Текст книги "Бой без правил (Танцы со змеями - 2)"

Автор книги: Игорь Христофоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 18 страниц)

3

Из-за плоской бронированной двери он не слышал ни единого звука, и от того казалось, что все его нажатия на кнопку звонка – напрасны. Когда ярость на глухих хозяев сделала движения более резкими, а подушечка указательного пальца заболела, мальчишеский голос заставил его отдернуть руку.

– Вы чиво: к дяди Эдику, да? – одним глазом выглядывая из-под съехавшей на ухо огромной, не по размеру, кроличьей шапки, тащил вверх по лестнице санки пацан лет четырех-пяти.

– Да, к нему.

– А чиво тада звоните?

Пацан был настолько вывалян в снегу, и настолько плотно белая корка обхватывала его куртчонку и брюки, что он напоминал скорее снеговика, чем мальчишку.

– Что-то я тебя не понимаю.

Видимо, пацан любил с взрослыми говорить по-взрослому, и Майгатову пришлось пристроиться под его манеру и тоже признать в пацане, хоть еще и малорослого, но уже взрослого человека.

– А чиво понимать! – шмыгнул он соплями. – Дядя Эдик ва двале масыну плагливает. Ты иво новую масыну видел?

– Нет, не видел. А какого она цвета?

– Класивово. Как выйдиш ис падъесда – слева.

Майгатов бросился вниз, чуть не сшибив пацана.

– Плывет йиму ат миня! – проорал ему в спину ходячий снеговик.

Майгатов вылетел из подъезда, прямо под белые струи снегопада, остановил заскользившие, совсем не годящиеся для такой погоды кроссовки и сразу бросил взгляд влево. Там, во дворе дома, парили дымками выхлопов сразу три машины, но "красивого" цвета была лишь одна. Между двумя светло-бежевыми "жигулями" прогревалась ярко-красная "Вольво". Но присыпана снегом она была чуть меньше своих невзрачных соседей.

Майгатов не успел даже обдумать, что же он должен в первую очередь спросить у Эдуарда, как вдруг квадратный, будто сплющенный сзади от удара, багажник "Вольво" дернулся, и машина поплыла вперед, оставляя место для падающего снега. Он побежал за красным пятном, которое медленно заглатывал проем между домами, но, вспомнив, что тут же за ней начинается оживленный проспект, способный явно сразу втянуть в свой поток и увлечь автомобиль, Майгатов изменил направление бега.

– Браток! – подъехав на скользящих кроссовках к ближайшему из "жигулей", обратился он к водителю – длинноволосому, студенческого возраста парню. – Мне край как надо мужика, что на "Вольво" уехал, догнать.

– Ну и догоняй, – безразлично ответил тот.

– Я заплачу, – вспомнил севастопольского квадратного мужичка, но у студента, кажется, в голове такого кассового аппарата, как у того, не было.

– Извини. Я на тренировку спешу.

Майгатов посмотрел на заднее сидение. Там лежали несколько хоккейных клюшек, шлем с прозрачным пластиковым забралом и толстый баул – явно с формой.

– Брат, ну выручи! – уже чуть ли не взмолился Майгатов. – Я – тоже спортсмен... Вот, – отвернул куртку и показал приколотый к ее бортику с изнанки значок мастера спорта СССР.

– А какой вид? – с интересом рассматривал он значок.

– Бокс.

– А-а, понятно, – оценил он вбитый нос Майгатова. – Нам уже такие значки, к сожалению, не дают. Все только деньгами меряют.

– Ну так что? – уже посмотрел на второй газующий "жигуленок", но там за рулем сидел такой завмаговского вида неприступный мужик с двумя подбородками, что к нему и подходить не хотелось.

– Ладно. Садись, – дрогнуло что-то внутри парня. – Полчаса на тебя угроблю...

На проспекте Майгатов мысленно возблагодарил небеса. Они так густо сыпали снегом, так заставляли скользить автомобили своими лысыми шинами по леденеющему асфальту, что те, сталкиваясь, сооружали "пробку" за "пробкой". Красный кузов "Вольво" торчал в одной из них.

– Вон он, – показал Майгатов.

– Да вижу, – недовольно ответил парень. – Я твоего кореша, кажется, знаю. Он недавно эту красотку купил. Верно?

