Текст книги "Бой без правил (Танцы со змеями - 2)"

Автор книги: Игорь Христофоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)

– Парой сигарет не выручишь?

Обернулся на идущего к нему здоровенного мужика и даже испугался. На мужике тесно, облегающе сидели спецовка цвета хаки и синяя фуфайка. Крупная рыжая голова была непокрыта, несмотря на уже нешуточный дождь, и то, что она оказалась непокрыта, почему-то успокоило Иванова.

– Я курить бросил, – развел он руками, и отплывший в сторону зонт пропустил на голову и лицо несколько холодных, колючих капель.

Он тут же вернул зонт на место и пожалел мужика.

– Заболеете. Вон как льет.

– Ерунда. Я привычный, – он с сожалением покомкал белесые обветренные губы. – Рано ты курить бросил. Теперь придется ого-го куда за куревом топать.

– Извините, – прервал его уход Иванов. – Вы тут давно работаете?

– Да с месяц. Во-он, – показал на бульдозер, – мусор разгребаем.

– А здесь... ну, в округе, все порушено или где-то еще есть уцелевшие дома или там отдельные квартиры в них?

– На этой улице и там, – показал, обернувшись, на квартал за телефонной будкой, – одни развалины. Вот в том доме, – кивнул на голую, с пустыми глазницами окон, стену, – пару дней назад еще была какая-то контора, но уже съехала. Вон – межэтажные перекрытия уже все сломали. А вы что: к ним, что ли, шли?

– Да, – с ходу соврал Иванов. – Я не знал, что они переехали.

– А то, знаете, местные иногда приходят... Ну, кто тут раньше жил. Деды, бабки. Сядут на камни и ревут. Чего реветь? Хорошие квартиры в многоэтажках дали, а они ревут. Мне бы кто хоть двухкомнатную выделил, я б от счастья напился, а они – ревут.

– А что: долго ждать? – решил посочувствовать главной боли бульдозериста.

– Лет пять еще. Я – из молодых лимитчиков.

"Молодому" на вид было за сорок. Где-нибудь в совхозе дом стоит, хозяйство, а он на Москву покусился. Медом, что ли, здесь намазано?

– А кроме бабок и дедов забредает еще кто-нибудь?

Он упорно подводил к перестрелке, но "инженер", кажется, не соврал, когда говорил, что бульдозерист ничего не слышал и не видел.

– Шпана иногда шастает. Алкаши забредают, бомжи.Но тут на ночь не устроишься – крыш-то нигде нет. Голые стены. Иногда ищут чего-нибудь.

– В смысле?

– Ну, старье там, антиквариат...

– Неужто прямо антиквариат?

– А что! Из-под кирпичей такую безделушку вытащить можно, что хоть в музее выставляй! Продать также можно неплохо... А, бывает, и ерунду ищут. Вчера вот белобрысый один приходил. Кепку, говорит, здесь потерял. А я сколько мусора переворочал, ни разу никакой кепки не видел.

– Белобрысый? – так удивленно спросил Иванов, будто в Москве никогда не встречал белобрысых.

– Ага. Весь в муке.

– В какой муке?

– Ну, в перхоти. По плечам – ну чисто как мука.

– А он ее нашел?

– Кепку-то? Не знаю. Лазил там, – показал в проулок за будку, – с полчаса. А как ушел – не видел... Так сигарет... а, забыл, ты же не куришь! Ты извини, мне еще шуровать и шуровать это дерьмо, – пнул кирзовым сапожищем невероятного размера огрызок красного кирпича, – а я с тобой базарю.

Повернулся и пошел вдоль руин. Где-нибудь за углом, где уже кипела жизнь и бегали троллейбусы, стоял киоск со стандартным набором: сигареты пойло – закусь. Просто не могло не стоять. И мужик пошел на его далекий зов, косолапо подворачивая ноги в пудовых сапожищах и упрямо не замечая дождь.

Кепка? В описании киллера в папке значилась кепка. Если он не путал серая. Да и сам киллер был одет во все серое, неброское, так похожее на пыль развалин.

Иванов прошел на то место возле телефонной будки, где стоял стрелявший. Осмотрел улицу глазами киллера, потом перевел взгляд влево и понял, что точка была выбрана идеально. Из короткого переулочка за будкой расходилось столько тропинок, столько дырами зияло проходов, что преследовавшим нужно было иметь не менее десятка человек, чтобы гнаться за убегавшим по всем возможным путям.

