Текст книги "Ойкумена (СИ)"

Автор книги: Игорь Николаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 25 страниц)

Аптека действительно была похожа на настоящую аптеку, века этак из девятнадцатого. Прилавок из черного дуба, старые двустворчатые шкафы, ящики с вентиляционными отверстиями для хранения трав. Коромысло рычажных весов было подвешено прямо к потолку на тонкой цепи, на цепи же болталось ведерко с мерными зернами, которые использовались вместо совсем маленьких гирек. На отдельном столике выстроилась батарея сосудов, похожих на кувшины из синего и зеленого стекла, без ручек, с длинными изогнутыми носиками. В них смешивались эликсиры на каждый конкретный случай. Мышь брюзжала, но оперативно уносила использованные кувшины для промывки. На стене висело несколько рабочих цер, где Лена быстро набрасывала пропорции и цены, умножая в столбик – еще одно умение, которое высоко оценила Матриса.

День выдался напряженный. Весна – время, когда зимние запасы уже на исходе, а летняя зелень еще не заполнила прилавки. Торговцы распродают залежалый товар по высоким ценам, то и дело кто-нибудь травится. Желудочные, рвотные и слабительные шли просто на ура. Еще очень хорошо распродавалась мазь от ушибов, сделанная из растительного масла, вина и перетертых червей[12]12
  Настоящий и повседневный рецепт, «хит продаж», был в ходу до XIX века включительно.


[Закрыть], мерзкое варево с соответствующим запахом, пропитывающим платье.

Гроши и копы с глухим звоном падали в ящик с прорезью, заменяющий кассовый аппарат. Давать сдачу было не принято, за редкими исключениями покупатель заранее точно знал, сколько денег надо заплатить, а если монета оказывалась слишком велика, то на рынке всегда сидел меняла. Однако задача кассира от этого легче не становилась, потому что пусть золотом и не платили, одних серебряных монет было пять разновидностей, не считая половинок и четвертей. Причем, даже внутри одного класса деньги отличались по происхождению, изношенности и году чеканки, соответственно по весу и содержанию лигатуры относительно драгоценного металла. А еще можно было пропустить фальшивку.

День казался бесконечным, Матриса так и не появлялась. Лена работала как торговый автомат, отмеряя лекарства и памятуя, что вместо меры изготовления здесь в ходу мера приема, то есть больной в большинстве случаев станет принимать снадобье не по режиму, а ориентируясь на собственное самочувствие.

После полудня Сафир предложил ей деревянную миску с кашей, девушка отказалась, желудок после операции как будто свернулся в узел, отказываясь даже думать о пище. Старый слуга молча пожал плечами и взамен каши принес большой котелок с чаем, вернее с травяным настоем, который по вкусу действительно напоминал чай со смородиной и чабрецом. Сафир щедро сдобрил настой «арбузным» сиропом, местным аналогом сахара, который добывали из арбузоподобных плодов, растущих глубоко под землей в бывших штольнях виноделов. Обычно его употребляли по праздникам – из-за цены – но видимо старик решил, что подмастерье заслужила это утренними приключениями.

Сахар поддержал силы аптекарши ровно настолько, чтобы выдержать до конца дня, то есть до заката. От мысли, что завтра, послезавтра и на все обозримое будущее предстоит то же самое, захотелось повеситься. Лена посчитала в уме свои накопления, спрятанные под половицей в углу комнаты, прикинула, во сколько примерно может обойтись бегство – сменная одежда, обувь, немного припасов в дорогу. Стало еще грустнее. Голод вцепился в желудок внезапно, напоминая, что подмастерье ничего не ела со вчерашнего вечера.

