Текст книги "Особняк"
Автор книги: Игорь Голубев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)
Из комнаты Саши не доносилось ни звука, и потому Вячеслав и Лена делали разминку в полной тишине. У каждого была своя система упражнений. Маечки на них были куплены в детском мире, и потому у Вячеслава на спине красовался крокодил Гена, у Лены бесполое существо Чебурашка. Пока "Чебурашка" качала пресс у шведской стенки, "Гена" стянул с себя пропотевшую майку, обнажив в миниатюре мускулатуру Сталлоне, и пошел плескаться в ванную комнату. Если занятия они проводили в тишине, то из ванной доносилось фырканье, словно в квартире объявился морской лев.
Потом был завтрак. Все трое любили утреннюю трапезу – наверное потому, что это было едва ли не единственное время суток, когда вся семья собиралась вместе. Позавтракав, мать с отцом уйдут в цирк на репетицию, вечером будет представление, и вернутся они домой за полночь. Все время девочка будет предоставлена сама себе. Впрочем, Саша росла самостоятельным ребенком, и только последние два года родители рискнули не брать ее с собой на гастроли, перепоручив надзор соседям, благо народ подобрался отзывчивый. Краузе начал заниматься с девочкой языками, но теперь прекратил уроки. Запас знаний иссяк. Ничего нового старик дать ей уже не мог, и потому теперь Саша стала посещать платные курсы. зато бывший геолог в отсутствие родителей варил всевозможные каши, по части которых был признанный авторитет, и научил этому Сашу. Агеевы оставляли Ватсонам определенную сумму, и девочка обедала у них. У школы постоянно висела доска с фотороботами педофилов-насильников, усиленно разыскиваемых милицией, поэтому Ватсоны, несмотря на Сашин возраст, водили ее в школу. Ватсонам это было несложно, ведь у них тоже были две дочери, учившиеся в той же школе.
Все это было в период гастролей, но теперь Лена и Вячеслав отказались от выгодного контракта, номер слегка усекли, войдя в положение родителей, и семья имела возможность завтракать за одним столом в полном составе.
– Вкусно? – ревниво спросила Лена дочку. Каждый раз, возвращаясь с гастролей, она задавала Саше вопрос, хорошо ли кормили, а когда девочка взахлеб начинала наивно хвалить обеды Ватсонов, дико ревновала дочку и кляла невозможность доставить ей такую же радость. Потому страшно переживала за свою стряпню.
– Очень.
– По-французски.
– C'est boni
– Ты уже разговариваешь с Софочкой?
– Да. Мы хорошо понимаем друг друга.
– По-французски.
– Oui, nous comprenons bien.
Лена когда-то закончила французскую школу и считала себя знатоком. На самом деле ее словарный запас исчислялся двумя сотнями слов и десятком расхожих выражений.
Вячеславу не особо нравились разговоры на французском за столом.
– Краузе забавный старик, – сказал он. – Заметила, как он вчера держался? Ни за что восьмидесяти не дашь, – сказал жене Вячеслав.
– II est bon d'avoir tel ami.
– Что ты сказала?
– Хорошо иметь такого друга, – перевела Саша, и мать кивнула: это она еще помнила.
Семен Семенович нравился девочке. У родителей были сложные отношения со своими семьями, и поэтому она не знала ни бабушек, ни дедушек, а Семен Семенович интересно рассказывал, заваривал такие вкусные чаи, каких она не пробовала нигде и ни у кого. В свои пятнадцать лет Саша не могла помнить тех времен, когда чай выдавали по карточкам и крепко заваренным его можно было пить только в гостях: для гостей не скупились.
– Ну все. Закончили. Мыть посуду, – подвела итог Лена.
– А повидло?! – возмутился Агеев.
– Подумай о своей фигуре. Неужели тебе не жалко поддержку?
– Во мне всего шестнадцать килограммов.
– Вот именно – пуд.
Пуд – звучало старорежимно и очень внушительно. Как раз столько сахару уходило у приличной московской семьи по осени на варенье.
Саша вымыла посуду и стала собирать в папку нотные тетради. Дабы уберечь в свое отсутствие девочку от влияния улицы, родители определили ее еще и в музыкальную школу.
Со школой вышла целая история.
Саша не хотела учиться музыке и сделала все на приемных экзаменах, чтобы ее забраковали, но проницательная старая учительница сразу раскусила уловки барышни. Она рассказала девочке патриотическую историю о наших подводниках, которые оказались в плену у океана и оттуда, из пучины, старались передать сведения спасателям-водолазам азбукой Морзе. Педагогиня простучала по крышке рояля "Спасите наши души" и попросила девочку представить, что она там, в глубине, вместе с нашими водолазами и от того, простучит она призыв о помощи или нет, зависит жизнь всего экипажа. Саша тут же простучала и была принята. У нее позднее обнаружился абсолютный слух.
Лена посмотрела на часы и поторопила дочь:
– Ne perdons point de temps'.
– Allons2.
Агеев вздохнул свободнее, когда "француженки" хлопнули входной дверью. Ему предстоял один очень важный телефонный звонок. Дело в том, что Вячеславу предложили участвовать в довольно рискованном номере воздушных акробатов. А это под куполом цирка. Предложили одному. Без жены. Но они никогда еще не выступали раздельно. Взять ее с собой под купол Агеев не мог. Во-первых, для двоих там нет места, во-вторых, не хотел рисковать. Случись что, пусть хоть один из них останется с Сашей.
