Текст книги "Смертельное шоу"

Автор книги: Игорь Христофоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 26 страниц)

Такое же миниатюрное создание стояло и под плотными рядами мужских курток. Его хиленькие металлические ножки еле выдерживали центнер веса Кравцовой.

С утра она продала уже четыре куртки: три "бобочки" и одну "три четверти". Место, говоря тушинским жаргоном, было "отбито", то есть двести тысяч дневной арендной платы добыты, а сверх этого грели карман еще и полмиллиона прибыли. С этих денег еще, правда, требовалось отстегнуть камере хранения и охранникам рынка. Камере хранения – официально, охранникам – чтоб любили. Но даже с учетом будущих трат день получался неплохим, и можно было выкроить из него пять минут на обед.

Не успела она откусить полбутерброда с сыром и запить его мутным какао из термоса, как от людского потока отделилось нечто огромное, серое, небритое и заслонило собою свет. Профессиональное чутье подбросило Кравцову со стульчика. Он облегченно вздохнул, тоненько скрипнув всеми своими металлическими сочленениями, и тут же принял на свою узенькую спину недоеденный бутерброд и термос.

– Что вас интересует? – расширив лицо сладкой улыбкой, снизу вверх спросила Кравцова.

Любезность продавца – один из самых сильных способов выражения ненависти к покупателю. Но большинство пришедших на рынок об этом даже не догадываются.

– Вам нужна длинная куртка? – не убирала улыбку со щек Кравцова. -Есть криспи. Потрясающая кожа! И есть ваш размер. У вас же – два икс эль?

Огромное, серое и небритое наконец-то перестало жевать и ткнуло в самую большую куртку, висящую на центральной цепи.

– Эта, што ль?

– Ну что вы! – всплеснула пухлыми ручками Кравцова. – Это же только икс элечка! Примерно пятьдесят второй размер. И это не криспи, а нубук. Вашу куртку я сейчас достану.

Она с цирковой ловкостью развернулась на крохотном пятачке между торговыми рядами и покупателем, согнулась и по пояс нырнула в кожаные куртки. В огромной сумке за ними лежали неходовые размеры: эски – самые маленькие и два икс эльки – самые крупные.

Заработавшая в прежнем ударном темпе челюсть здоровяка снова замерла. Его маленькие серые глазенки завороженно смотрели на зад Кравцовой. Она совершала загадочные движения руками за рядами курток, а рыхлые ягодицы, отзываясь на эти движения, выписывали нечто похожее на ламбаду. Черная юбка готова была лопнуть по шву, и здоровяк помимо своей воли потянулся к танцующему заду, но Кравцова с резвостью пингвина, вылетающего из воды на айсберг, выбросила себя из кожаной проруби и протянула гостю нечто похожее на двухместную палатку.

– Вот пожалуйста! Ваш размер. Два икс эль. Настоящий криспи.

На сером лице покупателя не дрогнул ни единый мускул. Он уже не

мог воспринимать Кравцову целиком. Перед глазами все еще плясали

ламбаду две округлые черные подушки, и он даже посмотрел на то

место, куда еще недавно ныряла продавщица. Казалось, что ее

подменили, а настоящая, с бедрами, спряталась за куртки.

– Снимите пальто. Примерьте, – предложила Кравцова.

Мужик молча сбросил с себя темно-серое, почти до пола длиной, пальто, с сопением всунул по очереди руки в рукава и не успел опомниться, как быстрые пальцы Кравцовой забегали по куртке. Они расправили воротник, подобрали изнутри кулиски, прожужжали "молнией" и резко, но не настолько резко, чтобы обидеть покупателя, одернули кожу.

– Как на вас шили! Отлично сидит! Скажите, девочки!

Последнее обращение адресовалось всем соседкам-продавщицам сразу, и те, как бы ни были они заняты сами, почти одновременно взвизгнули:

– Отлично сидит!

– Вы сразу стали солидней, – продолжала атаку Кравцова.

На поясе у покупателя, когда он снял пальто, она заметила пухлый поясной кошелек. Такому герою можно было грузить с ходу двойную цену, и он бы даже не вякнул.

– Вот видите эти крупные пупырышки, – провела по коже Кравцова.

– Эта выделка называется криспи. Она создает очень прочную и

вместе с тем очень мягкую кожу...

