Текст книги "Бой без правил (Танцы со змеями - 2)"

Автор книги: Игорь Христофоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)

– Кто? – резко села она.

Майгатов не успел среагировать на ее выскальзывающее плечо и ощутил резкую боль в брови.

– Ты чего? – снизу смотрел на нее.

– А ту, на даче, правда звали Анной...

– Надо же! Какое совпадение!

– С учетом, что в Москве и Подмосковье несколько десятков тысяч Ань, удивляться нечему.

Она по-прежнему сидела, и он почувствовал, что не упоминание имени подняло ее, а страх. Если те двое приходили вчера, то кто даст гарантии, что они не появятся сегодня? А он и сам был не рад, что напомнил о самом неприятным из всего возможного для Лены.

– Извини. Я не хотел, – положил ладонь на ее вздрагивающую обнаженную спину.

– Они прийдут? – не оборачиваясь спросила она.

– Не знаю. Все зависит от их главаря. Может, и отстанут. Ты же сама говорила, что он уезжает в Италию.

– Хоть бы не вернулся!

Даже раздраженным ее голос звучал приятно.

– Мы сегодня поедем искать твою фирму? – спросила она, явно желая уйти от неприятного разговора.

– Какую фирму?.. А-а, "Риф", – по-русски назвал он ее и почему-то вспомнил штурманца, оравшего с сигнального мостика: "Рифы! Рифы!"

Не попал ли он вновь на такой же "риф"? И что толку, если он даже найдет контору, в которой работает Пирсон-Зубарев-Кострецов? Иванову она не нужна. На милицию и ФСК еще нужно найти выходы. И неизвестно, заинтересует его информация кого-нибудь в этих ведомствах или от него отмахнутся как от полоумного. А вдруг глава этого "R.I.F." – известный человек со связями в правительстве? Ведь, как говорил Мишка, наверху все коррумпировано, так завязано-перевязано нитями с бизнесом, банками, мафией, что их уж и отсечь друг от друга нельзя. И никто из них друг друга не сдаст, потому, что если отрезать бок у клубка ниток, то он весь распадется.

– Леночка, извини, что снова о том же... Ты не заметила... ну, или случайно не услышала, как их фирма называется?

Нет, все-таки казацкое упрямство не отпускало его. Если идти, то до конца.

– Нет, не знаю... Их главный один раз звонил на дачу. Эта подошла, она с презрением не назвала ее по имени. – Телефон такой, как по селектору говорят. Все слышно... Про какие-то грузы в Европу разговаривали. Судя по голосу, а он у него такой хриплый, ему лет шестьдесят, – и поежилась, представив, что уготовил ей Эдик. – Дурак какой-то! Через каждые три слова добавлял фразочку – "грешным делом". "Я уж, грешным делом, не поверил". "Я тебе, грешным делом скажу", – перекривила она. – Вот уж действительно, наверно, грешник!

Майгатов упрямо сжимал зубы. Ему очень хотелось все, что он понял, рассказать Лене. Но тогда бы он перестал себя уважать.

8

Иванов вошел за ней в подъезд с минимальной паузой. Риск был невероятным. Задержись дама у почтовых ящиков на несколько секунд, и он бы столкнулся с ней лицом к лицу. Что бы он тогда сказал в свое оправдание? А что может сказать вор, которого на месте кражи схватили за руку?

Тело ощущало себя окаменевшим, как в бронежилете. И только когда он увидел, что вестибюль пуст, как-то сразу, мгновенно ссутулился и легче задышал. И тут же глаза бросили его на лифтовую площадку.

По длинной ленте цифр над дверью переползал свет. Зажигался и гас, перебежав в соседний квадратик, опять зажигался и гас. Пока не замер на пятнадцатом этаже. Он подождал еще немного – ведь могли быть и попутчики, но огонек упорно горел и горел все под той же цифрой "15".

Третий сверху этаж типового семнадцатиэтажного дома. Еще по пути за дамой он заметил, что внизу офисов нет. Первый этаж тоже был заселен. Да и нумерация почтовых ящиков это подтверждала. Он сосчитал, все время прибавляя по четыре – по числу квартир на площадке, – мысленно добрался до пятнадцатого этажа, еще раз посмотрел на почтовые ящики и вдруг понял, что он сделает дальше...

