Текст книги "Смертельное шоу"

Автор книги: Игорь Христофоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 26 страниц)

И все равно они почему-то не выглядели полуголыми. Наверное, из-за раскраски на лицах. Красные, желтые и зеленые маски на коже сделали девиц скорее свирепыми мутантами, чем женщинами. Раскраска выглядела новым видом одежды.

– Чемпионат мира по грязевой борьбе объявляется открытым! – гордо объявил возглавлявший процессию парень в оранжевом спортивном костюме-ракушке.

– Ничего себе! – не сдержался Игорек.

Длинный гость повернулся в своем кресле и одним взглядом расстрелял крикуна. Игорек съежился и поднес к лицу стакан с минералкой. Чем-то же нужно было защищаться от пуль, летящих из глаз.

– Полуфинал номер один! – продолжил парень. – Роза и Джульетта!..

– Во трепется, – прохрипел Андрей. – У них же физиономии рязанские... А он – Джульетта!

– Полуфинал номер два: Миринда и Леонелла!

Кто-то из сановных гостей похлопал. Его не поддержали. Букаха смотрел сквозь ноги девок на жидкую грязь в прямоугольнике борцовской площадки и вспоминал, как в первую же отсидку его, пацана, заставили плыть в огромной луже во дворе колонии. Он лежал на брюхе на асфальте и отгребал от себя ногами и руками холодную грязную воду. Над ним смеялись, и он тоже сейчас хотел смеяться. Но что-то не получалось. С самого утра щемило сердце, и он не мог разобраться отчего. Даже вид огромных полуголых девиц не возбуждал. А ведь он очень любил огромных.

– Бой! – взвизгнул оранжевый парень, и первая пара соперниц шагнула по щиколотки в грязь.

Та, которую обозвали Розой, резким движением зачерпнула у ног мутной коричневой слизи и метнула ею в лицо Джульетте.

– А-а! – испуганно вскрикнула та и закрыла глаза руками.

Роза, чавкая ногами по грязи, пробежала отделявшие от Джульетты четыре-пять метров и с хыканьем подсекла соперницу. Ее упругое молодое тело, мелькнув в вечереющем воздухе, с шлепком упало в грязь и через секунду стало грязным и некрасивым.

Снова кто-то из гостей похлопал, и снова его не поддержали.

Джульетта тяжело выкарабкалась из грязи на траву, проползла

несколько метров, но Роза, настигнув ее и здесь, с хряском

разорвала на ней юбку и победно воздела над собой грязную тряпку.

– Йе-а! – истерично взвизгнула она.

– Победила Роза! – с радостным лицом объявил оранжевый парень.

Побежденной, упрямо стоящей на качающихся четвереньках боком к публике, принесли бутылку воды, полили на руки, на голову, на спину, и она, отмыв глаза и качаясь, ушла в садовый домик.

– Ни фига себе стриптиз! – восхитился Альберт. – Я такого даже по видику не сек! Отпад под плесень!

– Второй полуфинал! – заученно объявил оранжевый парень. – Миринда и Леонелла!

Новая схватка получилась тягучей, как грязь, которую месили своими мощными ногами девицы. Через пятнадцать минут бесконечного танца и скольжения руками друг по дружке их хриплое дыхание было слышно уже у столика музыкантов. Букаха медленно засыпал в огромном мягком кресле, и оранжевый парень, заметив это, прервал схватку.

– Победила Леонелла! – рванул он руку ближайшей же девицы вверх

и брезгливо отступил в сторону.

С руки на его чистенький костюмчик капали жирные вонючие капли. Костюмчик медленно превращался из оранжевого в пестрый.

– Финал!

Отдохнувшая Роза не стала долго ждать, а тут же швырнула Леонелле комок в лицо, но промазала. Или соперница успела отклониться. Это разъярило ее, и тут же белое чистое тело Розы вмялось в коричневое и скользкое. Леонелла перелетела доски, ударилась спиной о землю, и оранжевый парень не дал Розе сорвать с нее юбку. Он скрутил за спиной у победительницы руки, оттащил ее и, высунув из-за нее головенку, с одышкой объявил:

– Победила Роза!.. Суперфинал! Против Розы – великая, несравненная Люсия!

– Когда же это кончится, – проскрипел зубами Андрей. – Вот

дуры! Зачем они согласились!