Она хотела сказать что-нибудь про Италию, но передумала. Наверное,

потому, что покупатель впервые подал голос.

– А как он того... на улице смотрится?

– Еще лучше, чем здесь! – отработанным ответом парировала Кравцова его вопрос.

– Тогда это... пошли того... посмотрим...

– С удовольствием.

Она обернулась, посмотрела на кашемировое пальто, которое лежало залогом на трех стульчиках сразу, ее и соседок, крикнула этим же соседкам: "Присмотрите, девочки!" – и пошла сквозь толпу за кожаной спиной метровой ширины.

На улице здоровяк не стал останавливаться, как это обычно делали покупатели, а ходко пошел вдоль стены эллинга. Кравцова, хорошо помня, что сегодня – суббота, а значит, все выходы с рынка перекрыты охранниками, сразу не ощутила беспокойства. И только лишь когда покупатель дошел до угла эллинга, нервно вскрикнула:

– Здесь уже хорошо видно! Куда вы?!

Куртка исчезла за поворотом, и Кравцова ощутила в душе смесь тревоги и ярости. Она побежала, скользя подошвами по сочной весенней грязи, завернула за угол, и тут же что-то большое и сильное швырнуло ее на стену эллинга. От гула стало больно в ушах. Кравцова оттолкнулась спиной от холодной рифленой стены, но все то же большое и сильное вновь припечатало ее к металлу.

– У нас к тебе, сучка, один вопрос, – совсем не голосом здоровяка спросила вдавливающая ее в эллинг сила, и Кравцова скорее удивленно, чем испуганно, вскинула голову.

Только теперь по свежему запаху кожаной куртки она поняла, что на нее давит своей тушей все-таки здоровяк-покупатель, а говорит невысокий, видимый из-под мышки амбала парень.

– Что ты насиксотила ментам? А? – спросил он красивым, чуть вибрирующим голосом.

– Я не... не могу ды... дышать... От...пусти...

– Отлипни, Лось, – скомандовал парень.

Черное, пахнущее кожей, плитой отъехало в сторону. Рот Кравцовой

стал жадно хватать воздух, а голова сразу начала думать, думать,

думать. Голова искала спасения и пока что его не находила. С этой

стороны павильона не было торговых рядов, а единственные видимые

отсюда продавцы-вьетнамцы вряд ли могли помочь. Они бы сами со страху разбежались. Нужно было склеить в одно целое не меньше семи вьетнамцев, чтобы получить одного... как его?.. Быка?.. нет, Лося...

– Так что ты рассказала ментам? – покручивая на пальце ключи от машины, мягко спросил маленький.

В его голосе совсем не было злобной жилки. Но это страшило сильнее всего.

– Я ничего... Я только видела, как кто-то шел... Ну, шел к тому певцу... Но это я так, ребята... Ничего толком... Я же ничего не видела...

– А чего ж тогда ты к ним еще раз ходила?

– Я не сама. Они приказали... Он ко мне один приходил, а потом вызвал на допрос...

– Как его фамилия?

– Я не запомнила... Имя только... Павел имя его...

Здоровяк и малыш переглянулись. И оттого, что ничего после этого не произошло, Кравцовой стало страшно до боли в коленках. Если бы не гигант, стоящий слева и мощно, по-пылесосному дышащий ей в щеку, она бы одним ударом сшибла коротышку и била бы по затылку, пока он не потерял бы сознание. С мужем у нее так уже получалось. И не раз.

– Короче, слушай, – после паузы продолжил маленький. – Позвонишь своему Павлу...

– Он не мой...

– Позвонишь своему Павлу и скажешь, что ты отказываешься от предыдущих показаний. Врубилась? Въехала?

– Он... он не поверит.

– Почему?

– Они уже ищут людей в тех куртках... Они...

Кравцова онемела. Полумрак смурного апрельского дня, еще сильнее сгущенный тенью с этой стороны эллинга, дрогнул, точно грязная вода в бутылке, и стал светлеть. Солнце, пробившись из-за облаков, разбавило его, и Кравцова наконец-то разглядела покрой куртки у маленького. Он был точно таким, как на левом мужичке из той пары, что поднималась по лестнице к Волобуеву. Кравцова чуть не вскрикнула: "А-ну повернись-ка спиной!"