Он прошел вдоль дома, так, чтобы сверху его было видно слабее всего, хотя бесконечный снегопад и без того маскировал его светло-бежевый, густо выбеленный пуховик. Свернул между башнями к тоже типовому, квадратному, под жестяным козырьком, зданию почты, но вошел в него не с главного входа, а через узкую дверь сбоку, над которой висела красная табличка "Отдел доставки".

Огромное помещение, где столы и шкафы с ячейками были явно рассчитаны на миллионные тиражи газет и журналов, от пустоты на этих же столах и шкафах казалось еще больше. Худенький, бедно и неряшливо одетый почтальон слушал музыку из дешевого гонконговского плейера и на Иванова не отреагировал. Других людей в слабо освещенном, как бы заснувшем в летаргическом сне, зале не было, и Иванову пришлось громко поздороваться именно с этим почтальоном-меломаном. Тот опять не отреагировал, и, когда Иванов собрался повторить свою попытку, вдруг сдвинул наушники на худенькую, состоящую из одного кадыка, шею и крикнул через весь зал:

– "Вечерку" еще не привозили!

– Я – из Всероссийского центра по изучению общественного мнения, первое, что пришло в голову, сказал Иванов.

Сказал и испугался двух вещей: правильно ли он назвал так часто упоминаемую по телевизору и радио организацию и не потребует ли почтальон "ксиву".

А тот, то ли устав от одиночества, то ли разочаровавшись в качестве записи на кассете, вскочил, ходко направился к Иванову.

– По выборам в Думу? Это интересно. Давайте ваши вопросы.

– У меня другая тематика, – на ходу придумывал он. – В основном, по подписке. Кто, чего и сколько выписывает...

– О-о! Я вас понял, – хитро сощурился почтальон. – Хотите только по подписке определить будущий электорат партий? Очень умный ход! Правда, нужно учитывать отклонения. Ведь может же, к примеру, коммунист выписывать "Московские новости", чтобы знать обстановку в стане врагов.

Зубов у почтальона явно не доставало. Говорил он с присвистом, и от того казался еще жальче. Он был сух и тонок, как газета, и даже запах, исходивший от него, напоминал запах старой пожелтевшей газеты.

– Но чаще всего, конечно, соответствие пристрастиям человека и выбранной прессы – удивительное. Новые богатеи, одинокие дамы бальзаковского возраста и бывшие посетители демократических митингов любят "Известия" или там "Московский комсомолец". Люди более умеренных демократических взглядов – "Комсомолку" и "Сегодня". Коммунисты и сочувствующие, – естественно, "Правду" и "Советскую Россию", но они до сих пор не выходят.

– А те, кто совсем ничего не выписывает?

Познания почтальона могли оказаться столь безграничны, что за их выслушиванием Иванов, наверное, забыл бы, зачем же он сюда пришел.

– Ну-у, это большинство, – с нескрываемым презрением к тем, кто брезгует его работой, протянул почтальон. – Я думаю, что это – лучшая почва для оппозиции. Причем, любой.

– Хотелось бы конкретики. Давайте проанализируем подписку по домам.

– Зачем же по домам? – удивился почтальон. – Есть общие списки, в них – сводная таблица. Чего, каких изданий и сколько...

– Ну, знаете ли, важна адресность прессы, то есть по категориям, опять придумывал, а сам думал о том, что какой из него социолог, если даже шариковой ручки с собой нет. – К примеру, начнем с дома номер восемь, назвал интересующую его семнадцатиэтажку.

– Очень интересный подход! – восхитился почтальон, и это опять не понравилось Иванову.

Наверное, этот худенький, измученный нищенской зарплатой и убогой жизнью человечек либо был непробиваемо глуп, либо сам хотел войти в социологические сводки, чтобы хоть этим скрасить ужас своего существования. Он услужливо предложил Иванову сесть, сам примостился на стоящую рядом кособокую табуретку.

– Вот, пожалуйста, – достал он из ящика стола худенькую и замаранную тетрадку. – Дом восемь. Итак, квартира номер один...