– Да, – подтвердил Майгатов, вспомнив слова пацана.

– Хорошая машина для наших дорог. И для погоды – тоже, – оглядываясь назад, и подрабатывая газом, он пристроился в соседний с "Вольво" ряд. До того оставалось метров пятьдесят. – Может, пешком дойдешь до своего кореша? Все равно стоим.

А Майгатов вдруг понял, что не должен он сейчас встречаться с Эдуардом. Лены, судя по тому, как он успел разглядеть салон отъезжающей машины, в "Вольво" не было. Значит, он уже отвез ее в Подмосковье, а домой просто возвращался. Побыл немного – и опять поехал. Но куда? А вдруг опять в Подмосковье, опять туда, где Лена.

Эдуард казался сейчас крючком, который он не может, нет, просто не должен подсекать раньше времени. И он признался в этом парню.

– Ну ты даешь! – возмутился тот. – То – подбрось до "Вольво", то хочу посмотреть, куда он поедет. Я – не мент.

– Я – тоже, – хмуро ответил Майгатов, достал удостоверение личности и отдал его парню.

– Черноморский флот? Старлей? А я – только младший, хоть и лейтенант.

– "ЦСКА"? – понял Майгатов.

– Точно. Бывшая слава советского хоккея. И середняк – российского... Этот, в "Вольво", – кивнул он вперед, – соперник в любви, что ли?

– Примерно, – ответил Майгатов.

Он хотя и представлял иногда Эдуарда между ним и Леной, но соперником его почему-то не считал.

– Мою тут тоже один хотел захомутать. Теперь ребра сращивает.

– Дрались?

– Не совсем. Он – из "Крыльев Советов". Я его недавно так силовым по борту размазал, что им теперь нового защитника искать нужно.

"Пробка" рассасывалась. Машины объезжали сцепившихся мертвой хваткой две подержанные иномарки и устремлялись вперед на чудовищно быстрой для этой погоды скорости километров шестьдесят в час.

Хоккеист осторожно объехал место столкновения и вдруг направил машину за уходящей в переулок "Вольво". Рука Майгатова до боли в пальцах вцепилась в пластиковую ручку над дверью.

Они немного проехали по улицам, где было еще больше снега, но меньше "пробок", потом свернули на Новый Арбат, и Майгатов, впервые вживую, а не на открытке, увидевший небоскребы-книжки, восхищенно оценил их:

– Красиво!

– Вставная челюсть Москвы, – решил просветить провинциала хоккеист. Всеми архитекторами мира признано, что эти дурищи в центр Москвы не вписываются.

– А все равно красиво!

– Проголодался твой визави, – вдруг совсем не о зданиях сказал хоккеист.

Майгатов еле нашел в строю припаркованных прямо на тротуаре, там, где ходили люди, автомашин красную "Вольво". Эдуарда за рулем не было. Он уже хотел выйти из машины, но хоккеист остановил его:

– Поостыть, что ли, решил? Сиди. Он сейчас спустится. Здесь на втором этаже – "Ирландский торговый дом". Жрачки купит – и спустится...

Хоккеист то и дело поглядывал на часы, и каждый раз, когда это происходило, Майгатов боялся, что уже сейчас, что вот в этот раз он точно откажется везти его дальше. И не мог придумать, что же он будет делать тогда. И от того, что не мог придумать, хоккеист становился ему все ближе и ближе, точно у него одного в Москве была машина и только он один знал, как ехать за красным "Вольво", чтобы их не заметили.

– Все. Вышел, – первым заметил он невысокого человечка в обливной дубленке коричневого цвета, который нес к машине два огромных зеленых пакета. – Богатый Буратино. Смотри, сколько набрал! Долларов на триста, небось.

Майгатов опять вспомнил о своей одинокой пятидесятидолларовой бумажке, и теперь она показалась ему уж настолько мелкой, что ее впору было выбрасывать в урну.

– Хрен с ней, с этой тренировкой, – тронул хоккеист "жигуленок" вслед за "Вольво". – Главное, что за стоянку здесь не оштрафовали. Ты знаешь, не оборачиваясь, сказал он Майгатову, – этот Буратино уже и мне не нравится. Больно рожа плюгавая. Чего твоя в нем нашла?