– Дай нам телефон Павла, – потребовал маленький.

Она торопливо продиктовала его, но никто не стал записывать.

– А теперь вали к своей "коже" и не высовывайся. Въехала? – уже злее произнес малыш и, резко развернувшись, ходко пошел вдоль стены эллинга.

На его рукаве-реглане со стороны спины лежало грязное пятно. Только сейчас Кравцова вспомнила его. В описании, которое она дала милиционерам, пятно отсутствовало. Но сейчас оно появилось и остро напомнило о том, что она все-таки видела его в день гибели Волобуева.

За малышом двинулся и здоровяк. Правда, Кравцова его самого уже как бы и не видела. Перед глазами раскачивалась ее куртка из кожи сорта криспи. Куртка удалялась, и убыток от ее пропажи оказывался столь огромен, что ее не могла покрыть никакая субботняя прибыль.

– Стой...те! А куртка?! – бросилась она вдогонку, но куртка понеслась еще быстрее.

– Сто-о-ой! – взвизгнула Кравцова и с ужасом увидела, как здоровяк прошел через турникет мимо охранника, а тот лишь почтительно отступил в сторону.

– Он... куртка... он... куртка...

Беспрестанно повторяя эти два слова, она добежала до турникета. Горло отказывалось издавать крик. Горло было заодно с ворами.

– Там... он... куртка... – еле прохрипела она охраннику.

Тот безразлично посмотрел на нее. Специальной формы у торговцев не существовало, и охранник не мог понять, как воспринимать эту толстую тетку с малиновым лицом: как своего или как чужого?

– Чего у тебя? – недовольно спросил он.

А с той стороны Волоколамского шоссе, из подземного перехода выплыла наверх, в людской поток, ее куртка. Она совершенно не затерялась в толпе. Она была вся на виду. Она будто звала к себе хозяйку.

И Кравцова бросилась за ней прямо через шоссе. Она не видела

ничего, кроме куртки. И когда справа ударило что-то твердое и

жесткое, она еще успела подумать, что сдуру засунула в карман

именно этой куртки пояс от другой...

Через минуту на шоссе уже стояла пробка, а прибежавший от станции метро милиционер пытался разыскать свидетелей. Одни говорили, что сбил ее "москвич", другие – что "жигули". Так всегда бывает, когда ни один свидетель-пешеход не разбирается в марках.

А в это же самое время в одном из соседних дворов остановилась среди скопища других машин, плотно забивших землю, подержанная "Тойота". С водительского места выбрался красивый парень в коричневой куртке из крэка, дрожащей рукой захлопнул дверцу и хрипло посоветовал еле выползшему с места пассажира маленькому человечку в черной куртке из вареной кожи:

– Сгоняй за пальтишком Лося.

– А если...

– Да не менжуйся ты! Пока в павильоне про эту тетку узнают...

Они завернули за угол дома, и красавчик прощально посмотрел на иномарку с помятым бампером.

– Чо вас так долго не было? – спросил он.

– Я это... телефон следователя узнавал...

– Сдался он тебе! Решили же: Лось уводит куртку, она шурует за ней через шоссе, а я...

– Думаешь, в павильоне еще тишина?

– У нее на лбу не написано, что она – торговка. Взял – и свалил...

_

Глава тринадцатая

НЕ ВСЕМ НРАВЯТСЯ ВОРОБЫШКИ

Ночные клубы бывают разные. Одни больше похожи на рестораны, другие -на дискотеки. Третьи вообще ни на что не похожи.

Санька попал в ночной клуб впервые в жизни, и ему не с чем было его сравнивать. Он сидел за столиком в самом дальнем углу зала и экзаменовал Роберта:

– А что там?

– Бильярд.

– А за той дверью?

– Где?.. А-а, казино... Блэк-джек, рулетка, однорукие бандиты...

– Чего? Инвалиды?

– Почему инвалиды?

– Ну без рук...

– Это игральные автоматы. У них один рычаг. Потому как бы однорукие.

– А там?

– Зал караоке.

– Это тоже автоматы?

– Ну, ты совсем дремучий! Караоке – это штука, которая крутит известную, к примеру, песню, а слов нет. Одна музыка. Ну, и кто надрался вдребадан и хочет глотку прочистить, сидит там за стаканом виски и поет...

