом.

– Еще чего, – фыркнула аптекарша. У нее тоже получилось чуть наигранно, самую малость фальшиво. Как будто ей очень хотелось что-то сказать деловому партнеру, но ...

Всегда есть какое-нибудь «но», подумал бригадир.

– Все вроде обсудили, – сказал он скорее себе, перебирая в памяти детали их общего плана, как будто череду бусинок на шелковой нити. – Ничего не упустили.

Матриса многое могла бы ему сказать. И хотела бы сказать. О том, что весь план сшит «на живую нить», так что дальше просто некуда. Что на этот раз в бригаде слишком много незаменимых людей, которых нельзя терять. Что бретер вряд ли справится, а за Хель надо следить, чтобы сама себя в пути не зарезала от общей неумелости к жизни. Что идея обнести проклятый дом на болотах, откуда немногие возвращались живыми и никто – с прибытком, настолько неудачная ...

Аптекарша ничего не сказала. Потому что в главном Сантели был прав как Пророк, толкующий видения Посланника – только риск приносит победу. Сантели больше не хотел оставаться бригадиром, а Матрису тяготила жизнь аптекарши. Оба они полагали, что теперь достойны большего. А значит – пришло время Большого Риска. И каждый из партнеров поневоле сделает все, что было оговорено заранее.

– Когда вернусь... – Сантели помолчал. – Когда вернусь... – повторил он, собираясь с решимостью.

– Возвращайся. Странствие выйдет долгим.

– Когда вернусь, – повторил бригадир в третий раз. Пригладил косички на висках, заплетенные так, чтобы не перекрывать обзор и давать хоть какую-то защиту от скользящих ударов по лицу.

– Выходи за меня замуж.

– Что?.. – Матриса была уверена, что после опыта жизни в пустошах ее ничто больше не удивит. Однако Сантели смог, причем всего тремя словами.

– А чем я плох? – совершенно серьезно вопросил бригадир.

– Ну ... не плох ... но ... – аптекарша попыталась как-то формализовать свое интуитивное неприятие идеи, но каждый пункт при вдумчивом рассмотрении оказывался, по крайней мере, шатким.

– Я тебя не люблю, – сказала, наконец, Матриса и запунцовела от стыда, настолько нелепо это прозвучало. С тем же успехом закаленный в битвах ветеран мог застенчиво признаться, что боится мышей и буки в шкафу.

– Я тебя тоже, – честно признался бригадир. – Но разве это помеха честному деловому партнерству? Я умею бить людей, а ты – считать деньги. По-моему отличный союз получается.

– Но ты же... – аптекарша развела руками, не в силах кратко и емко выразить основную техническую проблему. – Это что, мне теперь всю жизнь тебе верность хранить?

– Да, не люблю я женщин, и что? – хмыкнул бригадир, явно ждавший этот контраргумент. – Заводи себе хоть табун любовников. Главное, чтобы наследник был мой. А это все решаемо.

– Разве что так... – дипломатично и неопределенно протянула Матриса.

– Порешаем с домом и картиной, – рассудил вслух бригадир. – Потом с замком. Разбогатеем. А там, глядишь, и аноблируемся за фениксы. Супругам в дворянство войти проще, чем поодиночке. Скромненько, конечно, в графья не запишут. Но кланяться можно будет пореже, а у меня от поклонов спина болит.

Матриса, все еще пребывая в некотором замешательстве, разгладила рукава простого серого платья с темно-синей вставкой на груди. Поправила и без того отлично сидящий пояс, тонкий, с длинным, свободно висящим концом. Наконец на что-то решилась и открыто глянула в глаза возможного будущего супруга.

– Возвращайся от Седого, – отрезала аптекарша. – Живым хотя бы, и целым. Тогда и обговорим.

Помолчала немного и добавила, тише и задумчиво:

– Моя спина с годами тоже крепче не становится. Но если ты не справишься, обсуждать будет нечего.

– Тебе тоже будет, чем заняться, – напомнил Сантели.

– Значит, будем стараться вместе, – подытожила Матриса.