У Иванова по сравнению с ними было главное преимущество – время. Он никуда не спешил. И, мысленно попрощавшись с девственной чистотой своей кожаной куртки, захрустел по битому кирпичу переулка.

Ноги скользили по обломкам стен, по слипшимся сгусткам серого цемента и красных кирпичей, по черным просмоленным балкам, по пустым бутылкам от водки и вина. Глаза хотели хоть что-то высмотреть в этом месиве, но голова-то понимала, что после прошедших многих-многих часов от часа стрельбы, после дождей, которые уже не раз и не два прополоскали эти руины холодными струями здесь вряд ли могло остаться нечто похожее на след киллера.

Как же он умудрился потерять кепку? В прыжке соскочила? Или в стену где врезался? Или упал?

Иванов остановился, непонимающе посмотрев на зонт. Тот почему-то не пускал его вперед. "Дерево, что ли?" – подумал он, отнеся зонт назад и открывая лицо дождю. Нет, ни дерево, ни ветки из полумрака проема не просматривались. Иванов пригнулся и наконец-то понял: проволока! Точнее, даже не проволока, а толстый, в мизинец толщиной, металлический прут. Понизу по нему висели дождевые капли. Красивые капли на мрачном буром пруте.

Не было бы в руке зонта – точно бы лбом врезался. Лбом? Заныло под сердцем, холодком обдало воспоминание – полоса на лбу "артиста". Значит, это он – водитель шефа. Он видел киллера. Он лучше всех остальных, ошарашенных перестрелкой, мог рассмотреть путь его отхода. А уж что не догнал, так либо боялся догнать и попасть под пулю, либо след потерял.

Ростом киллер был пониже "артиста". Значит, вполне мог козырьком кепки задеть за прут. Но ведь и белобрысый, "в муке", здесь рыскал. Может, и нашел потерю.

Присев на корточки, Иванов свободной правой рукой перебрал мусор, лежащий справа от прохода: бутылки, сплющенные пивные банки, рваные целлофановые пакеты, еще какая-то липкая, гноем текущая по пальцам слизь. А чтоб разобраться в завале слева, требовался, наверное, бульдозер. Или, на крайний случай, бульдозерист с его окаменевшими мозолями на ладонях.

Понимая, что выглядит со стороны глупо, нелепо, странно, Иванов все-таки прижал к стене ставший ненужным зонт и, чувствуя, как медленно намокает, холодеет голова, начал разбрасывать завал. Куски полегче швырял далеко, через пустые глазницы зданий, где раньше они были частью одной стены. Куски потяжелее отваливал тут же, рядом, в лужу, стараясь не замечать, как брызги от них хлещут по брюкам, по ботинкам, а то и по рукавам кожаной куртки. В запале работы он уже и забыл, зачем же разгребает кучу, как вдруг из-под отвернутой деревянной балки выглянуло что-то серое. Наверное, оно и в глаза-то бросилось только потому, что балка была просмоленная, угольно-черная, а пятно – намного светлее ее. В полумраке дождливого дня, усиленного полумраком от нависающих стен, он вполне бы принял пятно за кусок сухой, открывшейся дождю земли, если бы не его округлость. Схватился, ощутив что-то противно мягкое, будто держался за дохлую крысу, потянул и тихо, беззвучно обрадовался – кепка!

Быстро сунул ее под зонт и, согнувшись, точно старикрадикулитчик, выбрался из переулка к телефонной будке. Распрямился и наконец-то догадался, что одновременно с кепкой можно закрыть от дождя и собственную голову.

Кепка была действительно серой и скорее запыленной, чем грязной. Наверное, сначала ее завалили обломками стен, а потом уже пошли дожди, но завал был так плотен и прочен, что капли к ней не проникли. Если не считать чуть намокшего уже сейчас, при разборке, козырька.

Он бережно, как одеяльце на любимом ребенке, отогнул край кепки, внимательно, сантиметр за сантиметром, провел по нему взглядом и вдруг ощутил собственное сердце. Тревожно-радостными ударами оно отметило главное – волос. На краю кепки, в той части, что лежит на затылке, темной ниточкой в серую ткань впечатывался волос киллера.

