Текст книги "Смертельное шоу"

Автор книги: Игорь Христофоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 26 страниц)

Глава тридцать третья

НАВЫЛЕТ

Иногда инструкции выполняются. Парня с родинкой взяли точно у

выхода из зала. Уже в фойе. Наверное, он бы начал кричать, но

потная ладонь охранника, так и оставшегося с наморщенным лбом,

зажала ему рот, а боль в завернутых за спину руках ножом пропорола

плечи, и он безвольно, в согнутом, будто конькобежец на дорожке,

состоянии добежал до комнаты. Под хлопок двери ладонь освободила губы, и парень начал яростно сплевывать прямо на пол.

– За что?! Я требую объяснений! С-сука потная! У тебя ладонь потная!

– У нас не Америка, – прогудел охранник и вытер ладонь о брюки. -Объяснений и адвокатов не будет. Замочим тебя прямо тут – и кранты...

– За что-о?! – уже печальнее взвыл парень.

– Поищите документы, – потребовал Санька.

– Ничего у него нет, – заученно ощупав карманы на рубашке и джинсах парня, объявил охранник.

Два других упрямо держали парня под мышки и по очереди заглядывали ему за спину. Как будто проверяли, хватит ли ему сил разорвать наручники.

– Фамилия, имя, отчество? – без интонации спросил Санька и сел на уголок стола.

– А кто ты такой?

– Старший лейтенант милиции Башлыков, – представился Санька, уже в который раз за эти дни опустив слово "запаса".

– Покажь документ.

– Перебьешься...

– Ни хрена ты не мент, – сузив глаза, почему-то обрадовался парень. – Ты – певец. Солист. Из группы "Мышьяк". Точно?

– Одно другому не мешает.

– Многостаночник, значит?..

– Назвать себя ты не хочешь?

– Настоящим ментам – да. Тебе нет, – гордо вскинул голову парень. – И вообще... Я жду предъявления обвинений. Что я такого натворил? Может, вы меня с кем-то спутали?..

– Все может быть, – внимательно посмотрел на его родинку Санька.

Она оказалась чуть крупнее, чем он себе представлял. Ее краешек был слегка порезан при бритье, и темная точечка запекшейся крови увеличивала родинку.

– Поверните его спиной, – приказал Санька.

Ручищи-лопаты охранников сделали это за секунду. Как будто не человека поворачивали, а фанерную мишень.

– Откуда порез? – заметил Санька залитую йодом глубокую черточку на ребре правой ладони парня.

– Упал, – зло ответил он.

– Очнулся – гипс. – дополнил его Санька.

– Примерно... Ты долго еще будешь меня мучить? Сними наручники. Руки затекли...

– Не умеешь ты стекла бить, – укорил его Санька. – Если бьешь

по окну, то руку отдергивать нужно. Даже если в ней камень.

– Какой камень? – попытался повернуться парень, но лапы

охранников не дали ему этого сделать.

Приказа на обратный разворот не было.

– Который ты бросил во дворе, – пояснил Санька. – Когда арку пробежал...

– Нигде я не бежал!

– Поверните его! Я в глаза его взглянуть хочу...

Парень смотрел затравленно. В глубине зрачков еще жила какая-то уверенность, но время потоком вымывало и вымывало ее. Еще немного – и он заплачет. Во время службы Санька видел это не раз. Но сейчас смотреть не захотел. Он был все-таки не на службе.

– Откуда у тебя такой загар? – встряхнул он парня.

– От верблюда!

– Командир, можно я ему мозги вышибу? – с удовольствием попросил знакомый охранник.

Морщины упрямо портили кожу на его лбу, но Санька был не косметологом, чтобы учить мужика.

– Извините, ребята, – заставил всех бросить взгляды на дверь девичий голосочек.

– Нина? – удивился Санька.

– Можно тебя на секундочку?

Он с облегчением вышел из комнаты. У двери, со стороны коридора, стоял еще один охранник. На Саньку он посмотрел так, будто это его только что скрутили охранники Буйноса.

– Никого не выпускай. Даже своих, – сбил напряжение с его лица Санька.

– Там это... – подождала, пока они отошли от охранника шагов на десять Нина. – Там ЧП...

– Какое? – встрепенулся он. – Киллер сбежал?!

– Нет, там другое... Ребята сказали, что когда все вышли из зала, один парень остался спать. Они подошли его будить. А он...

