Текст книги "Бой без правил (Танцы со змеями - 2)"

Автор книги: Игорь Христофоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц)

Христофоров Игорь
Бой без правил (Танцы со змеями – 2)

Игорь Христофоров

Танцы со змеями

Книга вторая

Бой без правил

Глава первая

1

Бурыга встретил его в тужурке, хотя в кабинете было нестерпимо жарко. Майгатов, повинуясь указующей руке комбрига, присел у длинного, "совещательного" стола и только тогда заметил новую орденскую колодочку на груди Бурыги.

– Долговато ты ехал, долговато, – со смесью снисходительности и презрения процедил он.

– Я не на курорте был, – как можно спокойнее ответил Майгатов. Сорок суток карантина плюс дорога... Так и получилось, – и бросил быстрый взгляд на перекидной календарь, открытый на середине октября.

От Бурыги струился приторно-сладкий запах какого-то нового, явно импортного одеколона.

– Увольняться не передумал? – грубо спросил он, скривив и без того измятое со сна лицо.

Карие глаза яростно впились в блекло-синие. Бурыга не выдержал, отвел взгляд на окно, плавящееся от жаркой севастопольской осени, зачем-то посмотрел на лестницу, круто ведущую вверх, к секретной части дивизиона "Альбатросов", и безразличным голосом сказал Майгатову:

– В ночь перед твоим приездом произошло ЧП. Какой-то идиот ночью залез в "секретку" вашего дивизиона. Украл радиоприемник секретчицы и полста "баксов" у нее из стола. Про "баксы", может, она и врет. Поди теперь – проверь. А приемник был точно. Это я сам видел не раз.

Майгатов прослушал без всякого интереса и уж хотел было спросить, почему это Бурыга исповедуется именно перед ним, но тот опередил его:

– Расследованием займешься ты.

– Я? – удивленно вскинул посеревшие, выгоревшие брови Майгатов.

– Именно ты, – грубо, нагло надавил на "ты" Бурыга и сразу помягчел, оплыл лицом, словно самое трудное для него было в том, чтобы еще раз назвать Майгатова на "ты". – Во-первых, тебя в Севастополе на момент, как говорят следователи, преступления не было, а, во-вторых, именно ты старший дознаватель в дивизионе... В соответствии с моим приказом.

Старший дознаватель? Майгатов посмотрел сквозь окно на лестницу, ведущую к секретке и, будто эта лестница обладала способностью напоминать о самом главном, как наяву увидел перед собой тот зачитываемый еще несколько месяцев назад приказ, в котором он был назначен старшим дознавателем и на обороте которого он когда-то безразлично поставил подпись об ознакомлении с ним. Простое упорство уже не спасало, а свалить все на занятость казалось глупо. Бурыга на такие мелкие приманки не покупался. А, может, сослаться на здоровье?

Телефонный звонок остановил слова на губах Майгатова.

– Что? – брезгливо спросил Бурыга чуть отставленную от уха трубку. Не понял... Что? Какой еще соляр? – и вдруг приклеил ее к уху и тяжело засопел в соты микрофона. – Что вам нужно?.. Этот эпизод уже давно закрыт. Что значит: нет?.. Что? Темы для разговора нет. Я повторяю: эпизод закрыт, – и хряпнул трубкой по взвизгнувшему от боли аппарату.

Майгатов сглотнул и, будто сглотнул и вправду те слова о здоровье, которые держал на губах, напрочь забыл о том, что же хотел сказать.

– Я тебя не держу, – еще вежливо для себя попытался выгнать Майгатова побуревший, ставший прежним Бурыга. – Можешь связаться с прокуратурой флота. Какой-то капитан от них приходил. Сказал, что приемник – это мелко для них. Сказал, что нужно... нужно, – переворошив бумаги на столе и вытянув из книги какой-то куцый огрызок, прочитал с него: – "Досудебная подготовка материалов по протокольной форме без возбуждения уголовного дела..." Вот что тебе нужно сделать. Понял? Нам все равно это дерьмо надо разгрести. Или хоть бумажки для вида собрать. Понял?

– Так точно, – по-дубовому ответил Майгатов.

Бурыга надоел ему, и он не без облегчения встал и, обозначив свой уход типично флотской фразой-пропуском "Прошу добро", годящейся и для ухода, и для прихода, пошел к двери.