Сразу спрашивать о четырех других, на пятнадцатом этаже, было как-то не к месту, и он терпеливо выдержал тягучий, усыпляющим газом втекающий в него, монолог о жильцах, выписываемых ими газетах и журналах, их профессиях, возрасте, привычках, с удовольствием думая, что почтальон все-таки глуп, раз не спрашивает, почему это социолог ничего не записывает. Когда дошли до нужного этажа, с Иванова дрему как рукой сняло.

– Та-ак, пятнадцатый... В трехкомнатной никто не живет. Хозяева где-то за границей. В однокомнатной – бабуля, сто лет в обед, ничего не выписывает. А вот в двухкомнатных есть мои клиенты. Вот в этой, меньшей, ткнул он тоненькой спичкой пальца в номер, – армяне живут. Они журнал "Смена" выписывают. Из их семьи кого-то лет десять назад "Смена" опубликовала. Они теперь ее одну без конца и выписывают. А в большей Левина. Солидная женщина, где-то в правительстве работает. Она и "Коммерсант-Дейли", и "Экономику и жизнь", и штук пять центральных... вот, сами читайте...

Иванов имитировал чтение.

– Самый боевой подписчик! – оценил Левину и все никак не мог придумать, что же спросить у почтальона, словно он действительно так усыпил его предыдущим монологом, что все заранее заготовленное утонуло в этом сне.

– Она вообще женщина боевая. Три мужа сменить не каждому дано.

– Целых три?! – своим восхищением усилил восхищение почтальона.

– Ага. И каждый ведь солидный такой мужчина был, с положением. Надоедали, что ли, они ей?

– А дети от всех есть? – нет, он никак не хотел отпускать эту Левину, хотя, скорее всего, вся его погоня могла оказаться пустым занятием. Полстраны сбегало с работы под разными предлогами в любое время, а ему возомнился криминал в том, что он застукал за этим кадровичку из МИДа.

– От первого мужа детей не было. Это я точно помню. От второго сын был, а от третьего, кажется, дочь. Да – дочь, он вместе с ней от нее и ушел. Это вот Левин, от которого у нее фамилия, и был.

– А чего ж она от второго мужа не сохранила?

– Этого я не знаю. Может, чего боялась. У ней же муж, – он обернулся назад, в пустоту сортировочного зала, словно боялся, что и пустота может его подслушать, – по делу рыбхоза проходил. Может, помните, громкий такой судебный процесс был – по икре, рыбе и прочем? А муж этот, второй, большим тузом в министерстве служил. Серов Александр Сергеевич. Не слышали?

Почтальон произнес это в тот момент, когда Иванов уже твердо решил уйти, и новость, обрушившаяся на него, так вдавила его в стул, что он не встал бы, если бы даже захотел.

– Нет, никогда не слышал, – соврал он.

Судя по голосу, внешне он остался холоден.

– А сын от этого Серова с ней живет? – вроде бы из чисто человеческого любопытства спросил он.

– А я вас понимаю! – опять восхитился почтальон, напугав его. – Вы очень хитрый человек. Вы хотите знать точного адресата газет? Правильно? Для точного социологического анализа?

– Да, – обрадовал он почтальона.

– Нет, не живет. Иногда лишь заходит. Просто гражданка Левина – очень интересующаяся жизнью страны и ее экономикой человек.

Иванов, оторвав взгляд от тетради, посмотрел на почтальона, и тот показался ему еще худее, чем в начале их встречи. Такое впечатление, что это он выжал из него новости и сделал его еще костистее и тоньше.

– Знаете, мы с вами слишком углубились, а "массив" большой, – обозвал он социологическим термином стопку тетрадок. – Если вас не затруднит, составьте для нас анкету по газетам. К примеру, "Труд" – кто, в каком возрасте, какие профессии. А я на днях забегу и заберу. Хорошо? Ваша фамилия будет упомянута при публикации исследования.

Он "выстрелил" точно. Почтальон заерзал, бросил восхищенный взгляд на тетрадки, которые раньше казались такими ерундовыми казенными бумажками, а теперь вдруг представились фолиантами в драгоценных обложках, которые вознесут его к славе и известности.

– Конечно... За пару дней... Я по ночам...

– По ночам не нужно, – посоветовал Иванов и, пожав щуплую детскую кисть, вышел из почты.