– Побежали!

В зале стояла гробовая тишина. Воздух, пропитанный ею, казался ядовитым. Хотелось выбежать из зала и вволю надышаться улицей. Горячей, вонючей, но все-таки не такой страшной улицей.

Между сценой и первым рядом курили два охранника в уже привычных черных куртках. Одежда людей Буйноса хорошо подходила под случившееся ЧП. Лица охранников – не подходили. Они выглядели счастливее, чем у студентов после сдачи экзамена.

– Хватит курить! – сразу опечалил их Санька.

– А ты кто такой? – огрызнулся невысокий охранник. Седина в его висках смотрелась благородно.

– Владимир Захарыч подчинил товарищу старшему лейтенанту всю службу безопасности, – заступилась за Саньку Нина.

– Ну, раз шеф сказал, – нехотя вдавил окурок в каблук охранник с седыми висками.

Худой и серый его напарник сделал две затяжки назло и только потом в точности повторил ритуал с каблуками. Казенные ботинки можно было и не беречь.

– Выяснили, кто это? – рассматривая бледное лицо убитого с широко, удивленно распахнутыми глазами, поинтересовался Санька.

– Мы и без документов знаем, – лениво ответил охранник с седыми

висками. – Это "бык" Букахи. Он киоски и палатки на берегу

пас.

– В смысле, дань собирал?

– Ага.

– Значит, человек Букахи, – уже поверив, повторил Санька. – Надо же! Один бандит на весь зал – и попал...

– Почему один? – удивился охранник с седыми висками. – Тут их хватало. Бандиты музыку любят.

– Прямо рок какой-то! – решил Санька. – Вчера – Букаха. Сегодня -его человек...

– Оно и плохо, – со стоном вздохнул худой. – Значит, опять окраинные урки из нор выползут, город делить зачнут. Хозяина-то нету...

– Может, это они его и положили? – самого себя спросил охранник с седыми висками. – Видать, тишина кончилась. Теперь в день по паре "быков" мочить будут...

Саньке были безразличны криминальные будни Приморска. Он с интересом изучил черную батистовую рубашку убитого, которая замаскировала, сделала невидимой кровь, залившую грудь, отыскал отверстие в деревяшке между сидениями первого ряда. Пуля вошла в нее, прошила насквозь до пола и застряла в дубовых досках паркета.

– Кто сидел на этом месте? – показал Санька.

– Здесь – заместитель председателя жюри, композитор, женщина такая седая, очень представительная, – ткнула пальчиком в сторону правого от прострелянной деревяшки кресла Нина. – А здесь – председатель жюри...

– Покаровская?

– Ну да.

Санькины глаза вскинулись на щели кинобудки, и он внутренне вздрогнул от громко запиликавшего телефона. Нина вырвала из правого кармана пиджачка миниатюрный "Эрикссон", отщелкнула крышечку и спросила таким тоном, будто тоже испугалась звонка:

– Оргкомитет слушает!

– Ниночка, – еле слышно процедили соты динамика слова, – что у вас случилось?

– Зачем вы... Владимир Захарыч... Володя... Тебе же нельзя... ты же...

– Что случилось?

Даже еле живым голос Буйноса был неумолим.

– У нас ЧП, – отвернувшись от всех ответила по телефону Нина. -Какой-то бандит стрелял по залу. Убит один парень. Я не знаю, кто это. Охранники говорят, что это человек Букахи...

– Это плохо.

– Володя, извини... Я тебя не хотела тревожить. Вчера вечером Букаха это... умер. Инфаркт. Обширный...

– Это совсем плохо.

– Мы удалили зрителей из зала на час. Сказали, что испортилась электропроводка. Но я боюсь. Финал нужно перенести на завтра. Или совсем отменить... Я устала. Я очень устала. И мне... мне страшно...

Слова гирями легли ей на плечи, сгорбили, сделали Нину меньше и старше. Она дернула головой, пытаясь сбросить гири, но Буйнос опередил ее:

– Не плачь. Я с тобой... Врагам как раз и нужно, чтобы я дрогнул... Я не дрогну... Слышишь, не дрогну...

– Да-да, я слышу...

– Милиция еще не приехала?

– Нет.

– Когда приедут, скажи, чтобы как можно быстрее завершили работу в зале. Как закончат, объяви начало финала и впусти зрителей в зал...