– А-а, это как под гитару?

– Примерно, – сморщившись, ответил Роберт.

– У нас всегда мужики в поселке как нарежутся, так тоже орут песни... Так это значит – караоке...

– Какой поселок?.. Ты же из города родом...

– Да, из Прокопьевска. Понимаешь, все шахтерские города одинаковые. Они из поселков состоят. Которые вокруг шахт. Собралось когда-то десять-пятнадцать поселков в одну кучу – их городом и обозвали. А потом уж центр отстроят, памятник, как положено, Ленину поставят... А вот там что? За той дверью?

– Слушай, посиди спокойно!.. Телок хочу посмотреть...

Зеленая дверь, тайну которой не открыл Роберт, сама решила показать свои секреты Саньке. Она резко распахнулась, и из нее потянулась к центру зала цепочка девушек. Платья, мини-юбки, брюки, ножки в колготках слились в один яркий, шибающий в ноздри дурманом духов поток и сразу родили аплодисменты. Хлопали парни за столиками, бритоголовые мужики у стойки бара, хлопало странное создание с фиолетовыми волосами, выводившее девушек к помосту с шестом. Захлопал и Санька, хотя вовсе не хотел этого делать. Возможно, и все другие люди не хотели этого же, но что-то возникло в сумеречном, утыканном витой проволокой сигаретных дымков зале и заставило их бить ладонями о ладони.

– Децибел! – удивленно вскрикнул Санька, когда создание с растрепанными фиолетовыми волосами обернулось к столикам.

– Ты его знаешь?

Широченный стакан с коричневой пленкой виски на дне завис по пути к губам Роберта.

– Я его видел один раз... В офисе у шефа. Он так бежал, что чуть

не сбил Лося.

– Бежал?

Стакан упрямо висел в воздухе. Казалось, что если он останется в таком состоянии еще минуту, то пленка виски взлетит из него и повиснет над столиком.

– Ну да, бежал. А что?

– Децибел если не ди-джеет, то ходит как сонная муха. Может, ты путаешь?

– У него тогда джинсы еще такие яркие были. Я ни разу подобных не видел.

– Да?.. Ну, ладно. Мало ли что привидится...

Стакан все-таки скользнул к губам Роберта и отдал им то, что так долго выдерживал в дымном воздухе клуба.

– Ты рубай, – крякнув, посоветовал Роберт. – Нам после телок выступать. Про кнопку не забыл?

– Нет, не забыл. А что это? – показал на непонятную смесь в блюдечке перед ним Санька.

– Кожа с пятки негра.

– Серьезно?!

– Да ну тебя! Тормозной ты какой-то! В шутки не въезжаешь... Это ломтики лосося, вымоченные в джине и смешанные с салатом, креветками и кусочками дыни. Двадцать баксов, между прочим, стоит, а ты нос воротишь. Рубай смело, поноса не будет...

– Господа! Начинаем наш стрип-конкурс! – подпрыгнул на одном месте Децибел.

Пестрая рубашка и полосатые – синее с белым – штаны делали его похожим на негра. Правда, у негров не бывает фиолетовых волос. Впрочем, у белых – тоже.

– Представляю девушек!

Он змеей заизвивался вокруг них. Имена выкрикивал только тогда, когда успевал прощупать их талии, плечи, а у кого-то и ягодицы. Чудилось, что он не знал, как зовут девушек, а отыскивал их имена в складках юбок, блузок и платьев.

Претенденток на призовые пятьсот долларов оказалось немного – всего восемь. Во всяком случае, когда они шли гуськом по проходу между столиками, Саньке померещилось, что их не меньше двадцати.

Подцепив на вилку что-то мягкое и больше похожее на кусочек мокрой ваты, чем на лосося или креветку, он отправил эту вату в рот, проглотил и ничего не ощутил. Возможно, для кого-то это считалось едой. Но только не для сына шахтерского поселка, выросшего на картошке в мундире и черном хлебе.

– Номер восемь – Венер-р-рочка! – прокричал Децибел, и Санька невольно вскинул глаза от салата.

– Так это ж...

– Молоток! – похвалил его Роберт. – Узнал шефову соску?

– А мне... мне Андрей сказал, что она теперь петь будет.