Часть третья
Две половины одной монеты

Глава 17
Камни в степи

По традиции бригада проводила последнюю ночь перед походом в отдельном сарае, при всем снаряжении, рядом с телегой и лошадью. Чтобы никто в последние часы не упился, не сломал руки-ноги и не порезался насмерть. Сарай-конюшня, конечно же, принадлежал Матрисе. Лошадь номер четыре почти не отличалась от номера три, телега оказалась новой, лучше и легче той, что помнила Елена.

Впервые за минувший год девушка увидела всю команду Сантели в сборе. Новую команду, потому что увечный Кодуре, по рассказам, быстро спился и замерз насмерть в первый зимний месяц. А Виаль погиб немного позже, защищая бок о бок с Каем телегу от «жадных» мародеров. Взамен потерь бригада пополнилась двумя новыми бойцами. Звали их Зильбер и Айнар, свободные наемники, не рутьеры. Елена о них слышала, но пока не видела воочию. Теперь увидела.

Зильбер оказался не слишком высок, полноват и тщательно холил аккуратные рыжие бакенбарды. Из оружия носил короткий меч, похожий на римский гладиус, и лук. Стрелял Зильбер по-особенному, при помощи распиленной на всю длину тростниковой трубки с петлей[18]18
  «Корейский способ» стрельбы из лука, гуглить «Tong-Ah», а художественное изображение можно увидеть в фильме «War of the Arrows» (2011).


[Закрыть]. Петля цеплялась на пальцы натягивающей руки, стрела вкладывалась в тростниковый желоб и запускалась, как арбалетный болт по ложу с направляющей канавкой. Подобный метод требовал больше времени на «перезарядку», но считалось, что меткость ощутимо улучшается. Кроме того, можно было использовать стрелы заведомо короче и соответственно легче обычных, отправляя их на большую дальность.

Айнар был типичным пехотинцем, при таком же мече, как у Зильбера и с большим круглым щитом. Рост имел высокий, сложение плотное, лицо тяжелое, взгляд злобный, а волосы и бороду сбривал до состояния свиной щетинки. Правый глаз у него был вечно прищурен, а второй наоборот, широко открыт и, казалось, никогда не мигал.

Оба наемника были совершенно не похожи внешне, однако при этом казались едва ли не близнецами. Роднили их взгляды (одинаково настороженные), скупые движения (как будто берегли каждую калорию), характерная брань и другие мелочи, которые вроде и незаметны по отдельности, а в совокупности рисуют исчерпывающий образ. У Зильбера и Айнара на лбу отчетливо читалось «дезертир», а Лена про себя немедленно окрестила их неблагозвучно, но кратко – «братья-солдатья».

На сон грядущий Шена показала спутнице, как правильно таскать понягу. Казалось бы, что может быть проще – закинуть на плечи деревянную раму с веревками? Оказалось, есть несколько хитростей. Главная заключалась в том, что, несмотря на внешнее сходство с рюкзачной рамой, носилась поняга по-иному. Для этого к поясу за спиной подвешивались две прочные петли, а туда, в свою очередь, продевались торчащие вниз концы поняжной рамы. Таким образом, вес всей конструкции переносился на пояс и ноги, а лямки лишь придерживали ношу. Их можно было надеть обычным способом, можно было перекинуть на одну сторону, как у однолямочного рюкзака или даже обойтись без лямок вообще, зафиксировав раму при помощи шеста на плече.

В общем удивительная оказалась штука.

Спалось плохо. Точнее совсем не спалось. Мандраж колотил как при лихорадке, дрожь возникала где-то в середине живота и волнами расходилась по телу, неся волны нездорового жара. Так, что Лена даже испугалась, не заболела ли она. Это было бы очень, очень плохо. С другой стороны, такая возможность освободила бы от похода...

«Дилемма двоечника», как назвал ее однажды отец. Двоечник идет на экзамен, к которому не готов, испытывая тяжелейший стресс. Тянуть билет – значит получить заведомый неуд. Избежать экзамена под каким-нибудь предлогом – тоже плохо, однако на какое-то время двоечник испытает восхитительное облегчение от того, что опасность отодвинулась в неопределенное будущее.

Лена куталась в шерстяное одеяло и никак не могла согреться. Она почти погружалась в сонную дремоту... но как пловец с избыточным запасом воздуха, никак не могла преодолеть незримую грань, за которой начинается уже нормальный сон.