"Вольво" съехала с тротуара на шоссе, вопреки всем правилам развернулась посредине улицы и помчала, выметывая снег из-под колес, от центра. Хоккеисту пришлось повторить этот маневр. Так они в связке, которая то удлиннялась, то укорачивалась, проехали Новый Арбат, Кутузовский, проспект маршала Гречко, Можайское шоссе, пересекли кольцевую и двинулись по "минке" в почти идеальном западном направлении. Или, как сказал бы штурман с "Альбатроса", в направлении "западо-западо-юг".

Хоккеист умело хитрил, меняя ряды, а иногда даже отпускал "Вольво" на два светофора вперед. Вряд ли Эдуард мог заметить в этой молоке, в этом чуть ли не кефире, который создавал на дороге густой-прегустой снегопад, что за ним ползет какой-то престарелый "жигуленок" первой модели да к тому же и с залепленными снегом номерами.

Но когда он свернул с "минки", и идущих за ним машин стало совсем мало, хоккеист почему-то пригнулся ближе к рулю и нервно поерзал на сидении. "Вольво" миновала какую-то деревню, сосновый бор и сделала правый поворот. "Жигуленок" последовал за ним, проехав метров триста, и остановился.

– Дальше нельзя. Может, он уже и без того нас заметил. Мы с ним на этой улице – как два тополя из трех, что были на Плющихе.

– Но ведь уйдет, – тихо сказал Майгатов.

– Знаешь, – нервно потянулся в кресле хоккеист, – если он тебе так нужен, выходи и топай за ним так. Если он и вправду ехал в этот дачный кооператив, то ты его и без меня найдешь. А если нет, то,.. – помолчал, подбирая слова, – то нет.

Ногой Майгатов по середину берцовой кости погрузился в снег. "Валенки бы сюда", – только и успел подумать, ощутив, как холодеет нога в дешевой кроссовке из кожезаменителя.

– Я подожду. Вон там, за лесочком, – кивнул назад, на сосняк, мимо которого они только что проехали. – Там хоть какие-то машины ездят, а здесь я... ну, как бельмо на глазу.

Майгатов поблагодарил, чем вызвал резкий взгляд хоккеиста, и вылез из машины. Он действительно стоял на краю шикарного дачного поселка. Двух-трехметровой высоты заборы, если не из железобетонных плит, то из широкой толстой вагонки, дома однообразно красного кирпича, словно все, кто здесь жил, воровали с одного кирпичного завода. "Вольво" уже давно свернула с этой, наверное, центральной улицы, и Майгатов пошел к тому углу, за которым скрылась машина.

Он широко ступал по глубокому, куриным пухом подрагивающему снегу и с удовольствием смотрел на высокие заборищи. Уж из-за них-то он вряд ли был виден.Потом додумался войти в шинный след "Вольво", потопав, отрусил кроссовки и низ джинсов от снега и пошел по елочке протекторов, как по нити волшебного путеводного клубка.

Дачный поселок оказался больше, чем он предполагал. След "Вольво" провел его еще через пару переулков и вдруг заставил остановиться. Машины на улице не было, но по перемешанному, исчирканному вдали, метрах в ста, снегу, он понял, что "Вольво", развернувшись, заехала именно в ворота дачи, стоящей последней по правой стороне. За ней виднелся пустырь, а дальше черной полосой просматривался лес.

За время хождения по следу шин Майгатов уже примерно понял расположение домов поселка. Он вернулся назад, поднялся по параллельной от той, где разворачивалась "Вольво", улице и, увидев уже знакомую по контуру крышу, подошел к забору.

Наверное, нет ничего хуже, чем пытаться в обычной одежде пробраться незаметно по снегу. Но ждать оттепели он не мог. Майгатов кожей чувствовал, что где-то здесь, где-то совсем рядом – Лена, и он почему-то решил, что ей плохо, что она жалеет об отъезде, что она надеется на него. И он решился.

По стволу растущего прямо у забора дуба он взобрался метра на четыре, стал ногами на бетонную плиту и, даже не посмотрев на дом, прыгнул вниз. Земля встретила больно. Земля отшвырнула вбок. Но снег спас. Он мягко принял его, сразу еще и замаскировав. Майгатов даже не стал отряхиваться. Он осмотрел огромный, с деревьями участок, дом из традиционного красного кирпича, какие-то пристройки.