На столе у Бурыги опять мрачно зазвенел телефон.

– Что? Это опять вы? Я же сказал: эпизод...

Хлопком двери Майгатов отрезал от себя фразу, отрезал Бурыгу, и на душе сразу стало как-то легче.

Вышел на улицу, постоял под балконом, нависающим над входом в штаб бригады, с наслаждением подышал таким родным, таким знакомым воздухом, насквозь пропахшим запахом моря, рыбы, водорослей. Наверх, к секретке, что-то не тянуло, несмотря на приказ Бурыги. Хотелось увидеться с Анфимовым, которого не оказалось на "Альбатросе" к его приезду. Хотелось хоть немного отдохнуть после ночи в душном поезде. Хотелось вернуть те привычные ощущения жизни, от которых он отвык в больнице. И он пошел к кораблю, спиной чувствуя, что Бурыга стоит у окна и с тайной радостью запоминает его неподчинение...

– Ю-у-ра! – распахнутыми руками встретил его у трапа Анфимов.

Обнял, уткнувшись рыжей головой в плечо, похлопал маленькой ребячьей ладошкой по спине. Его пальцы подрагивали, и Майгатов глотком еле удержал слезы. Не хватало еще перед матросами...

– Исхудал, исхудал. – Быстрыми движениями отер Анфимов подглазья, и только теперь Майгатов увидел, как постарел за пару месяцев командир.

Прежними остались лишь медные, с отливом, волосы да улыбка, но на улыбке уже лежала новая сеть морщин, похожих на паутинку, которую Анфимов вроде бы сорвал лицом с ветки да так и забыл отереть с лица. И глаза, хоть и лучились радостью, были в такой же сеточке, только красной.

– Ну, пойдем ко мне в каюту, – пропустил Майгатова первым на сходню, хотя по флотским законам первым как командир должен был на борт подниматься он.

И в каюте так же, совсем не по субординации, попытался посадить Майгатова на свое место, но тот отказался, сев привычно на диванчике напротив. И каюта, и стол, и сам Анфимов казались миражом, казались чем-то нереальным. Он так отвык от "Альбатроса", что все воспринимал на нем как нечто еще неовеществившееся, неустоявшееся, готовое вот-вот пропасть. И поверил в то, что он все же вернулся, только в тот момент, когда правым виском врезался во что-то твердое.

– Полка? – не поворачивая головы, спросил Анфимова.

– Она самая, зараза! – улыбнулся командир, хотя этого и не требовала его и без того улыбчивая физиономия. – Сто раз хотел ее отвинтить, а теперь вот пригодилась... Телевизор с командировочных купил.

Искоса Майгатов прочел на передней панели – "Юность".

– Цветной?

– Да что ты! Черно-белый... Знаешь, сколько "дырок" дома, хоть чуть-чуть какие-то заткнул с этого похода.

Он выдвинул верхний ящик стола, ключом открыл миниатюрный, размером с обувную коробку, сейф и достал оттуда несколько зеленых бумажек.

– Это – твои, – и веером разложил их перед Майгатовым. – Четыре сотни с копейками.

– Откуда? – удивился Майгатов.

– За поход.

– Вот так прямо и дали... наличными?

– Хых, да-али, – иронично покомкал обветренные губы Анфимов. – Когда это у нас что-то хорошее прямо так давали? Еле вышибли из финансистов в Латакии. И не доллары, а сирийские фунты. Ну и за то спасибо...

– А откуда же доллары?

– Мужики с плавмастерской научили. Она в Латакии уже сто лет стоит. Закупили на все жвачку, по приходу сдали в Севастополе оптовикам – все...

– Прямо бизнес какой-то, – все еще не веря в увиденное, Майгатов сложил доллары в тоненькую стопочку, не считая сунул в боковой карман. Раньше проще было: "бонами" давали...

– Раньше все было проще, – поддержал его Анфимов. – Ты зайди к финансисту, купоны за все месяцы получи. Там, если в доллары перевести, ерунда, конечно, но все-таки... – Помолчав, посмотрев через иллюминатор на берег, начал ковыряться в сейфе. – Бурыга – чего? Из-за секретки вызывал?

Майгатов кивнул, но Анфимов, сосредоточившийся на закрывании сейфа, даже не поднял головы.