– Это проститутки, – вспомнил каталог Санька. – С Тверской, из Москвы. Их самолетом привезли...

А из садового домика выплыла двухметровая девица. Всю ее одежду составляла уже стандартная красная мини-юбка, а лицо было изувечено такой свирепой раскраской, что Санька ощутил холод внутри. Такую раскраску он видел только в одном фильме о гаитянских колдунах. Лицо было разрисовано под белый череп. Глазницы сделали черными, рот – ярко-зеленым, будто плотно набит болотной жижей. Это была маска куклы вуду. Укол гаитянского колдуна в куклу вызывал смерть у того человека, на которого он смотрел.

Оранжевый парень смотрел на Букаху. Он взял за руку огромную, на голову возвышающуюся над ним девицу, и как ребенка подвел ее к Букахе.

Дрема сползла у с того лица. Он поднял сухую маленькую ручку, провел подрагивающими спичечными пальчиками по бедру девицы и тихо сказал: "Нагнись". Она склонилась так, что ее груди оказались у лица Букахи. Каждая из них была раза в три больше его головы. Он по-детски открыл рот, девице что-то шепнули на ухо, и она вставила в рот сосок. У Букахи сразу втянулись щеки. Он посидел так с полминуты, разжал зубы и тихо произнес:

– После концерта все гости приглашаются в баню. Нас будут массажировать чемпионки. Они все – чемпионки. В своем деле...

С соска девицы медленно стекала струйка крови, но она упорно стояла нагнувшись.

Пальцы Букахи коснулись этой струйки, и он вдруг странно, как-то нутряно икнул. Его прозрачная рука упала и тряпкой повисла на ручке кресла. Он снова икнул. Теперь уже громче.

Оранжевый парень, ничего не поняв, воспринял закрывшиеся глаза хозяина как признак наивысшего наслаждения и еще громче, чем до этого, закричал:

– Суперфинал! Люсия против Розы! На кону – пять тысяч долларов!

Подлетевший Сергей оттолкнул его и Люсию, нагнулся к Букахе, схватил его кисть, и сдавил запястье. Хвостик на его затылке окаменел.

– Доктора! Быстро! – взвизгнул он, и стоящий у стола с яствами телохранитель в синем костюме вскинул кулак с рацией ко рту и быстро-быстро задвигал губами.

Два других телохранителя метнулись от садового домика, бережно подхватили вялого Букаху и вдвоем понесли его в дом-замок, хотя любой из них сделал бы это в одиночку.

– Концерт окончен, – тихо произнес Альберт. – Музыки не будет. Точнее, будет, но другая...

– Ты думаешь? – посомневался Санька, но суета у дверей дома показалась зловещей.

Сановные гости, покинув кресла, сгрудились у небоскребов бутылок и жадно, с испуганными лицами курили. Они хорошо знали, что в богатых часто стреляют, но что-то не помнили, чтобы богатые вот так запросто, на зеленой лужайке, умирали.

Когда из дома вышел, спотыкаясь, заплаканный Сергей, они все одновременно опустили руки с сигаретами. Самое мрачное лицо было почему-то у длинного генерала. Над двором повисла зловещая тишина. Слышно было лишь, как плакала в садовом домике опозоренная Джульетта да жужжали наглые южные комары.

Врач в развевающемся белом халате влетел с улицы во двор и удивленно посмотрел на Сергея, закрывающего вход в дом. Чемоданчик с крестом смотрелся в его руках нелепо. Наверное, потому что сам врач был небрит и больше похож на бомжа, чем на врача.

– Где больной? – озабоченно спросил он.

Сергей сорвал с хвоста на затылке микстурную резинку, качнул распавшимися седыми волосами и тихо произнес:

– Поздно. Кранты. Мотор накрылся...

_ Глава двадцать восьмая

СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНЫЕ СВЕДЕНИЯ

Группа уехала в Перевальное без Саньки. И без аппаратуры. Обещание Букахи умерло вместе с ним.

– Знаете что, мужики, – прощаясь с ними у машины, предложил Альберт. – Приезжайте завтра по утряне в мой кабак. Все равно аппаратура без толку стоит. До вечера – море времени. Порепетируем...

– Первое место. Сзади, – напомнил Виталий.

После всего увиденного его лицо впервые утратило сонливость. Еще одно такое шоу с трупом в финале – и он вообще забудет о снах.

– Еще не вечер! – опять посопротивлялся Игорек.

