Текст книги "Смертельное шоу"

Автор книги: Игорь Христофоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 26 страниц)

– Я скажу, – пообещал Санька и, уходя, заметил в чемодане Вовы-красавчика цветной рекламный буклет конкурса "Голос моря".

В ту минуту Санька подумал, что экстрасенс темнит. Скорее всего, он уже работает гипнотизером на какую-нибудь группу. Или на три-четыре сразу. Чтоб наверняка. Кто-то же все равно победит.

Глава тридцатая

ПОЛНЫЙ КАБАК

Рестораны без посетителей выглядят еще беспомощнее, чем опустевшие стадионы. Возникает ощущение, что их строили напрасно.

Санька сидел на столике, том самом столике, за которым они ужинали с Ниной, потягивал из банки теплое пиво и наблюдал, как по-разному реагировали парни на сообщение о четвертом месте.

– Не верю, – бурчал Виталий. – Вот до сих пор не верю. Это

кто-то подхохмил. Настоящий рейтинг жюри еще не вывесило...

– Ну ты даешь! – по-птичьи взмахивал руками Игорек. – Четвертое

место – это факт! Почти победа! Я правильно сказал, что нужно

ехать в ДК с утра! Правильно, Андрей?

– Скорее, логично, – мрачно поправил барабанщик. – Если бы мы не узнали, что попали в десятку, то зачем нам было сюда ехать?

– Мы уже в десятке! У нас в кармане турне по стране! – затопотал по пустому залу в странном танце-гибриде макарены, ламбады и твиста Игорек. -Мы задавим всех в финале басами! Жозефина будет рыдать от горя!

– Надо же! – не знал, как реагировать, Андрей. – Мне в ДК ехать было страшно. Никогда так страшно не было. А теперь еще страшнее. Финал!

– Мужики, а вам надо победить? – отстраненно спросил Альберт. – Вот кровь из носу надо?

– А для чего мы сюда ехали? – остановил бесовскую пляску Игорек. -Мыть сапоги в Индийском океане?

Андрей тоже взгромоздился на соседний столик. Пластик приятно холодил. Пластик возвращал спокойствие и уверенность.

– Значит, две вещи в финале, – самому себе напомнил он. – Тогда делаем "Сгоревший лес" и "Девушку-колдунью"...

– Этим не прошибем стену, – вздохнул Санька. – Нужен свежак. У меня идея. Первым гоним вальс...

– Ты с ума сошел! – окаменел Игорек. – Какой вальс?! Это динозавр! Он умер! Никто на вальс не клюнет!

– Смотря как подать, – простонал Виталий.

– Да хоть в смеси с рэпом! – не сдавался Игорек. – Вальс – это ископаемое!

– Посмотри, – достал Санька из кармана джинсов клетчатый тетрадный листок и протянул Андрею.

На него были аккуратно переписаны печатными буквами с салфетки слова. Текст напоминал записку-угрозу, переданную им когда-то Ковбоем. И хотя слова были совсем не злыми, совсем не жесткими, Андрей прочел их с тревогой.

"ВАЛЬС НА ПАЛУБЕ

Слова Александра Башлыкова. Музыка – народная.

Вальс на палубе,

Вальс под дождем.

Хоть устали мы,

Но не уйдем,

Потому что вдвоем,

Потому что поем,

А вокруг лишь морской окоем.

Вальс на палубе.

Злая звезда.

Если б знали мы

Правду тогда,

Что истаят года,

Убегут как вода,

Не оставив от счастья следа.

ПРИПЕВ:

Вальс на палубе, палубе. Вальс.

Мы не знали, что он не для нас.

Вальс на палубе, палубе. Вальс.

Мы не знали, что вальс нас предаст.

Что кумир он на час,

Тот обманчивый вальс.

Что он будет лишь раз.

Только раз.

Вальс на палубе.

Вальс нас влюблял.

Нет, не ждали мы,

Что этот бал

Будет схож на бокал,

Что в руке я держал,

И, чуть-чуть отхлебнув, расплескал.

Вальс на палубе.

Капли все бьют.

Убежали бы

В холод кают,

И судьбы нашей суд,

Суд, который не ждут,

Стал, быть может, настолько не крут.

ПРИПЕВ"

– А почему музыка – народная? – так и не разжал морщины на лбу Андрей.