– Отговаривал я его. Ты ж еще так слаб. А он – одно: у него алиби, пусть он и занимается. Угораздило ж меня тогда подать твою фамилию в приказ по бригаде! – сокрушенно мотнул огненно-рыжим шаром головы. – Надо было Кравчука или того же Кима...

Каютная духота тяжелила веки, клонила ко сну, и только вопросы, которые он еще не задал командиру, удерживали от дремы.

– Ты же, кажется, как дознаватель, еще дел не вел? – никак не мог справиться с замком Анфимов и оттого по-стариковски кряхтел над сейфом.

– Нет, не вел.

– Тогда вон, – показал острым подбородком на полочку. – Поищи, там приказ министра. Брошюрка такая белая, на скрепках.

Майгатов поднялся, безразлично пораздвигал пальцами бумажные заросли и, найдя нужный приказ с длинным-предлинным названием, достал его с полки.

– Чушь какая-то: приемник украли. Тот матрос, что его свистнул, уже, наверное, давно выручку пропил, – скептически поразмышлял вслух Майгатов. Только от того и суета, что секретка, а не строевая часть.

– Да-а. Раньше бы особисты всю бригаду на уши поставили. Шпионов бы искали. А теперь...

– Нет, точно: пустяшное дело. И Бурыга сказал: хоть бумажки для вида собери.

Ключ, наконец, повернулся. Анфимов с удовольствием толкнул от себя ящик и тот с грохотом вошел на штатное место.

– Может, пустяшное, а может, и нет. Я вон тоже думал, что сразу замок открою, да не вышло. Бородка, что ли, стесалась? – повернув на свет, к иллюминатору, рассмотрел тяжелый сейфовый ключ.

– А что у нас нового? – опять попытался вопросом отмахнуться от дремы Майгатов.

– Нового? – поискал глазами под льдистым плексигласом список офицеров и по нему, как по шпаргалке, начал перечислять: – Кравчуку вот и Клепинину дали капитанов третьего ранга...

– А разве им положено? – вот теперь уж точно отогнало этой новостью, как ветром, сонливость. – По штату же...

– Теперь – можно. Там какие-то есть приказы по тем, кто уже два срока отходил... Та-ак. Абунину... посмертно... орден.

Майгатов молча покачал головой, словно не хотел верить в жуткое слово "посмертно".

– Штурман ушел на повышение, в другую часть. А вместо него...

Пауза не понравилась Майгатову.

– Что: вместо?

– Да сплавили к нам, понимаешь, химика одного...

– Химика – штурманом?

– А чего ты удивляешься? Мы теперь раньше, чем через год, в моря не потопаем. В машинах все менять надо. Все, Юра, на мертвый якорь встали мы...

– А почему – химик?

Анфимов рывком встал, захлопнул дюралюминиевую дверь каюты и все-таки шепотом пояснил:

– Пьяница он. Ему год до пенсии. Решили у нас додержать.

– Да-а, с таким соседом...

– Бурыга тоже... Орден отхватил. Хотел еще и звание, но срок не выходит, и возраст к тому же...

– А вас-то как? – беззаботно спросил Майгатов.

Анфимов почему-то обернулся к полке, подравнял строй тощих книжек и с излишней озабоченностью поинтересовался:

– Ты приказ-то нашел?

– Да вот же он! – показал Майгатов.

– Это хороший приказ. Там все разжевано... О-о, а у тебя глаза совсем поплыли! Знаешь что: иди-ка ты подреми с часок...

– Так вам что: ничего? – удивился Майгатов.

Спросил и вдруг понял, что зря. Наверно, дрема, эта липкая, неотвязчивая дрема притупила чувства. И он сам, спасая ситуацию, перевел разговор в другое русло:

– А в бригаде что нового?

Анфимов встрепенулся, сразу как-то весь подобрался и, обрадовавшись вопросу, затараторил:

– Что в бригаде? Да завал на завале. Для дежурств еле на один корабль матросов наскребают. Стрельбы все отменили. Половину выходов – тоже. К тому же соляр, который должна была получать бригада, куда-то пропал. Тут уже пару комиссий работало. Концов так и не нашли.

– Соляр? – задумчиво повторил Майгатов. – При мне Бурыге про какой-то соляр звонили.

– Во-во! До сих пор еще тыловики цепляются. Ушел соляр. В неизвестном направлении... Ну и теперь вот еще эта секретка... О-о, ну ты, Юр, совсем готов!..