Санька с остервенением шагнул к Нине, протянул подрагивающую руку.

– Дай телефон!

– Что? – не поняла она.

– Дай сюда! – нагло вырвал он из ее пальчиков влажный "Эрикссон". -Здравствуйте. Это я, Башлыков...

– А-а, певец, – протянул Буйнос. – Ты слышал мои слова?

– Да. В пустом зале хорошая акустика. И "Эрикссон" – хороший телефон... Конкурс нужно отменить, – зло сказал Санька. – Совсем. Я не дам гарантии, что нет второго киллера. Те, кого мы взяли, – пешки. Король – на воле. Разборка еще далеко не окончена. Я боюсь, что наезды станут круче и круче. Нет никакой гарантии, что он, к примеру, не рванет зал на воздух. Вместе со зрителями...

– Не рванет, – вяло ответил Буйнос.

– Вы знаете его? – напрягся Санька.

– Зачем тебе это?

– Значит, знаете?.. Знаете и молчите...

– Саша, это мои дела, это мое дерьмо...

– Но ковыряюсь-то в нем я!

– Я оплачу твои издержки. Мы уже разговаривали по этому поводу. Не забыл?

– Да зачем мне эти деньги! – вскрикнул Санька и вцепился пальцами свободной руки в грязную доску на краю сцены. – Конкурс надо закрыть! Продолжать его сейчас – это безнравственность высшей степени!..

– Ты видел гонку в Имоле? – все так же вяло, так же безразлично спросил Буйнос.

– Что? Какую гонку?

– "Формула-1". Длинные красивые автомобили. Мужественные гонщики. Большие деньги. Огромные деньги. Заезд в Имоле, в Италии. Трехкратный чемпион мира Аэртон Сенна на страшной скорости врезается в бетонный отбойник на повороте. Всем ясно, что он труп, что после такого не выживают. Но хозяева "Формулы" не отменяют этап. Его выигрывает тот, из-за соперничества с которым рискнул и погиб Сенна... Его выигрывает светловолосый немецкий парень по фамилии Шумахер. Его выигрывает настоящий ариец. Его выигрывает сильный человек, почти сверхчеловек. И хозяева "Формулы" остаются с прибылью... Ты все понял?

– Значит, ты не отменишь конкурс? – впервые назвал Буйноса на "ты" Санька.

Назвал и ощутил не только ярость, распирающую грудь, но и удивительное чувство свободы. Он будто бы разрубил путы, мешавшие ему ходить.

– Нет. Я решений не меняю, – просипел Буйнос.

– Тогда я умываю руки, – жестко ответил Санька. – Мне до лампочки все, что произойдет потом. Я не несу за это никакой ответственности...

– А ты ее и не нес, – сразил его спокойствием Буйнос. – Это была всего лишь просьба. Ты ее выполнил. Отчасти...

– До свидания! – отклеял от щеки трубку Санька и протянул ее Нине. – Разговаривай со своим любимым!

Она забрала "Эрикссон", и он только теперь заметил, что ногти левой руки впились в доску сцены. Он оторвал их, вытер пальцы о джинсы и, не слушая голос Нины, пытавшейся успокоить его, почти побежал к выходу из зала.

Навстречу ему лениво плелись трое в штатском. Последний из них волок тяжеленный чемодан. Такие чемоданы бывают только у экспертов.

– Подожди! – уже громче потребовала Нина.

– Да иди ты, – под нос ответил он и с облегчением вылетел из вычищенного вентиляцией зала в парную духоту фойе.

Глава тридцать четвертая

ТАНЕЦ МАЛЕНЬКИХ РОЛЛЕРОВ

Теперь уже группа и особенно Андрей убеждали Саньку остаться. Его держали за руки, кричали в лицо, брызгая слюной, заставляли выпить полные стаканы воды, противной, пропахшей хлоркой местной воды, дали выкурить сигарету, хотя он никогда не курил, предложили часок поспать, доказывали, что лучше него еще никто не пел тенором на земном шаре со времен египетских пирамид. И уговорили.

На сцену он вышел вместе с "Мышьяком" в начале одиннадцатого.

Зал был все так же полон. Зал был все так же уверен, что оттяжка была действительно связана с плохими отечественными проводами. Зал не заметил пустого места во втором ряду сразу за Покаровской. Зал балдел на всю катушку, ревом и свистом доказывая себе, что деньги на билеты потрачены не зря.