– Значит, слушай внимательно: про Андрюху забудь – это раз, его в группе больше нет, а к Венерке привыкай – это два. Скоро будешь с ней в паре петь. Ее голос надо поддержать твоим. Она все ноты путает. Кстати, стриптиз она выиграет...

– Откуда ты знаешь? – удивился Санька.

– Да ну тебя! Тормозной ты какой-то! Как гиря!

– Итак, конкурс любительниц стрип-шоу начинается! – крикнул так Децибел, будто глотку вывернул.

Санька впился глазами в освещенный круг у шеста на подиуме и от стыда чуть не упал под столик. В круг нырнуло что-то оранжевое, а когда оно развернулось, то оказалось, что это первая из девушек. На ней уже ничего не было, если, конечно, не считать банта-цветочка в рыжей прическе, и Санька так и не понял, какой же это стриптиз, если девушке уже нечего снимать. А девица, вращаясь вокруг шеста, оплетая его ногами, а то и вскидывая их, как прыгунья в высоту перед планкой, сорвала такой шквал мужских аплодисментов, что ладони Саньки тоже кинулись друг к дружке.

– Кор-ряга! – остановил их Роберт. – Ей только в концлагере с такими ребрами выступать!

Следующая претендентка возникла после исчезновения первой. На ее упругих формах издевательски сидел купальный костюм. Если бы ей дали в руки серп и заставили его вытянуть вверх, над головой, то можно было подумать, что это сошла с пьедестала памятника у бывшей ВДНХ колхозница. Покачав всем, что у нее только качалось, она вышла из круга, и Санька чуть не прыснул смехом от вида вытянувшейся физиономии Роберта.

– Лахудра! – проскрипел он зубами. – Таких убивать надо! На хрена мне ее упаковка! Мне товар посмотреть хочется!

Третья девица, словно услышав его стон, станцевала что-то похожее на стриптиз. Но до округлых форм колхозницы в купальнике она не дотянула, и кислота с лица Роберта стекла медленнее, чем хотелось ему.

Когда дошла очередь до Венеры, он сплюнул прямо в проход между столиками и по-сержантски строго приказал Саньке:

– Топай за мной! Надо занимать точку перед исполнением.

Они пробрались вдоль стены за ширму, стоящую в глубине подиума. Санька по очереди поздоровался с Игорьком, Виталием, чуть коснулся тут же выскользнувших пальцев Аркадия и вздрогнул от неожиданного свиста.

Роберт выглянул из-за ширмы, первым рассмотрел сценку и на правах единственного свидетеля пояснил:

– Я же сказал, Венерке "бабки" достались! А она даже трусы не сняла... О-о! А мужики свистят, требуют, чтоб второй телке дали! Дубье!

Не сдержавшись, Санька тоже шагнул из-за ширмы. В желтом конусе света подпрыгивала Венера. Бесчисленные точки пыли кружились вокруг нее, как комары. Санька видел ее только со спины и почему-то не верил, что это Венера. В приемной Золотовского она выглядела неприступной богиней. Неожиданно она обернулась, и он увидел ее малиновое лицо. Оно было насквозь пронизано счастьем. Вряд ли из такого моря света она разглядела Санькино лицо, но ему снова стало стыдно, и он перевел взгляд вправо.

Рядом с Венерой стоял седой мужчина. Костюм сидел на его плотном теле, будто нарисованный. Когда он повернулся к Венере и, поздравляя ее, сунул в пальчики конверт, Санька не сдержал вопроса.

– Кто это? – спросил он затылок Роберта.

– Хозяин клуба. Серебровский Леонид Венедиктович.

Столь уважительный тон от Роберта Санька услышал впервые. Можно было подумать, что Роберт на время забыл, что он – плейбой.

– Серебровский – это псевдоним? Как у шефа?

– Это настоящая фамилия, – не меняя тона ответил Роберт.

– А сейчас перед вами выступит супер-группа "Мышьяк"! – взвизгнул вынырнувший из толпы в свет Децибел.

Его рука заученно легла на голую талию Венеры и медленно поползла ниже, к марле трусиков.

– А также их новый лидер Саша Весенин! Слушайте шлягер "Воробышек"!

– Ну чего одеревенел! – зашипел сбоку Аркадий. – Пош-ш-шел!