– Считай, что там прочерк, – пояснил Санька. – Напишешь – будет твоя фамилия стоять.

– Я не умею.

– Зато Виталий умеет.

– Ну, не знаю. Мы обычно у композиторов музыку покупали. Так проще.

– Где ты в Примрске до вечера найдешь композитора? – подал голос Виталий. – Тут надо быстро действовать. Вон "Битлы" в порядке экспромта песни сочиняли. И сразу оказывалось, что хиты...

– Так то "Битлы"! – по-волчьи вытянул "ы-ы-ы" Игорек.

– Что-то в этом тексте есть, – почесал щетину на подбородке Андрей. – Хоть рифмы хорошие, плотные... Только длинная больно...

– Это кажется, – заступился за текст Санька. – Там же по два слова в каждой строчке. А если пропеть, то быстро получается.

– Смотря в каком темпе вальс гнать, – вставил Виталий. – Нужно что-то от Штрауса взять. Или Глазунова. Вот у них вальс – это взрыв, а не просто музыка...

– А что по второй песне? – все-таки сдавшись, спросил Андрей.

Санька спрыгнул со стола, по-баскетбольному бросил пустую банку в большой полиэтиленовый мешок, стоящий у стены. Лениво перевернувшись в воздухе, зеленая банка нырнула в мешок, и ни один звук, ни один шорох не долетел оттуда.

– Трехочковый! – восхитился Альберт.

– Счет матча открыт! – поддержал его Игорек. – Кто следующий?

– Мы сюда не баловаться собрались, – отхлебнув, поставил рядом с собой банку пива Андрей. – Если кто забыл, напомню: завтра – финал!

– Свежая новость, – вяло съязвил Виталий.

По деревянной двери ресторана кто-то старательно начал колотить, причем, кажется, ногой. У рук такой злости не бывает. Дубовая плаха гудела как трансформатор.

– Алкаш какой-нибудь сдуру приперся, – предположил Альберт. -Думает, что на халяву нальют...

– Такое бывает? – удивился Санька.

– В кабаках все, что угодно, бывает.

Альберт прошел к двери, дважды щелкнул ключом, и затихшая дубовая створка рывком, чуть не сбив его с ног, открылась вовнутрь ресторана. Игорек не сдержался:

– Рембрант ван Рейн! "Возвращение блудного сына"! Вариант номер два!

Мимо ошарашенного Альберта огромными шагами прошел Эразм. Черная майка на его груди стала еще чернее, хотя, возможно, просто стал грязнее рисунок черепа, символа хэви-металлической группы, который орал с этой груди, ощерив кривые гнилые зубы. Шапочка на голове и очки-колеса остались прежними. Наверное, если бы он вернулся без них, его бы никто не признал.

Подойдя к Андрею, он облапил стоящую рядом с ним на столике литровую банку пива и вскинул ее надо ртом.

– А-ах!.. А-ах!.. А-ах!.. – со стоном глотал он горький напиток.

Гитарный чехол за его спиной торчал уже привычным ружьем. Только теперь казалось, что для этого ружья уже нет патронов. Нигде в мире.

– Ты это... того? – очень четко спросил Андрей.

– Этого, – так же четко ответил Эразм, мутными глазами обвел зал, наткнулся на полиэтиленовый мешок и со злостью швырнул в него пустую банку.

Она ударилась в стену чуть выше мешка, срикошетировала и тюкнулась в левую ногу Альберту. Капли пива черными точками легли на низ его светлых брюк.

– Ты чо, чувак, обалдел?! – не сдержался он.

– Значит, четвертое место, – с неожиданной вялостью произнес Эразм. – А я думал, полный облом...

– Познакомься, – предложил Альберту Санька. – Наш гитарист... Бывший...

– А вот и не хрена! – объявил Эразм. – Я играть хочу!

– Значит, я – лишний? – попытался стереть капли с низа брюк Альберт. Капли не стирались.

– Ничего подобного! – не согласился с ним Андрей.

Ситуация возвращала ему власть менеджера, и теперь он мог показать, что способен умно распорядиться этой властью. Но он не знал как. Просто чувствовал.

– Нехорошо получается, – усилил он начальственной уверенностью

голос. – То ты уходишь из группы, то возвращаешься...