Вдохнул резкого морозного воздуха, и запах старых газет выветрился из головы. За домами обошел двор, обогнул стоящую напротив восьмого номера такую же семнадцатиэтажную башню и, став за металлической коробкой гаража, сразу определил два окна из квартиры Левиной, выходящие во двор, со стороны подъездов. Два самых обычных окна, выбеленных тюлью. На одном из них, том, что из кухни (а Иванов сам жил в такой же типовой квартире такого же типового дома) зеленела полоса сетки из пластиковых нитей. Защита от комаров зимой смотрелась нелепо и глупо.

Он задержал на ней взгляд и вдруг заметил, что рядом с этой полосой, на среднем стекле, качнулся тюль. Кто-то выглянул и тут же вернул тюль на место. Мгновенное, почти неуловимое движение. Как всплеск рыбы на озере, который сразу гасится, рассасывается тонкой пленкой воды.

Иванов ударил ботинком по ботинку. Пуховик грел неплохо, а вот ноги...

Грохот подъездной двери заставил его сбросить взгляд с окон пятнадцатого этажа на землю. По ступеням спускался среднего роста человек в сером пуховике, с серой вязаной шапочкой на голове. Лицо утяжеляли огромные, в роговой оправе, очки. И чем ближе он подходил сквозь тихий снегопад, тем сильнее напоминал портрет, принесенный Майгатовым. А когда он прошел мимо перешнуровывающего ботинки Иванова, и тот бросил взгляд на его спину, то догадка превратилась в уверенность. На плечах у человека перхоти было больше, чем снега.

_

Глава пятая

1

Удар о землю получился еще жестче, чем в тот раз. Первым на падение отозвалось бедро, потом – бровь.

Майгатов сел и отругал себя за то, что одел бронежилет. "Сталь сорок четыре. Пулю из ТТ с пяти метров отражает..." Заразился болезнью перестраховки от Иванова. А, может, через бронежилет и заразился? Все-таки тот сколько в квартире Иванова отлежал.

Надевал его тайком от Лены, в ванной. Увидела бы – не знал, как объясниться. А так – просто шел к одному знакомому, встреча назначена давно, не перенести. Она порывалась идти с ним. Еле отговорил. Уходя, запретил звонить маме. Утром они уже разговаривали. Наверное, не будь его рядом, сорвалась бы, уехала. А там, он был просто уверен в этом, – засада.

Он оглянулся на высоченный бетонный забор, через который перелез уже в четвертый раз. Стоило ли вновь так рисковать? Он не знал. Ему очень хотелось взглянуть на шефа. Слишком многое совпадало, чтобы не вызвать такое желание.

Неужели в этом тереме под жестяной крышей и живет человек с бородавкой на лбу?

Майгатов обвел взглядом двор. Небольшая оттепель после долгого, обильного снегопада сплющила сугробы, отглянцевала их ледяной коркой. Но если здесь эта корка смотрелась безобидно, даже красиво, то на дороге, пока ехал из Москвы, – зловеще. У обочин мятыми консервными банками валялись битые машины, от легкого торможения автомобиль вело в сторону. Водитель, которого он поймал на "можайке", крыл Лужкова, Ельцина и даже ООН за то, что запретили посыпать дороги песком, а мелкий гравий вперемешку с солью скорее помогал скольжению, чем мог от него обезопасить.

Из окон дома на ночной двор ложились вытянутые желтые прямоугольники. Майгатов остановил дыхание, чтобы обострить слух. Нет, кажется, собаки все-таки не было на даче. А если бы и подремывала где-нибудь в будке, его бы не учуяла – ветерок тянул в лицо, от дома.

Куртка из "вареной" джинсухи хоть и казалась светлой, но на снегу маскировала плохо. Он поправил купленную вечером светлую, почти белую кепку и, неприятно ощущая, что бронежилет мешает сгибаться, вскочил и перебежал за сосны. Постоял, сдерживая одышку, и вдруг увидел, что в углу двора сразу несколько деревьев росло так плотно, словно они сами из своих стволов хотели составить забор.