За слюдяными окнами прошел наряд стражи, то есть головорезов, которым платили за поддержание порядка лучшие люди города. Протопал факельщик, который должен был запалить пару десятков фонарей на двух главных улицах. Божедом прокатил тележку, снова стеная о безнравственном городе, забывшем традиции и погрязшем в отвратительной благопристойности без драк и покойников. Запоздавший покупатель постоял на покосившемся крыльце из двух ступенек, помялся, надеясь, что ему откроют, но Лена мстительно сделала вид, что никого нет дома. Когда опоздавший убрел в темень, Елена без сил опустилась на табурет, чувствуя острую боль в ногах, кляня себя за отказ от обмоток и желая только одного, чтобы поскорее пришел Господин Кот. Без него мысли о петле становились слишком навязчивыми. Но мяур где-то пропадал. Как и Матриса, впервые за полгода не пришедшая к закату «снять кассу».

Лена сорвала осточертевший чепец, притопнула ногой и во внезапном припадке нездорового энтузиазма подумала, что сегодня она заслужила хотя бы одну небольшую радость. Девушка решила послать в задницу строжайший наказ никогда, не при каких обстоятельствах не выходить за дверь после наступления темноты. Но сначала требовалось убрать кассовый ящик в специальный сундук, окованный железом, прибитый намертво к полу и кажется даже немного заколдованный.

Глава 12
Лики смерти

– Это он? – уточнил Сантели, пряча внимательный взгляд в кружке с пивом.

– Да, – подтвердил Кай, тоже старательно глядя в сторону.

Предмет их беседы, вынудивший двух «смоляных» пересечь Врата из конца в конец, от самого приличного кабака к самому непрезентабельному, сидел в дальнем углу и неторопливо жевал кусочек просяной лепешки, черствый даже на вид. Немолодой уже мужчина, однако не производящий впечатление дряхлого, у которого дети как бы невзначай спрашивают, что отец предпочитает, могилу или костер. Одет прилично, не бедно, однако и не вызывающе, скорее, по восточной моде, то есть в штаны и неподпоясанную крестообразную накидку с вырезом для головы поверх свободной шерстяной рубашки – без приталенности, укороченных курток, обтягивающих зад чулок и прочих извращений юго-запада.

Сделав вид, что уронил и пытается найти мелкую безделушку, Сантели заглянул под стол и оценил обувь пришельца – высокие сапоги с отворотами, поношенные, но все еще крепкие. Такие же носили в бригадах, только покороче, часто еще и разрезом сзади, чтобы можно было одним движением распустить завязку и скинуть, освобождая ногу из ловушки..

Седые волосы были гладко зачесаны назад, как у благородного, но обрезаны короче обычного и неровно, как будто человек подстригал сам себя, отхватывая пряди ножом. Роскошные, пепельного цвета усы, подковой огибали рот, спускаясь к самому краю нижней челюсти. Брови при этом были черные, как смоль, и ровные, словно вычерченные углем по линейке. А вот взгляд... Да, взгляд бойца, причем уверенного в себе. Во взгляде седого явственно читались спокойная уверенность и чувство превосходства. Однако не было в нем куража, этакой борзой наглости, характерной для юных задир, которые ищут славы и еще не поняли, что смерть не различает возрастов, забирая и старых, и младых с одинаковой легкостью.

Надо полагать, человек пользовался успехом у дам. Просто не мог не пользоваться. Сантели прикинул, что и сам бы, пожалуй, увлекся странником, будь тот хотя бы лет на двадцать моложе.

Полутораручную саблю без всяких украшений, с простой гардой и одним боковым крюком – необычно длинным, доходящим до безымянного пальца – путник открыто положил на стол. Клинок был выдвинут из ножен на четыре пальца, в самый раз, чтобы показать – странник не ищет приключений и ссор, однако желает остаться в одиночестве. Но гораздо интереснее было то, что осталось в тени, то есть незаметно прислоненное к ножке косого стола. А стоял там одноручный «седельный» молот на деревянной рукояти с двумя боковыми «усами» на всю ее длину.

Таких молотков Сантели давно не видывал – граненый клюв, заостренный наподобие стамески, простой молоток без печатей и зубцов, а что самое необычное, никакого навершия. Обычно все клевцы имели острие или, на худой конец, рукоять, выступающую из проушины на ладонь. Чтобы колоть и толкать, если бой пошел грудь в грудь, и размахнуться не выходит. А здесь вся верхняя часть, от края клюва и до ударной части молотка выгибалась одной гладкой дугой.