– Считай, что это компенсация за уничтоженный "Гибсон", -

ответил Эразм.

– А что ж у тебя в чехле? – спросил Санька.

– Воздух. Вонючий приморский воздух.

– Хорошая упаковка.

– Так я пойду? – напомнил о себе Альберт.

– У нас демократия, – торжественно объявил Андрей и громко почесал щетину на подбородке. – Голосуем. Кто за то, чтобы оставить Эразма в группе?

Его рука поднялась первой. А мы так воспитаны, что голосуем единогласно. Может, и не в этом дело, но три остальные руки поддержали торчащую над головами смуглую кисть Андрея.

– Оставляем. Теперь второе: кто за то, чтобы оставить Альберта в группе?

– Мужики, у меня – кабак! Какая группа?! – окаменел гитарист ресторана.

– Единогласно, – провел взглядом по рукам Андрей. – Жалобы, заявления будут?

– Я не согласен! – снова сел Альберт. – К вам вернулся ваш человек. Зачем вам теперь в группе два соло-гитариста?

– Да хоть десять! – не сдержался Игорек. – Музыка будет только жестче! Мужской вариант!

– А оргкомитет разрешит? – обернулся Виталий к Саньке.

Чувствовалось, что он был самым умным из всех. Саньке тоже захотелось показаться умным, и он ответил:

– Регламент предполагает замены. Но я не знаю до какой степени. Нужно поговорить... с Ниной.

Сказал и сразу ощутил, как дико не хочется с ней разговаривать.

– А если не разрешат замену? – посомневался в дежурном порядке Виталий.

– Разрешат, – твердо ответил Санька.

Только в эту минуту он понял, что Буйнос перед ним в долгу. Метателя бутылки Санька, может, и не поймал, а одного из врагов Буйноса все-таки задержал.

– Мужики, ну хватит травить! – вскинул руки Андрей. – У нас мало времени. Если с первым шлягером мы что-то решили, то второй...

– Второй тоже есть! – выпалил Санька.

– Какой?

– О роллерах!

– А что? Это современно, – пробубнил Виталий.

Духота ресторанного зала медленно одурманивала его. Он не верил в то, что они успеют за несколько часов придумать, обкатать и сделать изюминку, нет, целых две изюминки, из ничего. Но у Саньки было такое лицо, что он начал сомневаться. Когда-то люди тоже не верили, что полетят в космос.

– Спецэффекты гарантирую! – вспомнил Санька разговор с Машей о пацанах-роллерах, крутящих сальто на трамплине за инструментами.

Крикнул и ощутил, как внутри все угасло. Ведь Маша так и не

открыла ему после возвращения от экстрасенса. Он проспал ночь на

матрасе в машинном отделении, рядом с вахтенными матросами, а

утром у него уже не хватило совести второй раз стучаться. Очень

многое из того, что человек способен совершить ночью, кажется невероятным для дня.

– Какие спецэффекты? – под хищный зевок спросил Эразм.

Он забрал недопитое пиво у Игорька и с банкой в руке выглядел настоящим металлистом.

– Мальчишки-роллеры будут гонять на сцене, – пояснил Санька.

– А где ты их найдешь?

– Найду, – принял он решение после репетиции идти на набережную.

Одного пацана, а может, и двух он знал точно. Они могли согласиться на пустяшное для них представление и без Маши.

– Тогда погнали треки! – грохнул пустой пивной банкой по стене Эразм.

На этот раз она упала в мешок. Счет матча увеличился. А матч – это всегда или победа, или поражение. Ничьих в баскетболе не бывает. На эстраде – тоже.

Глава тридцать первая

ЕЩЕ НЕМНОГО, ЕЩЕ ЧУТЬ-ЧУТЬ

Космонавты за сутки до старта смотрят "Белое солнце пустыни". Марафонцы за минуты до забега лежат на газоне и боятся пошевелиться. Великий тенор Паваротти, прежде чем выйти на сцену, засовывает в карман гнутый гвоздь. Футболисты перед финалом не бреются.