Он перебежал за них, но не успел даже прижаться к стволу. Сбоку на него упал кто-то не очень тяжелый, но резкий и решительный. Сбив с ног, он насел сверху, вскинул руку с чем-то похожим на молоток, но Майгатов успел поймать эту страшную руку в воздухе. Не будь на груди бронежилет, змеей бы извернулся и ушел из-под противника, но стальная бочка сделала его неповоротливее черепахи. Оставались свободны лишь ноги. Он пнул больным бедром, чувствуя, как от удара по собственному синяку прошибла лоб испарина, пнул еще раз, и нападавший обмяк.

Кажется, он попал в пах, потому что свалившийся вбок от него человек резко сунул руки ниже пупа и заматерился.

– Тов-варищ капитан? – еще сильнее, чем нападения, испугался от того, что узнал голос. – Вы?

– Ой, я! Я! – хрипел Иванов. – Это ж за... запрещенный прием...

– Извините, но откуда я...

– А что ты здесь делаешь? – резко сел и всмотрелся в размытое ночной тьмой лицо Майгатова.

– А вы?

– Что ты, как еврей, на вопрос вопросом отвечаешь?

– А вы?

– Да ну тебя! Фу-у! Отходит. Кто тебя только таким манерам учил?

– Чем вы меня хотели? Молотком?

– Во-он, – кинул на колени Майгатову короткую, сучковатую палку. – Что первое под руку попалось, то и схватил... А ты, я смотрю, времени зря не терял. Выходит, мы за одним и тем же чайником охотились?

– Я-то – за своим. А вот вы за кем?

– Если я не ошибаюсь, то враг моего заказчика и твой личный враг одно и то же лицо. Тот, с бородавкой?

Майгатов кивнул. Делать это в темноте, даже чуть разбавленной голубизной подтаявшего снега, было глупо, но Иванов, кажется, и так все понял.

– Я здесь уже был, – тихо проговорил Майгатов, выглядывая из-за стволов на дом.

– Серьезно?

– Я вообще не из шутников.

– А что ты здесь делал?

– Проверял догадки, – уклончиво ушел от ответа.

Не время сейчас рассказывать историю с Леной. Не время. Да и сама Лена, побывавшая уже здесь, как бы стояла рядом с Майгатовым и мешала ему быть до конца откровенным.

– Так ты внутри дома лазил?

– Нет, ну что ты, – вдруг вспомнил, что они же еще на квартире у Иванова перешли на "ты". – Все, что я знаю, это... во-он те окна – как бы основное помещение. Зал или гостиная, в этом роде.

– А внизу?

– Внизу?

Кроме лежащего ничком Эдуарда с кобурой на пояснице да балок, подпирающих балкон, ничего он припомнить не мог.

– Ладно. Послушаем твой зал, – нечто странное сказал Иванов и выволок из-за ствола огромную дорожную сумку. Мягко, почти беззвучно расстегнул замок-молнию. – Ты чего мне не звонил, раз своего бородавочника нашел?

– Вчера – не мог, – не говорить же о том, что вчера еще и не знал ничего, – а сегодня никто трубку у тебя дома не поднимал.

– Тогда верно, – согласился Иванов. – Я с утра к Славке умотал, за этой дурой, – похлопал по странному прибору, выуженному из сумки, – жена на работе, дочь – в школе, а теща к другой своей дочке укатила.

– Что это? – не сдержал удивления Майгатов.

– Военная тайна... Короче, через стекло будем твой зал прослушивать. Как легкие – стетоскопом. Понял?

– А это возможно? – все-таки не верил он.

– И невозможное возможно, – словами поэта ответил Иванов. – Лазерный луч, старичок, и не на такое способен.

Он надел наушники, долго пристраивал на сумке прибор, направляя самую длинную его часть на дом, словно метился обстрелять его. Ветер сухо шумел в кронах сосен и елей, и оттого казалось, что деревья разговаривают друг с другом, обсуждая странных гостей с их еще более странной штуковиной.

В окнах зала мелькнул чей-то силуэт. Погасло одно окно на нижнем этаже.

– Там он, – почему-то шепотом сказал Иванов. – С какой-то бабой болтает. О, а теперь – мужчина.

Майгатов слабо верил, что с такого расстояния можно действительно что-то расслышать. Наверное, Иванов почувствовал это и, сняв наушники, показал Майгатову: слушай, мол, правый микрофон, а я – левый.