Санькины пальцы с хрустом обжали трубку радиомикрофона. Он выдохнул все, что было в легких, словно именно эти граммы воздуха не давали ему возможность сдвинуться с места, и шагнул в круг света.

Ни Децибела, ни Венеры там уже не было. Свет растворил их, и Саньке на мгновение стало страшно, что и он исчезнет точно так же в этом желтом, горячем, рождающем так много пыли.

С гитарного перебора пошла "фанера", и он еле успел вскинуть микрофон к губам.

– Во-о-о-робышек-во-о-оробышек! Нахохлилась опять! – взревел где-то под потолком незнакомый голос.

Санька открывал строго по тексту пересохший рот и никак не мог понять, кто же это поет.

– Хорошо отмикшировал, – шепотом прохрипели за спиной.

Слова принадлежали то ли Игорьку, то ли Виталию, изображающих непосильную работу бас-гитариста и клавишника. А может, они вообще принадлежали Санькиным слуховым галлюцинациям. Но только после них он понял, что осталось от его голоса, записанного в студии.

Рыхлый толстяк добавил в него басовых частот, и песня зазвучала по-мужицки грубо, вызывающе. Возможно, звукорежиссеру именно такой привиделась манера исполнения песни, но Саньке вдруг стало нестерпимо стыдно. Еще более стыдно, чем при виде голых девиц.

Когда чужой, с блатными интонациями голос, прогнал припев, Санька вспомнил, что нужно нажать кнопку на микрофоне. Скользкая, как по стеклу плавающая подушечка указательного пальца еле отыскала клятую кнопку. Вдавив ее с брезгливостью, будто это и не кнопка была, а сидящий на микрофоне таракан, Санька спрыгнул, как и учил Аркадий, с подиума и направил пористую грушу в сторону стойки бара.

– Во-о-оробышек-во-о-оробышек! Не надо уходить! – впервые за вечер дал он волю голосу.

Двое-трое посетителей клуба, фальшивя и не попадая в тон, подхватили припев, и их голоса тоже взвились к потолку, заполнили зал. Кажется, им это понравилось. Голосов стало больше, еще больше. Они будто бы тянулись к настоящему, только сейчас проявившемуся тенору Саньки, и он вдруг представил, что произойдет, если он не отпустит кнопку. Потом же пойдет "фанера", и только очень пьяный не поймет, что его обдурили.

– Фуфло у тебя, а не песня! – вдруг заорал какой-то мужик от стойки бара. – Р-розовые сопли!

Удивление развернуло Саньку влево. На грибке сиденья-вертушки горой дыбился не просто мужик, а какой-то немыслимый по размерам мужичина. В прежние годы такой бы запросто стал штангистом, а может, даже выиграл бы Олимпийские игры. Сейчас медвежьей силище находилось другое применение. Оно бугрилось в ведерных кулаках мужика, оно жгло взглядом рэкетира.

– Спой лучче "Дороги к казенным порогам"! – сумел он заглушить своим басом даже звуки проигрыша. – Дав-вай, не тормози!

Санька еле успел вскинуть микрофон к губам и зашептать в него в такт песне. Пошли третий и четвертый куплеты, и некогда было спорить с мужиком-медведем. А тот, поняв, что ему отказали, угрюмо сгорбился на своем кнопочном стульчике. Синий галстук, шириной с хорошее полотенце, свесился почти до пола и казался подпорой, которая спасает гиганта от падения.

– Я чо сказал! – взревел он и швырнул в Саньку бутылку пива. -П-падлюка! Ты чо мне отдыхать мешаешь?!

Донышком бутылка попала по плечу, попала касанием, как говорили в

зоне, чирочкой, нырнула на пол, даже не разбившись, но больше

всего Саньку поразило, что никто ни за столиками, ни у стойки бара

не отреагировал на бросок. Все люди в клубе казались заодно с

амбалом и просто ждали дальше, куда попадет вторая бутылка. А мужик уже налапал ее, не оборачиваясь, на стойке бара и вез донышком по дереву. Когда она соскользнула в его пальцах со стойки, Санька понял, что до припева не дотянет.

Все так же нашептывая микрофону про воробышка, он шагнул к ближайшему столику, вырвал из-под него белый пластиковый стул и с вращения, как дискобол, швырнул его в сторону мужика. У стойки бара что-то хрустнуло, и Санька с ужасом увидел, что здоровяк медленно встает со стульчика. Бутылка пива в его руке смотрелась гранатой, а по рассеченному лбу бахромой сползала кровь. Санька понял, что метатель из него не получился. Теперь уже требовались навыки бегуна.