Как и полагается хорошо задуманной и правильно сделанной вещи, молот, так сказать, наводил на размышления. Особенно частыми зарубками, расположенными очень характерно, как будто оружием не столько били, сколько подставляли его под многочисленные удары.

– На шнурки глянь, – вполголоса подсказал Кай.

Их Сантели и в самом деле пропустил, приняв за часть иноземного костюма. Черные витые шнуры проходили сквозь специальные петельки под локтями и у плеч, завязаны они были хитро и свободно, со свисающими концами.

– На ногах то же самое, – сказал мечник. – Над коленями.

Сантели кивнул, приняв к сведению. Помолчав, подумал вслух с явным сомнением:

– Не может такого быть. Чтобы сразу двое, да еще в один день?..

– Пантократор отмеряет щедрой рукой достойным и благочестивым, – процитировал Кай. – Выбирать то не из чего, как ни крути.

– Шнурки, сабля, клевец... – протянул Сантели, все еще сомневаясь, но в его голосе сквозила плохо скрываемая надежда.

– Да, – резюмировал Кай. – Надо рискнуть.

Сантели выдохнул, допил пиво, буквально закинул в глотку содержимое кружки.

– Надо, – сказал он, накручивая себя перед ответственным делом.

– Могу я попробовать, – дипломатично предложил Кай.

Заезжий боец тем временем дожевал свою корочку и с видом никуда не торопящегося человека приглаживал попеременно усы. Он привлекал внимание выпивох, однако, не более того. На Пустошах видели и куда более диковинных гостей, а сабля и решительный вид отпугивали забияк вкупе с честнейшими людьми, у которых именно сейчас оказалась на продажу вернейшая карта с сокровищами, заветнейшая наводка на схрон с артефактами или на худой конец слиток из настоящего золота всего лишь за треть цены.

Сантели дернул щекой и, не отвечая соратнику, встал, направляясь к столу пришельца. По пути он пропустил шаг, минуя одну девчонку-прислужницу, чтобы не столкнуться с подносом. полным пустых кружек. Легким полуоборотом обогнул падающего со стула пьяницу, который громко стукнул головой о мокрые доски за спиной бригадира. Переступил через завсегдатая, который удобно прилег в проходе меж столами, завернувшись в дырявый плащ, поскольку больше одежды на счастливце не имелось – все спустил. Похоже, сегодняшний день для кабачка будет урожайным, пиво и разбавленное вино лились буквально ведрами, несмотря на ранний час. Хотя солнце давно уж взошло, внутри царила полутьма, и горели масляные лампы.

– Вы позволите? – вежливо спросил Сантели, остановившись рядом со столом, так, чтобы расстояние нельзя было назвать угрожающим. Бригадир был почти уверен, что напасть внезапно он не сможет, даже если бы захотел, и пришелец отлично это понимает, но проявление вежливости никогда не бывает лишним.

– Я не ищу компанию, – нейтрально отозвался человек, и мягкий акцент подтвердил его происхождение. Где бы ни родился боец, большую часть жизни он провел в Городе или на худой конец окрестностях. Ответ прозвучал так же вежливо, как и вопрос, но вполне однозначно. Продолжать – означало нарываться на грубую отповедь или вызов, тем не менее, Сантели рискнул.

– Понимаю, – отозвался бригадир и без приглашения сел напротив собеседника. Темная бровь сдвинулась, поползла вверх, отражая вполне определенное недоумение. Седоусый даже не взглянул в сторону сабли, но едва заметно дрогнули мышцы под рубахой, и Сантели явственно ощутил, как свободно опущенная левая рука незнакомца, скрытая краем стола, коснулась рукояти молота.

– Я прошу прощения за свою назойливость, – «вежественная» речь давалась бригадиру нелегко, он давно отвык от церемонности, да и слишком уж все это напоминало о прошлом. Поэтому Сантели говорил медленно, подбирая каждое слово.