Дом притягивал к себе, и Майгатов, забыв о всякой осторожности, перебежал под его стены. Прижался к кирпичам и с ужасом подумал о собаке. Такой огромный участок просто не мог быть без овчарки, ротвейлера или даже пит-буля. Но, то ли погода была такой, в которую хороший хозяин собаку не выпускает, то ли не успели еще завести волкодава, но только во дворе стояла гнетущая тишина.

Шум в ушах от нее неприятно давил на Майгатова. Он твердо знал, что нужно перелезть забор, знал, что нужно перебежать к дому. А вот что делать дальше, он совершенно не мог представить. Пока не услышал тихую-тихую, еле всосавшуюся в тишину мелодию. Где-то наверху, скорее всего, на втором этаже, играла музыка, и он, подчиняясь ее зову, полез по замеченному из-за угла дома деревянному брусу на длинный, вдоль всей стены протянувшийся деревянный балкон.

Стал на него, осторожно выглянул из-за стены в окно и обомлел. В огромной, ярко освещенной комнате на диване с обивкой-гобеленом, на которой были изображены два рыцаря, сошедшиеся в поединке на турнире, точно между ними, там, где сходятся острые длинные копья, сидела Лена с какой-то незнакомой женщиной, а невысокий, стоящий к нему спиной мужчина выставлял что-то из пакета на журнальный столик. Пакет отливал яркой зеленью, и только по одному этому Майгатов понял, что это – Эдуард.

Выставив покупки на стол, он что-то сказал, прошел к окну, швырнул пустой пакет на подоконник и ушел из комнаты. Майгатов видел его лицо несколько секунд, но его поразили маленькие, близко посаженные глазки Эдуарда. Они так походили на пуговки, которые раньше пришивали к головам плюшевых мишек, что ему даже показалось, что они и мертвы так же, как те пуговки. У него действительно была небольшая, аккуратно подрезанная бородка и заметно расширившая лоб лысина.

Лена еще раз беззвучно рассмеялась, и Майгатов подумал, что зря волнуется ее мама, что зря она взволновала и его, что совершенно не нужна была гонка за "Вольво", блуждание по сонному поселку, накрытому обложным снегопадом, лазание по деревьям. И он уже собрался спрыгивать с балкона и проделать обратный путь, как Лена вдруг вскочила.

Толстые, с двойными стеклами, рамы скрывали все звуки. Он не слышал из зала ничего, в том числе и того, что вызвало такой гнев Лены. Он мысленно попросил их говорить громче, но женщина тоже вскочила, тряхнув красивыми светлыми волосами, подошла к окну, заставив Майгатова отклониться к стене, открыла форточку и вышвырнула окурок. Короткой черной палочкой с красным мазком помады упал он на снег балкона и тут же снежинки погребли его под собой.

– Сядь! Не психуй! – потребовала женщина. – Перекусим?

– Я не голодна, – села в самый уголочек дивана и тихо ответила Лена.

– Ну, смотри. Я ведь не макароны с сосисками предлагаю, а деликатесы из валютного. Налить? – подняла она со столика бутылку вина и тщательно изучила этикетку.

– Немного. Я вообще-то совсем не пью.

– Я – тоже, – с мужской суровостью ответила женщина и налила себе полстакана. Лене плеснула на дно.

Она подняла огромный бокал, посмотрела на тонкую красную пленочку, подрагивающую на дне, и восхитилась:

– Красивый цвет. Как рубин.

– Как кровь, – уточнила женщина и громко поставила на столик опустошенный стакан.

– Бери красную рыбу. Хорошо идет. Красное любит красное.

Лена чуть притронулась губами к вину и тут же мягко, беззвучно опустила стакан с той же красной пленочкой на дне на журнальный столик.

– Зря ты психуешь! Ну что я такого сказала: отдельные интимные услуги? Если начистоту, то никому не нужна просто секретарь-референт. Ты думаешь, зря в объявлениях пишут: приятная внешность, возраст – до двадцати шести лет? Вот мне уже тридцать один, почти старуха...

– Ну что вы! Какая же вы старуха?!

– Не успокаивай меня. Вон, смотри: уже морщинка на шее пролегла. Никаким массажем не разгладишь. И возле углов глаз...