У мышьяковцев общего ритуала не было. Наверное, это приходит с годами. А пока же все готовились к выходу на сцену по-своему. Андрей сидел в углу комнатки, предоставленной их группе, и пантомимой изображал тяжкую работу ударника. Палочки молотили по виртуальным барабанам и, несмотря на то, что звуков они не издавали, он все же слышал ритм. Игорек играл в подкидного с Эразмом, а уже прижившийся к группе Альберт судил их нешуточную схватку. Эразм постоянно пытался смухлевать, а Альберт с удовольствием не давал ему этого сделать. Виталий спал, прислонившись боком к дверному косяку. Казалось, что он прислушивается к звукам в коридоре и особенно к тем, которые могут донестись со сцены.

Финал ввел свою математику. Конкурсанты выходили на сцену в обратном порядке. Первым – Джиоев, то есть десятый, а последними, естественно, грязные панки из "Молчать". В соответствии с этой системой исчисления "Мышьяку" выпала очередь идти седьмыми, а это – с учетом исполнения каждой группой двух композиций – больше полутора часов нервотрепки. Впрочем, те же любители резиновых кед из "Молчать" должны были трепать нервы более двух часов от начала тура.

Санька послушал беззвучную ритмику Андрея и молча вышел из комнаты. И сразу стало чуть легче. В коридоре хоть не пахло старой бумагой. В комнате, которая принадлежала, скорее всего, киномеханику Дворца культуры, стены были густо обклеены плакатами отечественных фильмов, а поскольку большинству из этих фильмов давно исполнилось лет тридцать, то и плакаты по-старчески пахли пылью.

В фойе становилось все гуще от зрителей. Рядом с бабульками-билетершами горами высились два черных буйносовских телохранителя. Зрители почти без исключения пытались именно им всучить свои билеты, но бабульки успевали поймать их на лету и с заученностью, приобретаемой не за один год, отрывали полоску контроля ровно по штриховой линии.

Санька не знал, зачем он появился в фойе. Наверное, ему хотелось, чтобы среди зрителей мелькнуло загорелое лицо Маши, но он упрямо не хотел признаваться себе в этом желании. И потому придумал другое. Что он вышел в фойе посмотреть на Витю-красавчика. Парням он так и не сказал о его предложении, но почему-то был уверен, что, как минимум, двум-трем исполнителям экстрасенс свои услуги навязал, а значит, обязательно должен появиться во Дворце культуры.

Красные "жигули" он заметил еще издалека. Сквозь серые, давно не мытые стекла Дворца культуры они выглядели даже скорее бордовыми, чем красными. Из них лениво выбрался высокий блондин, и Саньке стало приятно от ощущения собственной догадливости.

Он отошел в глубь фойе, в самый густой людской водоворот,

проследил за тем, как красиво, с артистической величественностью

проследовал через коридор билетерш Витя-красавчик, и подумал, что

сейчас экстрасенс начнет его разыскивать. А он действительно с

повышенным вниманием осмотрел публику, расстегнул пуговки на все том же синем с отливом пиджачке и прямиком поплыл в зал.

Теперь Саньке стало уже не так приятно. Экстрасенс не стал его искать, и ощущение собственной прозорливости потускнело.

"Жигули" остались на том же месте, где остановились. Шофер, привезший экстрасенса, в салоне не просматривался, и Санька загадал: уедет машина -Маша появится, не уедет – не появится. Он не меньше минуты сверлил ее взглядом, но шофер упрямо не возвращался к машине, и на душе становилось все гаже и гаже. Он уже и не рад был, что загадал такую глупость.

– Откройте футляр, – оборвал его мысли знакомый, чуть глуховатый голос.

У входа телохранитель Буйноса, тот самый, что во время пожара получил от Саньки пинок в пах, мрачно смотрел на невзрачного человечка с простеньким гитарным футляром за спиной.

– Я на подыгрыше среди конкурсантов, – мямлил человечек. – Вот моя визитка, – потянулся он левым боком вверх.

На его джинсовой рубашечке висела пластиковая карточка участника конкурса. Точно такая же болталась сейчас и на груди Саньки. И ее почему-то сразу захотелось снять. Наверное, потому, что человечек с этой белой блямбой выглядел смешно.

– Вот смотрите – акустическая гитара, – просяще произнес человечек после жужжания замка-"молнии". – На сцене – одни электрические, а нам нужна акустическая.

Охранник постучал по деке согнутым в крючок указательным пальцем, мрачно пожевал и прочел с пластиковой визитки:

– Идите... товарищ Орлов...

