Текст книги "Бой без правил (Танцы со змеями - 2)"

Автор книги: Игорь Христофоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)

_

4

Иванов встретил холодно. Человеку всегда неприятно представать перед знакомыми в худшем качестве, чем он был до этого. Капитан ФСК, таинственность, загранкомандировки – и почти ничего взамен.

– Ты в Москву надолго?

Значит, холодность еще и от того, что видит в Майгатове потенциального квартиранта.

– Трудно сказать. Я у друга остановился.

Внешне Иванов не отреагировал, но по тому, как он предложил ему зайти в зал, понял, что сказал именно то, что нужно.

Сели. Помолчали.

– Я не знал, что вы это... ну, не служите...

– А чего тогда официальничаешь, выкаешь? Давай на "ты"...

Нет, все-таки он вовремя сказал, что остановился у друга. Чувствовалось, что Иванов подуспокоился.

– Хорошо. Вы... то есть ты.. помните... тогда ко мне журналист в больницу приходил? Из Рейтер. Интервью брал.

– Бородатый такой?

– Да-да – косматый. Весь в перхоти...

– Везет мне на бородатых, – сокрушенно помолчал над чем-то своим.

– Так этот корреспондент.. ну, бородатый... Только он, правда, бороду сбрил... Так он у нас, в Севастополе, объявился.

– На курорт, значит, приехал...

– Ну, вообще-то, Севастополь – не Ялта.

– Знаю, знаю. Это я так сказанул. На самом деле эти ребята в Ялту уже не ездят. И тем более – в Севастополь. Им теперь Ниццу подавай, Флориду, Канары. Я так чувствую, что поработать он к вам приезжал. Верно?

– Работой я бы это не назвал...

– Ну-ну, и что же он у вас делал? – и просительно посмотрел на молчащий телефон.

Майгатов оттолкнулся от спинки кресла, сел на самый краешек, чуть наклонившись вперед, и обстоятельно рассказал все, что произошло в Севастополе...

– Зря ты Жбанского так отпустил, – подвел Иванов итог услышанному. Украинцы его бы покрывать не стали, выдали бы прокуратуре. У нас межправительственное соглашение по этому поводу есть.

– Понимаешь, – кажется, впервые обратился он к Иванову на "ты" и не ощутил никакого сдерживающего барьера, – я не верю в то, что выдали бы. Нужно жить в Севастополе, чтобы понять это. Бумаги, может, какие и есть, но в действительности все решается не бумагами, а совсем иными вещами. И самую большую роль играют... ну, скажем так, чувства: зависть, злоба, раздражение...

– Ладно. Черт с ним, с этим Жбанским. Если я не ошибаюсь, благодарность за уничтожение банды мне объявляли зря. На яхте, судя по всему, ни главаря с этой...как его...

– С бородавкой на лбу...

– Да, с бородавкой, ни девицы, ни итальянца, ни, тем более, псевдожурналиста уже не было. Псев-до-жур... как его, говоришь, по документам?

– По тем, что показал милиционеру, – Зубарев. По тем, под которыми жил на "Енисее", – Кострецов. Интересно, какая фамилия настоящая?

– Ни та, ни другая, – совершенно спокойно сказал Иванов. – Зубарев, Кострецов... Сплошная анатомия. Вот что такое – кострец?

– Кость какая-то, – смутился Майгатов.

– Три балла за ответ. Кость там есть. И все же, – он рывком встал, подошел к полке, вынул из строя книг толстый, зеленый том словаря, полистал его и громко провозгласил: – Вот: кострец – часть мясной туши, верхняя часть задней ляжки... Когда ты этих ребят за ляжку схватишь, они взвоют по-настоящему.

– Я?

– Конечно, ты.

– А не... мы? – с неприятно поднимающейся в душе тревогой спросил он.

– Понимаешь, занят я сейчас, – вдавливая том в уже расслабившийся, почувствовавший свободу строй книг, пояснил Иванов. – Я фирму частного сыска открыл, и сейчас поступил неплохой заказ... Ну, может, не такой уж и неплохой, но если я клубок распутаю, то потом можно будет полгода только лежать и плевать в потолок.

– Честно говоря, я надеялся...

– Да и потом, пойми меня: та контора, в которую ты вцепился, интересовала меня по чисто служебной необходимости. Какой мне толк гоняться и дальше за ними?