– Вы преувеличиваете.

– Я никогда ничего не преувеличиваю. Я всегда хожу по земле. Эдуард показал мне твою фотографию. Вроде, неплохо. Я дала ее посмотреть шефу. Ты ему понравилась. А потом, ты учти, в солидные фирмы, на солидные оклады кого зря с улицы не берут. Только проверенных, только своих. Вроде как в семью принимают. А в семье, сама понимаешь, отношения должны быть, чтоб эта семья не развалилась, теплыми, нежными, а порой и очень близко интимными.

Лена съежилась в уголке дивана.

– Шеф вечерком приедет сюда. У него сейчас теннисный корт, потом сауна. Попутно – пару деловых встреч. У нас, как видишь, все сочетается: и труд, и отдых. Шеф у нас очень симпатичный, очень солидный. В общем, мужчина из мужчин. Иногда бывает грубоват, но это у него вроде детской игры.

Она опять налила себе полстакана. Жадно, с причмокиваниями выпила, выудила из длинной пачки тонкую черную сигарету, закурила и, отставив ее двумя тонкими ухоженными пальчиками в сторону, выдохнула вместе с дымом:

– Две тысячи долларов в месяц мы тебе кладем для начала. Потом можешь дожать до десяти. О премиальных не упоминаю. Они тоже могут быть. Главное, что тебе нужно, это не умение печатать на машинке, не знание компьютера или какого-то иностранного языка. Главное – это умение расслабляться и фантазия. Ведь шеф иногда так зверски устает.

Лена стала маленькой-маленькой – как ребенок. Наверное, уже нельзя было занимать меньше места на этом красивом диване, по синему полю которого все неслись и неслись навстречу друг другу два рыцаря в броне.

– Ты должна понять главное, – расхаживая по комнате, нравоучала дама. – А главное: ты – женщина. Ты создана для наслаждений и для того, чтобы тобою наслаждались. Твоим телом, лицом, ножками, волосами, грудью, твоим запахом. Кстати, как ты пахнешь?

Она наклонилась к Лениной шее, и Майгатов почувствовал, что нервы уже не выдерживают. Ногти уже давно впились в ладони, бугря темно-коричневые кулаки, но что он мог сделать кулаками против толстых двойных стекол?

– Приятный запах. Шефу понравится. Немножко добавим дезодорантов.

– Я хотела бы уехать домой, – тихо сказала из своего угла Лена. Сейчас.

– В нищету? От замаячившего богатства?

– Я не могу...

– Ничего. После двух-трех раз привыкаешь. Просто нужно переступить через себя. Совесть – химера, придуманная пуританами. Переступив, ты станешь истинно свободной. А свобода и деньги – это единственные настоящие ценности в этом мире. Понимаешь?

– Где Эдуард?

– Эдуард – наш лучший сотрудник. Мы верим ему. Учти: от нас теперь просто так уйти или уехать нельзя. Ты уже принята в семью. Да расслабься ты!

Крикнув, она прошла к огромному, наверное, не менее метра по диагонали, телевизору, включила его. Потом заправила видеокассету, нажала на пульт и на экране высветилась постель, на которой две обнаженные белые девицы ласкали такого же обнаженного негра.

– Это так же естественно, как дыхание, как еда, как питье, как отправление нужд. Ты должна будешь этому научиться в совершенстве. Пока посмотри этот фильм. Вроде как в форме учебного пособия. А где-то через час мы втроем – ты, я и Эдуард – попробуем все это повторить. Ты увидишь, какое это наслаждение. А вечером, возможно, встретишься с шефом.

Лена сидела, закрыв лицо ладонями.

Дама загасила окурок о дно своего стакана и вышла из комнаты, нервно тряхнув волосами.

На экране негр мостился между двумя дамами, точно ему было холодно и он иначе не мог согреться.

– Ле-е-ена! – хриплым шепотом позвал он ее через приоткрытую форточку. – Ле-е-ена!

Одна из дам стонала так громко, что, кажется, глушила его голос.

– Ле-е-ена! Иди сюда!

Наконец-то оторвала она ладони от лица.

Вид Майгатова за окном напугал ее сильнее, чем тискающий пудовые груди одной из баб негр. Она так побледнела, что ярко-синяя обивка за ее спиной стала еще ярче. Ее губы что-то произнесли, но он не услышал.