А затем ей почему-то стало по-настоящему тепло, как в теплой ванне, когда никуда не надо спешить, впереди никаких угроз ... и все будет хорошо ... непременно хорошо ...

Шена осторожно поправила свое одеяло, которым накрыла мучившуюся Хель. Копейщице тоже не спалось, но Шена всегда плохо засыпала в ночь перед выходом. Это было нормально и безопасно. Первый день как следует утомит, первая ночь в походе пройдет нормально, а затем все покатится само собой в привычном виде.

Лошадь номер четыре похрустывала сеном, словно чувствовала, что неплохо бы наесться впрок. Больше она не увидит лакомства до самого возвращения. Разве что поход затянется, и животину придется кормить подножным кормом, а это крайний случай. В поле иногда лучше потерять бойца (не из самых полезных, конечно), чем лошадь. Нет тягловой скотины, значит телега стоит. А уж если ее успели нагрузить каким-то Профитом...

Одна-единственная свеча горела в каменной чашке у ворот, заложенных широкой доской. В неярком свете лицо рыжей лекарши казалось очень гладким и помолодевшим. Хель и так была отнюдь не стара, но сейчас вообще походила на девчонку, которой еще пара лет до замужества. Шена тихонько вздохнула и в очередной раз покатала в уме, как гальку в речном потоке, давнюю загадку – кто же такая Хель?..

Сейчас, будучи единственной неспящей в сарае, наедине с собой, Шена призналась, что ... нет, это было бы слишком решительно, слишком смело и прямо. Она лишь подумала, что наверное, сложись все по-иному, Хель могла бы ей понравиться, как по-своему симпатичный, не худший в мире человек. Иногда удивляющий хладнокровной жесткостью, как при удалении загнившей ноги. А иногда поражающий странной, несообразной наивностью. Не глупостью, не оторванностью от жизни, а именно – наивностью. Будто Хель пришла на Пустоши из какого-то иного места, куда более доброго и светлого. Из дворца, боевой башни или на худой конец зажиточной семьи, где семье повезло на любящего отца, и дети не сталкиваются с обыденной жестокостью, едва научившись ходить.

От этих мыслей Шене стало горько и больно. Потому что мысли будили воспоминания, а память ранила острыми ножами, несмотря на минувшие годы. Копейщица глянула на лекаршу с неприкрытой злостью. Теперь уже как на олицетворение всего, что было ненавистно Шене.

Поганая аристократка...

Захотелось сорвать с Хель одеяла, оба, ее и свое, а затем погнать рыжую скотину пинками вокруг телеги, подкалывая кинжалом для бодрости. Просто так, чтобы злость нашла выход, прежде чем выжжет душу окончательно.

Проклятая благородная. Такая же, наверняка такая же как и те, другие. Иначе откуда бы ей знать, что такое «pàtrean»...

Хель шевельнулась во сне. Рыжеватый локон упал на щеку, прикрыл нос. В тусклом свете волосы лекарши казались темными, как потемневшая от времени медь. Девушка смешно засопела, не просыпаясь, сморщилась и дернула носом. Шена отвернулась. Закрыла глаза, как будто можно было скрыться от черных воспоминаний.

Встали затемно. Без особого сигнала, как-то все один за другим расшевелились, засобирались. Первый день был очень важным, требовалось использовать каждую минуту светлого времени, чтобы уйти от городка как можно дальше. Это и для похода полезно, и выводило бригаду за пределы действия самых глупых «жадин», которые грабили всех подряд на подступах к Вратам, пока сами не ложились под мечами «смоляных» или рутьеров, нанятых лучшими людьми города.

Лена еще раз, напоследок, сама уложила дорожный мешок правильным образом. То есть сначала вставила свернутый в трубу войлочный коврик, затем утрамбовала вниз одеяло, поверх него запасную одежду, носки и шапку для сна, все остальные мелочи кроме тех, что поместились в чехлы на поясе и перекидной мешок. Сверху накрыла деревянной миской и зашнуровала. Шена критически обозрела получившийся результат, скривила губы, однако признала результат условно приемлемым.