Поплывшую вниз голову Майгатов рывком рванул вверх, осоловело поморгал и начал вставать.

– Пойду я. И вправду, что-то в сон клонит, а дел еще...

2

Даже после третьего прочтения он ничего не понял, кроме одного – что ему на эту самую "досудебную подготовку" дано десять суток.

Он лежал на потертом зеленом одеяле в своей каюте, и мелкие буквы приказа то наплывали на него, увеличиваясь до мути, то отодвигались вдаль, превращаясь в такую же муть. Наконец, руки не выдержали, будто удерживали пудовый фолиант, а не брошюру в восемнадцать страниц, и положили ее на грудь, обложкой наверх.

Перед закрытыми глазами постояла последняя из прочитанных страниц со строчкой "тайное похищение личного имущества граждан (кража) – ч.1 ст.144 УК РФ" и, почернев, отпустила Майгатова в тьму, в забытье. Он, не сопротивляясь отдался этому падению, но тут сбоку, у головы, что-то грохнуло, толкнуло его в плечо, и Майгатов, подняв тяжелые, склеивающиеся веки, увидел в своей каюте незнакомого офицера.

На его высокой, сутулящейся фигуре ведром – так, что под него еще одного такого же засунуть можно – висел потертый китель с изжевано-мятыми капитан-лейтенантскими погонами, а когда-то красивое, с маленьким ровным носиком, с яркими выразительными глазами и по-девичьи пухлыми губами, лицо было навек испорчено землисто-бурым цветом кожи и большими, совсем не идущими под маленькие звездочки погон, мешками на подглазьях.

– Сачкуешь, помоха? – беспардонно спросил он таким тоном, словно они были знакомы сто лет. – А комбриг наверху, у секретки, разоряется, что дознание не ведется. Дуй обходным путем туда, а то он об тебя ноги вытрет. И не поскользнется.

Майгатов с усилием сел. В голове мутной жижей все еще колыхалось забытье.

– А ты... вы, – все-таки на одну звезду больше. – Вы кто? – еле выдавил он.

– Далекий родственник Менделеева и Бутлерова, – плюхнулся обладатель чудовищного кителя на кресло-вертушку и вытянул длинные палки ног в немытых с рождения туфлях. – Настолько далекий, что уже и не помню, какой. Короче химик, – и, вскочив, протянул худую, с тонкими пианистскими пальчиками кисть. – Будем знакомы: Силин. Имени, наверно, нет, потому как все Силиным зовут.

Майгатов привстал и в нерешительности подержался за его сухие вялые пальцы. По штату Силин был теперь его подчиненным, но капитан-лейтенантские звездочки и то, что он чуть ли не впервые в жизни видел химика-офицера, удержали его от того, чтобы поставить нахала на место. Он, скорее, ощутил жалость, чем обиду.

А Силину, кажется, было вообще безразлично, какое впечатление он произвел, потому что уже настолько врос в свой "образ", что даже представить не мог, что кто-то еще отнесется к нему иначе, чем с брезгливостью.

– Надо бы мое новоселье обмыть, – погрузил он руку в глубокий, чуть ли не до колен, карман брюк, вытащил оттуда комок слипшихся бумажек и уронил его.

Ударившись о линолеум палубы, комок распался, и Майгатов увидел, что разлетевшиеся в разные стороны банкноты как бы рассортировались по видам: игрушечные, чуть более карамельных оберток, украинские купоны покатились к урне, пестрые, в невероятных узорах, российские тысячи тугим сгустком легли к ботинку, а в стороне от них остался серо-зеленый доллар. Точнее, присмотрелся Майгатов, пятьдесят долларов.

"Значит, у секретчицы вот такую бумажку украли", – вспомнил он слова Бурыги и постарался запомнить бородатое лицо президента в центре банкноты.

– Ты "белую" уважаешь или ударим по портвейну? – согнувшись, соскреб он длинными пальцами деньги в прежний ком.

– У меня – кишки, – показал на низ живота Майгатов.

– Думаешь, у меня их нету? А еще есть печень и поджелудка.

– Я – из госпиталя. Не могу, – засобирался Майгатов.

Жалость к химику улетучилась. Он начинал надоедать. К тому же он вряд ли врал о Бурыге, поднявшемся в "секретку".