– Иди, иди сюда! – призывно махал он.

Наконец, она поняла, что это не еще один телевизор, а живой, настоящий Майгатов, что он, наверное, все слышал, что он все понял, что он один может спасти. Она бросилась к окну, больно ударившись об угол столика. Бутылка вина, отлетев от удара, брызнула вином на экран, и красная, как кровь, пленка поползла вниз по клубку черного и белых тел.

– Открой шпингалеты! – все тем же хриплым шепотом потребовал он.

Она рванула, но палец сорвался, не хотел подчиняться.

– Ну, давай же! – попросил Майгатов. – Давай, Леночка, милая!

Он произнес это так нежно, что она не выдержала, всхлипнула. Шпингалет в слезящихся глазах раздвоился, стал толще и размытее, но она дернула сильнее, чем в первый раз, и он поддался. Став коленями на широкий подоконник, Лена рванула вниз верхний шпингалет. Створка рамы качнулась назад.

– И вторую! Вторую – так же!

Глаза сами бегали с Лениных пальцев на двери, в которых исчезла та светловолосая дама, глаза пытались удержать на расстоянии ту дверь за ручку и то, что она все-таки не открывалась, казалось заслугой глаз.

Он и сам не сразу поверил, что открылась и вторая створка. Лена, как стояла на коленях, так и упала ему в холодные объятия.

– Не плачь, не плачь, – гладил он ее короткие стриженые волосы, а взглядом все держался и держался за ручку. – Бежим... стой, а одежда, где твоя одежда?

– Вни... ни.. внизу, в... в,.. – так и не сказала до конца под тяжестью душащих горло слез.

Он сорвал с себя джинсовую куртку, вдел ее подрагивающие руки в рукава, запахнул на груди и скомандовал:

– Я спущусь, а ты – за мной. Повторишь все, что я сделаю, – еще раз прощально подержался взглядом за ручку двери и сполз по деревянному брусу с балкона.

– Давай! Быстро!

Она попыталась повторить его движения, но руки не удержали тела, и она упала прямо на Майгатова. Он не устоял и тоже завалился в уже сметанный ветерком сугроб у стены.

– Ты куда? – метнулся незнакомый испуганный голос из-под балкона.

Тревога заставила Майгатова вскочить с быстротой, которую он не помнил за собой даже по тренировкам в училищные годы.

В двери, прямо под балконом, стоял маленький, лысоватенький, бородатенький, и он остро ощутил, что призрак овеществился, что вот это и есть Эдуард, из-за которого до сих пор не может избавиться от слез Лена. Майгатов шагнул к нему навстречу.

Эдуард странным движением бросил руку назад, к пояснице, но кулак Майгатова оказался быстрее этой руки. Он с хрустом вмял маленькую головку с немигающими пуговками глаз в деревянную плаху двери. Эдуард упал ничком, и только тут Майгатов понял, зачем он совал руку к пояснице, – там висела кобура.

Коротенький человечек лежал недвижимо, как гипсовый манекен, и Майгатов крикнул Лене:

– Бежим! Вон к тому дереву!

Они долго перелезали, долго бежали, держась за руки, по взбрехивающим собаками улицам поселка, долго продирались наискось через сосняк, и, когда, выплыв из сугробов на дорогу, Майгатов увидел стоящие "жигули" хоккеиста с прилипшим к багажнику дымком выхлопа, он наконец-то поверил, что они спасены.

_

4

Майгатов привез ее к Мишке. Теплую, нежную, заснувшую у него на руках, с уставшим лицом и таким же распухшим носом, который утром был у ее матери. Наверное, он угадал, потому что Лена, проснувшись и даже не понимая, куда они приехали, попросила:

– Отвези меня к себе. Я боюсь домой.

Хоккеист поправил чуть не упавший с переднего сидения баул с формой, обернулся к ним и пожелал:

– Больше не теряйте друг друга. У вас классная пара.

Майгатов полез за своей пятидесятидолларовой бумажкой, но хоккеист даже не дал ее вынуть.

– Не вздумай, обижусь...

Они поднялись по длинной-длинной лестнице на пятый этаж. Вошли в квартиру. Ни Мишки, ни его сумки не было.