– Но у меня есть дело, которое не терпит отлагательств. Важное дело, которое я хотел бы с вами обсудить.

– Я пришел сюда только сегодня, затемно, и никогда не бывал в этих местах ранее, – кажется, пришелец уже взялся за клевец всей ладонью. – У меня здесь нет ни друзей, ни дел, тем более не терпящих промедления.

Он говорил быстро и очень четко, как человек, привычный к чисто городской культуре. И с той привычной, неосознаваемой сдержанностью, которую дает многолетнее житие в среде, где за любое слово может последовать вызов. Если бы Сантели все еще сомневался в природе занятий собеседника, то сейчас отбросил бы все сомнения.

– Я понимаю справедливость ваших слов, – бригадир демонстративно положил ладони на столешницу, показывая, что не готовит удар исподтишка. Вся гордая и самолюбивая сущность охотника за Профитом протестовала против этого, но Сантели ясно понимал, что своей настойчивостью откровенно нарывается, и реакция собеседника может оказаться совершенно непредсказуемой. Чем меньше угрозы увидит седоусый, тем лучше.

– Уделите мне буквально несколько минут вашего времени, – как можно более спокойно и убедительно предложил бригадир. – И если не сочтете мои слова достойными внимания, я покину вас.

В последнее мгновение Сантели удержался от завершения «и закажу вам вина». Это могло быть воспринято как открытое оскорбление, намек на бедственное положение пришельца. Тем более оскорбительный, что, похоже, намек оказался бы недалек от истины. Сейчас, сидя близко, лицом к лицу, Сантели видел, что веки седоусого набрякли многодневной усталостью. Дорожная сума на лавке, у правой руки хозяина, отличалась прискорбной худобой, ее определенно не обременяла богатая поклажа. И главное – запах. Одежда незнакомца была пропылена и уже несколько дней не чищена, значит, тот еще не мылся с дороги. Но при этом Сантели не чувствовал характерного запаха конского пота. Значит, человек пришел пешим. А если у бойца нет лошади, значит или он скверный боец, или по каким-то причинам терпит сильную нужду.

– Кажется, у вас нет часов... – после короткой паузы отозвался седой, чуть дружелюбнее, буквально самую малость. – И сомневаюсь, что они есть во всем этом ... городишке.

– Но мне известно, что такое «минута», – скупо улыбнулся Сантели.

– Да, судя по всему, мы оба знали лучшие времена, – седой вернул такую же сдержанную улыбку. Похоже, он заинтересовался разговором.

– Да уж, – нейтрально заметил бригадир. Немного помолчал и решил не тянуть тагуара за язык, а рубить сплеча.

– Тысячу извинений, если мой вопрос покажется вам неуместным, однако... позвольте, я угадаю природу ваших занятий...

– Вы уже правильно угадали, – резко оборвал его седоусый. – Как и ваш спутник, который стоит у той стены и делает вид, что не смотрит на меня из-за кружки. Ему явно привычна тяжесть рыцарского копья и таранного боя.

– Э-э-э... – Сантели впервые за очень долгое время оказался в замешательстве и замешкался с ответом.

– Но я не ищу здесь работу, – строго продолжил боец. – Не имею никакого желания снова убивать живых людей.

Сантели возвел очи горе и подумал, что должно быть сам Пантократор помогает ему, сначала посредством Кая указав на пришельца, а теперь выводя разговор в самом наижелательном направлении. Случайная оговорка позволила сразу перейти к главному.

– Понимаю, – качнул головой бригадир и выдержал паузу. Впервые он поймал в непроницаемом взгляде седого что-то, похожее на искру интереса. – А что бы вы сказали о мертвых людях?

Воцарилась тишина. Бретер – а это точно был бретер, настоящий, столичной школы, обоеручный фехтовальщик – внимательно смотрел на бригадира. Наконец его левая рука дрогнула, и Сантели машинально сжал челюсти, готовый парировать удар. Ну, или хотя бы попытаться. Седой достал из-под стола пустую, безоружную ладонь, оперся локтями на темные доски, вновь пригладил усы, на этот раз оба сразу.