И этот же рев и свист встретили появление Саньки на сцене, но он его не услышал. Мир казался нарисованным. Санька был безразличен к нему. И еще было ощущение, что этот выход на сцену – наказание, но наказание непонятно за что.

Санька чудом попал в ритм музыке, с унынием, совершенно не годящимся для первого куплета, вытянул слова с глупой рифмой на "ом" и зачем-то опустил взгляд с потолка. Потолок тоже казался нарисованным, то есть таким же, как и все остальное, и почему он решил посмотреть другую часть нарисованного Санька так и не понял. Просто накатила пауза между первым куплетом и припевом, а припев по плану требовалось исполнить в настоящем вальсе, с партнершей, а все партнерши сидели внизу. И тоже выглядели нарисованными. Мелькнула мысль, что если любую из них поцеловать, то нос защекочет бумажная пыль. С таким же успехом можно целовать газету годичной давности.

Вставшую в четвертом ряду девчонку он принял всего лишь за фотографию в газете. За оторвавшуюся и отогнувшуюся от полосы фотографию. И только когда заметил знакомый обшелушившийся носик, зал рухнул. Газета исчезла. Перед ним сидели живые люди и самой живой из них была стоящая в четвертом ряду Маша.

– При-ипев, – прохрипел в спину Андрей, упрямо выжимающий из тарелочек звук рассыпаемых по столу монет. – Пой припев, идиот...

А руки Саньки, совсем не подчиняясь ему, потянулись вперед, к четвертому ряду. В ответном жесте Маша сделал то же самое, и зал онемел.

– По-ой, ро-одненький, – уже не просил, а стонал Андрей.

Не слыша его, Санька с грохотом спрыгнул со сцены, побежал к боковому проходу. Маша ринулась туда же по ногам зрителей. Зал вздрогнул в ободряющем реве и овации.

Санька вырвал ее через колени перепуганного очкарика, выбежал с нею на сцену и, только теперь уловив, что музыканты в очередной раз заканчивают проигрыш в паузе, вскинул микрофон, подхватил в вальсе Машу и полетел вдоль сцены.

– Вальс на па-алубе... Па-алубе... Вальс... Мы не зна-али, что он не для нас... Вальс на па-алубе... Па-алубе вальс... Мы не зна-али, что вальс нас предаст...

Слова совершенно не подходили к счастью на лицах вальсирующих. Слова обманывали, но зал понял это по-своему. Зал решил, что песня – правда, что танец действительно разлучил когда-то светловолосого парня и чернявую загорелую девушку, но они снова нашли свою любовь, они победили злой танец. И зал вскочил. Вскочила женская душа зала.

А он не видел этого. Ему до боли в висках хотелось поцеловать Машу, но музыка накатывала и накатывала волнами, а он должен был швырять в эти волны слова, чтобы они плыли и плыли над головами зрителей.

Когда все стихло, они стояли боком к залу. Санька должен был

повернуться лицом к жюри и хотя бы изобразить поклон. Он не

повернулся. Он обнял Машу и припал к ее теплым и влажным губам. И

зал рухнул. Ни у одного землетрясения не мог быть громче звук, чем

у рева зала.

А в уши вонзилась мелодия следующей песни, о роллерах. Он прервал поцелуй и тихо произнес:

– Извини, Машенька, пять минут... Я занят. Я освобожусь через пять минут.

Динамики безупречно передали его слова залу. Хмурые, безразличные к вальсу и поцелуйчикам металлисты и рокеры из состава жюри с улыбками переглянулись. У Покаровской было такое лицо, будто ей самой хотелось стоять на сцене в объятиях светловолосого парня.

Маша побежала за кулисы, а на сцену мимо нее с визгом и свистом вкатили трамплин рокеры. В этот вечер они были одеты в безупречное рванье. Самый металлический член жюри поневоле уперся ладонями в подлокотники и приподнял себя над сиденьем.

За спиной у Саньки грянула смесь рока и техно. Оттолкнувшись, он сделал переворот в воздухе, сделал так, как учили в секции акробатики еще в школе милиции, с грохотом приземлился на пол, подняв пыль, и не хуже солиста "Металлики" заорал:

– Дай жизни, ро-оллер!.. Дай скорость, ро-оллер!.. Дай, дай, дай, ро-оллер!.. Дай, дай, дай, дай!..