Сквозь потрескивания и шорох, похожий на тот, что издает перетираемый песок, пробивались голоса:

– Подтверждение есть?

– Факс пришел утром. Груз – в Неаполе.

– А "коридор"?

– Микеле, ти сльишком сталь осторожьен послье того, как этот больван... карош слов – больван... Паоло...

– Станешь сверхосторожным, когда думаешь, грешным делом, что ты скрыт, как в сейфе, а на твою дачу забирается какой-то бандюга! Нашли этого хренова Робин Гуда?

– Мать не знает, где он живет.

– Ну так поджарьте ее, чтоб вспомнила!

– Михаил Борисович, не волнуйтесь! Ребята на месте. Какую-нибудь зацепочку найдут...

– Миша, ему так тяжело говорить. Не тревожь Эдика.

– Боксом пусть занимается, а не стрельбой. Что по Крумишьну?

– Пока тихо.

– Как там гость?

– Марафет наводит. Видать, чистюля. А костюм ему понравился. И обувь тоже.

– Тоже мне – новость! За такие деньги экипировка кому хошь понравится!

– Микеле, он тольщье менья и тебья. Анна будит с нас змеяться. Три толстьяка! У фас эст такой скаска?

– У нас, Сальваторе, вся жизнь – сказка... Осмотр провели?

– Проводят, – сухо прозвучал женский голос, и Майгатов вдруг понял, почему погасло окно на первом этаже.

– Охранниики где-то рядом, – прошептал он Иванову, но тот, увлеченный прослушиванием, только махнул рукой.

Майгатов повернул голову по ветру, остановил дыхание и с подступающей к горлу тревогой уловил хруст ледяной корочки под чьими-то тяжелыми шагами. В глаза ударил, ослепил свет прожектора.

– Ни с места! Стоять! Руки – на деревья! – проорала тьма.

Ослепшие и очумевшие от крика, Иванов и Майгатов подчинились команде. Иванов не побежал, потому что боялся оставить прибор, а Майгатов – потому, что не побежал Иванов. Да и железяка бронежилета к пробежкам не располагала.

Сбоку выросли две сопящих гориллы, бесцеремоннно ощупали.

– Этот – в бронежилете, – чесноком дыхнул в затылок Майгатову один из них.

– Сумку захвати! – приказал кто-то из тьмы, явно старший. – Ведите их в дом!

2

В такой помпезно богатый особняк он попал впервые. Тогда, через окно, он мог наблюдать лишь за половиной зала, да и то видел не обстановку, а людей, и особенно – Лену. И существовали они как бы отдельно от всего вокруг них.

Сейчас же он стоял без куртки, без кепки, без кроссовок, с руками, защелкнутыми сзади в наручники, и дивился богатому убранству. Гнутая, явно ручной работы мебель с позолотой, стоящая вдоль стен, диван и стулья, обитые гобеленом с ярким рисунком сцены средневекового рыцарского турнира, длинный стол, крытый зеленым сукном и стоящий на двух мощных резных тумбах, телевизор с метровым экраном по диагонали, вавилонская башня музыкального центра. Стены обиты шелком с постоянно повторяющимся сюжетом любовного свидания дамы в длинной, до земли, юбки и бравого офицера при шпаге на боку. Снизу, от выложенного узором паркетного пола, стены осветлялись полуметровой высоты полосой из дерева. Венчали зал две огромные, чересчур великоватые для комнаты хрустальные люстры.

Иванов, наверное, уже видел в своей жизни дома новых богатеев, потому что стоял с безразличным видом и беспрерывно удерживал взгляд на огромном букете роз, стоящих в вазе в углу зала.

За столом с видом судьи восседал крупный мужчина в хорошо пошитом синем, с прожилкой, костюме и смотрел на гостей в носках, словно на обвиняемых, которым за их прегрешения грозит смертная казнь, – с любопытством и слегка снисходительно. Любопытство было от того, что эти двое могли узнать, что такое смерть, раньше него, а снисхождение – от ощущения своего превосходства.

– Что, Гришутка, совсем обеднел? – заметил он дырку на левом носке Майгатова.

– Какой я тебе Гришутка? – огрызнулся и тут же обвел взглядом остальных.