– Шарлей. Мэтр Шарлей, – нехотя представился он, не подавая, впрочем, руки. Просто обозначая, что пока готов слушать дальше.

– Сантели. Признаться, у меня немного пересохло в горле, – здесь бригадир нисколько не покривил душой, обычные переговоры на Пустошах требовали простой вежливости, но без всей этой словесной эквилибристики. – Пока я говорю, не откажете ли в любезности разделить со мной кувшин пива? И, быть может, чего-нибудь пожевать, просто чтобы пиво не впустую в горло лилось?

Бретер молча склонил голову, любопытство явно боролось в нем с общим нежеланием сходу ввязываться во что-то непонятное. И все же он слушал бригадира.

– А дело вот в чем... – начал Сантели, понизив голос и склонившись в сторону мэтра.

Кай немного расслабился и украдкой выдохнул. Сам будучи хорошим воином, он видел, что седой – великолепный боец. И очень опытный, судя по правильным узлам на рукавах, которые сейчас мало кто умел вязать, как следует. Если бы дело дошло до схватки, то даже им вдвоем – Сантели и Каю – оказалось бы тяжело выстоять против бретера. Не потому, что они хуже. Просто здесь, без доспехов, в тесноте кабацкой гульбы, мэтр был в своей стихии, привычный к стремительной резне на городских улицах, при свете факелов или в густых тенях переулков.

Кай коротко помолился про себя, припоминая символ веры из свитка «Первооснов». Кажется, все складывалось более-менее успешно.

* * *

Ботинки стучали по мостовой, точнее по поверхности, которая частично включала в себя элементы мостовой. Камня оставалось немного, его сильно растащили на постройки и прочую бытовку, пока вандализм не запретили лучшие люди города. Однако многослойная «подушка» из щебня и песка осталась, она хорошо дренировала влагу, так что даже в дожди ходить по улицам Врат было куда приятнее, чем просто по земле.

Лена топала к пекарне в твердом намерении купить пирог. Большой, свежий, с мясом. Хлебопеки обычно делали с вечера небольшой запас свежей выпечки для бригад, которых угораздило вернуться с промысла за полночь. Девушка рассчитывала на некоторую премию от Матрисы за удачную операцию с чисткой шва и решила пуститься во все тяжкие, проедая премию авансом. Против этого решения имелось немало возражений, начиная с позднего часа и заканчивая простой житейской мудростью – не тратить еще не полученные гроши. За – голод, желание нормально поесть, не пробавляясь вынужденным веганством, и самое главное – «зажевать» тоскливую печаль. За неимением кофе и шоколадки.

Было тихо, очень тихо. Большая часть жителей Врат или уже легла, или готовилась отойти ко сну. А те, кто бодрствовал, скрывали ночную жизнь за прочными стенами и плотными занавесями. Как Матриса. которая наверняка снова принимает Профит у очередной бригады в одном из дальних складов. Только в стороне, где располагался бордель Достопочтенного Жи, снова шумно гуляли, с воплями и магическими шутихами. Видно кто-то хорошо заработал и торопился спустить все на корню, до последних портков.

Психология «смоляных» вообще была схожа с солдатской. Каждый из них мог умереть в любой момент, невзирая на любые предосторожности, поэтому мало кто копил, откладывая на старость или черный день. Пантократор дал, Пантократор еще даст, если будет на то Его воля. А хоронить деньгу в сундуке, значит дразнить смерть, намекая на ее слабость. Так что на общем фоне ярко выделялись отдельные скопидомы вроде Сантели, который, казалось, воспринимал работу в подземельях как сколачивание стартового капитала для чего-то большего. Впрочем, последний год бригадир работал в основном на уплату долга перед борделем за убийство двух самых доходных работников.