– Так ты не едешь? – спросил Андрей Саньку.

– У меня дела. Попозже буду. Или утром, – ответил он и пошел к набережной.

Темнота уже накрыла Приморск, но можно ли затемнить праздник? А отпуск и есть самый большой и самый длинный праздник. Тысячи человек отмечали его одновременно и круглосуточно, и на набережной царил уже привычный день. Света было так много, что под ним, наверное, можно было загорать.

Еще издалека Санька заметил, что у трапа стоит незнакомый матрос, и он уже без душевной дрожи сунул ему под нос пропуск на борт. Раз Маша выписала его на целую неделю, значит, она знала о Санькином будущем больше, чем он сам. А может, выписала просто так, без задней мысли... Мы пытаемся во всем найти смысл, а его чаще всего нет и в помине.

– Добрый вечер, – первой на палубе заметила его Маша.

На ней было очень нарядное синее, с золотым воротничком, платье, а на ладонях, когда она оторвала их от лееров, лежали плотные красные полосы.

– Кого-то ждешь? – спросил он.

– Нет. Просто гуляю. Сюда только что пришла...

Санька снова посмотрел на полосы на ладонях и ничего не сказал. Душе было горько и тоскливо, хотя, если честно, смерть Букахи он воспринял с холодным безразличием. Он даже не ощутил его умершим. А просто унесенным охранниками. Как будто они утащили его досыпать эротический сон про сисястую тетку.

– Потанцуем? – по-детски наивно посмотрела она в его глаза. – Как тогда...

– Чего-то нет настроения.

Он прислонился спиной к стальной переборке, и ее тепло мгновенно пронизало балахон и майку, заелозило по коже.

– Значит, ты не журналист?

– Ты была на первом туре?

– Но ты же сам просил!

– Правда?.. А-а, точно, просил... Ты извини, что там, на набережной... Но мне нужно было найти одного парня. А все уже привыкли к тому, что раз кто-то много вопросов задает, значит, или журналист, или следователь...

– А ты?

– Ни первое, ни второе, – все-таки оттолкнулся он и освободил

кожу от настырного тепла. – Я – плохой певец. Дебютантишка. Возможно, невезучий. Даже, скорее всего, невезучий. В моем возрасте уже те, кто хотел, прорвались. Сташевский, Губин, Агутин...

– Ты еще прорвешься, – с неожиданной уверенностью произнесла

она. – Честно!

– А-а, – махнул он рукой в сторону берега.

– Честно-честно! Я же сидела на конкурсе с первого певца...

– Серьезно?

Его только сейчас ожгло укором, что он пригласил Машу на первый тур, но даже не попытался отыскать ее в зале или в фойе. Наверное, потому, что он не верил в ее появление среди скучающих загорелых курортников. Не верил настолько, что даже в зале, когда спрыгнул со сцены, не разыскивал ее лицо. А может, и нашел бы, если бы не странные пристальные глаза с родинкой у носа.

– Первым пел какой-то кавказец... Точно? – спросила она Саньку.

– Вроде бы да...

– Он – бард. Голос слабенький. Но судьи качали головами. Наверное, им нравилось...

– Не судьи, а члены жюри, – поправил Санька.

– И еще они переглядывались, когда спела блондиночка такая... Из прибалтиек...

– Жозефина.

– Я не помню ее имени. Особенно понравилась, как мне показалось, она председательнице. Покаровской. Так ее зовут?

– Да. Это же "звезда"!

– А трое, что сидели слева... Длинноволосые такие, не по возрасту длинноволосые...

– А-а, понял! Это бывшие рок-певцы! – действительно вспомнил Санька трех хиппарей с изможденными лицами.

Они сидели рядом, слева направо, и выглядели еще одним, отдельным жюри. Может, потому, что все трое отклонились влево от центра, от Покаровской и женской половины жюри.

– Им сильно группа "Молчать" понравилась, – разъяснила Маша. – Хотя по мне так смех один! Они струны дергали, будто порвать хотели. И песня у них глупая. Про помойки, свалки, объедки и все такое...

– Мрачные ребята?

– Нет. Смешные. У них у всех серьги в ушах с опасными лезвиями. А

у солиста – канцелярская кнопка на ноздре и такой грязный свитер, что жуть!..

– Это панк-рок, – вспомнил он Эразма и его классификацию участников. – Подражание Западу.