Человечек благодарно пошевелил губками, прожужжал замком-"молнией" и уверенно направился к коридору. Какая-то из комнатенок-келий в нем должна была временно приютить виртуоза акустической гитары.

Следом за ним мимо билетерш прошел коротко, по-современному, остриженный парень. На его лице, слева от носа темнела родинка. Повернув к залу, парень оказался и вовсе спиной к Саньке, но остались на виду быстрые загорелые руки. Они уверенно раскачивались вдоль корпуса и почему-то не нравились Саньке. Он удивился этому ощущению и удивлялся до той секунды, пока не понял, что у парня – красный загар. Как у Буйноса.

Мысленно Санька ругнулся на Ковбоя, который не появлялся уже вторые сутки. Только он мог бы точно сказать, этот парень с красным загаром давал ему записки или нет.

– Волнуетесь? – заставила его вздрогнуть Нина.

– Что? – ошалело посмотрел он на нее.

– Я говорю, волнуетесь?

– А мы уже на "вы"?

– Извини. За сутки со всеми так наофициальничаешься, что других форм обращения уже и не знаешь...

– Жюри приехало?

– Да. Совещаются, – она вскинула руку с кругленькими часиками к глазам. – Десять минут до начала. Точнее, девять. А им нужно занять первый ряд за пару минут до начала...

– Нина, у нас выйдет на сцену не четверо, а пятеро. Это можно?

Она с начальственной суровостью помялась, но все же разрешила:

– Можно. Какой инструмент вам добавить?

– Еще одну соло-гитару.

– Там и так их две, – вспомнила она.

– А почему?

– У "Молчать" такой состав. Две соло-гитары.

– А-а, понятно...

– Ну, я пойду, – протянула она бледные тонкие пальчики.

– Как там Владимир Захарыч? – вынужденно спросил Санька.

– Вторую пересадку сделали. Врачи говорят, организм у него очень крепкий. Очень.

Последнее слово Саньке не понравилось. Он не любил все чрезмерное. В чрезмерной похвале всегда прячется явная ложь.

– А это, – не отпуская ее пальчиков, почему-то вспомнил он человечка с футляром, – обычная, ну, акустическая гитара на сцене есть?

– А как же! Ой!.. Ты чего?!

Он не заметил, как сдавил ее пальчики.

– Извини... Скажи, а где я могу посмотреть списки финалистов. Со всеми фамилиями...

– У меня. Только это, – она снова бросила тревожный взгляд на часики. – У меня ни секунды времени.

– Тогда пошли быстрее, – подал ей пример Санька.

Фойе медленно пустело, а за стеклами упрямо стояли красные "жигули". И почему-то казалось, что именно из-за того, что они не уехали, Маша так и не появилась среди зрителей.

_

Глава двадцать вторая

СОЛО НА СТРЕЛЯЮЩЕЙ ГИТАРЕ

Худенький гитарист по фамилии Орлов прошел, не поворачивая головы, мимо распахнутых дверей комнатушек. В них о чем-то спорили, лениво давили по клавишам синтезаторов, балдели под плохую музыку по радио. Орлов этих звуков не слышал. Сердце пульсировало в обеих ушах сразу, и каждый его удар походил на тиканье настырных пальцев, пытающихся засунуть в уши вату.

За дверь с криво привинченной буквой "М" он шагнул с облегчением. Невидимые пальцы устали, и вата уже не удерживалась в ушах. Орлов услышал свое дыхание. Оно было предательски громким. Таким громким, будто он не прошел пятьдесят метров по коридору, а пробежал десять километров. Хотя он никогда в жизни не бегал десяти километров.

В туалете царила непривычная тишина. Второй тур конкурса еще не начался, и самые слабохарактерные еще не ринулись сюда опорожнять кишечники. Орлов представил, как много людей сейчас в туалете в фойе, и порадовался тому, какой он умный.

В кабинке он защелкнул хиленький шпингалет, сел в брюках на унитаз и несколько секунд помолчал. Ему очень хотелось курить, но на работе курить было смертельно опасно. Сигарета – след, даже дым сигареты – след. Орлов знал, что уже научились по заборам воздуха вычислять не самые пустяшные данные о людях, оставивших в этом воздухе запах пота, сигарет, одежды или шампуня.