Мимо прошел факельщик, закончивший свой ежевечерний труд. Факелы были не простые, а заговоренные, горели всю ночь и света давали немало, почти как газовые фонари, так что по центральным улицам Врат можно было ходить без опаски, не ощупывая дорогу палкой. Завидев Лену, факельщик вежливо коснулся воротника капюшона и склонил голову, Лена ответила тем же, только тронула чепец... Точнее хотела тронуть.

Черт побери! Она забыла накинуть его снова, выходя из Аптеки. О, Господи...

Нельзя сказать, чтобы это была катастрофическая оплошность. Днем да, общественность не поняла бы. Полностью открытые волосы могли носить только совершенно самостоятельные женщины вроде Шены или аристократки. Первые при этом стриглись очень коротко, даже не «по-мужски», а скорее «по-мальчишески». Вторые укладывали замысловатые прически. Всем прочим требовалась хотя бы символическая шапочка, платок или на худой конец гребень. Так что формально любой встречный мог принять Лену за девицу низкой социальной ответственности, со всеми последствиями.

Можно было вернуться, а можно и рискнуть, тем более, что риск был невелик, все искатели дамского общества уже разбрелись по злачным местам. Кляня себя за рассеянность, девушка ускорила шаги, надеясь обернуться в четверть часа. Или чуть дольше, если дежурного подмастерья у пекарей придется будить.

Горожанину не понять, насколько шумен современный город и как много отдельных звуков на самом деле скрывает общий шумовой фон. Вот в переулке шумно облегчается пропойца, что-то бормоча себе под нос. В доме напротив заплакал ребенок, видно привиделось что-то во сне. Кто-то очень мелкий шуршал среди отбросов, наверное, крыса или наоборот, крошечная лисичка-фенек, которая прочно заняла нишу охотника-мышелова вместо вымерших кошек.

Холодало. Прямо на глазах холодало, противный ветерок скользнул по волосам, пригладил ледяными касаниями уши. Лена машинально поддернула верх ворот платья, закрывая шею от вечернего холода, обещающего простуды и бронхиты.

– Добрая, добрая женщина, подай сиротинушке на крошечку хлеба...

Сначала девушке показалось, что это просто ветер гудит в переулке между тесно стоящими домами. Низко опущенные крыши соприкасались, образуя туннель со слепыми слюдяными окошками без единого огонька. И оттуда, из самых темных теней, послышался этот голос.

Лена сбилась с шага, остановилась, вслушиваясь. Ветер вновь зашуршал уличным мусором, зашелестел в крытых соломой крышах, минуя черепичные. В переулке произошло какое-то движение. Тонкий тихий голосок повторил:

– Добрая, добрая женщина, подай монетку сиротинушке.

Волосы зашевелились на голове. Такой жути Лена не испытывала даже когда ее намеревался сожрать местный хищник под названием «тагуар», то самое мерзкое «котэ». И вроде бояться было нечего, подумаешь, голосок ребенка-побирушки... Только вот Лена крепко помнила один из неписаных законов пустоши – дети никогда не остаются на улице после захода. Даже нищие сироты, которым не нашлось место в работном доме на швейном промысле,  собирались ватагами и закрывались в чужих сараях, за грошик.

Одинокая нищенка на улице в ночи, это все равно, что Сантели без топора, с дирижерской палочкой. Или это не одиночка, или не ребенок. Или и то, и другое.

– Не жалей монетку.

Из тени выступила девочка, странно и пугающе похожая на ту, что Елена нашла в свой первый день на Пустошах. Только эта казалась вполне живой, если бы только не остановившийся, какой-то бездонный взгляд.

– Тебе не в убыток, сиротинушке в радость. А сиротинушка отблагодарит.

Очень кстати (или наоборот) вспомнилось, что нечисть никогда не называет себя от первого лица, всегда лишь в третьем, как бы со стороны. Лена трезво понимала, что никуда не убежит в своих гремящих ботах. Звать на помощь не имело смысла, все равно никто не придет. Что происходит за стенами домов, то никого не касается до самого восхода.