8

Первые стихи на Земле написал влюбленный. Это точно, сказал бы Силин, на сто один процент. Уж на что он всегда был равнодушен к стихам, не знал в лицо ни одного поэта и сразу уходил в училище из ленкомнаты, если на экране телевизора появлялся пиит с горящими глазами и рифмованной ерундой, которую вполне можно было бы сказать нормальным, разговорным языком, но сейчас, под тихий серый дождь, под размеренные шаги, под разгоряченный стук сердца он готов был идти и декламировать любые стихи. Только чтобы в них существовали слова "любовь", "милая", "нежная", "единственная". Но стихов он не знал, а глупые фразы типа "И вновь любовь пьянит мне кровь" или "Милая, милая, с новою силою вновь ты мне даришь любовь" тоже стихов не напоминали, потому что их можно было сказать и без рифм. И тогда он запел:

– Я готов целовать песок, по которому ты ходила...

И осекся. Потому что не знал продолжения.

– Там, где мы были, песок целовать нельзя, – по-медицински строго произнесла она и пошла по бордюру, как по веревочке.

Он взял ее за руку и помог пробалансировать несколько метров. Потом путь преградила огромная лужа, и Лена хитро спросила:

– Перенесешь?

Она ждала ответа, а он легко, как пушинку, подхватил ее, и Лена испугалась.

– Отпусти. Я пошутила.

– А я – нет, – твердо сказал он и шагнул прямо в черный безбрежный океан.

– Ты намочишь ноги.

– Ну и пусть.

– И заболеешь.

– Ну и пусть.

– И мне придется за тобой ухаживать.

– Тогда я сейчас же лягу в лужу, чтобы побыстрее заболеть.

– Ну, отпусти! – мягко, но требовательно произнесла она и посмотрела прямо ему в глаза.

А он шел и шел, и, кажется, уже окончилась лужа и он вот-вот должен был споткнуться о бордюр тротуара. Но о том, что окончилась лужа и вот-вот встретится бордюр, думал внутри него какой-то другой человек. А он, настоящий Майгатов, вообще ни о чем не думал, а только жадно пил и пил ее запах, ощупал и хотел вечно ощущать под пальцами ее хрупкое, ее нежное, ее девичье тельце.

– Отпусти!

И тут второй человек, тот, который подсказал, что нужно поднять ногу, чтобы не споткнуться о бордюр, заметил надпись над магазином – "RIFLE". В ней было так много похожего на "R.I.F" с оборванной посередине третьей точкой. Особенно то, что буквы в магазинной надписи состояли как бы из прибитых друг к другу дощечек, и черные точки гвоздей красовались и в хвостике "R", и внизу "I", и в подножии "F".

– Что это? – заставил первый человек второго опустить Лену на ноги, и тут же второй стал исчезать, рассасываться, как дым.

– Где? А-а, "Райфл"! Магазин джинсов.

– Зайдем?

– Давай, а то, кажется, скоро опять дождь пойдет.

Они вошли в магазинчик, занимающий угол здания, и у Майгатова разбежались глаза. Столько джинсов, курток, рубашек и свитеров в одном месте он никогда не видел. В универмаги он никогда не ходил, а на севастопольском толчке ему хватило первого продавца, у которого он сразу купил турецкую подделку под "Левайс": джинсы и куртку.

– Хочешь что-нибудь купить? – спросила Лена и, приподнявшись на цыпочках, прошептала на ухо: – Здесь все очень дорого.

Он и сам заметил ценник в пятьдесят долларов на джинсах. Банкнота, которая по-прежнему грелась в нагрудном кармане куртки, показалась еще меньше и незначительнее, чем в ночном клубе.

– Я вроде как на экскурсию, – пояснил он.

Заметив за спинами посетителей продавщицу, протиснулся к ней.

– Скажите, в названии вашей фирмы точки после букв ставятся? – спросил он ее и, кажется, вызвал остолбенение.

Похоже, девушка меньше всего думала, идя сюда на работу, о точности написания фирменного знака. Она позвала на помощь парня и тот галантно, учтиво улыбаясь, пояснил:

– Нет, точки не ставятся. Вы хотели что-нибудь купить у нас?

Майгатов пробормотал что-то трудно переводимое и вытащил Лену на улицу.