Он говорил, расхаживая по мягкому, глушащему шаги ковру, говорил, то и дело бросая взгляды на молчащий холодный пластик телефона, а Майгатов с каждой новой секундой этого хождения и нудного, бесцветного говора все неприятнее ощущал в душе тревогу. Может, и вправду он слишком много себе вообразил, решив, что только Иванов сможет ему помочь, сможет остановить бандитов на их пути к "Ирше". И когда оказалось, что единственная надежда рухнула, он ощутил бессилие. А, может, и ему плюнуть на эту погоню и уехать в Севастополь? Сразу вернется прежняя размеренная жизнь, вернутся заботы "Альбатроса", может быть, перестанет кукситься на него Бурыга и назначит вместо уходящего Анфимова командиром.

Бурыга? А суд чести? Он уехал на вокзал до того, как он начался. Уже одним этим он бросил вызов Бурыге и теперь... Испарина холодом легла под чубом. Только сейчас, в квартире Иванова, он вдруг остро понял, что уже не будет никакой размеренной жизни, не будет "Альбатроса", не будет Анфимова. Он сжег мосты. И чтобы хоть немного, хоть отчасти вернуться к себе прежнему, он должен найти тех, кто принес столько боли ему, кто обманул его в Севастополе так нагло, так мастерски, так небрежно даже.

– А если, – прервал он все что-то говорившего Иванова, – если я помогу тебе в твоем деле, а ты – в моем?

Он хватался за ускользающую надежду, он не хотел, чтобы отчаяние толкнуло его на какой-нибудь необдуманный поступок. Однажды он уже поддался отчаянию. Был тяжелый, до тьмы в глазах тяжелый бой на ринге. Он, как всегда, считал свои очки и очки противника, и в конце, когда калькулятор в мутящейся голове подсказал, что на два-три удара у него больше, начал вязать противнику руки. Он протянул в этой скорее вольной борьбе, чем боксе, двадцать последних секунд и под удар гонга праздновал победу. Но судья поднял руку соперника. Куда-то пропали усталость и боль. Осталось только отчаяние. Страшное, переходящее в бессилие, отчаяние. И тут соперник усилил его насмешкой. Рука сама собой впечатала нос врага в алый круг лица. Кровь брызнула на белое манишко судьи. Потом над ним еще сжалились – дали только полгода дисквалификации. А могли вообще...

– У меня – очень серьезное расследование. Заказчики просили о максимальной конфиденциальности. Каждый лишний человек, осведомленный о...

– До свидания! – рывком с края кресла вскочил Майгатов и метнулся в прихожую, к двери.

Телефонный звонок ворвался в квартиру. Иванов тигром прыгнул к трубке, сорвал ее, чуть не уронив на пол, вдавил в сразу покрасневшее ухо.

– Славка? Что? Ждал, ждал, еще когда ждал. Погоди, – сжал микрофон в потный кулак и крикнул в прихожую: – Стой, Майгатов! Не уходи!

А тот и без просьбы бы не ушел, потому как не мог совладать с непонятным замком в двери.

– Ну что: когда? Сегодня? В каком ночном клубе? Сведения точные? А-а, уже бригады в готовности... Понял, понял. Никому – о твоем звонке. Конечно, конечно – все по дружбе. С меня причитается, – и мягко положил трубку.

Майгатов стоял у входа в зал. На его мрачном почерневшем лице топорщились усы.

– Открой! – кивнул он вправо, хотя прихожая находилась за его спиной.

– Ну чего ты психуешь! Сядь!

Майгатов не сдвинулся ни на сантиметр. И то, что он остался стоять на прежнем месте, еще сильнее укрепило Иванова в случайной, непонятно как появившейся мысли.

– Вечером мне потребуется помощь. Согласен?

В мрачном молчании никак не мог Майгатов переварить столь резкую смену настроения у Иванова.

– А я... по мере моих сил... помогу тебе.

– Что нужно делать? – спросил Майгатов и сам удивился, что никакого раздражения в голосе нет.

– Для начала пошли в прихожую.

Он долго рылся в хозяйственном шкафу, снимая одну коробку с другой, пока, наконец, не добрался до самой нижней. Похоже, когда-то в ней лежали женские сапоги. Открыл ее, глазом смерил грудь Майгатова и вытащил из трех лежащих там свертков нижний.