Пришел мэтр Шарлей. Вид у бретера был такой, словно черти всех Пустошей скакали на нем от самого заката. Налитые кровью глаза бретера взирали на мир с видом тяжелой злости и демонстрировали мощное наркотическое похмелье хозяина. Впрочем, Шарлей держался на ногах бодро и руки у него не тряслись, из этого Лена заключила, что он таки воспользовался ее подарком. Бретер без лишних слов ударил с бригадиром рука об руку и тем заключил договор. Айнар и Зильбер покосились на бретера, однако воздержались от внешнего выражения неудовольствия. Сам фехтовальщик машинально положил руку на рукоять сабли, но все же сделал вид, что не заметил косых взглядов. Немного поразмыслив, Шарлей перевесил саблю за спину, клевец переместил с левой стороны на правую, а кинжал, наоборот, под левую руку. Так, словно готовился молотить латников или просто не хотел, чтобы ножны в дальнем пути колотились по ногам.

Пользуясь моментом, Сантели еще раз кратко оговорил условия предприятия, для всех, во избежание. Потому что в отличие от обычных походов, этот планировался по-особенному и оплачивался специфически.

Как правило, за редкими исключениями, добытый Профит не делился сразу, натурой, а сдавался перекупщикам во Вратах или ином городке, которых (населенных пунктов) насчитывалось пять. А уже вырученные монеты делились на доли, которые распределялись в оговоренном порядке – по две бригадиру, алхимику и лекарю плюс личные премии за разные осложнения. «Смоляной» мог взять себе что-нибудь из общей добычи, но лишь то, что в чем нуждался для работы или по состоянию здоровья, причем с одобрения всех коллег. Например, большая часть снаряжения Бизо была добыта именно так, в виде пещерных трофеев. И свой альшпис Шена взяла с трупа вторично упокоенного.

На этот раз Сантели прибег к иному правилу, более редкому. По сути, он не собирал бригаду, а нанимал по отдельности каждого бойца и только на один поход. Участники ватаги не претендовали на Профит, но бригадир обязывался выплатить щедрое вознаграждение по возвращению, независимо от результата похода. Причем деньги заранее резервировались и сдавались на хранение Матрисе, как доверенному посреднику. Так что в деревянном ящичке, опечатанном сургучом, звенела и денежка, положенная Елене, заработанная авансом. Разумеется, если девушка вернется обратно, и бригада не сочтет, что нанятая лекарша вопиющим образом пренебрегла своими обязанностями.

Такой устав обычно действовал в том случае, если бригада отправлялась работать по заказу, в поисках чего-то конкретного и с опасностью выше среднего. Бригадир также имел право не сообщать о целях похода до самого конца, однако и платить тогда приходилось очень высоко, чтобы соблазнить наемников «предложением в мешке». Таковым правом Сантели воспользовался, и Елене было обещано (положено при ней же в кассу) три золотых мерка, деньги, каких она здесь еще не видела, месячное жалованье сержанта-латника.

Сантели закончил честным предложением для колеблющихся подумать еще раз и отказаться, пока не вышли за ворота. А уж если кто выйдет, так потом не трястись и работать до победы. Предложение сопровождалось красноречивым взглядом в сторону Елены. Девушка стиснула зубы и промолчала. В свою очередь глянула на Шену и подумала, что теперь выглядит почти так же – стройная, подтянутая, в нормальной человеческой обуви вместо гремящих деревянных копыт и штанах с демонстративным гульфиком. Спохватившись, Лена быстро натянула на голову шляпу, похожую на пиратскую треуголку с завязанными наверху полями. Мало ли, кто мог подвернуться на выходе из городка, так что показывать свою рыжину не стоило.

Сантели будто чего-то ждал, и Лена не понимала, чего, пока заспанный подмастерье не притащил из пекарни корзину свежеиспеченных пирогов и пряников, не простых, а «путевых». Делались такие пироги не столько для кулинарного разнообразия, сколько для консервации продуктов. Обычно с двумя начинками (на одной стороне обычная, овощная, на другой сладкая), с обилием жира в тесте, они могли храниться несколько дней, при особом умении пекаря до недели. Главное, в ткань завернуть, на солнце не оставлять. Пряники вообще не портились месяц и более, за счет обилия меда в тесте и глазури, которая закрывала все поры в корочке, наглухо запечатывая содержимое и не позволяя влаге испаряться.

Теперь можно было отправляться.