– Что ты ломаешься, как политработник, – в свою очередь занервничал Силин. На его узком, изящном лице запульсировала толчками левая щека. – Нам не надо девятьсот. Два по двести и пятьсот. Короче, пару "пузырей" я беру, а закусь – твоя.

Не отвечая, Майгатов свернул в трубочку белую брошюрку приказа и вышел из каюты. Силин бросил ему в спину окрик, но он его не услышал, потому что слышать не хотел...

Секретчице нужно было родиться во времена Рубенса. Тогда бы великие фламандцы, забыв о своих натурщицах, рисовали бы только ее. Совершенно невероятные для ее невысокого роста бедра, на которые словно привязали по ватной подушке, мощная оперная грудь, напрочь рвущая пуговицы на тужурке любого размера, и при этом какое-то милое, озорное личико, которое можно было бы даже считать красивым, если бы не крупноватый, с заметными серыми порами нос.

– Как хорошо, что вы пришли! – с неожиданной для ее фигуры резвостью вскочила она из-за стола, катнулась из угла секретки навстречу Майгатову и заторопилась, глядя ему снизу вверх прямо в глаза: – Комбриг так кричал, так кричал! Я прямо растерялась. Хорошо, что вы пришли!

– Давайте по порядку, – зачем-то осмотрел Майгатов тужурку секретчицы с маленькими мичманскими погончиками на плечах, с колодочкой одинокой юбилейной медали над кармашком и глупой, непонятно почему пришитой на рукав круглой эмблемой боцманов – якорем и цепью. – Вы что – на бербазе служили? – вытянул у него вопрос именно этот якорь.

– Да. На шкиперском складе. Но год назад ушла.

– Из нашего экипажа фельдшер и старший боцман тоже там служили. И тоже год назад ушли, – вспомнил Майгатов.

Секретчица почему-то смутилась. "Чего это я уже допрос веду, – поймал себя Майгатов. – Пора и познакомиться". Он представился. Секретчица с придыхом ответила то ли "Гармаш", то ли "Ярмаш", но он запомнил лишь имя Татьяна.

– Расскажите все по порядку, Таня, – попросил он ее и с наслаждением сел. Усталость мешала быть внимательным, и он мотнул головой, отряхиваясь от ее липких и тяжелых ошметков.

– А вы записывать будете?

– Что? – не ожидал вопроса Майгатов. – Да-да, конечно. Дайте листочек.

В секретке было чистенько и по-домашнему приятно, хотя внешне это низкое желтое здание, крытое серым шифером, казалось убогой сельской халабудой. На подоконниках в горшках стояли цветочки, полы были покрашены красной краской, а сейфы, столы и стулья стояли такие чистенькие, что их хотелось потрогать.

– Вот. Записывайте, – положила она не только листочек, но и синюю капиллярную ручку, которую она, по тому, как мягко опустила ее на бумагу, считала своим богатством. – Вчера, в четверг, я, как и положено, опечатала все сейфы, закрыла стальную решетку, потом – стальную дверь в помещение. Опечатала. Часовой уже стоял. Со штык-ножом, как и положено. Он расписался за прием помещения под охрану. Зашла к ребятам-чертежникам, попрощалась.

– Каким чертежникам? – удивился Майгатов.

– Которые за стеной. У нас же не только секретка в этом доме.

Пару раз за все время службы на "Альбатросе" Майгатов поднимался в секретку, какие-то документы даже брал для работы, но ему почему-то всегда казалось, что в здании есть лишь секретка и еще комната-прихожая, в которую попадаешь с порога.

– Покажите все помещения, – попросил он и, хоть ноющая спина того и не просила, встал.

Вслед за переваливающейся уточкой Татьяной вышел в прихожую. Из нее, оказывается, была еще одна дверь вправо. За нею – бесхозная комната-прихожка с картой мирового океана во всю стену и моноблоком из трех стульев, явно украденных из какого-то кинотеатра. Из комнаты – дверь в коридорчик, а уже из него – в чертежку.

Грохот прыгающих ног встретил их. Три матроса, явно еще секунду назад сидевших на чертежных столах, оправляли синие робы и делали вид, что они вот только-только оторвались от горячей работенки.