Непослушные пальцы выцарапали со дна кармана твердую пластиковую упаковку. Нажатием он выщелкнул маленькую белую таблетку, проглотил без запивания и закрыл глаза.

В черноте перед ним висел циферблат часов. Обыкновенных часов "Полет". У него все должно было быть обыкновенным. Маскируют не только одежда и часы, но и забитый грустный взгляд. Почти у всех в стране он такой. Значит, и у него должна быть точная копия.

Белая секундная стрелка, тонкая, будто человеческий волос, плавно отсчитывала секунды. Орлову всегда нравилась эта плавность в механических часах. Электроника дергала секундную стрелку в кварцевых часах, будто пинала ее за то, что она не хочет двигаться. В этом была какая-то неестественность. Время вокруг нас не движется такими рывками. Время плавно несет нас вперед. Несет навстречу тому, к чему каждый приговорен от рождения. Время – палач.

Мысль обожгла, и Орлов, резко распахнув веки, ощутил облегчение. Значит, не он один. Не он один. Время такой же профессионал, как и он. Только убивает чаще. Гораздо чаще. Наверное, каждую секунду. Или каждые полсекунды. И сегодня он всего лишь одновременно с ним сделает одно и то же. Одно и то же.

Уши прочистились полностью. Теперь он слышал даже плотницкую работу тли, долбящей коридорчик внутри деревянной перегородки. Сердце билось все медленнее и медленнее. Таблетка бетта-блокатора, замедляющая сердцебиение, начала действовать.

А стрелка на настоящих часах "Полет" показывала, что осталось пять минут до выхода членов жюри.

Орлов молча, без покряхтывания, с которым садился, поднял с унитаза свое полегчавшее тело, накинул на левое плечо ремешок футляра и беззвучно выдвинул шпингалет. Очередников у двери в кабинку еще не было. Либо конкурсанты подобрались крутые, либо мандраж у них не вошел в полную силу.

Сгорбившись, он вышел из тишины туалета в тоннельную эховость коридора, прошел его почти до конца назад и тут же скользнул по лесенке наверх. Звуки коридора будто бы гнались за ним. Пролетев два пролета, Орлов остановился у двери в кинобудку и послушал ее. Дверь ответила медленными ударами пульса. Показалось, что у нее тоже есть сердце, и она тоже приняла бетта-блокатор.

Ключом Орлов открыл ее, чуть толкнул от себя и снова послушал дверь. Теперь уже через нее стал слышен отдаленный говор зрительного зала. Ближних звуков не было.

Скользнув вовнутрь, он на два поворота закрыл дверь, осмотрел киноустановку, стол для перемотки лент, серые диски фильмов. С плакатов, густо развешанных по стенам, на Орлова смотрели десятки людей. Штирлиц – с иронией, Василий Иванович Чапаев – с улыбкой, Пьер Безухов – с близоруким удивлением, Остап Бендер – с легким презрением, а неуловимые мстители – с ненавистью.

Орлову стало холодно от ощущения, что столько людей увидит его за работой, и он, нагнувшись над футляром, постарался забыть о стенах. У вынутой гитары он отцепил отверткой нижнюю деку и возбужденно облизнул губы остреньким язычком.

К тоненькой деревяшке-восьмерке были аккуратненько прикреплены детали снайперской винтовки. С бездумностью механического робота он за полминуты собрал "винторез", прикрепил японскую "оптику" с самоподстройкой резкости и аккуратненько привинтил глушитель.

Стальная заслонка на окошке, через которое обычно шел показ фильма, была чуть отодвинута вправо, и Орлов ощутил легкое удовлетворение. Ничего не требовалось менять. А это было одним из главнейших правил маскировки.

Он медленно приник лицом к щели. Зал сверху смотрелся белым-белым.

Как снегом присыпанным. Каждое время года владычествует своими

цветами. Лето, как и зима, – белым. Но если у зимы это цвет

мертвого, цвет покрытых снегом земли и крыш домов, то у лета -

цвет спасения. От ярких лучей солнца, от жары, от духоты.