– Йе-а!.. Йо!.. Хей-йа!.. – пищали, орали, хрипели за спиной Саньки мальчишки, выкручивающие сальто на трамплине.

Мало кто из них умудрялся устоять на ногах после приземления, но залу, кажется, сами падения нравились больше песни.

– Крути планету! Крути сквозь лето! Знай, роллер, э-это – твой звездный час!.. Ас! Ас!

Больше двух куплетов они не успели придумать, и Санька по договоренности стал повторять первый, с удивлением ощущая, что зал тоже поет:

– Дай жизни, ро-оллер!.. Дай скорость, ро-оллер!.. Дай, дай, дай, ро-оллер!.. Дай, дай, дай, дай!..

Полнейшая чушь шла хитом. Никому не нужны были умные строчки и яркие образы. Три ноты, десять беспорядочных слов – и ты король эстрады!

Медленно затихая, музыка угасла, как умерла, но зал все еще прыгал. Под сценой толпились курносенькие загорелые девчонки и пытались дотянуться до санькиных джинсов. А сзади, в очередной раз упав, сбил Саньку с ног мальчишка с розовыми, не поддающимися загару ушами.

– Круто! – вместо "Извини" сказал он и ловко слизнул пот язычком с верхней губы.

– Ты думаешь? – все-таки не поверил ему Санька и с удивлением почувствовал, что с него стягивают джинсы.

Курносые девчонки дотянулись до их низа и с визгом пытались завоевать певца целиком.

Глава тридцать пятая

ГАЛЕРЕЯ ПО ФАКСУ

В комнатке страсти улеглись быстро. Даже быстрее, чем можно было ожидать. Только теперь Санька понял, что испытывают фигуристкы, когда ждут появления судейских оценок после выступления на льду. Здесь и страх, и горечь за ошибки, и опустошение, граничащее с полным безразличием к будущему.

Как будто оценки ставят не тебе, а чужому человеку, усмиряющему одышку перед десятками телекамер.

– Если б я знала, я б тоже ролики захватила, – на ушко прошептала ему Маша. – Я тоже с трамплина могу сальто крутить...

Она сидела рядом с Санькой, и он упрямо грел ее тоненькие пальчики в своей ладони. У нее было самое перепуганное и самое напряженное лицо среди тех, кто остался в комнате. Эразм лежал на шести стульях сразу, выставив ступни в дырявых черных носках, и шевелил пальцами, будто перебирал ими струны. Очки-колеса на его лице смотрелись как на слепом. А шапочка лежала поверх скрещенных на груди рук. Если бы не пальцы ног, можно было подумать, что он умер и уже окунулся в черноту. Но в черноту окунулся только Виталий. Он спал, упав грудью на канцелярский стол, и листок со списком очередников финального тура вздрагивал у его ноздрей, когда он выдыхал уже отработанный во сне, уже ненужный газ. Альберт уехал в ресторан на трудовую вахту. Игорек, не стерпев, остался в зале смотреть трех оставшихся конкурентов, и только Андрей не знал, чем ему заняться. Ему и хотелось поглазеть на остальных, особенно на группу "Молчать", и не хотелось вконец расстраиваться. Выступление "Мышьяка" в финале Андрею не понравилось. Он любил дисциплину во всем. А три проигрыша в вальсе вместо одного, трюк со сбеганием со сцены, завывания, с которыми Санька гнал песню про роллеров, дурочки-курортницы, стягивающие с него джинсы, – ото всего этого веяло такой расхлябанностью, таким колхозом, что он еле сдержал гнев.

– Я того... покурю, – встав, с облегчением вышел он из комнаты.

– Разве Андрюха смалит? – спросил Эразм и пошевелил теперь уже пальцами рук.

– Вообще-то нет, – с сомнением ответил Санька.

Он уже так давно не был в Перевальном, что не знал толком, изменилось ли что-нибудь в жизни музыкантов. Если бы ему сказали, что Игорек покрасил волосы в черный цвет, под смолу, он бы поверил, потому что даже сейчас, после выступления, не мог наверняка сказать, какого они цвета.

– Добрый вечер, товарищи артисты, – появились в комнате гвардейские усы, и тут же воздух, прорвавшийся сквозь их заросли, заглушил рекордное посапывание Виталия по бумажке.