– Кто старший? – спросил на всякий случай Майгатов, хотя и так уже заметил на погончике самого маленького из троих, довольно нагловатенького матросика желтую полосочку старшего матроса.

– Старш...ина второй ст...атьи К...цов, – заикаясь ответил совсем другой моряк – худощавый, со светлым ежиком волос и ссадиной на виске. Продлил удивленный взгляд офицера на погончик и пояснил: -Р...обу я постирал. Од...дел сос...еда...

Фамилии его Майгатов так и не разобрал. То ли Кунцев, то ли Концов. Это было сейчас неважно. Интересовало другое.

– А что у тебя за ссадина? – спросил Майгатов.

– Упал, – почему-то ответил за него старший матрос и зло сощурил маленькие серенькие глазки.

"Годок", – мысленно оценил его Майгатов и понял, что все-таки не ошибался. Официальный старшина был здесь в роли тряпки.

– Где вы находились прошлой ночью? – спросил у годка и на всякий случай изучил третьего матросика – плоское монгольское лицо, узкий лоб, испуганный детский взгляд. Тройка получалась пестрой: годок – тряпка ребенок.

– Здесь спали, – лениво и одновременно с удивлением, что его спрашивают о самом очевидном, ответил годок. – На столах.

– Что-нибудь слышали?

– Не-а, – снова за всех ответил годок тоном Мамочки из "Республики Шкид".

Даже сквозь усталость, которая заставляла ко многому относиться безразлично, Майгатов ощутил неприязнь к этому наглецу. Но таковы уж были неписанные законы штабов, что любой чертежник или писарь, пригретый комдивизиона или комбригом, как бы получал от него часть прав и оттого мог с презрением смотреть на какого-то старлея с "Альбатроса". Тем более, что для него и сам "Альбатрос"-то был всего лишь клеточкой в графе планов боевой подготовки, которые он вычерчивал для бесконечных флотских совещаний.

– Где вы на штате... стоите где? – все-таки не выдержал, чуть огрубил нервозностью голос.

– Мы – н...на тр...альщик...е, – кивнул на азиата старшина. – А о...о...

– ...на штате писаря, – досказал за него годок.

Так уж выходило, что из троих лишь этот неприятный тип и служил здесь по правилам, а эти двое числились на тральщике, но, скорее всего, ходили туда лишь питаться, да и то не всегда. А за них кто-то нес ходовые вахты. Хотя, возможно, и не нес, если тральщик стоял в вечном ремонте у причала. А таких в бригаде с каждым годом становилось все больше.

– И никто за ночь... по нужде? – постарался отвернуться от Татьяны.

– Не-а, – снова возник призрак Мамочки.

– Тогда... тогда... каждый пусть опишет в рапорте все, что слышал или видел за эти сутки. Включая ночь, – приказал сразу погрустневшему старшине и вышел из чертежки.

Сзади зашаркала Татьяна.

– Они – хорошие ребята. Работы у них вечно много. Сами же знаете, как у нас показуху любят. Вот они и рисуют. То схемы, то графики, то планы какие-нибудь. А старшина... ну, заика... тот и картину может. Красиво так море, корабль, чайки...

– Прямо Айвазовский, – прервал ее монолог Майгатов. – Да вы снимите тужурку. Жарко же.

Сел за стол, посмотрел на все еще чистый-чистый, не измаранный следами жизни лист бумаги и попросил:

– Рассказывайте дальше. Что было утром?

– Как что?! Ужас был! – Аккуратно повесила она тужурку на плечики в шкаф. Оправила кремовую, тоже раздувающуюся на груди рубашку. – В шесть утра с небольшим прибежал ко мне домой посыльный, сказал, что вскрыли "секретку". Я – пулей сюда. Ведь живу-то рядом. Прилетела, а тут уже дежурный по дивизиону, комбриг и матрос-часовой с перебинтованной головой.

– Перебинтованной?

– Ну да! Его же по голове стукнули!

Новость "стукнула" по голове и Майгатова. Он вдруг вспомнил, что при осмотре места происшествия и допросе пострадавших и подозреваемых должны присутствовать двое понятых.

– Где у вас телефон? А-а, вот. Я позвоню, – набрал трехзначный номер. – Кто дежурный? Ким? Здравствуй, Ким! Что? Да, я тоже рад. Передай мою просьбу Анфимову, чтобы двух моряков прислал понятыми и этого... фотографа в "секретку" дивизиона. Что? Да: фотограф – фельдшер. И чтоб с аппаратом пришел. Поторопись, а то все дело стоит...