– Примерь. Из старых запасов.

Только теперь Майгатов понял, что в пакете лежал бронежилет. Увесистый, в белоснежном чехле.

– Списанные. Но ты не волнуйся. Сплошное новье. Ни разу не надевали. Представительский. Можно под рубашку надевать.

– А как? – не сразу понял Майгатов, уже снявший куртку и боящийся даже тронуть ослепительно белый бронежилет.

– Через голову... Во-от, правильно. А это зачем отложил? – показал на широкую белую полосу. – Амортизационный подпор вокруг талии закрепляется. Без него под жилетом никакой вентиляции не будет. Ну, и чтоб гематомы, если что, поменьше...

– Какие? – неприятно удивился Майгатов.

После одного боя у него была гематома на левом боку, и сходила она так долго, что повторения ему не хотелось.

– А ты что думаешь: отскочила пуля от брони – и все? О-о, друг! Такие гематомы остаются, что врагу не пожелаешь. Но ты не бойся. Это я для сверхстраховки. Мы-то в деле участвовать не будем. Только понаблюдаем. Ну, и на всякий пожарный...

– Теперь – так? – полосками липких лент скрепил по бокам две части бронежилета.

– Правильно. Эти ленты называются застежки "велкро". Сверху рубашечку, галстучек, костюмчик. В общем, чтоб сильно от публики не отличаться. И ничего не бойся, – постучал согнутым в крючок пальцем по металлу. – Пятая степень защиты. Сталь сорок четыре. Пулю из ТТ с пяти метров отражает...

5

Легко сказать – костюмчик. А откуда у флотского офицера костюм? Особенно, если учесть, что и на корабле, и в городе ходит он почти все время в форме. Конечно, есть для приобщения к "гражданке" свитерок и джинсы с кроссовками. Но чтоб костюм! Это уже больше, чем богатство.

Оставалась надежда на Мишку. Сразу от Иванова он поехал на Курский вокзал, привычно поднялся на Садовое кольцо, свернул к валютному. Вдали, у его двери вопросительным знаком горбился Мишка в своем сером зипуне чуть ли не из мешковины. Но, пока дошел до него, он превратился в цыгана, на руках у которого лежал кричащий сверток с цыганчонком, которому, судя по сморщенному личику, было от силы десять дней от роду. Конечно, Мишка мастерски перевоплощался, но не до такой же степени!

– Здесь безрукий... афганец... не сидел? – запинаясь, спросил у цыгана.

– Подайтэ бэженцу из Грузии! Там такой война, ми – бэжанцы.

"Да вы всю жизнь беженцы", – мысленно укорил представителя самой попрошайнической профессии в мире, но пятидесятирублевую монету в кепку-грузинку с непомерным козырьком все-таки бросил. Хорошо, что Мишка русских денег дал.

– А хочиш, пагадаит мая жина? Хочиш?

– Где безрукий?

– Слуший, никого нэ гнал. Он уходил, я приходил. Такой хароший мэсто пустовать нэ должен...

– Ушел? – куснул ус и повернул назад, к Курскому.

Странно. То говорил, что место давно куплено и за день терпеливой отсидки можно двадцать долларов заработать, то на самом деле исчезал куда-то с обеда. Может, стыдно стало?

На эти вопросы ответы мог дать только сам Мишка, но его не оказалось и дома. Посередине единственной в квартире комнаты, где всей мебели-то было две раскладушки да стоящий в углу ветеранистый цветной "Рубин" с лежащим поверху его "видаком", валялась синяя дорожная сумка. Майгатов не сдержался и все-таки потянул замок-молнию. Чувства брезгливости, как тогда, с ящиком Силина, не было. То ли и вправду в нем уже начало просыпаться нечто сыщицкое, то ли Мишка казался все-таки почти родным.

В сумке лежал его карнавальный набор: пластиковые стаканчики культей, уродливый шрам в аккуратном целлофановом пакетике, баночки мазей, кремов, комком свернутая одежда "нищего". С жужжанием вернул в прежнее положение замок-молнию. Смотреть на это больше не хотелось.

Щелкнул дверной ключ и напомнил, что главное, ради чего он вернулся, это не сумка, а "костюмчик"...

– Нет проблем! – выслушав просьбу, выкрикнул Мишка. – За мной!