– Ты нервничаешь.

Ему стало не по себе, что она заметила это. Словно, заметив лишь волнение, она уже знала его причину. Но таиться перед ней не хотелось. Особенно в мелочах.

– Понимаешь, Лен, мне нужно в Москве найти одну фирму. У нее первые три буквы в названии, – поднял голову к вывеске, – вот как у них. Только с точками...

– У подруги... моей подруги, – уточнила она, – есть справочник. Если не ошибаюсь, офисы всех фирм по Москве там указаны.

– А можно?

– Почему же нельзя? Поехали. Это – в хаммеровском центре...

Секьюрити на входе не пропустил их. Из подъезда Лена еле-еле дозвонилась до подруги. Та прилетела красная, возбужденная.

– Лен, у нас же дисциплина как в армии. На секунду нельзя с места отойти. Здр-рассьте, – вдруг заметила Майгатова и заманерничала. – Ой, извините, я думала, Лена одна. Познакомь нас, Леночка.

– Майгатов. Юрий, – первым влез и, кажется, смутил Ленину подругу.

Та медленно, словно хотела подороже продать себя,назвала свое имя и фамилию, но он ничего не услышал, потому что в этот момент видел лишь толстую книгу в ее руках.

– Вот то, что вы просили. Лен, потом оставишь на вахте. Я полетела. А то шеф вернется, убьет. До сви-идания, – попрощалась почему-то с одним Майгатовым и попорхала внутрь небоскреба.

– Нашла, – вернула его к книге Лена. – Тут с твоими буквами не меньше десяти фирм. Только после "F" продолжения разные. Тебе какое нужно?

– Если б я знал, – сокрушенно вздохнул он. – Подержи, пожалуйста, страницу. Я перепишу адреса и телефоны.

Ветер перелистнул книгу, словно тоже хотел что-то в ней прочесть, но пальчик с аккуратно подстриженным ногтиком быстро нашел нужную страничку, прижал ее за дергающийся, нервный уголок.

– Хоть бы успела до прихода шефа, – поволновалась за подругу Лена. Фирма-то немецкая. Дисциплина – жуть.

– А как фирма называется? – спросил Майгатов только потому, что надо же было что-то говорить.

Лена назвала, но он тут же забыл. Его сейчас интересовали только те, что начинались с "R.I.F.",а не с "O", как у ее подруги.

9

– Ты действительно боишься "жучков"?

– Не в этом дело. Скорее, привычка – лишний раз перестраховался.

– А я думал, что просто не хочешь домой приглашать.

– Слав, ну чего на мозги капаешь! Поговорим здесь, на аллейке, а потом... знаешь, чтоб ты не подкалывал, купим поллитра – и ко мне. Идет?

– Едет.

Они шли по освещенной аллее парка, шли в такт ветру, раскачивающему голые ветви в мутнеющем сумерками воздухе. Запах прелой листвы, сырость щекотали нос Иванову, который вечерним прогулкам предпочитал мягкое кресло у телевизора и который уже и пожалел, что назначил встречу на улице, но он действительно хотел максимального уединения, а в квартире, где жена, дочь, теща, это казалось невозможным.

– Долго томить будешь? – не сдержался он.

– У вас что: скамеек в парке нет? – заозирался Славка.

– Откуда я знаю?

– А во-он одна темнеет. Пошли, а то я за день набегался. Ты меня эксплуатируешь, как рабовладелец-плантатор негра. Неслыханное дело: в субботу я должен пахать дольше,чем до полдня и напрягать экспертов так, как в будний день не напрягаю!

– Слав, мы ж договорились: если ухвачу ниточку, я этого киллера тебе подарю.

– Сыровата, – потрогал он ладонью толстую дубовую плаху, прибитую прямо к пням. – Будешь мне потом лечение радикулита оплачивать, – и тяжело сел. – Холо-одная, гад! А все равно хорошо. За день столько по твоей вине бегал, что можно в сборную страны по легкой атлетике брать.

Иванов нехотя сел. В его сегодняшнем активе уже значился выговор от жены за грязные брюки и намокшую кожаную куртку. Если и сейчас останется что-то на память от сырой деревяшки, то разговору будет на неделю.

– Это – результаты анализа, – сунул ему в руки Славка первую из бумажек. Прошуршал остальными.