3

Тупой звук удара и вскрик вырвали Майгатова из дремы. Он вскочил и тут же наткнулся взглядом на долговязую фигуру фельдшера-сверхсрочника с "Альбатроса".

– Йо-ко-лэ-мэ-нэ, – в ярости тер он лоб, на котором уже начинала прорастать шишка.

И в этом по-вологодски произнесенном "ко", а не "ка", и в этой сухой сгорбленной фигуре было что-то такое родное, близкое, трогающее за душу, что Майгатов сразу даже и позабыл, зачем же он вызвал фельдшера в секретку.

– Холодным надо прижать. Холодным, – вплотную подступившись к фельдшеру, посоветовал он. – В морозилке есть что-нибудь? – спросил уже у стоящей с вытянутым, если его вообще можно было вытянуть, лицом Татьяны.

– Есть. Мясо. Кусок, – произнесла она и покраснела. – Сейчас достану.

– В полотенце заверните его, – приказал Майгатов.

Татьяна сорвала с крючка вафельное, с ярким украинским орнаментом полотенце, обернула им белесый от изморози кусок свинины в полиэтиленовом пакете и еле дотронулась этим свертком до лба фельдшера.

– Да не так плотно. В один слой, – отвернул край полотенца Майгатов и за плечо усадил страдальца на стул.

– Я ж думал, что притолока окончилась, а там... оно... решетка еще, однако, – проокал фельдшер и сел поудобней, сдвинув на груди коричневый футляр "ФЭД"а.

– Добры дэнь. Рады вас знов побачити, – отозвался от двери еще кто-то.

Майгатов обернулся и ожег взгляд огненной шевелюрой.

– Перепаденко!

– Так точно, товарыш старшы лыйтинант!

– Главстаршиной уже.

– Та так зробылось, – смутился он, замаскировавшись лицом под цвет волос. – Хотилы щэ й мэдаль дати, алэ щось не склалось. Так ось главстаршыну далы.

После рукопожатия увидел, что в прихожке стоит еще кто-то высокий и крепко скроенный. Полумрак смазывал черты лица, да и возбуждение, неожиданно нахлынувшее от встречи с Перепаденко, с последним, кого он видел на борту "Альбатроса" перед забытьем, перед пленом и всеми последовавшими потом кругами ада, мешало сосредоточиться. И все-таки по усам, по одним лишь смоляным усам он узнал:

– Жбанский?

– Так точно, – шагнул старший боцман в секретку. – Здравия желаю!

Он всегда, по мнению Майгатова, был слишком военным. Но военным лишь в первые минуты общения, а чуть позже, уже через десять минут разговора, становился болтливее самой болтливой женщины. И в эти минуты уже ничего не оставалось в нем военного. Кроме, пожалуй, гренадерских, в два пальца толщиной, усов да погон.

– Да ты – старший мичман! – посмотрел Майгатов и на погоны. Хотя мысленно отметил, что не только погоны изменили внешне Жбанского, а и чуб, который он теперь зачесывал не наверх, а вниз, эдаким навесом надо лбом.

– За выполнение задания, – тоже посмотрел на три звездочки на погоне. – За спасение на шлюпке тех гражданских, с "Ирши". Мы потом с ними...

– Понятно, – остановил начинавшийся словесный поток. – Теперь вы, Жбанский, и вы, Перепаденко, – понятые. После окончания осмотра вы должны будете засвидетельствовать все факты и результаты действий, при которых присутствуете. Любой из вас вправе делать замечания по поводу произведенных действий и вносить их в протокол. Вопросы есть?

– У матросов нет вопросов, – пошутил Жбанский.

– Хорошо. Начнем с фотографирования.

Фельдшер положил ледяной сверток на стол, отстегнул кнопки на футляре, и на его груди остро блеснул объективом старенький "ФЭД".

– Теперь, окромя ушиба, ишо и обморожение будет, – напомнил о своем пострадавшем лбе, сделал странное движение головой: то ли принюхался к воздуху, то ли послушал его, и молниеносно установил выдержку и диафрагму на аппарате. – С чего начнем, товарищ старший лейтенант?