Завтракать всей компанией не стали. По традиции на первый день каждый сам запасал себе провизию по вкусу и жевал на ходу. Котловое довольствие начиналось только с вечера первого дня. Лена об этом совсем забыла и не запасла даже сухарик, однако решила, что не беда, день без еды она как-нибудь перетерпит. Ужин зато вкуснее покажется.

– Ну что ... – Сантели обвел взглядом свое невеликое, но достаточно боевитое и бодрое воинство. Поднял вверх палец и негромко сказал. – Пантократор с нами. Двинулись.

Оба дезертира синхронно ответили вздернутыми ладонями и выставленными пальцами, только двумя вместо одного. Зильбер показал «викторию», Айнар классическую панковскую «козу». Лена такое уже видела – подобным же образом поступали при упоминании Иштэна и Эрдега. Сантели, впрочем,  не обратил на это внимания, так что религиозная терпимость восторжествовала.

Когда отворили ворота, предутренняя сырая прохлада сразу куснула руки и лицо, попыталась забраться под балахон и теплую рубашку. Лена поежилась. Лошадь номер четыре зашагала с неторопливой точностью метронома. Черная тень мелькнула в стороне, коротко муркнула. Господин Кот подошел к Лене и очень серьезно посмотрел на нее снизу вверх желтыми светящимися глазами.

– Мне пора, – тихонько сказала девушка. – Я вернусь.

– Маааа... – ответил мяур, и Лена вздрогнула, настолько не по-кошачьи это прозвучало. Словно ребенок на одной ноте протянул.

Господин Кот меж тем легко вспрыгнул на столбик забора, что ограждал сарай Матрисы, и там свернулся в плотный шар короткой игольчатой шерсти. Овальные зрачки неотрывно сопровождали небольшой караван. Словно две свечки, зажженные в ночи для заблудившихся путников. Там котэ и сидел, пока телега не растаяла в ночи, провожая путников немигающим взглядом. Так, словно ведал что-то, людям неведомое и недоступное. Может быть, так оно и было, недаром же мяуров считали колдовскими зверями…

Было темно, можно даже сказать – кромешно темно. Ветер с восточных гор нагнал туч, и огромная луна спряталась за тяжелым, непроницаемым пологом. Бизо надвинул поглубже шляпу и зажег волшебный светильник, так что дальше бригада топала при мертвенном синеватом свете. Лена первый раз видела в работе «лунный кристалл» и теперь хорошо поняла, отчего «смоляные» часто предпочитали им обычные факелы и лампы. Кристалл давал немало света, тут спора нет. Но свет этот был ... неудобный. Как в старых компьютерных играх вроде «Халфы», где еще не могли достоверно имитировать пучок света, и потому текстуры подсвечивались, будто сами по себе. Свет казался просто неприятным, царапал глаза, но самое главное – скрадывал детали, прятал их в полутенях. Такое освещение годится для мирного дела, кое-как сойдет в пути, а в бою может быть опасно.

Лена повторила жест алхимика, натягивая плотнее шляпу, подумала, не расстегнуть ли стянутые поверх тульи поля, опустив их как науши, для защиты от холодного ветерка. Хотелось подпрыгнуть, бежать, может даже взлететь. Ощущение необыкновенной легкости и прыгучести овладело лекаршей. Это сказывались штаны и ботинки, в них Лена чувствовала себя атлетом, который долгое время тренировался с отягощениями, и теперь, наконец, избавился от них. Подумалось, что ради этой легкости определенно стоило согласиться на риск. И будь, что будет.

Караван уходил от Врат на северо-запад, по широкой дуге, огибая одно из небольших озер, тянувшихся цепью почти до самого океана.

Было очень тихо. Прямо-таки до невероятия тихо, как будто придорожная трава ловила в свои сети и глушила все сторонние звуки. Дорога довольно быстро закончилась, и лошадка бодро зачапала по степи тщательно проверенными накануне подковами. Колеса чуть поскрипывали, время от времени с хрустом ломая подсохший за зиму ковыль. Бизо с магическим фонариком сидел на облучке, пользуясь своим правом проезда – ехать в телеге мог лишь он, да еще тяжело раненые (если таковые случатся). Все остальные шли своим ходом, оберегая лошадь от лишней нагрузки. Сантели выдвинулся вперед, Кай замыкал шествие со своим неизменным клинком на плече, все остальные рассредоточились по бокам телеги неровным редким эллипсом.