– А там все подражали, – помолчала и добавила: – Даже ваша группа...

– Ты думаешь? – сразу забыл о всех своих прежних мыслях и ощущениях Санька. – А кому?

– Немножно "На-на", немножко "А-студио"...

– Никогда бы не подумал.

– Сейчас все кому-то подражают. Я на "Молчать" смотрела, а казалось, что импортный "Грин дэй" выступает.

– Так ты разбираешься в эстраде? – удивился Санька.

– Просто у нас на теплоходе параболическая антенна стоит. У папы

в каюте тридцать шесть программ в телеке. А я чаще всего MTV смотрю...

– Значит, Виталий был прав, – вспомнил его слова Санька.

– А кто это?

– Клавишник.

– Рыжий такой?

– Нет. Сонный. Рыжий – это Игорек, бас-гитара...

– А в чем он был прав?

– Что мы пролетаем, как фанера над Парижем. С грохотом и

лязгом...

– Ну-у, тогда он никудышний предсказатель! – улыбнулась Маша. -

В лотерею так ему точно нельзя играть.

– Ты что-то знаешь? – сделал он шаг навстречу.

Между ними осталось не больше полуметра, и голова у Маши закружилась. Что-то новое, еще ни разу не испытанное понесло ее по палубе в вальсе, и она, чтобы не упасть, схватилась рукой за леер.

– Или шутишь? – не замечал ее кружения Санька.

– Что?.. Я?.. А ты?..

– Что я?

Она закрыла глаза, и вращение стало медленно затихать. Палуба выравнялась и уже не уходила из-под ног. Туфелькой она попробовала ее на твердость, и обрадованно открыла глаза.

– Тебе плохо? – испуганно спросил он.

Ей до того стало приятно от его испуга, что она еле сдержала себя, чтобы не упасть в объятия.

– Мне?.. Нет, все нормально, – улыбнулась она и подумала, что

если он приблизится еще на десяток сантиметров, то вальс опять понесет ее по палубе.

– Ты что-то такое сказала...

– Про что?

– Про Виталия.

Судя по голосу, Санька начинал нервничать, и Маша почувствовала вину перед ним. И еще показалось, что она в школе, за партой, а у доски стоит красивый светловолосый парень и не может ответить на вопрос учительницы математики, а она знает ответ, но жадничает и не хочет его прошептать парню, потому что тогда сама лишится пятерки.

– Ваша группа заняла четвертое место, – все-таки лишилась она этой важной пятерки по математике.

– Откуда ты знаешь? – не поверил Санька. – Нам сказали, что утром... Только утром будут результаты. В фойе дворца...

– Они уже их повесили.

– Не может быть!

– Правда-правда! Когда все ушли – и зрители, и певцы, я спряталась в туалете, выждала, пока все решится, а потом уже вышла. Тетка сторожиха чуть в обморок не упала!

– Ну ты даешь! – не нашел других слов Санька.

– Уже никого-никого не было, – с гордостью сообщила Маша. – А на доске объявлений в фойе был прикреплен листок. Девятнадцать участников -девятнадцать мест...

– И мы – четвертые?

– Да. Своими глазами видела.

Санька не знал, радоваться или горевать. В эту минуту ему хотелось на крыльях перелететь в дом, где сейчас, скорее всего, ужинали хозяйскими пельменями мышьяковцы, растормошить их новостью, наверное, обрадовать. Или опечалить? Каждый оценил бы четвертое место по-своему. Оно давало надежду на победу, но и одновременно забирало ее.

– А кто первые три? – все еще находясь в мыслях в Перевальном, спросил Санька.

– По порядку назвать?

– Да.

– Первое место – "Молчать". Второе – Жозефина. Третье "Ася и Бася"...

– А кто это? – не мог он вспомнить, что же за фрукты такие.

– Попса, – по-пацанячьи оценила Маша. – У них песня смешно называлась – "Поцелуй меня насмерть"...

– Ничего себе попса! – удивился Санька. – Хард-кор какой-то! В чистом виде!

– Нет, попса. Мотивчик веселенький такой...

– А бард... этот... Джиоев? – еле вспомнил он.

– Десятый, – после паузы ответила она.

По сморщенному лобику можно было судить, что она с трудом отыскала эту строчку в памяти.

– Да, точно десятый! После него группа с длинным-длинным

названием. Я еще подумала шутя, что их в десятку не включили

только потому, что их на финале трудно и долго объявлять надо...