Вдвоем спустились во двор, перешли улицу. Мишка завел его в коммерческий магазинчик, о чем-то пошептался с лысым продавцом и показал на дверь в подсобку:

– Иди, будем мерять.

Когда, выбрав, пожалуй, лучшее из всего, что висело в магазине майгатовского размера, они вышли на улицу, Мишка попросил:

– Только не уделай. Напрокат же взяли.

– В смысле? – не понял Майгатов.

– На сутки. Пять "баксов" дал. Он, гад, дорогой. Настоящая Италия...

– Круто, круто! На фирмача тянешь, – оценил костюм Иванов. – Не-ет, уже не тянешь, – сбавил эмоции, взглянув на ботинки.

– Мишка сказал: немецкие, – тоже посмотрел на них Майгатов.

Для него все ботинки в мире были одинаковы. Лишь бы не жали.

– Немецкие тоже разные бывают. Эти дешевы для костюма. Ты запомни: на Западе встречают не по одежке, а по обуви и часам. Покажешь так небрежно золотой "Ролекс" из-под рукава – и вопросов нет.

– Так это на Западе.

– Вообще-то да. Но наши тоже уже просекать начинают. А ты что: так без куртки и ехал?

– Подходящей не было. Да и дождя вроде нет. Пойдем? – кивнул на залитый светом железобетонный куб, который в прошлой жизни был то ли киноцентром, то ли домом культуры, а сейчас перевоплотился в ночной клуб.

– С ума сошел? Сегодня вход – пятьдесят "баксов". И металлоискатели такие – арками – стоят.

– А зачем же тогда... это, надевали? – ткнул себя пальцем в стальной живот.

– Помнишь, как в том фильме: настоящие герои всегда идут в обход. Мы повторим их маршрут...

Они действительно обогнули в кромешной, почти полночной тьме здание и подошли к слабо освещенному стеклянному подъезду. Иванов властно постучал ногой по алюминиевой раме. Подождал чуть-чуть и повторил свое футбольное движение. В полумраке что-то зашевелилось, шагнуло в полосу робкого света, и Майгатов удивленно чуть не вскрикнул. И только когда хозяин "черного входа" приблизился к двери, он понял, что обознался. Издали охранник очень походил на Сосо: и ростом, и массой, и кулаками, и лунообразно выгнутым лицом. Когда же он открыл дверь, осталось все, кроме лица, которое хоть и было выгнуто, но все-таки оказалось славянским.

– ФСК. По звонку, – ткнул Иванов в охранника развернутой "ксивой".

– Знаю, – хмуро ответил тот, по-коровьи выжевывая жвачку.

– Это – со мной, – властно сказал Иванов, больно пнул Майгатова по ноге и прошел мимо амбала в здание.

– А "ксива"? – угрюмо промычал охранник.

Но Майгатов уже успел войти, а ставший каким-то начальственно холодным Иванов ответил за него:

– Есть. Все у него есть. Мы спешим. Куда идти?

Наверное, он сказал слишком много слов для охранника, чтобы тот успел их переварить за несколько секунд. Тот хмуро покатал морщину по узкому лбу, то ли забыв, что он требовал, то ли вспоминая, куда же на самом деле нужно идти двум эфэскашникам, и все-таки показал вправо, на лестницу.

Иванов пошел к ней так, словно он здесь хозяин клуба, а не гость. Майгатов торопливо двинулся следом, неприятно ощущая, как после холода улицы становилось мокро и тепло под панцирем бронежилета.

На втором кордоне, уже перед залом, охранник оказался еще покладистее. Он не стал даже смотреть на их одну на двоих "ксиву" и просто отошел в сторону.

Они шагнули в грохот музыки, в океан света, в визг, писк, крики, и у Майгатова от такого резкого перехода прямо закружилась голова. В училищные годы он несколько раз заходил на танцы, но они ему не понравились, потому что уж очень напоминали боксерскую тренировку: много прыжков, много резких движений и слишком густой запах пота.

Здесь же, в огромном, с пол футбольного поля, зале ночного клуба было еще больше прыгающих, еще резче движения, но совсем не пахло потом. Кондиционеры гнали свежий воздух, а сотни оттенков французских, американских и итальянских духов сплетали такую немыслимую сеть, в которую Майгатов просто не мог не попасться.