– Здесь мой знакомый живет, – пояснил он. – Философ.

– Заметно, – сказала она, осмотрев старючие раскладушки и дедушку-телевизор. – А где он сейчас?

– Философствует, – выглянул в окно, за которым сыпал и сыпал бесконечный снег, и подумал, что сегодня у Мишки будет не кассовый день. Пообедаем?

– А что есть у философов? – удивилась она. – Неужели есть что-то, кроме книг?

Майгатов позвал ее к холодильнику, подал дверцу на себя, и Лена удивленно уменьшила лоб взлетевшими бровями.

– Ну и философ! Он что: придворный философ?

– Да нет. Просто им демократы стали платить больше, чем директорам коммерческих банков. Чтоб придумали им новую философию, а то уже два года страна в вакууме живет.

Они засмеялись одновременно, но у Лены это получилось громче, и он так обрадовался смене ее настроения, что сделал свой смех еще бурнее. Он хотел помочь ей забыть все плохое, что принес сегодняшний день. Он до того сильно этого хотел, что и не заметил, как ее смех перешел в рыдания, как ритмично раскачивающаяся голова Лены стала дергаться назад, как мелькнули колючие слезы, и она, закрываясь и от него, и от всего жестокого мира, прижала к глазам ладони.

Майгатов обнял ее дрожащими руками, больше всего боясь, что она оттолкнет ее. Он видел такие сцены в кино, и там женщины очень часто отталкивали мужчин, словно не хотели, чтобы хоть кто-то видел их слабость. Лена лишь безвольно легла растрепанной головой на его грудь, а он остро ощутил, что то, что раньше казалось ему любовью, было такой мелочью рядом с тем чувством, что разрывало душу в эти секунды. Может быть, так получилось оттого, что теперь у них на двоих было несколько страшных минут, которые вошли и в ее, и в его судьбу, и этими минутами, словно сиамских близнецов пуповиной, сегодняшнее воскресение сроднило их. Он обнимал ее, как часть себя, и почему-то думал о том, что готов умереть за Лену, и в этой готовности скрывалось наслаждение, а не страх.

Своими большими грубыми ладонями он оторвал ее лицо от груди и стал неистово целовать соленые щеки, лоб, глаза, волосы. Когда он поймал ее губы, они еще подергивались, они были вялыми, как бы неживыми, но, чем дольше он удерживал их в поцелуе, тем тверже и смелее становились они. Глаза закрылись сами собой. Наверное, он бы смог пересилить себя, поднять веки и все-таки увидеть ставшее счастливым лицо Лены с такими же закрытыми глазами, но он не стал этого делать. Даже сквозь плотно прижатые веки он видел все. Он знал, что вырвал ее из плача, который был не просто плачем, а продолжением плена, придуманным, но продолжением. И она, тоже понимая это, может быть, ощутила в душе часть его нового чувства не просто любви, а любви двух сродненных людей.

– Ми-илый, – первое, что произнесла она, как только прервался поцелуй. – Я тебя люблю. Больше жизни люблю. Ты не бросишь меня?

До этого он боялся, что она бросит его, и как-то смутился от вопроса.

– Ну зачем ты? Я... сегодня...

– Не бросай меня.

– ...сегодня... и навсегда...

– Боже, как я счастлива, что есть ты!

Больше такого он слышать не мог. Слова рвали сердце. Пьянили и все-таки рвали, рвали. Он спасся от этой сладкой пытки поцелуем.

Они пили друг друга, как могут только пить больные единственное спасительное лекарство. И чем дольше она пила, тем сильнее понимала, что все самое важное в жизни уже произошло: она нашла е г о, нашли среди миллионов мужчин на планете, и все остальное было всего лишь фоном, на котором это случилось, что любовь к Эдуарду, скорее всего, казалась любовью, а, может, была всего лишь жалостью, а не любовью. И чем дольше он пил, тем исступленнее боялся ее потерять, и в этом исступлении, кажется, вот-вот готов был схватить ее на руки, унести в комнату и целовать уже там, но целовать не только лицо, а всю ее до последней клеточки.

– Нет в жизни счастья! – загрохотали подошвы в прихожей. – Ю-урка, ты здесь?

Они вздрогнули одновременно, словно действительно стали единым целым.