Ветер усиливался. По внутреннему ощущению Лены уже наступила «последняя четверть луны», то есть предрассветный час, однако тьма не торопилась уступать в правах. Все еще хотелось бежать и прыгать, однако девушка старательно подлаживалась под ритм спутников, которые шагали с кажущейся неторопливостью, но без остановок и задержек.

На несколько минут ветер превратился в легкий ураган, от которого в лицо полетел всяческий мусор, так что пришлось закрываться высоким воротником и рукавами. Даже лошадь забеспокоилась, и алхимик накрыл ей морду специальной маской. Сантели коротко и зло выругался, подумав. что вот оно, фатальное невезение, похоже бригада попала в неожиданный и несезонный дождь. А значит скорость передвижения упадет наполовину, может и больше.

Но тут ветер стих, так же резко, как поднялся. Луна таки выглянула из-за разбегающихся туч. Бизо погасил фонарик, чтобы сберечь заряд. Елена открыла рот и забыла закрыть его, пораженная открывшимся видом.

Это было красиво. Хотя нет... «красиво» – неудачное слово. Правильнее наверное было бы сказать «необычно». Или даже «волшебно». Потому что на Земле увидеть такой пейзаж нельзя физически.

Пустошь оставалась пустошью, то есть унылой степью, которая тянулась покуда взгляд достает и еще дальше. Врата оставались за спиной бригады, по правую руку раскинулось озерцо, слева поднимались далекие горы, окаймлявшие равнину. Все обычно. Но, как говаривал отец, фотограф-любитель с большим стажем, «главное – это свет!». Огромная луна, зависшая над линией горизонта, строго на высоте собственного диаметра, заливала равнину холодным синим светом, похожим на отблеск магического кристалла, однако сильнее в миллионы раз. Лунный свет казался полной, абсолютной антитезой солнечному, как будто холод обрел собственный образ. Словно воздух обратился чистейшим льдом, подсвечивающим самое себя. Во всей окружающей вселенной не осталось никаких иных цветов, кроме синего, разложенного на бесчисленные оттенки, от почти белого до непроглядно темного.

В безветрии озеро успокоилось, легло зеркальной гладью, отражая лунного двойника с идеальной точностью, но чуть-чуть сглаживая оттенки, так, что поневоле хотелось подойти к воде и зачерпнуть себе кусочек этой волшебной луны.

Это было ... величественно.

Да, вот самое правильное определение, подумала девушка. Величественная картина чуждого мира, которую нельзя нарисовать, нельзя сфотографировать. Можно лишь увидеть на считанные минуты, пока наступающий рассвет не добавил в цветовую палитру крошечную долю бледно-розового, размывая холодное совершенство теплой ноткой.

Лена вздохнула, подавленная нечеловеческой красотой увиденного. И вновь нахлынувшим осознанием того, что она так далеко от дома...

И они пошли дальше.

В дороге не происходило ровным счетом ничего, о чем стоило бы упоминать отдельно. Удачный поход хорошей бригады, которая тщательно собралась в путь. Бизо путешествовал в телеге, плетя между делом веревку из травяных волокон, грубую, но прочную. Потому что веревок много не бывает, а сэкономленный грош, это считай заработанный грош.

Ночевка прошла без эксцессов, но к следующему утру Айнара прошибла мощная диарея, да так и не отпускала весь день, накатывая приступами. Елена боялась, что дезертир отравился, но иных симптомов не обнаружилось. Лекарша быстро развела горячей водой нужную микстуру и в дополнение выдала пациенту жевательный корешок, обладающий сильным закрепляющим свойством. Ну и посоветовала больше пить, восполняя потерю жидкости.

Сантели набычился и порекомендовал бойцу идти дальше без штанов, не тратя время на их снятие и надевание обратно, каковая процедура следовала с удручающей регулярностью. Лена вспомнила, что вроде бы первые конкистадоры в Южной Америке поступали так же. Они, страдая животами от непривычной диеты, ходили в бой в одних лишь доспехах поверх нижней рубахи. И поддержала бригадира. Айнар, кажется, обиделся не на шутку, однако двойной рекомендации внял, избавив бригаду от выбора – раз за разом останавливать лошадь или позволять спутнику опасно отстать.