А Санька, сразу забыв всех участников конкурса, забыв Перевальное, забыв о четвертом месте, вдруг предложил Маше:

– Давай выступим в финальном туре вместе!

– Как это? – густо покраснела она.

Сверху, с ресторанной палубы, растекалась по набережной мягкая шелковистая музыка, дул легкий бриз, ноздри щекотал запах шашлыков и жареной кефали. Хотелось подпрыгнуть, ввинтиться в смесь, состоящую из этих звуков и запахов, и она чуть не сделала это прямо при Саньке. А может, и сделала бы, если бы не его странное предложение. Оно окаменило ступни, и она, только чтобы избавиться от этого ощущения, переступила с ноги на ногу.

– Как это? – повторила она.

– Понимаешь, в финале нужно исполнить две вещи. Желательно новые. Андрей предлагает сделать римейк из наших прежних песен, а я... Я хочу новое, совсем новое. Одна вещь... это... это... вальс! – почти выкрикнул он первое, что пришло на ум.

– Как там, наверху? – вспомнила она их танец.

– Да. С теми словами. Я уже дописал. Не шедевр, но с рифмами. Проблема в том, что я не могу вальсировать сам. Мне нужна ты!

Она еще раз покраснела. И еще сильнее стала похожа на прежнюю девочку-роллершу.

– Я приглашу тебя из зала на сцену, и мы провальсируем вместе...

А вторая песня... вторая... Нужно что-то яростное, современное, как твои коньки-ролики...

– Напиши про ролики, – наивно предложила она.

– Ты думаешь?

– А я попрошу наших мальчишек устроить на сцене что-нибудь в агрессив-стайле...

– Надо подумать, – напрягся Санька. – Что-то в этом есть. Можно Ковбоя пригласить. Он здорово гоняет...

– Ковбоя не надо, – насупилась Маша.

Он еле отыскал ссадинку на ее щеке. Она сузилась до точечки, но все еще сидела на коже.

– Ладно. Не надо, – согласился он.

А музыка с ресторанной палубы стала заметно громче. Она казалась вылетающей из магнитолы, которую поднесли чуть ближе. Музыка одуряла, пьянила, хотя он и не мог объяснить почему. Букаха, девицы, измазанные в грязи, сановные гости – все, все и даже парни из "Мышьяка", уже почти родные парни, были оттеснены временем, новостью о четвертом месте, музыкой оркестра. И Санька сдался.

– Пошли потанцуем, – протянул он правую руку ладонью вверх.

– Пошли, – послушно накрыла она эту ладонь своей узкой загорелой кистью.

И теперь уже забылось все. Даже то, зачем он ей протянул руку.

Настолько сильно забылось, что он прижал ее к себе, обнял и медленно, осторожно отыскал ее губы. Маша напряглась, стала суше и угловатее. Она не отклоняла голову, но и не теряла своей одеревенелости. Ее руки плетями висели вдоль туловища, и Санька только теперь что-то понял. Он оторвал свои горячечные губы от ее холодных и тихо спросил:

– Тебя никогда не целовали?

– Не-ет, – еще тише ответила она и ребенком, глупым сонным ребенком положила ему голову на плечо.

Он накрыл ее затылок ладонью и подумал, что теперь ему просто жалко целовать ее. Ведь целуя, он изменял Машу, делал ее взрослой. Ее жизнь теперь резко разделялась на жизнь до него и после. А может, уже разделилась? И у него тоже?

Он только собрался сказать об этом, как внизу, у трапа, противно взвизгнули тормоза. Машины по набережной не ездили. Даже ночью. Это он знал точно.

Подав голову влево и не отнимая руки от ее теплого затылка, он увидел "жигули" у трапа. Багажник был уже открыт, и из него доставал чемоданы невысокий коротко остриженный парень. А рядом с ним переминался с ноги на ногу высоченный пижон с длинными, кольцами вьющимися волосами и терпеливо слушал речь невысокого.

Матрос, стоящий у трапа, козырнул пижону и просигналил наверх. Тут же мячиком по нему скатились два коротких матросика и угодливо подхватили чемоданы пижона. "Жигули", распугивая гуляк, понеслись от трапа не меньше, чем на ста кэмэ, и Санька вспомнил, что и в Москве крутые запросто заезжают на тротуар на Новом Арбате. Каждый живет по своим законам.