– Ты где, флотоводец? – прогрохотал он на кухню. – Ой, ради Бога, извините, – и, почему-то согнувшись в поклоне, стянул с головы шапку, пошитую, наверно, с половины барана – такой она была огромной, пушистой и выбеленной снегом.

– Я не знал, что... это...

– Познакомься. Лена.

Мишка шагнул навстречу и, протянув руку, поздоровался так, чтобы его выбитый глаз был совсем не виден.

– Ми... Михаил, – ответил он за Майгатова. – Не был, не состоял, не участвовал...

– В чем же? – бросила она смешливый взгляд на Майгатова.

– Ни в чем... То есть во всем...

– Ты раздевайся. А то кухню скоро смоет, – кивнул Майгатов на лужицу от подтаявшего снега, в которой стоял Мишка.

– Я – мигом! – вылетел он в прихожую. – А где ваши вещи? Тут на вешалке ничего нет.

– Моя куртка на раскладушке. А у Лены ничего нет.

– Как это – нет? – вернулся он с ошарашенным лицом и все еще в ботинках, оставляющих серые следы.

– Так получилось, – разведя руками, пояснила Лена. – Мы бежали.

– Ого! Это уже что-то из Дюма. Или Вальтера Скотта.

– Миш, мы правда бежали, поэтому у Лены ничего нет. Знаешь, обернулся он к ней и, прежде чем сказать, опять ощутил ток, прошедший по всему телу, только от вида ее милого, ее такого любимого курносенького лица, – знаешь, давай позвоним твоей маме. И я съезжу за одеждой.

– Нет, я сама позвоню. А где у вас?..

– Пр-рошу! – прыгнул Мишка к холодильнику, стащил с него телефон на стол и отер пыль с трубки рукавом свитера.

Пока Лена набирала телефон, Мишка на цыпочках вышел из кухни и, поджав губы, поманил за собой Майгатова. В прихожке, разуваясь, с корточек торопливо стал расспрашивать:

– Юр, я тебе его сегодня хочу показать. Тут недалеко. Несколько остановок на троллейбусе. Правда, троллейбусы не ходят, но пехом тоже недалеко. Лады?

– Ты чего?

– Да нет. Ты только посмотришь, а потом обсудим...

– Бредишь, что ли?

Произнес и тут же понял: о том мордовороте, что избил его, говорил Мишка.

– Ах да – Лена! – по-своему воспринял его вопрос Мишка. – Идея: гоню к лысому и беру в прокат шубу. До школы и назад.

– Какой школы?! Ты уже совсем рехнулся со своей местью. Граф Монте-Кристо!

Из кухни слышался приглушенный Ленин голос, и Майгатову почему-то показалось, что даже в том, что он оставил ее одну на кухне, таилась для нее опасность. А уж когда Мишка поволок его в комнату, сбивчиво, с пятого на десятое, пытаясь объяснить свой дурацкий план, и голос перестал быть слышен, ему и вовсе стало тревожно на душе.

– Юр, понимаешь... ничего, наверное, не будет, но ты хоть это... садись. Ты тайский бокс видел? Нет, не то... Ну, вот всякие кунг-фу и таэквондо, когда по телевизору...

– Ты точно на морозе перегрелся.

– Подожди... Вот помнишь фильм: там Поддубный за деньги боролся?

– Не видел я такого фильма.

Ее голос совсем не слышался, как он ни напрягал слух. Казалось, что Лену похитили повторно.

– В школу поедем – сразу вспомнишь.

– Да не видел я ничего такого!

– Ну, сядь, сядь. Все, я успокоился. Объясняю по пунктам, как на лекции. Первое – в школе, точнее, не в школе, а в спортзале школы сегодня бои.

– Собачьи, что ли?

Мишка начинал надоедать. Особенно потому, что не давал избавиться от тревоги о Лене. Он понимал, что тревога напрасна, но что-то внутри его было сильнее рассудка.

– Подожди. Я же сказал: по пунктам. Второе – там будет в этих боях участвовать... ну, в общем, тот, что мне это, – и показал тонким, действительно философским пальчиком на выбитый глаз. – Третье – бои ведутся без правил.

Майгатов уже кое-что понял, но последняя фраза его удивила.

– Ты же сам говорил: кунг-фу, таэквондо...