– Здравствуйте, товарищ майор, – поприветствовал Лучникова вставший Санька.

Пальчики Маши нехотя выпали из его ладони.

– Тебя можно? – загадочно спросил Лучников.

– Да-да, конечно, – обернулся Санька к Маше. – Я – на секундочку...

– Как тогда? – обиженно поджала она губку.

– Нет. Как тогда уже не будет. Уже все будет иначе.

– Ладно. Иди, – начальственно разрешила она.

Они вышли в коридор, и здесь до Саньки долетел грустный голос Жозефины. Она пела про дюны, про соленый ветер Балтики, унесший любовь, пела с прибалтийской сухостью, даже безразличием к этой самой любви, унесенной ветром, и у Саньки потеплело в груди. В эту минуту он не поверил, что Жозефина составит им конкуренцию. Зал молчал. Зал тоже отвечал ей сухостью.

– Твои ребята из Москвы прислали факс, – старательно просопел сквозь усы Лучников, когда они отошли к краю коридора, где все двери в комнаты были закрыты.

Только сейчас Санька заметил у майора под мышкой папку из коричневого кожзаменителя. Она как будто появилась у него в руках лишь после упоминания о факсе.

– Ознакомься, значит, – отщелкнул он кнопку.

– С фотографиями? – удивился, увидев змеиную ленту факса, Санька.

– Ты же сам просил!

– Правда? Я просил?

В суматохе этих дней Санька уже и забыл о чем же он конкретно просил Сотемского.

– Там в начале сведения по тому парню из Подмосковья, что грозился убить Буйноса. Ну, отомстить за брата, – прогудел Лучников.

– Значит, колония общего режима, – прочел донесение Санька. – И до сих пор сидит...

– Да, за ограбление сидит. Колония – за Уралом.

– И не убегал?

– И не убегал...

– А это что за галерея? – расширил глаза Санька от гирлянды плохих черно-белых снимков на бумаге факса.

– Аппарат у нас не очень, – смущенно покомкал усы Лучников. – Да и связь сам знаешь какая. Да и расстояние от Москвы тоже не самое маленькое. Провинция, одним словом...

– А-а, понял!.. Это те, кто с Буйносом в тендере на проведение конкурса состязался! – обрадовался Санька.

– Да. Они, – подтвердил Лучников то, что подтверждать и не требовалось. – Только зачем он столько фотографий передал, я так и не понял...

– Идиот! – шлепнул себя по лбу Санька.

– Что? – посмотрел на его ладонь Лучников. – Комар?

– Полный идиот! Он же лысый!

– Кто лысый? – обернулся на всхлипывания Лучников.

По коридору шла отработавшая две финальные песни Жозефина. По пудре на ее впалых щеках текли крупные слезы, но лицо все равно оставалось сухим и бледным, как песок прибалтийских дюн под солнцем. Лысой она не была. На идиотку по внешнему виду тоже не тянула. Лучников пожал плечами, на которых игрушечно лежали майорские погончики.

– Мог бы и сразу догадаться, – в сердцах добавил Санька.

Лучников упрямо молчал, не желая вступать в диалог певца с самим собой.

– А это что? – спросил Санька, увидев еще одну прикрепленную скрепкой к факсу бумажку.

– Там что-то про загар. Это тоже из Москвы...

– Это я уже и без них знаю. Средиземное море. Майорка. Родинка на щеке.

– Там ничего нет про родинку...

– Я знаю. Родинки загару не поддаются.

– Тебе эти бумаги оставить? – безразлично поинтересовался Лучников.

– Снимки – да, – сгреб бумажную ленту Санька. – Особенно один.

– Тогда забирай. Ты Нину случаем не видел?

– Она – в первом ряду. Там же, где и жюри. Осталась последняя группа, – проводил Санька в спину сгорбившуюся Жозефину и по инерции пошел за ней.

– Ну это... Тогда до свиданья, – не понял его бесцеремонного ухода Лучников.

– Да-да... До свиданья, – не оборачиваясь, ответил Санька.

Выйдя в фойе, он проследил за тем, как Жозефина нервно выбежала на улицу, села в поджидавшую ее подержанную иномарку и закрыла лицо ладонями. Машина медленно, будто катафалк, тронулась, и Санька, ощутив сжатую в руке ленту факса, понял, куда она сейчас поедет.