– Ты любишь меня? – в плечо, глухо спросила она, и Санька пробормотал:

– Во-ова... На ловца и зверь...

– Не любишь? – оторвала она голову от его груди.

Через секунду из глаз хлынули бы слезы. А по трапу грохотали кирзачами-прогарами матросы. За ними лениво поднимался Витя-красавчик, их самолетный попутчик, предсказатель-экстрасенс.

– Люблю, – вынужденно сказал он. – Очень.

– И я.

Витя-красавчик, за которым Санька гонял Ковбоя по элитным гостиницам и казино, оказывается, преспокойненько жил на теплоходе. Чемоданы, впрочем, могли означать и переезд.

Или вообще прилет. Значит, что-то заставило его разорвать отпуск. Или у экстрасенсов-предсказателей нет отпусков?

– Машенька, я тебя очень люблю, – сжал он ее руки у груди. – Ты меня отпустишь на минутку?..

– Это нужно? – похоже, обиделась она.

– Очень. Я увидел одного знакомого. Могу потерять...

– Хорошо. Иди.

После такого обиженного, подрагивающего голоса никуда идти не хотелось.

– Не дуйся, пожалуйста, – попросил он.

– Я не дуюсь, – вырвала она руки из его тисков, повернулась и стремглав бросилась по палубе.

Приморск не отдавал ему своих девушек. Нина отмолотила его сумочкой за убитого Томогочу. Маша выразила обиду побегом.

Наверное, стоило ее догнать, а он бы очень легко это сделал, но на Саньку накатила такая невыразимая тоска, что ему до боли в кулаках захотелось пойти и выбить зубы Вите-красавчику. Чтоб не предсказывал, что не нужно.

Глава двадцать девятая

МЕФИСТОФЕЛЬ СПУСКАЕТСЯ В ПРИМОРСК

– А, это ты, – тоже узнал его Витя-красавчик.

Он только что ступил с трапа на палубу, но у него был такой изможденный вид, будто трап оказался километровой длины.

– Переезжаете?

– Почему же? – тряхнул он золотистыми кудрями. – Я только что из Москвы.

– Так мы же вроде вместе летели...

– Ну-у, тогда я всего день здесь пробыл. Дела позвали назад. А теперь вот вернулся. Поработаю с отдыхающими. Экстрасенсов все любят. Можно неплохо срубить деньжат...

– Вам помочь? – попытался Санька забрать один чемодан у матроса, но тот держал его мертвой хваткой.

За хватку ему платили, и Санька не стал изображать из себя конкурента.

– Пошли в мою каюту, – дружелюбно предложил Витя-красавчик. – В ногах правды нет. К тому же сейчас что-то взорвется.

– В каком смысле? – отступил, пропуская матросов Санька.

– В прямом. У меня по пути в самолете видение было. Я иду по палубе, а там, – показал он на берег, – какие-то взрывы. И очень красиво. Очень. Как в калейдоскопе... У тебя в детстве был калейдоскоп?

– Не было.

– Родители жадные?

– Я жил в детдоме, – неохотно ответил Санька.

– Извини. Мое кредо – будущее. Прошлое меня не интересует. Его можно узнать и без моих способностей...

Справа, на берегу, что-то громко разорвалось, и ужас развернул Саньку в эту сторону. Ни огня пламени, ни разрыва он не увидел, и оттого ужас стал еще сильнее. Хотелось открыть рот, чтобы выпустить его наружу.

А небо, черное южное небо, проткнутое в тысяче мест звездами, вдруг разорвалось именно этими звездами, и они, став крупнее и ярче, медленно поплыли вниз.

– Салют! – не сдержался он.

– Как в калейдоскопе, – напомнил Витя-красавчик, и Санька снова ощутил ужас.

Теперь уже оттого, что рядом стоял человек, для которого не существовало тайн в грядущем.

– День города, – лениво сообщил матрос, у которого еще недавно Санька пытался отобрать чемодан. – Салют по плану...

Матрос тоже оказался экстрасенсом. Во всяком случае, будущее в виде салюта ему было известно. Мог бы и не молчать, когда пер чемодан по палубе и слушал рассказ Вити-красавчика о предсказании.