– Волос? Анализ? – хоть и догадался, но все же спросил. – А зачем он мне? Это для химика интересно...

– Что? Да ты не читай, там ерунда. Вот – в сто раз важнее, – и развернул вторую бумажку.

– А что это? А-а, сравнительный анали... Неужели? – зацепился взглядом за строку.

– Все точно, – наклонившись к Иванову и тоже глядя в низ бумажки, подтвердил Славка. – "Идентичен волосу предполагаемого убийцы по "Делу...

– ...Пестовского", – сократив всякие нумерации, закончил Иванов. Погоди, погоди, если не ошибаюсь, там что-то с креслом связано.

После его отъезда на юг, в Йемен, делом бывшего капитана "Ирши" занимался Петров. Киллера тогда так и не нашли, а из всех возможных следов, если не считать бесполезный для следствия привозной пистолет, обнаружили лишь один – волос на спинке кресла. Видимо, убийца сидел в ожидании Пестовского в номере, прижавшись затылком к спинке кресла и не думал о том, что с его головы один волосок зацепится за шерстяную нитку обивки и останется там до прихода эксперта.

– Ты хоть заметил, что нечетные записки хуже четных? – подравнял края оставшихся бумажек Славка.

– Какие нечетные? – не понял Иванова.

– Ну, по порядку, как я тебе даю: первая – так себе, вторая хорошая...

– Значит, третья будет хреновая.

– Точно! Держи! – вручил чуть ли не как грамоту.

– Получается, – дочитывая справку, сокрушенно покачал головой, – что по картотеке он не числится и нигде больше не "светился". Гений или новичок?

– Скорее, второе. Днем, с тридцати пяти метров, мог бы сразу твоего заказчика свалить.

– Может быть, – задумчиво посмотрел он на угрюмый, готовящийся к сну парк, – если бы не телохранитель. Бывает же так, что они оправдывают название своей профессии и затраченные на них деньги.

– Бывает, но редко. В любом случае у охотника сто дорог, а у жертвы одна.

– Знаешь, Слав, – повернув к нему лицо, словно высмотрев что-то в загораживающих друг друга стволах деревьев, сказал Иванов: – А ведь киллер – лысый...Или, точнее, – лысеющий.

– Ты думаешь?

– Ну сколько он мог в том кресле сидеть? Минут пять, десять. Явно, волосы выпадают. И тут – в кепке. Помнишь, как шеф учил нас по фотографиям авторов в военных журналах. Если снялся в фуражке, – значит, лысый.

– Точно – было.

– Нюхом чувствую, здесь не без этого. Ладно, плохой номер прошли. Какая четвертая новость?

– Есть и четвертая. Только,.. – подождал, пока мимо них пройдет девушка, прогуливающая сопящего, кривоногого бульдога, – только я у тебя эту выписку возьму назад. И при тебе сожгу. Пойми: я рискую даже тем, что переписал ее из показаний киллера.

– Что вчера брали? – понял Иванов.

– Да. Читай. Только быстро.

Он медленно, раздумчиво вчитался в строчки и сразу вспомнил Майгатова.

– Я бы мог тебе и на словах передать, но такой бы точности не было. А так – строго по показаниям. Запомнил? – и, не спросив Иванова, вытянул у него из пальцев бумажку и поджег ее.

– "А-ай-эф-тэ-си-плюс." А что это за компания?

– Сгинула. Закрылась на той неделе.

– Обанкротилась?

– В том-то и дело, что нет. Но деньги со счетов сняла. Наверное, теперь всплывут под другим именем, и никто никогда не догадается, что "А-ай-эф-тэ-си-плюс" и какая-нибудь "Магнолия-8" – одно и то же лицо, но под разными фамилиями.

– Или кличками, – добавил Иванов. – Значит, эта контора... я ее по-русски назову – "Рифтс-плюс" – приглашала киллера на презентацию. Он думал, что последует заказ. А его обсмотрели со всех сторон и отставили. Наверно, он здорово на них обиделся, раз заложил. Как там он оценил главу фирмы? – показал он на пепел, разворошенный любопытным ветром.

– Как прибалта. Ощущается заметный акцент. Пятую новость оглашать? Или сразу пойдем за водкой?

– Прибалт?

– Так что?

– Ладно, пошли.