Он ошарашенно обводил подрагивающим в такт юпитерам, никак не сосредоточащимся взглядом танцующих, подиум с завозной из-за "бугра" черной "звездой", длинную стойку бара, столики, стоящие между пальм, а Иванов сходу вник в обстановку.

– Пока – чисто. Пошли займем столик.

Они сели за самый крайний. В центре его непонятно зачем горел желтым светом плафон в виде цветочного бутона.

– И за эти танцы – пятьдесят долларов? – удивился постепенно пришедший в себя и пообвыкший Майгатов.

– Обычно – пятнадцать. Но сегодня есть "звезда". Вот тот – черный. Цена подскочила.

– Наверно, в обычный день народу больше.

– Из-за цены, что ли? Да конечно! Наоборот, когда есть "звезда", народ валом валит. Пойми, Майгатов, для тех, кто сюда зарулил, нет разницы: что пятьдесят долларов, что пятнадцать.

Рука Майгатова машинально нащупала в теплом нагрудном кармане заветные полста "зеленых". После того, что он узнал, они как-то уменьшились для него, хотя остались в том же номинале.

– Это все – преступники? – тихо спросил он Иванова.

– Ну почему же все! Конечно, вон те – явно рэкетиры, – глазами показал он на двух стриженых квадратов, лениво дергающихся под музыку. – Наверно, есть дети чиновников-взяточников, но, в основном, коммерсанты, фирмачи, обслуга казино, ресторанов, баров, – и резко прервал перечисление, обменявшись взглядами с высоким стройным парнем, который прошел мимо их столика и скрылся за резной двухстворчатой дверью.

– Сейчас пойдем в казино, – вдруг заговорил он строгим, командным голосом. – Первое: на входе обменяй эти деньги на фишки, – сунул ему в карман пиджака сложенную вчетверо бумажку. – Играть не нужно, но так хоть на время с себя внимание снимешь. Второе: стань возле игрового стола рулетки. И, самое главное, третье: ничего не предпринимай. Стой мешком – и все. Понял?

Майгатов тряхнул чубом.

– Ну, с Богом!

Они прошли за дверь и, как только она закрылась, удивленно ощутили кладбищенскую тишину. Как будто весь огромный, ревущий, орущий, грохочущий музыкой ночной клуб "Титаником" погрузился в пучину, а на плаву остался лишь маленький, тихий, весь обитый и застеленный зеленым отсек казино.

Вслед за Ивановым Майгатов обменял бесценные доллары на три смешные пластиковые фишки и, зажав их в кулаке, прошел к рулетке. Наверное, у стола с "блэк-джэком" было интереснее, потому что там игра, начинаясь, как-то быстро заканчивалась и все менялось с калейдоскопической быстротой, а за столом рулетки крупье совершал свое таинство с такой медлительностью и величавостью, словно действительно хотел доказать, что рулетка – игра дворянская, а "блэк-джэк" – плебейская.

– Делайте ваши ставки, господа! – предложил он шестерке игроков.

Пьяненькая, в черном, с блестками, платье, дама поставила на красный цвет. Маленький худой мужичок, явно иностранец, который после каждых слов крупье отклонялся назад, к переводчице, выбрал "нечет". Два пузана, с расстегнутыми пиджаками и одинаково вспухшими на шеях венами, предпочли "дюжины": один – первую , другой – третью. Фирмач с эспаньолкой, поблескивая кольцом с бриллиантом, рассыпал фишки в совершенно глупом порядке, будто ему больше хотелось проиграть, чем выиграть, а, может, его и вообще игра не интересовала, а просто некуда было девать деньги. Он громко вслух пострадал над тем, что в этой рулетке был всего один "Зеро", а вот когда он играл в том году в Лас-Вегасе, то у них – целых два. Шестой, невзрачный мужичонка с аккуратно подстриженной окладистой бородкой походил на ученого, кандидата наук, как минимум, который отчаялся честно заработать в родном еле дышащем институте и решил поискать счастья в рулетке. Два своих жетона он бережно положил на "каре" и этим движением заставил крупье, симпатичного, с чуть великоватой для него "бабочкой", парня крутнуть рулетку.

Завертелось колесо, а по его верхнему, гладкому, из коричневого пластика, ободу заскользил одинокий шарик из слоновой кости. До того, как он, устав, упадет в ячейку, для каждого из шести он был милее матери, жены и детей. Он еще оставался символом надежды.

Ставки можно было делать и когда шарик все еще бежал по ободу, но никто к этому не стремился, и крупье, наметанным глазом отметив, что шарик слабеет и вот-вот нырнет в какую-нибудь "квартирку", наконец произнес:

– Ставки сделаны!

Когда шарик, все-таки подчинившись закону всемирного тяготения, нырнул в черную квартирку с интересным номером "13", пятеро возненавидели его сильнее, чем самого главного своего врага. Даже фирмач с эспаньолкой, который, оказывается, был хладнокровен до ставок, но никак не после появления результата. И лишь "ученый" радостно отер мокрую ладонь об усы и бороду. Черное "13" входило в его "каре".

Руками крупье сгреб к себе все фишки со стола, кроме двух, лежащих на "каре", обернулся к стэку, где стопками по двадцать стояли точно такие же фишки, ловко вынул шестнадцать из одной обоймы и такой же ровной башенкой поставил их перед бородачом. Майгатов шагнул чуть ближе к нему, чтобы поздравить мужчину с удачей при такой сверхрисковой игре, но тот, как-то резко, быстро бросил взгляд на его ботинки и, забыв о фишках, встал и направился к выходу.

Шагнувшему за ним высокому парню он, так же резко обернувшись, из какого-то аппарата, зажатого в кулаке, ударил в лицо струей газа и не побежал, а просто выпрыгнул из казино. Парень сел на пол, закрыв глаза ладонями. У стола с "блэк-джэком" с грохотом упал стул. Сваливший его игрок подбежал к парню, тоже что-то прыснул ему поверх ладоней и над головой, а потом сразу бросился из зала. Иванов – за ним.

Все произошло так молниеносно, так безмолвно, словно Майгатов смотрел немой фильм. Сбросив оцепенение, он тоже выбежал из казино в зал и тут же ослеп и оглох. Негр извивался на подиуме под молотобойное "техно", прожектора, рыская по залу, били прямо в глаза горячим желтым светом, и от этого казалось, что он вбежал совсем в другой зал. И только когда увидел идущего к нему Иванова с утомленным, посеревшим лицом, понял, что он находится все там же.

– Говорил же – ботинки! – пройдя мимо, прокричал Иванов.

Сел за пустой столик и приказал:

– Обменяй фишки на деньги и возьми в баре по глотку водки!

Майгатов послушно, ничего не понимая, выполнил команду, принес два огромных стакана, на дне которых сиротливо плескалось по сорок грамм бесцветной жидкости, поставил перед Ивановым.

– Что стряслось? – сел, не испытав облегчения. Бронежилет, бочкой обхвативший тело, надоел до ужаса. Если бы сейчас его разрешили бы снять с мокрой, жаром пышущей груди, ему б, наверное, показалось, что он заново родился.

Иванов с молчаливым раздражением всадил в глотку два горьких глотка, поставил на стол опустевший стакан и виновато посмотрел на высокого, вышедшего из казино парня.

– Я же просил, – вытирая слезы упрекнул тот.

– Кто ж знал, Слав, – встав, развел руками. – На выходе, – торопливо показал вглубь зала, – на выходе взяли его.

– А шуму сколько! Как на пилораме!

Он подошел к столику, взял майгатовский стакан, опрокинул его в себя и, брезгливо не замечая напарника Иванова, посоветовал:

– Больше лохов с собой не води.

– Что ты сказал?! – подбросила ярость Майгатова.

– Что слышал.

– Сядь! Юра, сядь! – одернул сзади голос Иванова.

– Ты кого лохом назвал?!

– Чего тут у вас? – подошел тот любитель "блэк-джэка", что поливал ладони парня газом. – Может, татами вынести? Поборетесь! Пошли, Слав, взял за локоть парня, из ненавидящих, сузившихся глаз которого вытекали большие, какие-то ненастоящие, капли.

Плачущий подчинился.

– Я сказал: сядь! – вновь потребовал от собравшегося догонять его Майгатова.

– Сволочь твой Слава! – вернулся, но не сел. – И нахал, – увидел пустой стакан.

– Не сволочь, а майор ФСК. Они киллера брали.

– Киллера? – вогнала новость Майгатова в кресло.

– Еще какого! На нем смертных грехов, как игрушек на новогодней елке, – и вдруг погрустнел. – Но, понимаешь, не тот, которого я ищу. Борода похожа, а остальное – нет.

– А тот, второй, с майором, кто?

– Кто? А-а – это капитан, – уловив, что вопрос задан был не просто так, а с подтекстом, пояснил: – Ты думал: раз газом брызгается, значит, тоже бандит? Не-ет, это он Славику нейтрализатором газа прополоскал. Флакон с маркером "R" – для закрытых помещений, – похвастался осведомленностью и погрустнел. Может быть, от того, что эта осведомленность была из прошлого, из того прошлого, что он потерял навсегда.

6

На кухне было душно. Но не от жара печки, на которой гудел разогреваемый чайник, и не от тепла батарей, все время утробно перебулькивающих. Душно было от тоски.

Въевшийся в ноздри, застрявший там запах духов, запавшие в память девичьи лица, ноги, руки, жесты, улыбки вдруг остро напомнили Майгатову как он одинок. И от того, что кто-то даже не испытывал этого гнетущего чувства, купаясь в любви и нежности, его ощущение одиночества показалось еще горше и острее, чем в Севастополе.

Огромная ночная Москва лежала пустыней, в которой ему хотелось волком выть, но, даже если бы он завыл, ничего бы не произошло. Никому не было дела до его одиночества. Ни тем, кто его испытывал так же в эти минуты, потому что у них было их одиночество, ни тем, кто спал, его не испытывая, потому что на время они лишились своего одиночества и вряд ли были от этого несчастны.

Спал, постанывая, Мишка. Спали соседи. Засыпал даже, кажется, электронный будильник, который переводил стрелки с таким нежеланием, так медленно, что минут через пять, когда наступил час ночи, бросил бы свое занятие и заснул.

Рука сама подтащила телефон, сама вдавила между плечом и головой трубку, сама начала накручивать диск. Где-то далеко отсюда, в центре города, в квартире, которую он сто раз представлял себе, но представить ни разу не смог, запульсировали его звонки. Напрасные, в пустоту звонки.

– Да, – хрипло ответила трубка, но это "а" в слове он не воспринял как звук. В ухе оно вибрировало всего лишь новым гудком.

– Кто это? – уже чище прозвучал голос.

Он вздрогнул и, посмотрев на указательный палец с красным ободком, точно он один был виноват в неверном наборе, заторопился с объяснениями:

– Извините, я, наверное, не туда попал.

– Конечно, не туда. Тем более в час ночи.

Голос вряд ли мог точно передать возраст своего обладателя, но то, что не меньше пятидесяти, – это он мог гарантировать.

– А какой вам нужен номер?

Кажется, у голоса больше сочувствия, чем раздражения. Он выслушал семь цифр и неожиданно сказал:

– Это – наш номер.

– Может, Лена ошиблась, – сразу о самом худшем подумал он.

– Вы знаете Лену? – искренне удивился голос.

– Я знаю Лену Кудрявцеву, ту, что в Эфиопии.

Голос помолчал и вдруг испугал его:

– Она не в Эфиопии. Она – в соседней комнате.

– Правда? – уже как игру воспринимал разговор Майгатов.

Он где-то слышал, что есть и дамы бальзаковского возраста, и даже старушки, готовые говорить о чем угодно. Лишь бы говорить. Наверное, они были еще более одиноки, чем он. И чтобы избавиться сразу от такой полуночной говоруньи, он прямо попросил:

– А вы не можете ее позвать к телефону?

– Вообще-то она прилетела в обед. Очень устала... Ну, ладно, я попробую. Как вас представить ей?

Он испугался еще сильнее. Горло стало шершавей напильника.

– Юр...Юрий Ма-майгатов. Из Севастополя.

– Постараюсь не забыть.

Он ждал две минуты. Ему показалось – два часа.

– Здра-а-авствуйте, – под зевок ответил измененный кабелем, микрофоном, измененный расстоянием голос. – Какой Юрий?

Он все-таки узнал его. Узнал по московской певучести, по мягкости, узнал сквозь даль времен голос, звучавший в жаркой палате, голос, вернувший его к жизни.

– Это – я. Майгатов. Юра. Старший лейтенант с "Альбатроса".

Наверное, он все-таки испугал ее. Или это его испуг перелился по проводу в ее трубку, плеснул в заспанное лицо.

– Ю-у-у-ра, – тихо протянула она. – Мама, мама, это тот Юра, о котором я тебе рассказывала! Ю-у-ура! Ты здесь, в Москве?

– Да, – он даже не знал, сможет ли он разговаривать или будет с трудом выдавливать односложные "да" и "нет".

– Ты звонил мне?

– Да.

– А никого не было. Мама – на даче. Я – на юге... Ты еще долго будешь в Москве?

– Да.

– Что – да?

– Да. То есть долго. Наверное, долго. Не меньше месяца.

Ему совсем не хотелось говорить. Хотелось слушать, слушать, слушать ее голос. Так путник в пустыне готов пить, пить, пить воду. А он и был тем путником, а Москва – пустыней. И вот барханы кончились. Блеснул огонек костра, и сердце заныло от сладкого расставания с одиночеством.

– Юра, знаешь, я так себя потом кляла, что не зашла, не осмелела. Тот кагэбист...

– Его уже уволили. Он там не служит.

– Из Эфиопии хотела написать, но что-то держало...

– Я тоже хотел. Уже из Севастополя. Но так закрутилось... А ты надолго?

– Навсегда.

– А этот... как его... контракт?

– Разорвала. Я разорвала, Юрочка, контракт.

– Ну, может, так и лучше.

– Ты не думай, что я эпидемии испугалась или там жары. Просто позвонили и предложили хорошую работу в Москве.

– Медицинскую?

– Даже не знаю. Но хорошую.

– А кто звонил? – почему-то смутило Майгатова расстояние звонка.

– Однокашник. Он когда-то даже в моем подъезде жил. Теперь в другой район переехал. Фирма, говорит, хорошая, надежная. Да что мы все про меня? Ты-то как?

– Я? – смутился он. – Вот – в отпуске, – а больше ни о чем говорить не хотелось.

– А живешь где?

– У знакомого, в Измайлово. Знаешь, – он облизнул пересохшие губы, – я очень хочу тебя увидеть...

– И я, – еще тише ответила она.

– Когда в Москве открывается метро?

– В полшестого.

– В шесть я буду у тебя.

– Не получится.

– Почему?

– Первый поезд идет очень медленно.

– Тогда я выйду к тебе пешком. Прямо сейчас.

– Не делай этого!

– Почему?

– Сейчас опасно ночью... и по Москве.

– Лучше утром.

– Диктуй адрес...

7

Раньше ездили по стране агитпоезда. Теперь по Москве катил агиттроллейбус. Водитель, седой, явно пенсионного возраста мужчина не выключил в кабине микрофон, и все пассажиры вынуждены были слушать радио. Нудным, полусонным голосом диктор сообщал, что вся страна объята подготовкой к выборам в Думу, что на судебном заседании по делу ГКЧП обвинение проиграло адвокатам, что промышленное производство падает и падает, а Кузбасс готовится бастовать, не забыл пробубнить курс доллара и курс ваучера на бирже, ошарашил всех новостями о том, что каждая десятая коммерческая структура занимается противоправной деятельностью, а разгул преступности настолько силен, что на Западе уже придумали термин "русская мафия", а на пляжах Ниццы и Лазурного берега в этом году отдыхало больше русских, чем немцев и американцев, и при этом большинство русских были в наколках.

Зашипели двери, освобождая от новостей и от троллейбуса. Иванов с облегчением шагнул из него на мокрый асфальт, щелкнул зонтом и ухмыльнулся. "Каждая десятая". Каждая первая занимается противоправной деятельностью! То ли во всеобщем хаосе дело, то ли в плохих законах, то ли действительно в том, что большинство этих структур взошло на дрожжах "черных", преступных денег.

А вот и переулок, в котором стрелял киллер. Голые остовы зданий, похожие на разбомбленные кварталы, какими их показывала фронтовая кинохронника. Битые кирпичи, осколки стекол, доски, пыль, превращенная дождем в грязь. Железный скелет телефонной будки. В пустом, подранном нутре – чудом уцелевший таксофон, из левого бока которого вместо трубки и шнура торчат красные черви проводов. Мертвый, страшный квартал, наказанный жизнью за грехи его прежних обитателей, сначала явно русских бородатых купцов, потом явно – советских чиновников.