– По порядку. Общий вид. Потом... потом дверь, решетку, замки... И второй раз не грохнись. Не забывай про свои два метра...

Под громкие щелчки, предваряемые каким-то странным шипением, фотоаппарат начал свою работу по остановке времени, а Майгатов вспомнил, что Татьяна так и не досказала всю историю.

– Что дальше-то было? – грациозно поправила она крашеные под каштан волосы у виска. – Ах, да! Прибежала, а тут такое! У моряка-часового кровь на затылке. Сам еле стоит. Говорит, что его под утро кто-то по голове огрел, и он потерял сознание. Двери нараспашку, решетка открыта. Как вошла – сразу поняла: приемник украли.

– Помедленнее, – попросил Майгатов, который записывал показания и не успевал за скороговоркой Татьяны. – Какой марки приемник?

– "Океан". Хороший приемник, хоть и почти пятнадцать лет ему. Сто раз падал, кнопки все замененные, с правого боку зеленой краской замазан, а ему хоть бы хны. Работал, как миленький.

"Господи! – в сердцах подумал Майгатов. – Из-за такой рухляди сыр-бор разгорелся! – и тут же одернул себя. – Не в приемнике дело, а в том, что секретку вскрыли. И доллары еще..."

– А деньги? Где деньги лежали?

– Здесь, в ящике, – с неожиданной легкостью подскочила она к столу, стоящему у окна, рванула верхний ящик, и он, вылетев из пазов, с грохотом упал на пол.

Пустые, с давно истертыми под корень огрызками помады, пластиковые футляры, ссохшиеся в камень тени для век, ножнички со сломанными кончиками, круглые, давно вышедшие из моды клипсы, пару десятков разнокалиберных и разноцветных пуговиц, бусинок, брошек и еще чего-то яркого, пестрого, ненужного, – все это горохом сыпануло по полу. Пунцовая Татьяна, онемев, стояла над открывшейся всем тайной и смотрела на эти побрякушки с видом человека, впервые их увидевшего. Ей очень хотелось вернуть время назад, к той секунде, когда ее рука рванула злополучный ящик, хотелось, чтобы никто так и не узнал, какой хлам хранит она в ящиках, но время не хотело возвращаться. Оно было обычным и могло только усилить стыд, а не спасти от него.

– Соберите, – кивнул Майгатов морякам.

Перепаденко согнулся в три погибели и пальцами, как граблями, стал сгонять побрякушки в одну кучу. Жбанский в углу даже не пошевелился. Он оттолкнулся спиной от стены только тогда, когда Перепаденко сгреб цветной мусор в кучу. Подошел, поднял ящик, прижал его к животу и приказал моряку: "Ссыпай."

– Товарищ мичман, – хмуро попросил Майгатов Татьяну. – Не делайте никаких резких движений. Нам нужно было ящик сфотографировать, а теперь он вроде бы и не тот ящик.

– Да нет! Тот же! – ожила Татьяна, как только ящик вошел на прежнее место. – И все внутри... то же. А пятидесяти долларов там нет. Одной бумажкой.

– Откуда она у вас?

– Обменяла. На "аллейке", перед рынком...

– А что там: толчок? – как обладатель долларов, Майгатов сам заинтересовался местами, где они еще могут быть.

– Зачем же? Киоски стоят. Культурненько так. Обмен по курсу.

– По курсу? А сколько сейчас за доллар дают?

– Что значит, дают? Кто их сдает? Их только покупают... Где-то по семнадцать тысяч купонов за один доллар.

Майгатов удивился еще больше. Невидимый калькулятор в голове поделил примерно триста двадцать татьяниных ежемесячных на семнадцать и вышло...

– У тебя в месяц где-то долларов восемнадцать – весь оклад. Откуда же пятьдесят? Да еще одной бумажкой?

– А вот это... вот это,.. – кажется, начинала бороться с подступающими слезами Татьяна. – Вот это... не ваше дело, – и отвернулась, загородив лицо маленьким пухлым кулачком.

– Я ви... ви... видел эти дол...лары, – раздался тихий, грустный-прегрустный голос от двери.

Опершись на косяк, стоял старшина-чертежник все в той же робе с погонами без лычек и смотрел на Майгатова таким отрешенным взглядом, словно сбивчивую, искореженную заиканием фразу сказал не он, а кто-то другой за его спиной, а ему приходится за нее отвечать.