– Ур-рою гада! – опять перекрыл музыку своим рыком мужик и бросился на Саньку.

Кто-то догадливый отключил "фанеру", и в обвалившейся на клуб тишине Санька услышал стук своего сердца. Оно жило где-то у горла, в кадыке. Чем-то его нужно было выбить оттуда, вернуть на прежнее место.

Санька метнулся к зеленой двери, той самой, из которой появились девушки-стриптизерши, и еле успел нырнуть в нее. По дереву хряснуло стекло, осколками брызнуло по столикам.

– Ты куда?! – остановили Саньку два мрачных парня в черных костюмах.

– Я – певец, – еле удерживая дверь, прокричал он. – Там – бандит. Он убьет меня.

– Там все бандиты, – совершенно спокойно ответил более жилистый охранник и оттолкнул Саньку. – Дай-ка!

Дверь открылась с ракетной скоростью. Разъяренный мужик стоял в проеме, сжигая воздух пьяным выхлопом, и, кажется, не мог понять, за кем из трех он гнался. Кровь с его покатого лба уже проторила дорожку к подбородку и медленно подсыхала.

– Где эта сука?! – грохотал он. – Он мне череп пробил! Он...

– Ну, чего ты развозникался? – совсем не боясь его, спросил жилистый. – Ты же первым прикалываться начал. Прикинь, если бы ты вырубил певца... Хозяин бы из тебя отбивную сделал...

– Я токо песню попросил... Чтоб не эту фигню, а нашу, для братвы. Чтоб как бы ништяк всем был... Прикинь, а?..

– Он не знает твоей песни.

– В натуре?

– Не знаешь? – обернулся жилистый к Саньке.

Пришлось покачать головой из стороны в сторону. Так качают болванчики на пружинках.

– Так он тут? – обрадовался находке здоровяк и шагнул между двумя охранниками.

Те заученно вцепились в его запястья. Наверное, мужик стряхнул бы их с рук, как плюшевых зайчиков, но тут же из глубины коридора раздался красивый мужской голос. Такие голоса бывают только у актеров с театральными амплуа любовников.

– В чем дело? Это ты прервал выступление?

– Он! Он! – появились за спиной здоровяка Игорек и Виталий. – Мы видели хорошо. Он первым бросил бутылку...

Когда обладатель красивого голоса поравнялся с Санькой, то шепнул ему:

– Зайди к шефу. Это там, в конце коридора...

Санька не стал досматривать сцену усмирения раненного на корриде быка. В конце концов, бык мог и взбеситься.

Спиной ощущая на себе мутный от злости взгляд мужика, Санька прошел в строго указанную сторону, свернул вправо и сразу ощутил себя вещью. Последний раз такое с ним случалось в кабинете Золотовского.

Комната казалась частью другого мира. В ней все – мебель, паркетный пол, шторы, люстры, картины – было таким дорогим, таким красивым, таким царственным, что Санька даже не заметил среди всего этого великолепия человека. Он почему-то меньше всего ожидал, что кому-то вообще можно дольше минуты находиться среди подобного великолепия.

– Проходи. Присаживайся, – незнакомым голосом предложила комната.

Путаясь глазами в узорчатых обивках кресел, гнутых линиях комодов и пышных складках штор, Санька еле нашел лицо человека. Оно было маленьким, точно царская комната все, что в нее попадало живого, делала его мелким и незаметным. Санька даже провел пальцами по своей щеке. Кажется, она не уменьшилась.

– Да проходи, не трусь.

Боясь прикоснуться хоть к чему-то из этого великолепия, Санька обошел огромный стол, бережно выдвинул тяжеленный, будто из металла сделанный стул, сел на мягкую обивку с рисунком рыцарского поединка и наконец-то выдавил:

– Здра...ствуйте... Мне один гражданин в коридоре сказал, чтоб я к вам...

– Граждане в колонии. А здесь – найт-клаб..