– Тебе что: правда, неинтересно?

Вставший Иванов дернулся, словно спросонья, широко открытыми глазами вобрал в себя все еще сидящего Славку с красивым, скорее, киношным, чем гэбэшным, лицом и вдруг понял, что когда он прилаживал, клал, будто под кальку, майгатовский "R.I.F." c порванной точкой под только что узнанную "R.I.F.T.C.+", бывший сослуживец сказал что-то важное.

– Нет-нет, очень интересно.

– Мы проверили ту семнадцатиэтажку, на Магистральной,.. ну, что ты говорил...

– Ну-ну, – посадила его новость.

– Дом не заселен.

– А двадцать первая квартира?

– В том числе. И кода на подъезде никакого нет. Да какой, к хренам, код, если в половине квартире еще отделочные работы не закончены.

– Не может быть! – не поверил Иванов.

Наверное, потому, что дома, в одной из книг, лежали пока не показанные жене, проверенные на детекторе валют в банке настоящие девять "стольников" – ровно девятьсот долларов. А недостающую до тысячи сотню он уже начал тратить по мелочам. Но от узнанной новости он почувствовал себя так, словно эти доллары у него забрали.

– Не может быть! – снова повторил он. – Понимаешь, я видел миллион инсценировок, но чтобы для одной встречи еще и перепланировать квартиру?!

– Но она действительно перепланирована, – не стал поддерживать изумление друга Славка. – По просьбе будущего хозяина, звезды "эстрады". И отделочные работы в квартире еще не закончены. Кухня и одна комната еще не вылизаны.

– А рабочие?

– Каждый день трудятся, но,.. – сразу упредил вопрос Иванова, – в тот день, когда ты посетил ее, они весь день томились в родном тресте в очереди за зарплатой... Ну что: в складчину? – полез он в карман брюк, неудобно задирая полу кожаной куртки.

– Нет, сегодня ставлю я. За такие новости полагается "Абсолют".

– С черной смородиной? – встав, начал оправлять куртку Славка.

– С черной. Чтоб жизнь не такой горькой казалась... Только просьба: скажи жене, что брали за твои деньги. Идет?

– Едет...

_

10

На город надвигалось что-то черное-черное. Но Майгатов, оглянувшись и вобрав в себя взглядом страшную смоляную полосу над зубчатым контуром домов, почему-то ощутил, что эта чернота надвигается лишь на них двоих.

– Что это? – заставил вопросом он и ее обернуться.

– Где? А-а, это ерунда – снегопад будет. Наверное, сильный. А в Севастополе что: снегопадов не бывает?

– Очень редко. Где-нибудь в феврале. А на Новый год почему-то всегда дождь идет.

Они только что вышли из подъезда жилого дома, в одной из квартир которого за бронированной дверью без всяких вывесок скрывался офис фирмы. Третьей по счету в их длинном списке.

Их так долго не пускали вовнутрь, что Майгатов уже подумал, что это именно то, что они ищут. Но когда после щелчков, похожих на клацания винтовочным затвором, дверь тяжело, без особого желания все-таки открылась, и они шагнули в офис якобы за прейскурантом их товаров, то ощущение понемногу испарилось. Во всех комнатах бывшей коммунальной квартиры до того сильно, дурманяще пахло чаем, что не могло быть сомнений в том, чем торгует фирма. Да и лица тех, кого они увидели, совсем не походили на физиономии людей с яхты.

Они с Леной с умным видом постояли в складе, бывшей явно самой большой комнате коммуналки, понюхали образцы, забрали прейскурант и с облегчением покинули офис. Хорошо еще, что здесь был лишь чай. В предыдущих двух фирмах – автомобильные шины и стиральные порошки. Они таких ароматов не излучали.

– А что продает твоя фирма? – спросила после третьей неудачи Лена.

"Наркотики", – хотел сказать, но не решился.

– Разное.

– Понятно, – ответила она. – Больше на сегодня не успеем.

– А завтра как?

В голосе явно была просьба.

– Как говорил Пятачок Винни-Пуху: "До пятницы я совершенно свободен." Только завтра все-таки не получится.

– Почему?

Он опять оглянулся на черную стену. Наверное, так же выглядит волна цунами перед тем, как обрушиться на беззащитный берег.

