Текст книги "Особняк"
Автор книги: Игорь Голубев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)
– Домой. Спасибо, ребята. Век не забуду и всем на Плешке расскажу, какие вы бескорыстные люди.
– Э... А как же обед? – преградил ей дорогу старлей. – Мы так не договаривались.
– Да мы вообще ни о чем не договаривались. Приятного аппетита.
– Это ты брось, – вскочил со своего места капитан и, схватив девушку за предплечье, усадил на стул.
– Отпусти, больно, – вскрикнула Земфира.
– Ты что орешь, сучка? – убрав руку, прошипел капитан. – Молчать!
Земфира притихла. Она смотрела в побелевшие от злости глаза дежурного. Тот сжал ее лицо толстой пятерней, от которой несло дешевыми сигаретами, бензином и еще черт знает чем. Стало невыносимо больно оттого, что зубы впились во внутреннюю поверхность щек. Почувствовав во рту солоноватый привкус, девушка отчаянно замотала головой и вцепилась зубами в ладонь. Капитан взвыл и отдернул прокушенную руку. Вытащив из кармана платок, попытался остановить кровь.
Земфира кинулась к двери, но дорогу снова проворно заступил старлей.
– По-мо-ги-те, – слабым голосом выдавила она.
– Сейчас помогу, – усмехнулся милиционер. – Заткнись, по стенке размажу.
Девушка резко развернулась, и звук пощечины звонко прозвучал в тишине дежурки одновременно с треском порвавшейся ткани. Старший лейтенант тотчас же перехватил запястье ударившей его руки и заломил Земфире за спину. Порванная блузка натянулась, обнажая грудь Земфиры. При виде молодого тела офицер невольно замер.
– Что это у вас тут делается? – прозвучал женский голос. – Прекратите немедленно.
Все одновременно посмотрели в коридор. У стекла с надписью "Дежурная часть" стояли две старушки и молодая женщина.
– Как вам не стыдно, – произнесла одна из них. Вроде никого не было. Нашли где выяснять отношения. Идиоты.
– Все в порядке, гражданки, – заверил старлей и открыл двери перед Земфирой, процедив сквозь зубы: – Не забывай нас. А сегодняшний день особенно. Еще увидимся...
Стрельнув у прохожего сигарету, Леха нервно вышагивал около отделения. Распухшая губа уже не кровоточила.
"Красивая у тебя, Алексей Романович, защитница. И станок что надо. Чудной народ бабы... Как она тебе, такому обормоту, отпускает?" – вспоминались слова старлея. Услышав это, Леха вскочил, готовый вцепиться менту в горло, но тут же был сбит с ног отлично отработанным ударом в челюсть. Потом, когда Леха поднялся, старлей бросил: "Сидишь, так сиди и не рыпайся, понял? С работниками правопорядка делиться нужно. Твое счастье, что настроение хорошее..."
На кой черт Земфира туда сунулась? И так бы отпустили, охота ментам с ним возиться. А теперь что делать? Пойти сказать, что он о них думает, так девчонку все равно не выпустят. Леху передернуло от одной мысли о том, что там из-за него происходит. Он смачно сплюнул и глубоко затянулся...
Неожиданно появилась Земфира. Закрывая прижатой к груди сумочкой разорванную блузку, девушка молча подошла к соседу, и они пошли в сторону дома. Сначала, кроме порванной одежды, Леха ничего не заметил, но, приглядевшись, рассмотрел и намечающийся синяк на руке и припухлость нижней губы.
– Тебе что, делать было нечего? Какого черта ты сюда притащилась?! Зачем? Сам заварил кашу, сам и расхлебывать должен, – стыдясь своей беспомощности, ни с того ни с сего закричал он, преграждая ей дорогу. – Нечем мне сейчас расплачиваться с тобой. Заработаю – сочтемся. Не волнуйся.
Земфира безмолвно поглядела на него и, не отнимая от груди сумочку, достала бумажный платок и зеркальце.
– Вытри губу, – посоветовала она ему. – Не ори на меня, и так тошно...