– Вы не заметили, давно уехали красные "жигули", стоявшие вон там? -вежливо спросил он бабульку-билетершу, тоже провожавшую взглядом иномарку с певицей.

– Да тольки што, – обрадовалась интересу к ней бабулька. – Удвое мущщин в нее, значится, сели и уехали. Опоздал, что ль? – озаботилась она.

– Вообще-то нет, – задумчиво ответил он и остро почувствовал, что и ему не мешало бы съездить к человеку, к которому спешила рыдающая Жозефина.

Глава тридцать шестая

КОРОЛЬ БЕЗ КОРОНЫ

– Кто там? – спросила пластиковая дверь с четырьмя привинченными на ней цифрами.

– Это я, певец. Из группы "Мышьяк", – ответил Санька и сложил в уме четыре цифры в одну.

Получилось девять. Ровно девять минут находилась за дверью и Жозефина.

– Уже поздно, – упрямо не открывал хозяин.

– Для тебя – так точно поздно.

– Что ты имеешь в виду?

– Открой. Пришел я – певец, а не киллер. Нужно радоваться таким гостям...

Дверь резко распахнулась. Опершись руками на ее стальные косяки, в каюте стоял Витя-красавчик и старался смотреть как можно наглее. Полы распахнутого синего пиджака от Verri раскачивались в испуге. А под мышками синева почернела от проступившего пота.

– Так и будем разговаривать через порог, экстрасенс? – спокойно спросил Санька.

– Какое у тебя дело? Если ты о договоре по гипнозу, то поздно. Конкурс уже закончился...

– Я не по гипнозу. Я по предсказаниям. Про красные кусты. Про четыре колеса. Раковину. Про твою работу, короче...

– Ты сам?

– Нет, с корреспондентами Рейтер и "Комсомолки". Позвать?

– Дурак ты... И шуточки у тебя дурацкие...

– Это девичий ответ. Крутые шоу-продюсеры и хозяева трех студий звукозаписи говорят на другом языке...

Руки Вити-красавчика скользнули вниз. Он стал боком к двери и уже без ехидной улыбки предложил:

– Заходи, певец. Поговорим.

Санька прошел в глубину каюты, без приглашения сел на кожаный диванчик у борта, послушал звуки, втекающие через распахнутый иллюминатор. Их было много, и они были разными, но отчетливее всего ощущался оркестр на палубе теплохода. Ресторан жил уже на всю катушку. Оркестр старательно играл какую-то современную лабуду. Такие мелодии не навевают никаких мыслей. Их забываешь через минуту после окончания песни. А то и раньше. Но других мелодий в конце века почему-то не было, и Санька, вздохнув именно об этом и перепугав вздохом Витю-красавчика, все-таки сказал то, что хотел произнести в конце разговора:

– Паричок-то сними. Химия все-таки. Голова не дышит...

– Спасибо за заботу, – дернул головой Витя-красавчик, но парик пшеничного блондина с въющимися волосами все же стянул.

Под ним скрывалась ранняя лысина в густой россыпи капель пота. Париком он стер их и стал еще беспомощнее. Наверное, потому, что несколько уцелевших волосин, задетых париком, черными струйками легли по лбу и выглядели следами от когтей.

– Неужели ты не боишься, что тебе придется вернуться в Москву? – со злостью швырнул парик на диванчик рядом с Санькой Витя-красавчик.

– Это тебе нужно бояться. На твоем месте я бы свалил не мешкая.

– Значит, ты заложил меня Буйносу?

– Я – не шестерка, – огрызнулся Санька и брезгливо сдвинул парик пальцами к краю диванчика. – Я – певец. И мне, честно говоря, начхать на ваши взаимоотношения.

– Так зачем ты пришел?

– Хотел узнать, почему ты больше всего издевался над нашей группой...

Витя-красавчик бережно сел на уголочек стола и, приподняв левую руку, упер ее в бок.

– Снаряжение и "ствол", кстати, можешь снять, – посоветовал Санька. – Еще пролежни образуются. Это я тебе как бывший мент говорю. Меня бояться не нужно.

– А твоих корреспондентов? – кивнул на закрытую дверь каюты Витя-красавчик.

– Ты точно шуток не понимаешь! Я пришел сам. И без "ствола". Это ты еще одного волкодава в каюте напротив держишь...

– С чего ты взял? – не смог сдержать густой красноты, плеснувшей по лицу, Витя-красавчик.