– Завтра – воскресенье. Хорошо хоть эти фирмы в субботу работали.

– А если просто встретиться, без всяких поисков?

– Опять в начале седьмого? – с усилием зевнула она, прикрыв рот красными от холода пальчиками.

– Нет, в шесть.

Он взял эти хрупкие пальчики в свои нагретые в карманах руки, прижал к груди.

– Не получится. Повторяю: метро открывается в полше...

– Я на такси приеду.

– Их больше нет в Москве.

– Совсем?

– Я читала, что тысячи две есть на весь город. Ночью, наверное, еще меньше.

– Ну-у, это... частника поймаю.

– Не надо. В полшестого еще темно, опасно...

– Когда есть ты...

– ...то что?

– ...то светло и не опасно.

"Опасно-о-о-о", – эхом под долгий, пьянящий поцелуй отдалось в голове, и это протяжное, тоскливое, плывущее вдаль и все никак не исчезающее "о-о-о" стояло в ушах, пока он не оторвал свои шершавые губы от мягких лениных.

– Я люблю тебя, – сказал кто-то другой за него. Сказал голосом, который он никогда не слышал.

– Кактус, – ласково провела она пальчиком по его усам.

– А ты меня... любишь?

Наверное, даже если бы захотел, прежним, обычным голосом это бы не произнес. Нужно было что-то изменить в себе, выпустить на свободу из дальних, потаенных глубин души такого Майгатова, который бы решился произнести, кажется, самые обычные, так много раз другими проговоренные слова.

– Все равно кактус.

– А ты...

– Конечно... Люблю, – так тихо произнесла, что он и не поверил. Да и Лена, сама не поверив сказанному, повторила чуть громче: – Люблю... Еще там, в Йемене...

– И я... Еще в больнице, когда ты...

И не вспомнил, когда же он ощутил то, что, возможно, и называется любовью. А, может, и не было той минуты, секунды, того мига, когда вспышкой вошла она в него, а просто медленно накапливалась, накапливалась и кольнула в сердце тогда, когда он уже не мог не заметить этого сладкого укола.

– Знаешь, ведь мы – одной крови, – так же тихо, как еще недавно слово "люблю", произнесла она. То ли тоже, как и Майгатов, не могла в эти минуты говорить своим обычным голосом, то ли нельзя было после самого важного слова в жизни говорить громче. – Первой, резус – отрицательный.

– Иначе и быть не могло, – уверенно сказал он.

– Правда? – дохнула она снизу.

Тонкое, непрочное облачко пара изо рта подсказало, что холодает. И очень резко. Наверное, черная волна, которую он ощущал спиной, гнала перед собой холодный, новый воздух.

– Идем ко мне, – сказала и испугалась собственной смелости. – Чаю попьем, – поспешно исправилась. – Мама как раз на дачу уехала.

– Пойдем.

Из узких переулков центра, как из сложного лабиринта, он бы не выбрался до утра. Но Лена чувствовала себя в них, словно рыба в воде.

Через темные, тоннелями проложенные под домами, арки они попадали во внутренние дворики, входили в подъезды, а выходили с черного хода в другие внутренние дворики, а из них опять через арки попадали на улицу, к которой в обход шли бы полчаса. И опять арки, дворики, подъезды...

– Ты мне про свою новую работу так и не рассказала, – вспомнил он.

– Примета такая, – манерно качнув головой, попыталась она уклониться от ответа.

– И какая же?

– Ну, не хвастаться до того, как получится.

– Это не примета, – махнул он рукой.

Уж на что на флоте на любую ерунду существовала примета, но не такая же! Там не брились перед стрельбой в полигоне, не пускали женщин на борт, "обмывали" награды, в том числе и медальки за выслугу лет, только в железных кружках, и только в "шиле", трижды стучали по деревянному, чтобы сказанное сбылось, но утаивание в число примет не входило.

– Так все же?

– Я и сама толком не знаю. Мне Эдик раз пять звонил. Уговаривал все.

– Эдик – это...

– ...одноклассник.

– Да, вспомнил, – Ленина мама говорила об этом.

Надо же: беседовал с ней о Лене, а запомнил такую ерунду. И вдруг кольнуло: а не из-за этого ли Эдуарда уехала она в Йемен, не он ли – ее старая неразделенная любовь?

– Хороший парень?