Хозяину кабинета шла к лицу аккуратненькая шапочка седины. И только черные очки, скрывающие глаза, казались лишними. Санька скользнул взглядом по его пиджаку и лишь теперь узнал собеседника. Это он вручал приз Венере. Были ли на нем тогда черные очки, Санька не заметил. Больше верилось, что не были, и то, что Серебровский спрятал за них глаза, отдавало тревогой.

– Я просмотрел всю сцену драки по монитору, – повернул Серебровский голову влево, и Санька увидел там небольшой телевизор. – Конечно, наш клиент перебрал лишнее. Но ты тоже не должен был себя так вести...

– А как?

– Клиентов надо беречь. Запомни это правило на всю жизнь. Тебе

еще много раз придется выступать у нас. Ты улавливаешь мою мысль?

Ни с того ни с сего на Саньку навалилась усталость. Как будто

каждое произнесенное Серебровским слово превращалось в гирю, и они

все повисали и повисали на его плечи, грудь, ноги, голову.

– Завтра тебе выступать в моем хаус-клубе. Там, конечно, нет таких крутых клиентов. Там мелюзга. Но с ними тоже нужно бережно обращаться.

Санька подвигал ногой под столом. Нет, она все еще подчинялась ему, хотя и тоже казалась окаменевшей.

– Конфликт улажен, Леонид Венедиктович, – ворвался в монолог Серебровского красивый голос.

Хотелось обернуться, но Санька не стал мучить и без того онемевшую шею. Обладатель голоса сам подошел к нему, оперся о спинку стула, на котором сидел певец-дебютант, и вдруг брякнул что-то совсем непонятное:

– С попом хуже. Не могут найти.

– Ладно, Сашенька, – милостливо протянул руку Серебровский. – До свидания!

Санька подержался за его холеные пальчики с твердыми камнями перстней, пожал мелкую ручку обладателя красивого голоса и только теперь заметил, что у него куртка из кожи какой-то необычной выделки... Кажется, она называлась вареной.

Глава четырнадцатая

БУДЬТЕ БДИТЕЛЬНЫ, ЛЮДИ!

В кабинете было холоднее, чем в карцере самой дурной зоны. Отопление отключили строго по графику, но природа не признавала человеческих графиков. Север дунул на Москву прозрачным сухим воздухом, опять сковал лужи в лед и заставил людей вытащить из шкафов дубленки и шубы. Апрель замаскировался под февраль, и хотя говорливые метеорологи обещали потепление, почему-то вообще не верилось, что оно когда-нибудь наступит.

Павел поморщился от колючего вида поземки, стелющейся вдоль стены здания на той стороне улицы, потрогал языком ранку от вырванного зуба, потом посмотрел в зеркало на стене, слегка обрадовался тому, что флюс все же начал таять, но тут же забыл о радости. В зеркале, кроме его собственного лица с уже еле заметной припухлостью на щеке, находилась и красная физиономия Кравцова. С нее на Павла смотрели мутные умоляющие глаза. Ничего хорошего от таких глаз не бывает.

Павел поправил черную вязанную шапочку на голове, поплотнее запахнул куртку на груди и дохнул на зеркало. Оно тут же подернулось мутью. Лицо гостя исчезло, и Павел, поверив зеркалу, повернулся к своему столу.

Рядом с ним на гостевом стульчике упрямо сидел Кравцов. Кожаная куртка нараспашку, расстегнутые три верхние пуговицы рубашки, блестки пота на залысинах. Похоже, для него холод в общем кабинете отдела был жарой.

– Гражданин капитан, – умоляюще сложил руки на груди Кравцов. -

Неужели вы мне не скажете фамилии того гада, что мою ласточку?..

Павел вспомнил, каких трудов стоило ему разорвать над собой два

сцепившихся потных тела, вспомнил ненависть в глазах Кравцовой,

ехидный смех ее муженька, вспомнил свой расколотый зуб, и ему показалось, что ничего этого не происходило на самом деле. Если бы это случилось, то мольбы Кравцова выглядели бы странно. А потом Павел подумал, что не нужно ставить себя на место этого испуганного краснолицего человечка. Все равно у него – другие мозги.

– Очень мало свидетелей, – уже в третий раз за полчаса произнес Павел. – И вообще, я же вас не вызывал. Идите домой, успокойтесь. К тому же следствие по факту гибели гражданки... – он так и не решился назвать ее фамилии. – Ну не мы ведем следствие, понимаете, не мы!