В глубине города снова взорвала воздух салютная пушка, радостная набережная взвилась в крике и свисте, и Санька ощутил в душе пустоту. Ужас, трижды испытанный им за несколько секунд, ужас туземца, впервые увидевшего пламя, извергаемое зажигалкой, иссушил его изнутри, и он долго не мог вспомнить, зачем же он пошел навстречу Вите-красавчику и отчего просил Ковбоя отыскать его.

– Хорошая каюта, – уже в номере предсказателя вернулась способность говорить к Саньке.

– Средне, – поморщился он. – Я непритязателен.

Матросы ушли, получив мзду, и они остались вдвоем. За иллюминатором безмолвно высверкивал салют, настырно напоминая Саньке о его минутной слабости.

– Ну и духота тут! – ослабил галстук на шее Витя-красавчик. – Не могли, жлобы, кондиционеры поставить!

Он отвинтил все заглушки, и иллюминатор, пропев ржавую песню,

впустил в каюту гром салюта. От этого Саньке стало еще неприятнее.

Воздух в каюту так и не потек. Наверное, ему больше нравилось на

улице, и он не хотел вливаться в духоту, внутри которой сейчас

страдали два человека.

– Ну, как ваш конкурс? – распаковывая чемодан, спросил Витя-красавчик. – Победили?

– Он еще не закончился.

– А я, честно говоря, думал, что все, фанфары отзвучали...

– Только первый тур прошел.

– Значит, твоя группа попала в финал, – не оборачиваясь, произнес Витя-красавчик.

– С чего ты взял?

С каждой минутой называть его на "ты" становилось все труднее и труднее. Санька не знал, отчего возникает этот барьер. Возможно, экстрасенс мог гипнотизировать затылком.

– Ты сам сказал, – устало выдохнул Витя-красавчик и обернулся.

У него точно были глаза гипнотизера. От таких глаз хочется бежать стремглав. Иначе ощутишь себя кроликом, стоящим перед удавом.

– Я сказал? – удивился Санька.

– Конечно. Ты сказал: "Только первый тур прошел". "Только" означает, что вам еще что-то предстоит сделать. Но ни ты, ни твои коллеги по джаз-банде не верят, что у них это получится. Скорее всего потому, что вы знаете место после первого тура, а оно не самое приличное. Верно?

– Места еще не объявляли, – сказал и правду, и ложь Санька.

– Ну, не знаю, – нервно мотнул головой Витя-красавчик. – По твоему ответу я уловил совсем противоположное.

– Просто я уверен, что мы войдем во второй тур.

– А-а, тогда все ясно! – взмахнул руками Витя-красавчик.

– Что ясно?

– Ты поймал меня, чтобы упросить на гипноз. Да?

– Какой гипноз?

Ощущение кролика напомнило о себе. Усилием воли Санька отвел глаза от бездонных синих колодцев, в которые окунал его экстрасенс, и с облегчением остановил взгляд на черноте за иллюминатором. Она уже не перемежалась вспышками салюта и выглядела скорее картиной абстракциониста, чем просто чернотой ночи.

– Это дорого будет стоить, – сел на кресло в углу каюты Витя-красавчик. – Очень дорого. Может, даже больше, чем сумма гонорара за первое место на конкурсе.

– Что именно? – ощутил свою беспомощность Санька.

Он уже напрочь запутался в умствованиях собеседника. А если гипноз уже начал действовать? Гипноз – не салют. Его приход не разглядишь, как огни, повисшие над морем. Он, скорее, как радиация. Ее нет, а она, оказывается, есть.

– Победа, – щелкнул зажигалкой Витя-красавчик. – Победа в конкурсе. Я гипнотизирую членов жюри, и они дают твоей группе первое место. Ты за этим пришел ко мне?

– Да, – назло собеседнику соврал Санька.

– Так бы сразу и сказал! Ты попал по адресу. Я – король в своем деле. Я могу почти все. И у меня все легко получается. Я легко мог бы появиться на экране и стать телезвездой типа того, как раньше был Кашпировский. Я просто не хочу. Король должен быть скромным. Но придет время, пробьют мои часы, и мир узнает меня – короля экстрасенсов...

Санька промолчал. Он и Кашпировского-то не знал. А когда идет сравнение с героем, которого не знаешь, то ощущение очень сложное.

– Ну так что? Цена тебя устраивает?

– Какая цена?

– Я уже говорил. Сумма гонорара группы за первое место плюс десять процентов от нее сверху.

– А почему – десять процентов?