Телохранители, три бугая с шеями толще головы, напряглись, Эдуард, сидящий на диване с опухшей скулой, удивленно посмотрел на шефа, Сальваторе качнул животом и полез к книжной полке за словарем, чтобы узнать, как переводится странное слово "гришутка", Анна подошла к главарю и мягко положила ему руку на плечо.

– А я, грешным делом, думал, что ты подох. После такой инфекции...

– А я думал, ты... Ошибся, видно. Одну бородавку-то, наверно, и срезало взрывом, – только сейчас он заметил, что нет на лбу черной точки лишь легкий, еле заметный шрамик.

– Какой же ты некультурный! Залез в чужой двор, пытался разузнать наши секреты, может, даже украсть что-нибудь – и хамит. Может, тебя еще и премировать за покушение на частную собственность, а?

Иванов незаметно толкнул его ногой. Ничего хорошего за такой перепалкой не могло последовать.

– Мы всего лишь заблудились в лесу. Возвращались с прогулки и заблудились, – сказал Иванов. – Ваши действия противоправны.

– Ха-а! Заблудились! А, может, вы на меня хотели покушение устроить? наклонился главарь вперед, состарив крупное, квадратное лицо морщинами на лбу.

– У нас нет оружия, – спокойно отпарировал Иванов.

– А это что? – пальцем показал он на сумку.

– Мы нашли это в лесу.

– Лазерный сниматель звука со стекла – и в лесу?

– А что тут такого? Угнанные машины бросают – и ничего, никто не удивляется... Я требую связать меня с моим адвокатом, – соврал Иванов, у которого никакого адвоката никогда не водилось, но уж очень весомо всегда звучала эта фраза с экрана телевизора, когда видеомагнитофон терпеливо крутил в своем черном стальном теле какой-нибудь американский боевичок.

– Адвоката тоже в лесу искать нужно? – хриплым, сдавленным голосом съязвил главарь.

– Микеле, а чтьо такойе – "гришю-ютка"? – влез толстый итальянец.

– Это примерно то же самое, что и дебил.

Майгатов шагнул навстречу и тут же ощутил стальную хватку на своем предплечье. Сзади чесноком сопел телохранитель.

– Сам ты дебил! – если уж не ударил, то хоть крикнул он.

– Сво-о-олочь! – со звериным рыком вскинулся Эдуард, подбежал к Майгатову и со всего размаху ударил кулаком в грудь.

И сел на корточки с еще более звериным воем. Все посмотрели на блюдце лысины, прикрывающее его маленькую, коротко стриженную головку.

– Ой, мамочка! Я пальцы сломал! – и с бесконечным причитанием: "Сломал, сломал, сломал" выбежал из комнаты.

– Что?! Что такое?! – вскочив, вращал выпученными, рачьими глазами главарь.

– На нем бронежилет, – мрачно и очень спокойно пояснил самый низкий из телохранителей, явно их старший.

– А поч-чему не сняли?! – истерично заорал главарь.

– Миша, у тебя – сердце, – напомнила о себе Анна.

– Пошли, – пнул Майгатова коротышка. – Ты – со мной, – приказал самому амбалистому из телохранителей, который и без того держал Майгатова грабаркой своей руки за предплечье и пытался зажевать запах чеснока жвачкой, но жевал с таким чавканьем, словно во рту у него лежала, по меньшей мере, резиновая галоша, а не крохотный "Стиморол".

Они стащили его по лестнице, загнали в какую-то маленькую, увешанную оленьими рогами, головами кабанов, винчестерами, охотничьими рожками и, почему-то, саблями комнатенку, сняли наручники и заставили раздеться.

Майгатов неспешно снимал свитер, рубашку, отклеивал липкие ленты застежек, тянул наверх, через голову, тяжелые, раскачивающиеся половинки бронежилета, а сам все не мог вспомнить, где он еще встречал витающий в комнате странный, приторно-сладкий, похожий на запах пригоревшего сахара аромат. Спрашивать у телохранителей не хотелось, а память никак не могла помочь ему.

– Теперь одевайся, – швырнул бронежилет вместе с амортизационной лентой в угол старший.