Члены жюри тоже вышли почти все в белом. Только на троих из них, длинноволосых мужиках, странно смотрелись черные джинсы, черные рубашки и черные платки, намотанные на запястья. "Вот "металлисты" долбанные! Кретины!" – мысленно огрызнулся на них Орлов и ему захотелось положить их всех. Прямо под сцену. Но заказ был другим. Покаровская вышла последней. Ей хлопали, а она даже не поворачивалась к залу. Орлов не знал, что у нее болит шея, и решил, что у певицы мерзкий характерец. И он, обычно не испытывающий ничего при работе с целью, ощутил ненависть к Покаровской, хотя и не мог себе признаться, что вовсе не ее небрежение к аплодисментам тому виной, а то, что певица очень похожа на женщину, когда-то отказавшую ему в любви. Из-за нее он уехал наемником на Кавказ, из-за нее начал убивать и все никак не мог остановиться.

Члены жюри заняли места в первом ряду, и Орлов тут же вспомнил: "Под первые звуки музыки". Просьба была частью заказа, и он не стал спешить, хотя до сих пор ощущал затылком взгляды киногероев.

Вскинув "винторез", он поудобнее примостил к плечу резиновую накладку приклада, стал так, чтобы от конца глушителя до щели было два-три сантиметра, и припал к оптике. Затылок Покаровской смотрелся грустно. Густо припудренные морщины выделялись еще четче, чем если бы их не покрыли пудрой. Короткие крашеные волосенки немного отросли и предательски выдавали не только ее истинный цвет, но и плотные клоки седины.

Внезапно чей-то мужской затылок закрыл ее. "Сдвинься влево!" -мысленно приказал Орлов, и затылок подчинился. Под сердцем стало чуть теплее, но мужик, решив над ним поиздеваться, опять отклонился вправо. От такого затылка пуля могла и отскочить.

Над белым залом, над головами, над сценой поплыли первые звуки музыки. Орлов не знал, что это идет по трансляции гимн конкурса. Ему достаточно было зазвучавших фанфар.

Палец лег плотнее к спусковому крючку, но упрямый затылок-скала, затылок-монумент, на котором глупо смотрелась маленькая, почти налысо обритая голова с мясистыми ушами, не сдвигался ни на сантиметр. Человечек, вселявшийся в Орлова в самые важные, самые страшные мгновения, с холодностью продавщицы, отсчитывающей сдачу за колбасу, прикинул: выстрел – секунда – падение затылка вперед – секунда – прицеливание -секунда – выстрел – секунда – падение – секунда – уход из кинобудки. Получилось не меньше пяти секунд. А с уходом и того больше. Так долго он еще никогда не работал.

А фанфары, захлебнувшись на финальной ноте, впустили в зал легкую, игривую музыку, и под нее вышли из-за кулис и направились к микрофонам ведущие. Затылок-скала не сдавался. Затылок издевался над Орловым.

И он мягко подавил на спусковой крючок. Приклад толкнул его в плечо. На секунду, на неучтенную им секунду, оптика потеряла цель, а когда он вогнал в нее напудренный затылок Покаровской, то чуть не матюгнулся вслух. Вместо того, чтобы упасть, как положено, вперед, голова парня легла затылком на спинку кресла. Слева, справа, за ним люди хлопали в ладоши, приветствуя обеих ведущих, женщину в платье до пят и мужчину во фраке, а убитый сидел одиноко, запрокинув голову, будто спящий, и во вторую, тоже неучтенную секунду, Орлов понял, что парень пришел на концерт один.

А в третью секунду сзади что-то грохнуло, будто взорвалась киноустановка, и он, забыв о затылке Покаровской, отклеял от лица резиновую накладку оптики, развернулся и увидел черное создание, возникшее в том месте, где должна была находиться дверь.

Не вскидывая "винторез", Орлов выстрелил наугад, и тут же второе черное создание, вылетевшее из-за падающего первого, бросилось на него. Почудилось, что это от убитого черного отделилась еще одна его сущность, еще одна его душа, и страх, испытанный от этого, мгновенный животный страх, не позволил Орлову еще раз нажать на спусковой крючок.

Бросившийся на киллера охранник сбил его с ног, и Орлов, ударившись головой о киноустановку, взвыл:

– Бо-ольно же!

– Ах ты, гаденыш! Больно ему! – хрипя, скручивал киллеру руки за спиной охранник.

Он сидел на Орлове, распластанном на полу, и успокоился только тогда, когда услышал хруст.