Она отступила на шаг, опустила руку на рукоять ножа за поясом. Здесь у каждого был нож. Кто не мог позволить себе обычный, пользовался эрзацами вроде обломка старой косы с намотанной бечевкой вместо рукояти. На худой конец всегда можно было заточить о сланец обычную кость или сделать каменный нож, с такими ходили мальчишки, которым по возрасту еще не полагался первый отцовский дар. У Лены был хороший ножик, потому что травник всегда что-то отмеряет и отрезает. Но сейчас полоска кованой стали в руке казалась очень маленькой и предательски бесполезной.

А девочка тем временем вышла из переулка. Она оказалась прямо под факелом, и Лена вздрогнула. Бездонность взгляду ночной встречной придавали огромные, нечеловечески расширенные зрачки, которые оставались неподвижными даже на свету.

– Не подходи, – прошептала Лена, выставив вперед ножик.

Девочка улыбнулась, молча и не разжимая губ, сделала еще шаг навстречу. Елена шагнула назад и, налетев на кого-то за спиной, запоздало подумала, что нечисти совершенно не обязательно охотиться в одиночку. Она взмахнула ножом наугад и конечно промахнулась, серая тень ушла из-под коротенького клинка ловким, почти балетным пируэтом.

Не как нежить Пустошей. Как человек.

Девочка с нелюдскими глазами скользнула обратно, во тьму переулка, спиной вперед, как будто паря над землей. За ней бросились двое рутьеров, звеня стальными пластинами на куртках, с тесаками наголо. Еще один взмахнул собственным факелом, разгоняя тени. Четвертый молча смотрел на Елену, а Елена смотрела на него, думая, что сейчас упадет. Непременно упадет, потому что ноги тряслись, как полужидкий холодец в миске.

– Не стоит ходить по улицам после заката, – ровно, сдержанно вымолвил Раньян, как будто и него только что пытались зарезать, пусть и по ошибке.

Лена впервые видела знаменитого наемника столь близко. Раньян выглядел ... обычно, как всегда, то есть холодно, непроницаемо. Как человек, который ежеминутно готов к схватке. Хотя он и был бретером с грамотой фехтовального братства, но саблю не носил, обходясь двумя длинными ножами на поясе. Меч-»пробойник» висел за спиной и мало кто на Пустошах мог сказать, что видел как рутьер достает клинок из ножен. Щегольская бородка с не менее щегольскими усами по-прежнему ассоциировались у Лены скорее с веком семнадцатым, чем медиевалом. От рутьера пахло кожей доспеха, смазкой против ржавчины и еще чем-то непонятным, как будто свежескошенной травой. Будь это кто-то иной, Лена предположила бы, что Раньян надушился травяной эссенцией. Но это было бы ... слишком неправильно. Убийцы не пользуются туалетной водой.

– Хель? Подмастерье у почтенной Матрисы? – спросил Раньян.

Лены хватило только на слабый кивок. Она растерянно шарила на поясе, едва не проткнув живот своим же ножиком, в поисках хоть какого-то клочка материи, чтобы прикрыть волосы. Не желая признаваться самой себе, что в свете факелов – сразу двух – рутьер не мог не заметить темную рыжину ее косы.

– Тебе повезло, – заметил Раньян все с тем же непробиваемым спокойствием. – Встреча с «обманщиком» редко заканчивается так ... легко.

Он ничего не понял... Не понял! А где-то в отдалении раздался короткий вскрик, детский, но с резкими визгливыми нотками, как будто ребенку подражал хороший чревовещатель, так и не вышедший из образа. Кто-то только что умер.

– С-с-пасибо, – выдавила Елена. Именно выдавила, каждое слово шло наружу с большим трудом, пробиваясь через окаменевшее горло. Слишком много приключений за один день. Слишком много...

– Город платит, – сказал Раньян так, будто это все объясняло. – «Обманщики» давно не заходили во Врата, а сейчас зачастили. На улицах опасно. Пойдем.

– Ч-что?..

– Пойдем, – повторил рутьер. – Я провожу. Не люблю незаконченных дел.