Она остановилась. Не поворачивая к нему лица, попросила:

– Юра, не нужно об этом.

– Да чего ты! Я же не о нем, а о работе. Не подведет?

– Нет, – твердо сказала она. – Вот в этом не подведет. Он – человек дела.

– "Новый русский"?

Нет, он уже заочно, не видя в лицо этого Эдуарда, его не любил. Она приняла термин не как ругательство, а, скорее, как похвалу.

– Еще нет, но он стремится им стать. И, наверно, станет. Он целеустремленный.

– Работа такая же, медицинская?

Он никак не мог вспомнить, спрашивал он об этом или нет. А если спрашивал, то, видимо, очень не хотел, чтобы Лена ушла из медицины. Может быть, потому, что тогда она бы изменилась в его представлении. Это была бы уже не та пахнущая лекарствами, в белом халатике, чистая и лучезарная Лена.

– Наверно, нет. Он точно не говорил. Сказал, что будут поездки в Италию, Штаты. Я думаю, это что-то коммерческое. Сейчас самые большие деньги там и в банковской сфере.

"Да конечно! – мысленно не согласился Майгатов. – У мафии самые большие деньги".

– Вот и пришли. У нас – свет. Наверно, мама на дачу не уехала.

Будущий приятный чай превращался чуть ли не в официальное мероприятие.

– Знаешь, Леночка, мне еще нужно к одному знакомому заскочить, соврал он. – И в свое Измайлово до последней электрички успеть.

– А завтра? – как-то печально спросила она.

– В шесть утра! Как договорились. Звоню по стойке "смирно".

– Я буду, очень буду ждать.

Привстав на цыпочки, она поцеловала его под усы и пошла к своему подъезду. С крыльца помахала. Он ответил ей таким же помахиванием и, когда она нырнула за громко, яростно хлопнувшую дверь, еще раз мысленно укорил себя за то, что соврал Лене.

Но он не мог, просто не мог сейчас стоять рядом с ней, потому что ощущал между ними этого ни разу не виданного им Эдуарда. Почему-то он представлялся ему высоким, стриженным под бокс и в красном пиджаке. Может быть, потому, что он не любил всех, кто носит красные пиджаки.

11

Мишка обрадовался его приходу, как может радоваться лишь собака вернувшемуся хозяину. Забегал вокруг, заелозил словечками, по-лакейски помог снять куртку, несмотря на протест Майгатова.

– Приглашаю к столу! – царским жестом показал вправо, на кухню.

– Ну ты даешь! – восхитил Майгатова набор блюд.

Нарезанные ровными ломтиками, лежали на блюде чавыча и белорыбица, в открытой баночке матово поблескивала черная икра, оплывал в блюдечке кусочек масла с игриво положенной на его желтый кубик алой клюковкой, красными помидорами и белыми шампиньонами отливала пицца, зачем-то обложенная по кругу в огромном блюде колесиками салями, а над всем этим богатством дыбилась литровая, в медалях, бутылка "Столичной".

– А что стряслось?

Майгатов боялся даже переступить порог кухни.

– Во-первых, сегодня фартовый день. Снял больше пятидесяти "баксов"! А, во-вторых... ну, что во-вторых, потом скажу. Плиз. Сыт даун, мистер обер-лейтенант! Да не тушуйся ты! Это же скромный ужин нищего... Надо радоваться, что еще подают. Нищие-то – в новинку. Как народ привыкнет, так ни рубля не заработаешь. Но я,

дай Бог, может, к тому времени уже первоначальный капитал наберу.

Майгатов все-таки сел, не веря, что столько всего необычного, вкусного может собраться на один стол, и от этого на Земле ничего не произойдет.

– Погнали, – потерев руки, схватил Мишка бутылку и наполнил рюмки. За встречу.

– Знаешь, у меня это... кишки, – еле сказал слово, так не идущее в упоминание к такому королевскому столу.

– "Столичная" завода "Кристалл" любые кишки лечит! У них же линию сам Менделеев ставил. И воду откуда брать определил. Так что не боись! – и влил в себя рюмаху еще побыстрее химика Силина.

Майгатов с усилием сделал глоток. Нет, нефтью водка не отдавала. Между ней и той, севастопольской, лежала пропасть. И он перешел ее, допив рюмку.