– За нагрузку. Это бизнес. А в бизнесе должны быть проценты. Иначе это колхоз, а не капитализм!

Он снова щелкнул зажигалкой, но сигареты ни в пальцах, ни во рту не было, и этот рождающийся и тут же умирающий огонь тоже почудился Саньке частью гипнотического ритуала. Цепи, череп, засушенные летучие мыши и огонь всегда входили в обязательную атрибутику колдуна.

– Согласен?

– Я же не один выступаю. Надо с ребятами посоветоваться. Может, они не захотят...

– Слава дороже денег. Вы потеряете "бабки", но приобретете известность. О вас напишут в газетах. Покажут по "ящику". Что еще нужно дебютантам? Деньги придут потом. И сами не заметите, как они потекут рекой..

– Как у Гете, – тихо произнес Санька.

– Что?

– Нет, ничего.

Не пересказывать же содержание длиннющего "Фауста", особенно тот кусок, где главный герой продает сатане Мефистофелю душу за возможность достичь всего в жизни.

– Посоветуйся со своими, – предложил Витя-красавчик. – Здесь ты меня найдешь в ближайшие дни.

– А это... – встрепенувшись, вспомнил, что же хотел спросить с самого начала, Санька. – Ты помнишь предсказание в самолете?

– Какое?

– Ну, ты тогда сказал про четыре колеса, исчезнувшего парня, одного из нас, про раковину и красные кусты... Как ты это... ну, разглядел?

Пламя зажигалки трижды проткнуло душный воздух каюты. Оно выглядело язычком змеи, вылетающим из пасти. Змея могла укусить, но могла и отползти. Все зависело от ее желания.

– Са-ашенька, – пропел Витя-красавчик, – я тебе уже говорил: я -профессионал. Что-то возникает в форме видений, что-то я могу и так спрогнозировать. Предсказывать можешь и ты. Вот ответь, ты можешь предсказать что-нибудь из того, что произойдет завтра. Можешь?

– В принципе, да...

– Например?

– Ну, репетиция...

– Еще.

– Ну, пару встреч, – вспомнил о Ковбое и Лучникове Санька.

– Вот видишь! Ты предсказал и теперь будешь прилагать все силы, чтобы события совершились. И не только потому, что они тебе важны, а, скорее, из чувства самоудовлетворения. Ты захотел – и сделал. Примерно так же я спрогнозировал ваше будущее. Но мазками, в общих чертах. Как Нострадамус. А ты подогнал мои образные слова под уже свершившееся. Как люди сейчас подгоняют бред Нострадамуса. Правильно?

– Но такие совпадения!

– Какие? Думаешь, я помню, что я нес в самолете?

– Ты сказал, на вас наедут четыре колеса...

– Ну и что? Кого-то сбила машина?

– Нет. Там другое, – не стал говорить о Ковбое Санька. – А вот конкретное: один из вас пропадет, и вы будете его искать, но он окажется рядом...

– Понимаешь, я когда вашего гитариста... как его?..

– Эразм.

– Когда Эразма увидел, сразу понял: кадр еще тот! Такой элементарно может зацепиться за первую же попавшуюся в Приморске юбку и напрочь забыть и о группе, и о конкурсе. Тем более, что он и не член группы. Правильно?

– Да, он приглашенный.

– Вот видишь!

– А красные кусты и раковина?

– Это была вспышка. Видение. Закрыл глаза, и перед ними всплыло что-то похожее...

– Но ты же, кроме всего прочего, предсказал нам, что мы не победим...

– А что, победите?

Перед Санькиными глазами как мазки видений у Вити-красавчика, промелькнули солист с одним височком в резиновых кедах, прозрачная Жозефина, никогда не виденная им "Ася и Бася", и он понял, что это не предсказание вовсе. Такое он мог предугадать и без помощи экстрасенса.

– Ладно. Я пошел, – протянул Санька руку собеседнику.

Не отрывая зада от мягкого кресла, Витя-красавчик положил ему в ладонь вялые пальчики, дал за них подержаться и со странным безразличием напомнил:

– Поговори с ребятами о нашем договоре. Десять процентов – это совсем немного. Пока я еще свободен. Пара-тройка дней у меня в запасе есть. А потом начнутся трудовые будни. Лечение гипнозом. Предсказание любви. Приговор, приворот и снятие сглаза. Короче, полный набор...