Ноги у одного такого «незаконченного дела» наконец подкосились. Наемник успел подставить руку в толстой перчатке, и девушка машинально оперлась на нее. Рука показалась деревянной, твердой и невероятно сильной. Раньян почувствовал озноб, колотящий неожиданную встречную, но истолковал все по-своему.

– Не надо бояться, – с ноткой покровительственного снисхождения заметил он. – Я доведу до Аптеки.

И они пошли. Помощник с факелом следовал чуть поодаль, бдительно прикрывая тыл.

Лену кидало то в жар, то в холод. В голове роились путаные мысли. Хотелось то дать деру в ближайший проулок, то попытаться ударить рутьера исподтишка ножиком, то просто закричать. Это было дико, несообразно, невозможно – просто идти рука об руку с человеком, который должен был ее убить. Который, не моргнув глазом, приказал перебить целый караван путников в поисках жертвы.

Раньян молчал, подстраиваясь под ее торопливые мелкие шажки. Тихо скрипела кожа портупеи, видимо ножны у меча были совсем новые. А вот шаги у наемника казались бесшумными, как у призрака.

– До встречи, – напутствовал ее Раньян, не доходя до крыльца Аптеки, над которым висела свечной фонарик со слюдяными окошками. Наемник проводил девушку непроницаемым взглядом, повел плечами под курткой из плотной вываренной кожи, способной остановить нож или стрелу из обычного лука. И пошел обратно, не оглядываясь.

Лена заперла дверь, постояла немного в темноте, чувствуя, как бьется сердце, и адреналин струится по жилам. В задних комнатах снова чем-то гремел Сафир, Мышь вполголоса ругала его, монотонно и противно выговаривая за что-то. Не зажигая света, девушка поднялась на второй этаж, в жилую часть двухэтажного дома.

Голод перегорел, превратившись в свою полную противоположность. Как и утром, теперь девушка не смогла бы проглотить ни кусочка. Усталость наполнила свинцовой тяжестью каждый член, разливаясь до кончиков ногтей. Болезненный озноб холодил кости, становилось трудно дышать, сердце закололо неожиданной болью.

Лена отчетливо понимала, что она на грани нервного срыва. Самого настоящего, с криком и полной потерей контроля. Раньше, когда жить становилось совсем невмоготу, такие вспышки купировал Господин Кот. Теперь же...

Она села на кровать, помассировала диафрагму. Живот сводило судорогами, пальцы дрожали и казались ватными. Лена задышала, глубоко и медленно, с растянутым выдохом, представляя, что раздувает угли гаснущего костра в морозном лесу. Выдох. Выдох. Выдох... Надо было бы дышать в пакет, чтобы организм получал меньше кислорода. За неимением пакета она сложила ладони плотной лодочкой, закрыла нос и рот, как респиратором.

В прежней жизни Елена никогда не занималась аутотренингом, но читала пару книг Леви из библиотеки Деда. И сейчас пробовала опереться на обрывочную память, проговаривая про себя формулу спокойствия, представляя теплую тяжесть в руках и ногах. Кончики пальцев как назло мерзли, будто их заморозили во льду. Надо было бы лечь навзничь, чтобы было легче расслабиться, но Лена опустилась на колени, согнувшись в виде буквы S.

Потихоньку, полегоньку стало получаться. Девушка представила, что подступивший припадок – холодное пламя у сердца. С каждым вздохом она растворяла и выдыхала бесплотный лед в теплом потоке. Становилось легче. Ей по-прежнему было очень плохо, но истерический взрыв отступил на несколько шагов.

Стараясь выдерживать прежний ритм дыхания, Лена повторяла себе, что она замечательная, сильная, уверенная в себе. Она осталась жива, она стала подмастерьем, научилась жить как местная, не выделяясь ничем. Она умная, она замечательная, и ее нельзя убить.

Девушка помассировала лицо, чувствуя, как напряжены мышцы. Она словно размешивала тяжелую, пересохшую глину, однако не сдавалась – давила, тянула, растягивала, пока стянутые судорогой мускулы не расслабились.