Дальше шли не разговаривая. Леха выпустил пар и теперь притих, прекрасно понимая, что не прав. Земфира тоже молчала. Идущий рядом Леха, ради которого она была готова час тому назад лечь под этих потных мужиков, вдруг стал для нее каким-то маленьким ничтожеством. Расплатится он! Да откуда тебе знать, сколько это стоит. Цену сама назначаю, потому как собой торгую, а не семечками. Хочу рубль попрошу, хочу сотню баксов, хочу бесплатно отработаю.
Земфира еще раз искоса посмотрела на Леху.
Набычился.
Гордый.
Презирает. Не хотелось в это верить, но факт...
У дома их ждали. Соседи искренне рады были их появлению. Каждый счел своим долгом пожать руку освобожденному. Дым Дымыч распечатал чекушку и, вылив содержимое в стакан, преподнес Лехе. Рядом стояла Галина Анатольевна с тарелкой в руках, на которой лежали два бутерброда с колбасой и малосольным огурцом посередине.
– Будем здоровы, – плохо скрывая удивление, пожелал Леха и с удовольствием выпил. – Спасибо. А где Земфирка-то?
Жильцы оглянулись в поисках соседки, но она уже в это время лежала на диване, точно не зная, чего ей больше хочется – уснуть или зареветь белугой.
Вера Дмитриевна поджала губы. Героиней Земфиру она не считала. Больше того, твердо была уверена, что для татарки это плевое дело.
Глава 19
Собрались на квартире Краузе. Почти все. От Ватсонов – Антонина. Агеевых тоже представлял только один член семьи. Пришел даже Алексей Загубленный, по такому случаю трезвый и в пиджаке.
Ждали Губермана. Пили чай, а когда кто-то попробовал без него начать совещание, Семен Семенович резко оборвал: мы все равно в законах мало чего смыслим и нечего воздух попусту сотрясать.
Хозяин пытался чем-то занять соседей, но общее унылое настроение сказалось и на манере разговора. Отвечали односложно.
Земфира настороженно отнеслась к этому общественному мероприятию. Дело в том, что приглашение на совет у бывшего геолога исходило от Веры Дмитриевны, которое было сделано с какой-то внутренней издевкой. Земфира решила, что жильцы прознали, чем она занимается по ночам, и теперь устраивают некое подобие суда над иствудскими ведьмами, только в качестве ведьмы будет она, Земфира. Но Вера Дмитриевна выдержала долгую, мучительную для девушки паузу и добавила:
– Не беспокойся, не по твою душу.
Теперь Земфира перемещалась по трем комнатам квартиры Краузе и поражалась количеству книг. Они были повсюду. Даже стояли стопками на полу. Она с наивной завистью подумала: "Живут же люди! Три комнаты. Дворец!" Эх, Земфира, Земфира, – покорительница Москвы, – знала бы она, как жировали раньше те, у кого была возможность запустить лапу в государственный карман. Впрочем, теперь она бывала в квартирах покруче, но предполагала, что их владельцы не доживут и до половины того, что было отпущено Краузе.
Вячеслав Агеев мучился тем, что его жене придется одной возвращаться с Цветного бульвара в час пик на общественном транспорте, а это для маленьких людей достаточно серьезное испытание.
Леша Загубленный делал вид, что не смотрит на Земфиру, однако не выпускал ее из поля зрения. Ноги у девицы потрясающие. И чего она длинную юбку напялила, думал он. Невдомек было Лехе, что это Вера Дмитриевна предупредила соседку, чтобы оделась поскромнее, – не на гулянку, на серьезное совещание идем. Кстати, статус совещания сегодняшний сбор соседей обрел именно ее стараниями. Галина Анатольевна не скучала. Ей нравилось в квартире все. Она взяла подшивку старого журнала за сороковой год и с удовольствием рассматривала картинки. Ее, как бывшую портниху, интересовало, кто, в чем и как? Нет, моды она знала и картинки, конечно, видела, но в таком количестве – никогда. Поэтому время от времени дергала, как всегда, находившегося при ней сына за рукав и показывала ему очередной писк тогдашней моды. Сева делал вид, что интересно.
Дым Дымыч чувствовал себя просто отлично. Еще бы. Как на фронте. Как перед митингом. Они теперь будут всем миром вырабатывать стратегию и тактику борьбы за выживание. Точь-в-точь совет в Филях. Воронцов, как охотничья собака, дождавшаяся открытия сезона и попавшая теперь в лес, принял стойку. В глубине души старый коммунист считал себя борцом за права человека, кем-то вроде Мартина Лютера Кинга.
Ребров был занят делом. Краузе сразу предложил ему покопаться в военном разделе библиотеки. Каперанг нашел там интереснейший технический журнал, и глаза его загорелись. Семен Семенович заронил в нем мысль написать какую-нибудь военную книгу, благо материалы по истории морского флота имеются, и весьма редкие. Теперь Василий листал журнал и нет-нет да возвращался к этой мысли. Она его заразила.
Тише всех вела себя Моль. Она уселась в старое, продавленное кресло у окна и принялась наблюдать за жизнью двора. Правда, обзор сильно загораживали кусты жасмина. Их посадила еще мать Семена Семеновича. Кусты по ночам одуряюще и вместе с тем нежно пахли. Они видели разные времена – плохие, очень плохие и хорошие. Ведь не может же быть, чтобы всегда было плохо. Жасмины то хирели, то буйно разрастались, но жильцы заметили одну странную закономерность: они особенно буйно радовали своим цветением перед бедой. В это лето по ночам их запах заливал собой весь Калачковский переулок, и Краузе обеспокоенно подумал что-то должно произойти.
Наум Григорьевич Губерман опоздал потому, что на своей старенькой "копейке" влип в такую пробку, каких не видел со времен путча. Все стонут, что есть нечего, а машин раза в два – два с половиной прибавилось. Губерман нервничал. Адвокаты – люди пунктуальные, не любят, чтобы к ним на встречу опаздывали, но и сами задерживаться терпеть не могут.
Для Нюмы сегодняшняя поездка была актом героизма. Он ехал на сбор жильцов, чтобы помочь бывшим соседям выйти из создавшейся ситуации с наименьшими потерями. Может быть, даже уговорить пойти на попятную. С этими фирмачами не шутят. Они свои угрозы доводят до логического конца – или площадь освободишь, или раньше времени в Митино. И полтора метра земли над головой. Сам адвокат занимался бракоразводными процессами и с бандюками в своей практике не сталкивался, а вот два коллеги его, специалисты по уголовному праву, те сейчас как раз в Митине лежат.
Две бессонные ночи провел он, прежде чем снова отправиться в Калачковский. С матерью ездил советоваться, то есть не с матерью, а с тем местом, где она покоилась. Постоял, подумал, спросил. То ли это было въяве, то ли слуховая галлюцинация после бессонных ночей, но Нюма услышал ее голос. Мать сказала общеизвестное. Что когда-то надо решать. Что всю жизнь их народ был гоним и побиваем каменьями. И в печах его жгли, и на фонарях вешали. А евреи все претерпели и выжили. Помогать ближним надо, потому что в любые страшные времена находились хорошие люди, которые прятали и хлебом делились. Решай, Нюмочка, сам. Но среди оставшихся в старом доме ни одного из нашего, Богом избранного народа, нет, все еще сомневался Губерман. Но ведь хорошие люди? Они к тебе хорошо относились? Да, согласился Наум Гиршевич и поехал на стоянку брать свою "копейку"...
Но вот, кажется, подались впереди машины и сначала вроде бы лениво, враскачку, рывками стали продвигаться. Только бы вырваться из этого тоннеля, прямо Феллини какой-то, "Восемь с половиной". Задохнуться запросто...
Наконец вырвались на простор. Обдувать ветерком стало, и Наум решил, что это доброе знамение. Второпях Губерман проскочил под знак, и гибэдэдэшник палкой указал – к тротуару. Нюма с тоской подумал, что сейчас с него сдерут по полной программе, но повезло: объявился еще один нарушитель. Под этот же знак вонзился чудак на иномарке. Ясный перец, что с иномарочника втрое-вчетверо больше возьмешь, чем с владельца "копейки". И это был второй хороший знак.
Адвокат успокоился, и к строению No 2 подъезжал уже совершенно другой человек.
Леха отлично знал отца губермановского движка.
– Вот оно приехало, – констатировал автослесарь.
На него зашикали.
– Мы, молодой человек, в своем обществе шовинизма не потерпим. Сейчас же извинитесь, – потребовал Воронцов.
Загубленный вытаращил глаза и уставился на соседей в полном недоумении.
– Леш, извинись, – шепнула ему Софочка.
– Да вы чего, мужики, не понял...
– Понял, понял, прекрасно понял, – фыркнула Вера Дмитриевна.
Леша напряг мозг. Ничего не вышло. Что он та кого сказал? Приехал Губерман. У Губермана движок стучит. Говно движок. Сколько раз говорил: давай переберем, поршневые заменим, то да се... Но это у Лехи в подсознании было, а вышло, что адвокат – говно. Нехороший такой националистический душок.
Выручил Леху Ребров. Он один догадался, в чем дело.
– Подождите, господа-товарищи... Леш, сильно у него движок стучит?
– Не стучит, а молотит. Гов... Извините, дрянь движок, давно на помойку пора.
– Выходит, ты не про Наума Григорьевича имел в виду, что дрянь движок?
– Ну да... А вы че подумали? Что я Нему... Ну вы даете...
Загубленный отвернулся к окну, и уши у него залиловели от обиды. Тут присутствующие опомнились, поняли, что незаслуженно оскорбили соседа. Софочка погладила Леху по непокорным волосам. Встал Краузе и за всех извинился. Воронцов надулся, как майский жук перед полетом, и искренне сказал
несколько слов. Он хотел больше, но вошел Губерман:
– Извините, товарищи, пробка жуткая. Говорят, плохо живем, а машин стало у населения – просто жуть.
– Ага. Пора отнимать на нужды правительства, – отозвался Леха, и все поняли: отошел. – Особенно вашу, Наум Григорьевич. Я когда говорил, привозите ко мне в гаражи.
– Леша, мы этот вопрос потом обсудим, а сейчас к делу. Я тут два дня думал, в бумажках и постановлениях рылся, с коллегами советовался. Кое-что нарыл. Вы знаете, я специалист узкий. Мне эта проблема знакома ровно столько, сколько и вам, но здесь главное – подход. Главное – знать, к кому обратиться. Прошу к столу, – по-обеденному пригласил собравшихся к большому столу Губерман и выложил из папки стопку бумаг, брошюр и постановлений, а также дорогу щую и большущую книгу "Старая Москва в картинках с толкованием".
Народ сгруппировался, как в ставке Жукова над картами.
Сражение началось...
– Предыстория такова, – как военачальник, начал Губерман, и все сразу навострили уши, хотя давно ее знали. Но раз положено, значит, так надо. Строение не ремонтировалось с сорок седьмого года. Тогда у нас поменяли сантехнику и две ступеньки на лестнице. Так?
– Так, – за всех ответил Вячеслав, забравшийся на стул, чтобы было виднее, хотя подтверждения совсем не требовалось, потому что об этом знали все, за исключением Земфиры.
Губерман чуть было не сбился. Так бывает не только с ораторами, но и с музыкантами. Знаменитый король трубы Армстронг дал петуха один раз в жизни, когда за первый от оркестра столик посадили человека, пожирающего лимоны.
– Дом находился в аварийном состоянии с... Это надо уточнить, но еще до Олимпиады. Тогда его просто прикрыли приветственным транспарантом. И никто нас не выселял. Так? – Губерман чуть было не кинул взгляд на карлика, как Армстронг на по-едателя лимона, но Вячеслав молчал. – Так. По слухам, здесь хотели разместить государственное учреждение. Стены в строении восемьдесят сантиметров, сложены из хорошо обожженного кирпича и простоят до следующей московской Олимпиады – как минимум лет пятьдесят, а то и сто. Снести перегородки, заменить перекрытия и не знаю что там еще – дело, может, и непростое, но дешевое. Так? Начали вяло выдавать ордера. Почему вяло? Потому что дом в государственной собственности. Нашлись первые дураки – две семьи: Губерманов (адвокат поклонился присутствующим) и Канашкиных...
– Не надо так. Вы жили теснее других: две семьи в одной трехкомнатной, – сказал Краузе. Губерман поклонился Семену Семеновичу.
– Идем дальше. Все заглохло. Ни ордеров, ни комиссий. Зато стали появляться под окнами иномарки, какие-то люди с фотоаппаратами и прочая и прочая... Вдруг, через полтора месяца, являются чиновники и говорят, что нашли инвесторов, собирайте быстрее вещички и езжайте в Банино. Так? Так. Что из этого следует? Что строение продали по остаточной стоимости какому-нибудь авторитету, который работает с иностранцами по отмыву или на уже отмытых деньгах...
– Что же делать? – вырвалось у Галины Анатольевны.
– Собирать вещички.
Повисла страшная пауза. Все были растеряны.
– Объясняю. Чиновникам надо было головы ломать – вдруг отказники найдутся. У вас жилищные условия приличные. Зачем вам Бутово, Марьино или, как мне, Ванино? А так – взятки получили, дом с рук сбыли, в казну города деньги положили, все по закону. Железно. Теперь пусть у инвестора голова болит. А у него болеть не будет. Он опять вытащит из штанов, пардон, пачки валюты, и вас всех – по суду с судебным приставом и милицией.
– Не дамся. Я старый коммунист. У меня ружье есть, – вскипел Воронцов.
– Сейчас той партии уже не существует, – сказал Загубленный.
– А вот и существует, – совсем уже отчаянно-жалко выдавил Дым Дымыч.
– Выход есть. По крайней мере, у многих. Мне подсказали, было такое распоряжение или указ: если ты в Москве родился, не менее сорока лет прожил, имеешь двадцать пять лет непрерывного стажа, не привлекался, то можешь выбирать квартиру в том же районе.
Адвокат оглядел собравшихся и разрешил себе сесть. Остальные стояли застыв, как скульптуры в Летнем саду. Минуты три переваривали услышанное, оценивали свои шансы, и многим они не понравились.
– Абзац, – сделал вывод относительно собственных шансов Алексей.
У Веры Дмитриевны все было в порядке. Галина Анатольевна задергалась не за себя, а за Севу. Краузе в свое время сидел, но, может, это и к лучшему, так как его причислили к жертвам.
Агеев вскочил на стол и топнул ножкой. На заре туманной юности он работал в цирке только по договору. Этих бумажек в семье не сохранилось.
– У меня есть арбалет. Настоящий. Первый, кто попробует меня выселить, получит стрелу в глаз.
Заявление карлика в другое время могло вызвать улыбку. В другое, но не сейчас. Гнев его был всем понятен. Этот очень мягкий, умный маленький человек был известен всему Калачковскому переулку. Дети его боготворили. Почти все они "забесплатно" ходили на Цветной.
Броненосец "Потемкин", мелькнуло в голове адвоката. Так можно черт знает до чего договориться. Пора положить конец опасным настроениям, решил Губерман.
– Дамы и господа товарищи, есть еще несколько соображений. Если позволите, я их выскажу...
Все разом уставились на Наума Григорьевича. Никому не хотелось бунта. Бессмысленного и беспощадного.
– Все мы видим на старых строениях таблички: "Охраняется государством. Памятник архитектуры". Эти дома не подлежат сносу. Разве что маленькая внутренняя реконструкция...
– Но у нас не памятник, – удивилась Галина Анатольевна, не поняв, к чему клонит Губерман.
– Правильно. Это не дворянская усадьба. И не архитектурный шедевр. Скорее всего, дом, где сдавались квартиры внаем. Памятник – это не про нас.
Я говорю "нас", хотя не являюсь более членом вашего товарищества...
– Это вы бросьте. Не надо. Раз с нами, значит, наш, – по-военному прямо и четко расставил все точки над "и" Ребров.
– Наш, – нестройным хором выдохнули все. За этими дебатами как-то не заметили, что Земфира, бочком обойдя остальных, пробирается к дверям.
– Земфирка, а ты куда? – спохватился Алексей. "Ночная бабочка" остановилась и замерла, как застигнутый на месте преступления школьник. Все уставились на нее, не сразу поняв, что происходит.
– Я же не ваша, – тихо сказала Земфира.
– Ладно, ты че... – И Леха обвел взглядом окружающих.
– Живете с нами, – значит, наша, – сказал Краузе, и жильцы облегченно вздохнули. С Краузе не спорили, Краузе уважали.
Земфира вернулась на место.
Недовольной осталась одна Вера Дмитриевна, но и та предпочла промолчать под взглядом бывшего геолога.
– Продолжаю, – снова заговорил Губерман. – Но бывают и другие таблички. Вы их тоже встречали:
"В этом доме проживал N. Этот дом посещал М.". Такие дома тоже не подлежат сносу. И из них не выселяют, если, конечно, не собираются создавать там новый музей. Вывод: надо покопаться в прошлом строения No 2 – это раз. Второе – надо покопаться в прошлом каждого из вас... нас. Может быть, найдем зацепку. Нужна личность...
– Папанин! – выпалил Дым Дымыч.
– Что – Папанин? – не поняла Вера Дмитриевна.
– Личность. Мне вроде отец рассказывал. Вам ли не знать? Вы же учительница, – ответил Воронцов.
– Знаю я Папанина, – кинулась защищать свою профессиональную гордость Вера Дмитриевна. – Ну и что? Покорил Северный полюс... Подождите... Или в Америку слетал?.. Его всенародно любили...
– Нет, уважаемая Вера Дмитриевна, он Эверест покорил, – превратил все в фарс Воронцов.
– Пусть будет Эверест, – согласилась Вера Дмитриевна и опрометчиво решила, что выиграла Ватерлоо.
Все дружно заулыбались. Ребров пожалел бывшую училку:
– Это не суть важно. Ничего он не покорил и не мог покорить при той организации. На энтузиазме далеко не улетишь. Хотя Леваневский улетел в Америку. Папанина и папанинцев страна чествовала за мужество и силу духа человеческого. Но я о другом... Это для нынешних чиновников не фигура. И в этом Вера Дмитриевна безусловно права. Надо искать... Шаляпин, Достоевский, Чехов, Куприн – вот фигура для чиновника.
Жильцы задумались.
И тут вдруг из уголка подала голос молчавшая до сих пор Антонина Ватсон:
– Когда мой Ватсон еще только меня охмурял, то водил показывать, где живет и где, по его расчетам, буду с ним жить и я. Дом мне не понравился. Облезлый. И тогда он давай мне расписывать, какие люди тут бывали в разное время... – Антонина выдержала мхатовскую паузу. – Всех, кого вы перечислили, он и назвал. И даже больше. Был еще какой-то композитор. Фамилии не помню. Сергей, кажется...
– Рахманинов?
– Да. Точно.
– Враки, – усомнился Воронцов. – Папанин был. Мне отец рассказывал.
– Я тоже не поверила. А он говорит, здесь старуха одна жила, он ее с детства помнил, ее еще все за полоумную принимали. Она была из семьи, что занимала в этом доме два верхних этажа.
– Точно, – сказал Краузе. – Скрыпник. Умерла в конце шестидесятых. Здесь многие ее должны помнить. Я к ней, признаться, плохо относился. Считал, что именно она на меня в органы написала. Потом узнал – нет. Вера Дмитриевна, Галина Анатольевна, Воронцов, неужели не помните?
– В семидесятом она преставилась. Как раз в мой день рождения. Я помню, – сказал Ребров. – Помню, как сидела вон там, где беседка была. От нее всегда карамелью пахло.
– И попугай у нее говорящий был. Антисоветчик, – радостно подхватил Воронцов. – Участковый к ней ходил, уговаривал в окно клетку не выставлять или птицу умертвить. Она же про генсека такое орала!.. Птица, – уточнил Дым Дымыч. – Естественно, настучали. Пришли двое с Лубянки. А как реквизируешь? Бабка помрет – весь двор свидетели. Долго они со старухой толковали. Один грозный, другой ласковый. Ушли, а через час попугай сдох. Сам.
– Ага. Сам. Ласковый ее и пришил. Поиграл чуть-чуть. Пальчик в клетку просунул. Она его за пальчик – цап. А пальчик ядом намазан, – нарисовал картину Загубленный. И до того она была нелепо-достоверна, что все ошарашенно уставились на Леху, словно он подглядывал за убийством в замочную скважину. Чего вы?.. Мне лет столько же, сколько Василию.
После того памятного вечера с коньяком отставник и автослесарь подружились.
– Товарищи, давайте заканчивать. Предлагаю решение. Я займусь архивами по дому и по этой гражданке Скрыпник, а вы, все без исключения, поднимайте свои семейные... Альбомы, письма, дневники... Короче, все, что сохранилось. Адвокат встал.
– Минуточку, – остановил его Ребров. – Я вот что скажу: они ведь в покое нас не оставят. Архивы – это неделя, не меньше. Уже были попытки подкатиться кое к кому из нас. Вывод: надо держаться сплоченной группой. Чужих на порог не пускать. На взятки, посулы не реагировать. Я так понял, им прецедент нужен для суда. Если хоть одна душа съедет, все рассыплется как карточный домик.
– В точку, каперанг, – восхитился Леха. – Вот что значит военный моряк. Будешь у нас за начштаба. А Семен Семенович – наш Кутузов, главнокомандующий. Он лагерник, все про заточение знает. Сядем в осаду. Я замок английский на дверь поставлю и австрийскую сигнализацию по всему дому. Вот им всем! – И Леха соорудил дулю.
На том совет в Филях закончился. Расходились возбужденные и довольные. Почти счастливые. Как люди, сделавшие трудную, невыполнимую работу.
Строение No 2 готовилось к обороне. Во всех окнах горел свет, мелькали силуэты. Наблюдатель, нанятый Кулагиным и сидящий в машине, занервничал и по мобильнику сообщил хозяину, что в доме что-то произошло. Это "что-то" было объявлением осадного положения.
Глава 20
Леха вернулся к себе в коммуналку в самом боевом расположении духа. Еще бы, есть план, есть люди, есть даже начальник штаба. Но главное – он, Алексей Загубленный, нужен своему народу, а это уже кое-что да значит. Никогда, с того самого момента как демобилизовался, он не ощущал такой ответственности. Леха мало верил в архивную работу. Он просто ничего в ней не понимал. Машины, замки, сигнализация – это да, это его дело. А архивами пусть занимаются Губерман и Краузе. Они умные.
Леха сел на телефон. Выяснилось, что половину друзей-приятелей он растерял за давностью лет. Другие отвернулись от него из-за водки. И тогда Леха обратился к своим автосервисным. Эти не отвернутся, потому что тут взаимоотношения строились на принципе "ты – мне, я – тебе" и "за что купил, за то продал, плюс комиссионные". Разговоры с ними получались короткие. Нужен хороший английский дверной замок, но только без дураков. Нужен – будет, приходи завтра к трем. Чем расплачиваться станешь? Поставлю за тебя на колеса любой рыдван за ноль. Нужно шесть комплектов австрийской сигнализации. Найдем. Чем платишь? Полдома в деревне. Идет...
Черт с ней, с деревней. Все равно он там давно не живет. Дом без человека быстро превращается в груду гнилья, думал Леха, не зная, что Софочка все внимательно слушает, просунув худенькое личико в дверную щель. Слушает и запоминает.
Покончив с матчастью, Леха вдруг ощутил жжение в груди.
Он кинулся к Софочке и даже не заметил, что она подслушивала.
– Соф, а Соф?..
– Чего тебе?
– У тебя выпить ничего нет? Ты же всегда себе на компрессы оставляешь... – взмолился он. – Душа просит.
– Леш, ты что после совещания говорил?
– Ну говорил... В последний раз. Точно. Софочка, золотце. Моль квартирная вернулась с половиной бутылки "Столичной". Столько по полрюмки на компрессы не насобираешь. Значит, приворовывает. Бог с ней. Одинокая.
Леха ушел к себе. Накатил целый стакан с горкой, одним махом, даже ни на вот столько не почувствовав вкуса, пропустил через горло в желудок. Только Адамово яблоко два раза метнулось снизу вверх. Он лег на старинную вишневого дерева кровать, оставшуюся от матери, и уставился в потолок. В голове не было ни одной мысли.
В дверь позвонили. Кого там еще нанесло, привычно-недовольно подумал он, но тут же вспомнил о совещании и последних событиях. Вдруг я уже нужен?
Леху сдуло с кровати в лучших армейских традициях, и он оказался у входной двери раньше, чем Софочка, чья комната была ближе.
– Ты?.. – уставился он на Земфиру.
– Я.
– Послали?
–Кто?
– Начальник штаба.
Разговор получался какой-то идиотский.
– Никто меня не посылал. Я сама. Спасибо хотела сказать.
– Пустое, – отмахнулся Загубленный. Однако кому не понравится чужое спасибо, и он пропустил гостью в квартиру. – Если насчет выпить, то я завязал на момент операции.
– Нет. Я подумала, у меня все равно никаких архивов нет, может, помогу кому...
По ушам резануло неприятное слово "архив". Но приказы по команде выполнять все равно нужно. Ладно, хочет в пыли рыться – пусть роется.
– Давай. У меня целый чемодан всяких бумажек. А Земфире просто очень захотелось отблагодарить хоть чем-то этого непутевого, может, и загубленного, а скорее всего, заблудшего человека. И еще ей хотелось узнать, каким он был в той, другой жизни. До водки и автосервиса.
Леха извлек из-под материной кровати балетку и только прицелился плюхнуть ее на стол, как Земфира вцепилась в запястье.
– Ты че?.. Не понял юмора, – удивился автослесарь.
– Тут пуд пыли. Мы задохнемся. Где у тебя тряпки?
Леха кивнул на рубашку, висящую на спинке стула.
– Да нет же. Тряпки у тебя есть?
– Все равно стирать.
Но она отправилась-таки на кухню, а Леха остался стоять как дурак с балеткой на вытянутых руках. Наконец пыль вытерта. Балетку водрузили на стол. Казалось бы, сиди работай, так нет, заметила бутылку с остатками "Столичной", усмехнулась. Как эта усмешка полоснет Леху по самому!
– Это я у Софки взял компрессные в последний раз. Ну... чтобы совещание обмыть, и абзац.
– Я этой Софке последние ее жидкие волосенки повыдергаю. Вот Моль-то...
Софа с другой стороны двери дернулась, словно дореволюционный лихач перетянул, и поспешила в свою комнату. Подошла к трюмо и взглянула на себя в зеркало. Последние... Ну не очень густые, но ведь не последние же. Вера Дмитриевна шиньонами прикрывается, а ей не нужно...
Вообще-то Софочка не практиковала методы папарацци. Это ее соседки настроили: пригляди, не дай бог, сорвется, тогда ни замков, ни сигнализации. То, что она услышала из телефонных переговоров, и обрадовало и расстроило Софочку. Надо же, пьянь, а как для общества старается. Даже полдома в деревне отдает. Так нельзя. Она сегодня же расскажет все Краузе. Совсем не обязательно отказываться от последнего. Не все в строении .No 2 безденежны. Например, Ватсоны. Галина Анатольевна могла бы подождать с гардеробом для Севки. Да мало ли у кого что в чулках понапихано. Но эта... эта... Напрасно Леша, добрая душа, ее защищает. Хотя все мужики одинаковы. Но надо признаться самой себе – красива паразитка.
Между тем Загубленный лежал на маминой кровати и, рассматривая потолок, предавался мыслям о ремонте. Земфира шуршала бумагами за столом. Порядка в них никакого не было. Видимо, никто из держателей семейного архива не заботился об удобстве для будущего поколения, пожелавшего узнать родословную. Совсем старые и порыжевшие фотографии перемежались с более поздними, и все это, как хороший винегрет, пересыпалось какими-то листками, старыми квитанциями, билетами на разные виды транспорта – от речного трамвайчика до поезда дальнего следования...
Работу Земфира начала с того, что разложила фотографии по цвету. То есть все они были черно-белые, за исключением нескольких цветных, но каждый дурак знает, что от времени фотобумага желтеет, изображение выцветает и так далее. Есть множество признаков, когда, не обнаружив на оборотной стороне ни даты, ни другой ссылки, можно определить примерный возраст снимка. Во-первых, сам сюжет. Во-вторых, антураж – костюмы, мебель, техника, вывески. В-третьих, общая потертость, сгибы, обрез... Даже не будучи специалистом, Земфира распределила все более или менее правильно. Затем в ход пошли бумаги: письма, открытки, билеты, уведомления. Их она располагала в соответствии с уже разложенными фотографиями.