– Сквозь двери вижу.

– Ой ли?

– Мне сказали, что красные "жигули" уехали от Дворца культуры с двумя людьми. За руль ты сам не садишься. Того, кто тебя привез, задержали люди Буйноса. Я имею в виду парнишку с родинкой на левой щеке...

– Нутром чувствую, альпинист загремел не без твоей наблюдательности, – сморщил лоб Витя-красавчик.

У него это получилось в точности так же, как у телохранителя Буйноса, и Санька подумал, что между ними можно запросто устроить чемпионат по этому виду спорта. И почему-то показалось, что у телохранителя морщин будет больше. Хитрость Вити-красавчика оказалась дутой. Хитрость – это когда обман удается. А если не удается, то какая это хитрость? Это глупость.

– Кстати, как его звать? – поинтересовался Санька.

– Кого?

– Альпиниста.

– А тебе-то что? Пусть менты голову поломают.

– Думаешь, он до этого не светился?

– Судимости у парня нет.

– А у стриженого?

– Какого стриженого? – вроде бы игриво стал он размахивать ногой.

– С родинкой. Который по твоему приказу бросил бутылку с зажигательной смесью в офис Буйноса...

– Ты гонишь лишняк, – чуть быстрее замахал ногой Витя-красавчик. -Я не знаю ни о какой бутылке. И ни о каком стриженом...

– Ну как же! Забыл своего водилу? За полчаса уже напрочь забыл? Ты же ему поручал раздать записки... Точно? И он тебе в Москву звонил, что их развезет парень-роллер... Точно? Он еще сказал, что у него коньки чудные -без двух колесиков... Точно, предсказатель?

– Мальчишка, говоришь? – еле заметно растянулись в улыбке щеки

Вити-красавчика. – Честно говоря, я опять тебя не понимаю. Ты

меня с кем-то спутал. Явно спутал.

– Ну, здравствуйте! Ты же сам из машины с интересом наблюдал мою встречу с этим мальчишкой. И это тоже забыл?

– Ты у психиатра давно на приеме был?

– Зря ты от всего отказываешься. Думаешь, парня с родинкой отпустят за недостатком улик? Не отпустят. Он по дурочке сделал две существенные ошибки: обрезался стеклом, когда разбивал его, и оставил свои пальчики на камне, которым выбивал это же стекло. В офисе Буйноса...

– Я тебя не понимаю.

– И еще одно. Есть свидетели его работы по раздаче записок. Они запомнили у твоего парня майку с символикой баскетбольной команды из НБА и кроссовки с четырьмя полосками! – выпалил Санька и подумал, что он – тоже свидетель, раз видел эту же майку и эти же кроссовки в проеме между гаражами. – На квартире, которую снимал парень, их уже обнаружили. Мне сказали об этом охранники Буйноса...

Нога Вити-красавчика перестала изображать из себя маятник.

– Значит, ты все-таки заложил меня Буйносу, – уже уверенне сказал он. – Как пить дать заложил!

– Я уже отвечал по этому поводу, – раскинув руки, положил их Санька ладонями на кожаную обивку диванчика. Она была влажной. Или ладони -влажными? – А если ты имеешь в виду пожар в твоей московской студии звукозаписи, то это уже сам Буйнос. Это его личное творчество. Поверь мне, Прокудин, – впервые назвал его по фамилии Санька и просто физически ощутил, как отвердела вся фигура Вити-красавчика на столе.

– Значит, все-таки ты заложил...

– Повторяю для людей со слабым слухом: я к поджогу никакого отношения не имею. Как Буйнос тебя вычислил, мне не ведомо. Возможно, по звонкам-угрозам. Твои люди ведь звонили ему. А чаще других – парень с родинкой. А у него московская певучесть в говоре...

– Столичных конкурентов по тендеру у Буйноса было трое, – не согласился Прокудин.

– Вычислить одного из трех – это пионерская работа. Даже не требуются навыки сыщика. Достаточно было узнать в Шереметьево-два по авиабилетам человек из какой шоу-конторы по весне летал на Майорку – и все. А летал и пас Буйноса парень с родинкой. Сотрудник студии звукозаписи Виктора Прокудина... Мне его красный загар долго не давал покоя. Я, видишь ли, по бедности ни разу не был в Средиземном море и не знал, что кожа белой расы приобретает загар с красным оттенком именно там...