Майгатов прощально взглянул на почти и не выручившую его "сталь сорок четыре", покорно подставил за спиной руки для жестких наручников и пошел наверх. Запах вопросом стоял в голове.

В зале ничего не изменилось, словно его на время законсервировали. Стоял с безразличным видом Иванов, над которым дыбился медведем телохранитель, сидел сразу на двух стульях толстый итальянец, пытающийся все-таки найти в словаре термин "гришутка", монументом сидел главарь, а очаровательная, до стервозности очаровательная Анна все так же удерживала ладонь на его плече, и оттого вся парочка казалась сошедшей с фотографий начала века.

Майгатова вновь поставили рядом с Ивановым, будто на этом фантазия телохранителей заканчивалась. Распахнулась дальняя дверь, но вошел не Эдуард, которого он ожидал, а среднего роста человек в костюме. Его глаза утяжеляли очки в роговой оправе, а перхоть на плечах была видна даже с двадцати метров дистанции.

– Кострецов! – не сдержался Майгатов и вновь получил пинок по ноге от Иванова.

А человек безразлично, даже не взглянув на пленных, пронес свою перхоть на плечах к столу главаря, нагнулся к его уху, явно перегрузив на него часть своей "муки", и что-то быстро-быстро зашептал.

Лицо главаря обрадованно расплылось, стало шире. Еще слушая человека, он рукой стал показывать на телевизор, но никто не мог понять, чего же он хочет. Наконец, Анна сняла ладонь с его плеча и притопила кпопку под пепельно-серым экраном.

– Четвертую поставь, – приказал главарь.

Отговоривший свое и отсыпавший свою норму перхоти человек распрямился, но на Майгатова упрямо не смотрел. Экран почему-то интересовал троицу больше, чем все остальное.

А на метровом стеклянном полотне разворачивались новости. Медленным ироничным голосом черноглазая дама, которую Майгатов видел впервые, потому что на кораблях да, кажется, и во всем Севастополе эта программа не принималась, рассказывала о боях то в одной, то в другой "горячей точке", которых на территории бывшего Союза почему-то оказывалось с каждым годом все больше и больше, о продолжающемся падении промышленного и прочего производства, о дальнейшем неостановимом обнищании народа, о том, что богатые непонятно почему стали еще богаче за последний месяц, чем до этого, будто не ясно было, за счет кого обеднели остальные, о непрекращающемся росте преступности, о сотнях автокатастроф по Москве только за выходные, вызванных жутким гололедом, а Майгатов все не мог понять, зачем все это нужно главарю. Может, ждал нового курса доллара? Но он почти не изменился за неделю и вряд ли мог совершить скачок сегодня. Решили поиздеваться над ним с Ивановым?

– Наш корреспондент сообщает о том, что сегодня, когда в Соединенных Штатах была полночь, в Майами-Бич, во Флориде, в номере гостиницы убит российский предприниматель Айвар Круминьш.

Майгатов услышал, как хрустнули пальцы в сжатых кулаках Иванова.

– В свое время, – монотонным голосом продолжала диктор, – он организовал одну из первых в России фирм по дальним морским перевозкам. Ему прочили славу известного греческого мультимиллионера Онассиса. Мотивы убийства пока неизвестны, но хорошо осведомленный источник из ФБР сообщил нашему корреспонденту, что возможная причина убийства – борьба мафиозных группировок за передел рынка наркотиков, особенно – транспортных артерий, где все большую роль начинают играть наши соотечественники.

По счастливому лицу главаря мелькнула тревожная дымка. Он махнул рукой, одновременно как бы отгоняя ее и приказывая выключить телевизор.

– О чем загрустил, капитан? – подначил он Иванова. – Что никогда уже не будешь майором?

– Неужели ты думаешь, что можешь все? – так смело спросил Иванов, что даже Майгатов удивился.

– Абсолютно, – уверенно ответил главарь. – А скоро у меня будет еще больше возможностей.

Он выдвинул верхний ящик стола, достал из него рулон, развернул его, и все увидели красиво, в ярких красках отпечатанный предвыборный плакат. "Степных Михаил Борисович," – с интересом прочел Майгатов, а Иванов брезгливо смотрел в окно. Он знал и фамилию главаря, и то, что он баллотировался в Думу. Он не знал совсем немного и спросил именно об этом: