Текст книги "Особняк"
Автор книги: Игорь Голубев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)
– Ничего. Дед с семьей пришел в Москву как погорелец. У них весь уезд выгорел. Ни документов, ни имущества... Как-то здесь устроился на поденную... Отец во всех документах так указывал.
– Милейший, деда вашего я не знал, а вот батюшку очень даже хорошо. Уверяю, он хоть и старался быть незаметным тружеником ОРСа и говорил, что образование получил только благодаря недоразумению, однако бухгалтерию знал лучше своего начальства. До сих пор удивляюсь, как это ОГПУ пропустило его. Может быть, неграмотному начальству выгодно было прикрывать толкового работника, тащившего весь воз документации на своих плечах?
– Ты хочешь сказать...
– Я хочу сказать, что, скорее всего, история про погорельцев – это выдумка, и писал он это во всех анкетах не столько для себя, сколько для тебя, чтобы не пришлось тебе краснеть на партсобрании за свое происхождение.
Наступила пауза.
Воронцову необходимо было переварить услышанное. Мощный "Титаник" крестьянской биографии напоролся на айсберг логики Семена Семеновича Краузе и черпал забортную воду фактов, выбрасывал спасательные круги иллюзий, которые тут же шли на дно.
– Что же теперь делать?
– По рюмочке.
Воронцов машинально согласился. Выпил. Глаза у него заблестели. Еще не до конца, но уже почувствовал "старый коммунист", как сползает с него прежняя кожа, а нежная новая ощущает холодок летней ночи. Теперь он был уязвим, но жаждал новых открытий в области незнакомой биографии семьи. Об одном жалел – не было рядом Тамары. Вот удивилась бы.
Краузе снова вооружился лупой. Среди разбросанных по столу открыток он заметил отдельную пачечку из пяти штук, скрепленную ниткой. Разрезал и рассмотрел штемпели. Откинулся в кресле.
– Что? – обеспокоился Воронцов.
– Вот эти, – Краузе указал на открытки, – датированы летом девятьсот четырнадцатого года, то есть еще до Первой мировой. Вот эти – до семнадцатого года.
– И что это значит?
– Это значит, что отправители находились к моменту начала войны в Ницце и, по-видимому, не захотели или не смогли вернуться в Россию, а потом разразилась революция, что также повлияло на их решение.
– И что, они до сих по там?
– Ну сами-то едва ли, а вот потомки, если они есть, вполне возможно.
– И их можно отыскать? Краузе кивнул.
– Давай-ка еще по рюмочке, – разошелся Дым Дымыч.
– Мне уже хватит, а ты пей. Я, честно говоря, уже устал. Годы...
– О чем речь... Я пошел. Всего хорошего. Доброй ночи.
Дым Дымыч ушел к себе, от волнения забыв забрать открытки. Ушел, чтобы окончательно не спать.
Часы на столе Краузе показывали 4.25. Небо было как подсиненное молоко.
Глава 24
То, что теперь по-новомодному величают спектаклем, Агеевы по старинке называли представлением. Елена благополучно добралась до дома и застала Вячеслава и Сашеньку за не совсем обычным занятием. Было уже довольно поздно, и по распорядку Сашенька давно должна видеть третий сон, между тем оба, отец и дочь, сидели за столом, сдвинув на угол посуду после вечернего чаепития. Сдвинули, а не помыли и не поставили на место.
Елена не стала разводить бодягу и ругаться по мелочам. Слишком устала. К тому же, обладая чисто женской интуицией и тактом, поняла: если посуда немыта и дочь не спит, значит, случилось нечто из ряда вон. Она вспомнила, почему сегодня Вячеслав не вышел встречать ее к метро. Совещание.
Лена молча собрала чашки и розетки из-под варенья и пошла на кухню. Забравшись на специальную приступку, пустила горячую воду.
– Ну не злись. Оставь. Завтра помоем. Я тебе все расскажу, – явился следом муж.
– Мам, мы нисколечко не виноваты, а я совсем не хочу спать, поддержала отца дочь.
– Не собираюсь устраивать тараканам праздник. Варенье им подавай. Шиш им, а не варенье, – ворчала Елена, протирая розетки.
Отец и дочь поняли, что грозы не будет. Если гнев вылился на тараканов, значит, о несоблюдении режима дня разговор уже не зайдет. Пронесло. Сам Агеев только номинально считался главой семьи, хотя все внешние признаки соблюдались. Мать и дочь советовались с ним по каждому вопросу вплоть до семейного бюджета, но сам бюджет, вернее, ту его часть, что Вячеслав зарабатывал, он видел только минуту-две около кассы. Впрочем, ему так было удобнее. И это всех устраивало.
Прямо на кухне, пока жена мыла посуду, Агеев рассказал ей в лицах все, о чем говорилось на совещании.
– Вряд ли у кого из соседей найдется такой родственник, чтобы поразить воображение чиновников – вздохнула Лена.
– Вот мы и решили порыться в семейных архивах. Чем черт не шутит. И знаешь, увлеклись.
Потом все сели на диван. Саша в центре, оба родителя по бокам. Саша листала альбом, они комментировали. Начали по-арабски – с конца. На цветных фотографиях в основном была Сашенька. Дальше пошли черно-белые, сделанные еще до ее появления на свет. Здесь были снимки, привезенные с гастролей: кроме непосредственно костюмированного номера был запечатлен быт общежитии – общие кухни с пеленками и множеством плит, веселые компании в битком набитых комнатах, фургоны, фуры, львы в лесу средней полосы, слон, используемый в качестве рукомойника... Постепенно старшие Агеевы забыли о присутствии дочери и спорили по каждому поводу, из-за каждой детали.
– Мам, пап, а как вы познакомились? – напомнила о себе Саша.
– О... Это было в Костроме. Какой-то идиот из Госцирка, расписывая гастрольный план, намудрил – ив одном городе собрались два цирка и зверинец.
– Но все равно были аншлаги, – добавила Лена. – Да. На нас ходили.
– И на нас ходили. И даже больше, чем на вас. Мы все-таки марка Москва.
– Ой, ой, ой, можно подумать! Приехали третьим составом, – фыркнула Лена.
– Это я третий состав? – Вячеслав даже задохнулся. – Если хочешь знать, в зверинец ходило больше публики, чем к вам...
Александра знала эту привычку родителей препираться по поводу того, чей цирк лучше.
Выросшая в цирке, буквально на колесах, она втайне мечтала о цирковой карьере, но родители были против. Так часто бывает в семьях, где старшие хлебнули и категорически не хотят продолжения профессиональной династии. Девочке раздобыли справку на тридцать три болезни, не считая воды в коленной чашечке, и освободили от занятий физкультурой. Вячеслав серьезно опасался, что учитель заметит, не может не заметить, уникальных способностей и фантастической гибкости Саши, а тогда пиши пропало. При всей внешней мягкости и воздушности дочь унаследовала от матери настырность в достижении поставленной цели.
– Мам, пап... Родители опомнились.
– Как познакомились? В тот день был выходной, и я пошел посмотреть на работу коллег из волжского цирка. Как раз репетировали. Внизу акробаты – из-за них я, собственно, и пришел, – а наверху под куполом канат и на нем твоя мама. В простеньком трико с першем. Без сетки, но с лонжей. А тут внизу развалилась пирамида. Верхний здорово расшибся. Раздался крик, и твоя мама не удержалась, а лопух страхующий, новенький, лонжу с перепугу выпустил. Ну я и ухватился. Успел.
Елена счастливо засмеялась, вспоминая, как Вячеслава от писты в момент вознесло под купол шапито.
Дочери не надо было объяснять, что лонжа – это страховочный трос, перш – шест, который используется эквилибристами для трюков или для удержания равновесия, а листа – барьер арены.
– А это кто? – спросила дочь. На фотографии верхом на ослике сидел? клоун с чаплинскими усиками.
– Берман Костя. Легенда цирка. Их два брата было. Николай и Константин. Коля в ополчении погиб, а Костя... Костя родился в цирке. Не на конюшне, не "в опилках", а в кассе Харьковского цирка. У него Попов учился... Кстати, чем не фигура – оживился Вячеслав.
Елена отрицательно покачала головой.
– Вот если бы Юра был жив...
Помолчали.
Вячеслав задумался:
– Что это за государство такое... Куда ни кинь, всюду клин.
Они еще долго рассматривали фотографии и спохватились только в третьем часу ночи. Наступило уже 5 июля, через два дня двести двадцатая годовщина первого цирка.
Глава 25
Лето 1969 года не задалось. Был просвет в конце мая. Недели две. Потом полило. Имеющие дачи плакали. Участки гнили. Вернее, гнили не сами участки, а то, что на них произрастало. До "великой засухи", когда под Москвой горели торфяники, а на город наползал удушливый дым и пачками мерли гипертоники, оставалось еще три года.
Даже куст жасмина, росший во дворе строения No 2, плакал. С отяжелевших листьев на раскисшую землю падали крупные капли и уже не впитывались, а, вымывая почву и обнажая корневую систему, стекали на асфальтовую дорожку, испещренную затейливой сетью трещин, как лицо очень старой женщины. Как лицо старухи Скрыпник.
Жасмин пах особенно сильно летом предыдущего года, незадолго до того как наши танки вошли в Прагу. Тогда Скрыпник сходила в церковь Ильи Обыденного (далеко, но что поделаешь – надвратная в Зачатьевском не работала) и поставила большую свечу. За кого? За русских воинов? За чехов? За чехов едва ли. Она хорошо знала историю, и тем более история эта делалась нашим государством при ней, а чехи... Чехи Колчака сдали, и простить Колчака она им никак не могла. Вот в 1956-м ставила за венгров, хотя среди них тоже были выродки, участвовавшие в русской революции, и главный среди них Имре. Задурить мозги большевики умели, потому венграм Скрыпник прощала.
Другое дело Васька Ребров. Он в 1968-м отдыхал в Сочи в санатории Министерства обороны, куда на время разборки свезли генералитет строптивых чехов. Васька просто организовал команду таких же сопливых и, с молчаливого одобрения взрослых, побил все стекла в корпусе генералов.
Теперь Васька сидел дома. На улицу не пускали. Дождь. Но к обеду развиднелось. На клубящемся небе образовался зазор, и мальчишка засобирался во двор. Надо было мобилизовать на вылазку пацанов, у которых от долгого сидения по квартирам трусы, наверное, к задницам приросли.
Он зашел к Ватсонам. С Серегой проблем никогда не было. Учился он пристойно, и потому родители никогда не препятствовали его походам на улицу. Скорее даже радовались. Одно время Ватсону-старшему даже казалось, что сын излишне прилежен, и был бы рад увидеть на лице Сережи хороший синяк или ссадину.
Проблема была у Лехи. Он вышел на лестницу в трусах и тоскливо сообщил, что идти не в чем. Пока мать не дошила шаровары, ему из дома никуда. Они ввалились в квартиру, уселись на кухне.
– Мальчики-девочки, хотите, я вас чаем напою? – предложила Лехина мать.
– Теть Маш, не надо нам никакого чая, конфеты мы и всухомятку съедим, вы лучше штаны побыстрее Лехе сделайте, – выразил общее мнение Васька.
– Мне только швы обметать осталось, и все, – успокоила тетя Маша.
Наконец швы обметаны – и пацаны вышли во двор. Софки дома не оказалось, и потому в компанию взяли двух мальчишек из дома-комода. Начали играть в прятки, но тут подошла Серегина мать и сообщила удивительную новость: отец Софки повесился, надо срочно ее найти и привести домой. Ребята собрались кучкой. Не было только Лехи. Видимо, так запрятался, что не сыскать. Побежали на Волхонку. Софка часто уходила туда в сквер. Неслись так, что ветер свистел в ушах. Каждый хотел первым сообщить такую сногсшибательную новость. Не осознавая значения, знали одно: известие это архиважное и как-то по-особому должно повлиять на Софкину жизнь.
Первым оказался Васька. Не добежав еще и десяти метров, он заорал во все горло:
– Софка! Иди быстрее домой, у тебя отец повесился!..
Прохожие столбенели и смотрели на девочку, которая стала белее бумаги, выронила куклу и тоже застыла в ступоре.
– Ну, что же ты стоишь, беги, отец повесился в убаркасе!
Софка побежала. Остальные за ней. Никогда в школе, сдавая нормы ГТО, ни Сережка Ватсон, ни Васька, ни мальчишки из дома-комода так не бегали. Прохожие пытались их остановить, считая, видимо, что вся орава гонится за Софкой с дурными намерениями. Когда это удавалось, пойманный орал благим матом: "Пустите, у нее отец повесился!" – его ошалело выпускали, и пойманный продолжал забег.
У входа в подъезд стоял Краузе. Он пропустил Софку и задержал всю гоп-компанию. И тогда они услышали Софкин крик.
Пошел дождь, и ребята засели в беседке. Их сейчас не смущало даже присутствие в беседке старухи Скрыпник.
– Да... – подала голос старуха не обращая внимания на детей. Она давно привыкла к монологам: взрослые ее не слушали, считая ее рассказы бреднями. Когда Грача хоронили, много народу собралось. Гроб несли через центр. Мимо особняков. Специально чтобы мы все видели всенародное единение. Начали от Большого Вознесения, где Александр Сергеевич венчался, и потекли через Мерзляковский, Суворовский, Арбат... Илюша Сац дирижировал... – Старушка захихикала. – Боролись, боролись, а вождей клали в Дворянском...
– А кто такой Грач? – осмелился спросить Ватсон.
– О, Грач – всенародный любимец Николай Бауман. Неужели в школе вам про него не рассказывали? Надо бы с пеленок. Это их упущение. Сатрапов готовят загодя, а рабами рождаются. Вам повезло, вы свободы не видели, страдать меньше будете, а то и вовсе без страданий обойдетесь. Все равно что слепцы с рождения... Карамельки хотите? Угощайтесь...
Скрыпник порылась в складках черной юбки и извлекла несколько конфеток, после чего надолго замолчала, погрузившись в воспоминания. Довольно бесцеремонные пацаны в такие моменты почему-то теряли желание подшутить над ней. А шутить они были мастера. Кирпичи в обувных коробках и кошельки на веревочках – это не самые изощренные проделки. Ну нагнется старуха. Ну прихватит ее радикулит... И всего-то. В том же 1969-м Леху посетила гениальная идея. Дело в том, что рядом с их домом, как раз напротив, расположился винный отдел гастронома, и пролетарии по пути домой взяли за правило, купив на троих, завернуть во двор дома-комода и разбрызгать по стакану. Все бы ничего. Они никогда, почти никогда не дрались, но запах аммиака тянул оттуда на всю округу. С ним безуспешно конкурировал жасмин, и эта адская смесь благородства и физиологии шибала в голову дворовым шахматистам.
Лехина идея заключалась в бесчеловечном уничтожении любителей спиртного путем повального отравления. Для этого были собраны пустые бутылки с чистыми наклейками, и весь двор приступил к приготовлению отравы. Рецепт, конечно, составлял Сережа Ватсон, которому понравилась эта мысль. Сигнатура была такова: тертый кирпич, толченые ягоды бузины, кошачье (собачье) дерьмо, сера со спичек, эфир (принес Ватсон), аспирин (принес он же), подсолнечное масло (принес Лешка), моча (все мальчишки понемногу). Разлитая в несколько бутылок и тщательно закупоренная разогретыми пластмассовыми пробками смесь изображала кем-то забытый запас спиртного. Бутылки уложили в старую авоську и повесили на куст сирени в непосредственной близости от места сбора алкашей.
По замыслу антиалкогольная акция должна была проходить следующим образом: вечером алкаши потянутся домой, по дороге заглянут в гастроном и сразу тройками-парами сюда в простенок. Здесь они обнаружат "забытую" сумку, очень обрадуются, резво сковырнут пробки и начнут пить прямо из горла. Далее понятно без слов. Место станет пользоваться дурной славой, и через месяц, омытое дождями, перестанет смердеть.
Гениально, не правда ли?
Пацаны залегли за кустом жасмина и терпеливо, как индейцы Фенимора Купера, стали поджидать первую жертву. Но случилось то, чего не мог предусмотреть никто. Появилась баба Саша, нищенка-алкоголичка с соседней улицы, сняла сумку с куста сирени, сковырнула пробку, понюхала содержимое, потом планомерно сковырнула остальные пробки, вылила всю жидкость на землю, а посуду забрала себе, чтобы поутру сдать в приемном пункте.
На этом Лехины идеи борьбы с алкоголизмом были запрятаны в крепкий сундук воспоминаний, где и лежали до полного забвения и превращения в труху неясных образов и ощущений...
Между тем старуха очнулась от воспоминаний, и вновь зазвучал ее голос. Ее манера говорить в нос с мягким, чуть картавым "р", и притягивала и отталкивала. Пацаны как завороженные слушали про росший когда-то у дома буйный, неухоженный сад, где пели соловьи, и про Антошу Чехонте, который сидел здесь же в беседке. Чехова мальчишки знали, потому что уже читали в школе "Каштанку". И однажды спросили старуху, а не Дуров ли был тем клоуном, что подобрал Каштанку и назвал ее Теткой.
– Не знаю, были ли они лично знакомы, а вот Куприн с Дуровыми вместе в кадетском учился. Александр рассказывал, как Анатоль вошел в экзаменационный зал на руках, а у Владимира во время экзамена жаба из кармана на учителя прыгнула... Так что, как видите, не одни вы кнопки учителям на стулья подкладываете...
Старуха встала, отошла в другой конец беседки и, наклонившись к балясине, долго ее разглядывала и даже гладила рукой. Потом поманила мальчишек и попросила потрогать. Под многими слоями краски угадывались шероховатости и с трудом можно было различить бороздки вырезанного и закрашенного рисунка.
– Это он моей сестрице вырезал, – хитро щурясь, сообщила Скрыпник.
– Кто? – не понял Васька.
– Кто? Антоша. Очень она ему нравилась. Я младше была. На меня он внимания мало обращал, а вот сестрица красавица была.
В этот момент и старуха Скрыпник, и пацаны увидели, как во двор, неся на плече Леху и задыхаясь от быстрого бега, вбежала Васькина мать. Краузе расторопно отворил перед ней обе створки.
_ -do, заборе висел, стервец, – на ходу объясняла ярившимся в подъезде по поводу смерти Со-она сто q отца соседям. – Иду в магазин – висит.
Гттпя аю: noчeмУ Так надо. Иду обратно – упрашиваю – не отвечает.
Л Tipp3 несколько дней были похороны. Конечно,
–"-"-,, бралось гораздо меньше, чем у Николая Ба-народу v
,,""" ао для дворовых ребят это сравнение вполне умана, >'
д(1мо, потому что в жизни их дома это были дохороны. И когда в тот день Софочка вышла
_, еся в подоле платья килограмм карамели, во двор?
д .yfria п()мянyли сладеньким, никто из пацанов
,,__,,_ _" rfe смог взять угощения. Точно это были ка-сначало– "
Скрыпник. Протянули руки только тогда,
"-__., _aiyia старуха взяла одну конфетку и сурово когда о
сказала;
_ -цО же вы не берете, это не по-русски. Или вам ф /епанович чем не угодил, что сладеньким
помянув не хотите?
V ГпФ041111 в глазах стояли слезы, и она пригова
03 остановки, как автомат: "Берите, берите, ргрррйтесь. Что же вы стесняетесь..." И тогда с. дзли по одной конфетке. Но что интересно,
д дождливые дни, когда весь двор собирался пплтрЗД(R) KfPB'1'1' B фантики, ни одной обертки той
д0: замечено не было. Куда они делись? т-г 0 смерти отца, возможно ощутив себя особенной отя413011 от остйлъиых дворовых ребят, Софочка замкЯУ1"
Глава 26
тт-"д1рееся с самого утра в кабинете Кулагина лпотттпттй затягивалось. Хозяин, имевший привы
CUBcJLlJjd.H"
roбIPaть ЛЮДeи на такие мероприятия, только четко зй KPУГ осуждаемых вопросов и уже имея по ним сО*3'1'3(R)11110(R) мнение, сегодня был неузнаваем.
Таким неуверенным его не помнили. Он по нескольку раз повторял одно и то же, задавал какие-то малозначащие вопросы, терял мысль и постоянно перескакивал с одной темы на другую. Анатолий Степанович даже ругал сегодня не как обычно – строго и кратко, так что была понятна и причина его гнева и чем это грозит, а как-то по-бабьи расплывчато и нервно. Собравшиеся недоуменно поглядывали то на часы, то друг на друга. Вот уж не думали, что обычная пятиминутка выльется в часовую говорильню. У каждого были намечены рабочие планы, а теперь все летело к черту.
Причина такого необычного поведения шефа была всем известна – приезд западных партнеров.
Переговоры с французской фирмой "Лажуа", название которой в переводе на русский язык означало "Радость", велись давно. Кулагин с юристом уже два раза летали в Марсель. Теперь предстоял ответный визит. Вчера вечером пришел факс с подтверждением, что сегодня, во второй половине дня, французы прилетают в Москву.
Владимир неуютно ерзал в кресле. Он слишком хорошо знал Кулагина, чтобы не понимать его состояние. Неуверенность несомненно выльется в показательную порку. Стоит только дать повод.
Между тем шеф наконец перестроился, в голосе снова зазвучал металл:
– У нас остался последний вопрос. Я его специально поставил последним, так как он, пожалуй, самый важный. Это вопрос с помещением под офис будущей фирмы, и он у нас пока самый уязвимый. При всем желании мы обойти его не сможем. Придется французам все показать и обговорить планы на будущее. Как у тебя, Владимир, дела?
– Считаю, проблем не будет. Комплект проект-норазрешительной документации подготовлен. Наверху все решено. Есть постановление правительства Москвы о признании дома аварийным.
Владимир не спеша полез в "дипломат" и достал только что вышедший "Вестник мэрии Москвы".
– "Правительство Москвы постановило, – начал читать он, – первое: признать дом 16, строение 2 по Калачковскому переулку аварийным. Второе: осуществить в 3-месячный срок за счет средств АО "Кулас" переселение жителей в количестве 18 человек (11 семей) из жилого дома 16, строение 2 по Калачковскому переулку".
– Почему так много семей? Нам же придется каждой по квартире приобретать. Я уже думаю, Анатолий Степанович, не погорячились ли мы, взяв переселение на себя, – прервала его главбух.
– В доме две коммунальные квартиры. Кстати, на днях одна из проживающих умерла.
– Вот вы, Владимир, и проследите, чтобы мы не забыли об этом, вмешался в разговор заместитель директора Марчук. – Знаем мы этих ловкачей.
– Обязательно, – пообещал Владимир и продолжил: – Можно и не читать, здесь речь идет о том, что в доме нет нежилых помещений. АО "Кулас" совместно с инвестором – французской фирмой "Лажуа" – должно начать капитальный ремонт строения в течение месяца после переселения жителей в установленный срок. Контроль за выполнением настоящего постановления возложить на префекта. Подписано премьером правительства Москвы.
– И что мы имеем? – спросил Кулагин, взяв "Вестник" у помощника, но, пробежав глазами постановление, сам же и ответил: – А имеем мы вот что... Нет у нас трех месяцев на переселение. Пусть выметаются оттуда через месяц. Как там у нас, Владимир, с жильцами дела обстоят?
– Работа проведена, не сегодня завтра начнем предлагать им новые квартиры, – не моргнув глазом соврал Владимир и, на секунду замолчав, добавил: – Если нужно будет показать французам дом, то сделаем это в рабочем порядке, хоть сегодня. У меня все.
– Все – значит все. Тогда всех попрошу разойтись по своим местам, распорядился хозяин. – Владимир и Марчук останутся...
– Значит, все у тебя тип-топ? – спросил Кулагин, когда кабинет опустел.
– Думаю, тип-топ, – ответил Владимир, и только нервное постукивание ногой выдавало его волнение.
– Если судить по докладу, то да, а вот судя по физиономии – врешь... Помощник невольно потрогал синяк под глазом и промолчал.
– С огнем играешь... Опять будешь за гроши на улице мерзнуть, дрожа при виде каждого милиционера.
– Да что я, маленький, что ли, – нашел в себе силы ответить Владимир. Понимаю.
– А если понимаешь, то какого черта шляешься по вечерам, вместо того чтобы работать? Что у вас с каперангом, Марчук? Слава богу, хоть вам физиономию не разукрасили. Прощупали морячка?
– Так точно. Ребров на мели. Что делать, как жить, не знает. Мы его из обоймы вытащим непременно. Главное – уважение к нему проявить. Он с норовом. Ну и оклад соответственно. Я пока конкретно ничего не предлагал. Порастряс его на последние, а как зубы на полку положит – согласится. Переедет как миленький.
– Ты его не выпускай из поля зрения. Пригласи ответно и больше не тяни. Деньги в бухгалтерии возьми – и по полной программе, вы ж сослуживцы бывшие.
– Так и я работал, – встрял Владимир. – С жильцом был, с Загубленным, из этого дома. Хотел, как вы говорили, клин вбить. Кто знал, что этот алкаш буйный.
– Во-во, алкаш. Все хочешь как проще сделать. Учись у Марчука. Нет в тебе, Володя, тонкости. Моряк лидер, и он смог бы повести за собой все стадо. И квартиру ему получше получить не зазорно – как-никак Герой. Понимаю, тяжело такого обработать, зато и толку больше. Ты же думал по легкому пути пройти, алкаша выбрал, вот и набили морду. – Кулагин усмехнулся и, минуту помолчав, спросил: – Чего ты еще вчера делал?
– У участкового был. Смазал так, сто лет не заржавеет. "Бычков" в Калачковский возил. Посидели во дворике, посмотрели жильцов. Они тоже на нас поглазели и, судя по всему, поняли, что к чему. Думаю, теперь не пикнут... Наблюдение за ними, как мы и договорились, ведется постоянно. Все фиксируется. Уже про половину жильцов знаем, кто когда уходит и приходит, чем дышит.
– Ох, смотри, Владимир. Ну да ладно... В аэропорт встречать французов с такой рожей не езди, здесь нас жди, – распорядился начальник и, посмотрев на часы, добавил: – Если ничего не случится, часикам к четырем будем...
И точно, они появились ровно в четыре. Одного, кто был выше, толще и главнее, звали Мишель Дюбуа, а другого, с бородкой, – Серж Барбюс. После взаимных приветствий и осмотра офиса Кулагин предложил пойти пообедать в ресторан.
Главный что-то сказал негромко своему подчиненному по-французски.
– О чем это он? – также вполголоса спросил Кулагин переводчицу.
– Господин Дюбуа говорит, что им многое нужно еще сделать.
– Скажи, что желание гостей для нас закон. И спроси, чего они хотят.
Гости желали осмотреть будущий офис. Уже через полчаса французы и Кулагин с переводчицей оказались в Калачковском переулке. Из-за множества пробок машина с сотрудниками приотстала, и теперь они стояли, рассматривая трехэтажное здание.
"Merveilleusement! Devant la maison il у a un petit jardin. Nous passerons devant notre maison", – услышали Софочка французскую речь, подходя к дому. Бабушкины уроки не пропали даром, она поняла:
"Как удачно! Перед домом маленький садик. Мы пройдем мимо нашего дома".
Какой дом эти господа называют своим, подумала Софочка и огляделась по сторонам. Позади французов стоял господин, который уговаривал их переехать. Тут ее словно током ударило. Уже через минуту Софочка бегала по подъезду, требовательно нажимая на кнопки звонков. Всем, кто ей открыл, она говорила только три слова: "Они уже приехали" – и спешила к следующей двери.
Народу в вестибюле собралось немного: Краузе с Воронцовым да Вера Дмитриевна с Софочкой. Остальные отсутствовали.
– Негусто, – сказал Дым Дымыч. – Что делать будем?
– Надо милицию вызвать, – первой откликнулась учительница.
– И что, она иностранцев от нас охранять будет?
– Не пускать, и все тут, – решительно произнес Семен Семеныч.
– Правильно, – поддержал его сосед. – Надо дверь закрыть.
– Так замок не работает, – заметила Софочка. Дым Дымыч взял Краузе под руку и увел в свою квартиру, но спустя пару минут они вернулись. Принесли толстую доску, на которой сидели гости во время поминок. Она точно легла под дверную ручку и третью ступеньку лестницы.
– Как родная встала, – констатировал довольный Воронцов. – Теперь пусть сунутся. Любую осаду выдержим. Софья, поднимись на второй этаж, посмотри, что там делается.
Однако этого не потребовалось. Шум голосов возвестил о приближении людей. Негромкий стук в дверь парализовал осажденных. Они молча стояли, боясь пошевелиться. Повторный стук был уже более требовательный, но такой же безрезультатный. Потом наступило затишье.
Кулагин отошел от двери и так выразительно посмотрел в сторону Володи, что тот был бы не против предложить себя вместо тарана. Он подскочил к двери и отбарабанил серию ударов. Однако дверь атаку выдержала.
– Прекрати людей смешить, – приказал Кулагин и обратился к жильцам: Откройте, пожалуйста.
За дверью слышался легкий шорох, но ответа не доследовало.
Может, это и к лучшему, подумал Кулагин. Он прекрасно представлял, на что способны эти упрямцы, и позориться перед французами не хотел.
"Que se passe ici? " – услышал он у себя за спиной и повернулся к переводчице.
– Господин Барбюс спрашивает, что здесь происходит.
– Скажи им, что в здании никого нет. Дом маленький, и когда все уходят, то закрывают дверь. Но мы обязательно его посмотрим... Завтра же вечером посмотрим...
Последнюю фразу Анатолий Степанович произнес, уже не сумев скрыть раздражение. Он поймал себя на этом и постарался изобразить улыбку. В конце концов, эти слова не гостям были предназначены, а обормотам за дверью. Пусть подумают...
– Je m'en fiche, – заметил Дюбуа, слегка скривив продолговатое лицо.
– Господин Дюбуа говорит, что ему, собственно, на это наплевать, переводила переводчица. – Но oн также утверждает, что видел молодую женщину, входящую в дверь.
– Видимо, ему показалось, – сказал Кулагин. И тут его взгляд упал на подходящих к дому Антонину Ватсон с детьми. Этого еще не хватало, подумал он и, схватив под руки недоумевающих гостей, чуть ли не силой потащил их к машине:
– Завтра, завтра. Все завтра... Софочка осторожно поднялась на второй этаж, чтобы оттуда посмотреть на улицу и так же неслышно спустилась.
– Кажется, убрались, – прошептала она. – Никого у двери не видно.
– А если нет? Мы откроем, а они за углом спрятались, – предположила Вера Дмитриевна.
Дверь дернулась, и все испуганно замерли. Послышался стук, и удивленный голос Антонины Ватсон произнес: "Девчонки, нас не пускают..."
Антонину с дочками пропустили в узкую щель.
– Слава богу, что так все кончилось, – подвела итог услышанному Антонина. – Может, опять закроемся, пока мужчины не придут? Вдруг опять появятся.
– Нет, сегодня мы выстояли, – заверил ее Краузе. – А вот что завтра будет, не знаю. Где этот Загубленный? Он же замки обещал.
Глава 27
Говорят же в народе: пока гром не грянет, мужик не перекрестится. И правильно говорят. Вечером это понимали все в Калачковском переулке, и дом гудел, словно растревоженный улей. Тучи сгустились еще накануне. Чуть позже обеда, часа в четыре-пять, сюда подъехала компания крепких, накачанных ребят и расположилась на лавочке перед домом. Такое и раньше случалось, но редко. Не проживали в близлежащих домах такие "бычки". Сначала подумали, что просто ветром занесло заразу. Посидят, попьют пива, погорлопанят и уберутся.
Однако ошиблись. Чуть позже к ним подсел тот, который насчет балконов приходил, – и началось. Ребят как будто подменили. Такие взгляды на проходящих мимо жильцов стали кидать, что в дрожь бросало. А тот, что позже к качкам присоединился, каждый раз приподнимался со скамейки и любезно здоровался, после чего спрашивал, не надумали ли переезжать, и советовал поторопиться с решением. Обещал лично дня через три за ответом приехать.
Со всеми, кроме Реброва, Лехи да Софочки, успел за два часа так поговорить. Но каждый подрожал-подрожал от страха, да и решил, что три дня еще можно прожить, а там, если понадобится, и милицию вызвать. Словом, вчера увидели цветочки, а сегодня услышали и про ягодки.