– Ру-уку!.. Ру-уку сломал! – сквозь плач закричал Орлов.

– Ничего-о! Теперь еще и голову отвернем! – пообещал ему охранник.

– Успели? – вбежал в кинобудку Санька.

– Ага-а... – простонал раненый в живот охранник.

Его лапища на животе прямо на глазах становилась из загорелой красной-красной.

– Он это... в живот... в кишки... прямо...

– Быстро "скорую"! – скомандовал Санька прибежавшим с ним людям Буйноса. – И вызовите милицию! Надо зафиксировать факт задержания и изъятия оружия...

– А-а!.. А-а!.. – вскрикивал раненый охранник, пока его несли по лестнице вниз, и Саньке вдвойне стало жаль его.

Это был тот самый охранник, которого он ударил в пах во время пожара в офисе Буйноса. Почему-то почудилось, что если бы тогда он не нанес ему удар, то сегодня его бы не ранили. Наверное, мысль возникла от ощущения вины перед охранником. Взламывать дверь он мог бы послать и другого из людей Буйноса. Их сегодня в ДК было не меньше десятка. Но он послал того, кого знал.

– Орлов, – протянул Саньке оторванную с груди киллера пластиковую визитку охранник.

Он по-прежнему сидел на Орлове верхом. Пальцы охранника подрагивали, словно визитка была раскаленной, и он никак не может привыкнуть к этому. Хотя, возможно, ощущение родилось у Саньки от вида этого огромного черного парня. Во время пожара в кабинете Буйноса именно он сладко спал на стульчике у двери. Наверное, он был плохим охранником. Хорошие не спят на посту. Но других знакомых не осталось, и Санька скомандовал именно ему:

– Значит, так... Выходы из зала блокировать. Все абсолютно. Даже те, через которые можно проползти. Это раз.

– Понял, – сморщил лоб охранник.

Скорее всего, без этих дурацких морщин он бы не запомнил ничего. Визитка дрожала все быстрее и быстрее в его крупных пальцах.

– Второе: объявить по трансляции, что в связи с неполадками в электросети концерт откладывается на час. Третье: на выходе арестовать парня. Приметы: среднего роста, короткая стрижка, на левой щеке родинка возле носа, загар с красным оттенком...

– А одежда? – еще сильнее сжал морщины охранник. – Ориентировка по одежде какая?

– Не помню! – крикнул Санька. – Повтори приметы, что я сказал!

Охранник, запинаясь, не в том порядке перечисляя, все-таки назвал их. Даже загар.

– А что с этим делать? – опять протянул он визитку. – С Орловым этим...

– Никакой он не Орлов, – посмотрел Санька на окольцованного наручниками киллера. – Орлова среди конкурсантов нет. Какая у него фамилия, это уже не наше дело, а милиции... Выполняй приказ!

Охранник кинул лапищу к пустой голове, нутром выкрикнул: "Е-эсть!" и резво вскочил с Орлова. Киллер вскрикнул, будто от боли, хотя вроде бы должен был вздохнуть с облегчением. Его тут же подхватили с пола и поставили на ноги два худеньких, но чрезвычайно ловких охранника. У них были физиономии студентов-отличников, и Саньке стало страшно оставлять киллера наедине с ними.

– Вы давно у Буйноса работаете? – спросил он у них обеих.

– С самого начала, – пискляво ответил один из них.

– А до этого?

– Что до этого?

– Где до этого работали? – не мог успокоиться Санька.

– А вот по этой линии, – все так же по-пацанячьи ответил охранник, мгновенным, почти незаметным ударом ребром ладони припечатал шею киллера, и тот сразу стал ватным. – В каратэ-до... Оживить?

– Пока не надо, – с удивлением посмотрел Санька на детские пальчики охранника.

На сгибах его пальцев перстнями темнели мозоли. Только они успокоили Саньку. Но зато теперь возникло ощущение, что посланный им охранник точно что-нибудь сделает не так. И он бросился по лестице вниз, поймав лишь несколько фраз из диалога, начавшегося в кинобудке.

– Ни хрена себе гитара у парня! – восхитился охранник-каратист. – С секретиком!

– Стреляющая, – лениво поддержал разговор другой.

– Да-а, на такой гитаре ежели поиграть вволю, мно-ого людишек навеки ляжет...