Агеев позвонил и дал согласие.
Глава 9
Помыв посуду, Сашенька собрала сумку и направилась в школу: летом ученики в качестве практики ремонтировали свои классы. Собственно, пошла она не прямо в школу, а сначала к его дому. Это началось в третьем классе, когда семья Агеевых окончательно утвердилась в Калачковском. До этого мама и папа жили там на птичьих правах. Папа прописан был, а вот маму, которая была из другого города и в Москве находилась на антрепризе, начальник паспортного стола прописывать не желал. Жить – живи, будет постоянная работа, – значит, пропишем постоянно. Логика в этом лишь одна – взяточная. Но факт остается фактом: когда Александре исполнилось десять лет, знаменитый клоун-директор прописку все-таки пробил, девочку определили в эту школу.
– Не будем терять времени (фр.)-г– Пойдем (фр.).
Саша пришла в школу в октябре, когда занятия уже начались. Привела ее мама, которая была ростом с дочь. Уже в коридоре Елену огрели по спине ранцем приняв за пришлую. Мама обернулась и сделала строгое замечание мальчику, но в это время подоспел на помощь учитель физкультуры и взял обеих "девочек" под защиту. Недоразумение рассеялось, но с тех пор мальчик с ранцем стал занозой в жизни Александры.
Он жил в конце Калачковского и с пятого класса стал провожать Сашу в школу и обратно. Подружился с маленькими Ватсоновскими девочками и угощал всех жвачкой. Он единственный, кто с самого начала не назвал ее родителей карликами или лилипутами, а придумал для них простое название – маленькие люди.
Сегодня она шла к его дому, имея вполне серьезную причину для волнения: у Шуры (мальчика звали Александром), был день рождения. Пятнадцать лет. В сумке у Саши лежала нотная тетрадь, куда она вчера вечером записала родившуюся мелодию. Если повезет, то она сможет проиграть ее в актовом зале, когда никого рядом не будет. Александра не умела сама сочинять стихи, поэтому взяла слова малоизвестного романса.
Шурик увидел ее из окна и вышел. Догнал. Пошел рядом.
Удивительно, как мало нужно говорить друг другу, когда видишься каждый день, и как много можно сказать при каждой встрече. Они находились каждый в своем классе, в разных концах коридора, но все время были как будто вместе.
А в перерыве Шуре устроили "день варенья". Его одноклассники купили загодя спрайт, пепси и все, что полагается в таких случаях. Было жарко, пахло разведенными белилами, олифой и еще двумя месяцами каникул. И табаком. Почти все курили. Что поделаешь, сейчас многие курят. У нас Россия. Это вам не Запад, где курить бросают. Пили и пиво.
Все знали, что из своего класса придет Саша. И она пришла. И вместе со всеми пила спрайт. Только сигаретой не затянулась.
Не умела.
Не хотела.
Не могла.
А потом все как-то разбрелись по пустой школе. Она потянула его на пятый этаж. В актовый. Там был старенький "Шредер". Села за пианино, попросила его держать ноты – подставка была сломана, – хотя знала романс наизусть, и заиграла. Заиграла первую в его жизни, посвященную ему вещь. А когда закончила, достала из сумочки вырезанного из кости аиста. Раньше фигурка была белой, видна фактура материала, благородство природы, а не синтетики, но теперь аист оказался ярко раскрашен под сказочную птицу.
– Это тебе, – сказала Саша. Шурик взял аиста и в знак благодарности поцеловал ее.
– Не знаешь, что это за птица?
– Павлин.
– А ты посмотри внимательнее. Шура пригляделся.
– Ничего не замечаешь?
– Хвоста нет. Наверное, самка.
– Да нет же. Это аист. Ты мне его подарил в третьем классе. Просто я взяла и раскрасила для тебя, потому что мир – он ведь не черно-белый. Он цветной.
– Бери, Саня, поставишь на шкаф, он в новогоднюю ночь запоет. Волшебный, – подал голос Шурин приятель Семка, поднимаясь с задних рядов. – Ну и порет она тебе!
– А подслушивать нехорошо. Тебя разве мама этому не учила? – сказала Саша. – Это как чужие письма читать и мелочь из карманов родителей выгребать.
Мама Семки отдала концы в подворотне от наркоты, а папа после отсидки привел в дом другую маму. Саша об этом знала. Просто собственная боль казалась в этот момент больнее.
Семка побледнел:
– Слушай ее, слушай. Бабцы, они все такие. Аиста раскрасила. Сколько ни раскрашивай, аистом и будет. Деток тебе, Сашок, прочит. Только ты подумай сначала, вдруг ваши детки будут на ее родичей похожи... Генетика. В цирк отдадите. Преемственность.
Ненавидел Семка Александру до жути. Но еще больше любил. С пятого класса.
– Это неправда! Неправда. У меня будут нормальные дети, – сказала пятнадцатилетняя женщина своему любимому человеку.
Тот стоял истуканом и ничего не делал, чтобы спасти положение. Может, был поражен высказанным вслух предположением. Шура мальчик начитанный и знал слово "генетика". И еще он догадывался, что дружок Семка сам по Александре сохнет. Однако не спросил, не боится ли тот таких деток в будущем сам. Промолчал. Мужики, особенно неопытные и нетвердые, частенько дураками бывают. А от дурака до подлеца путь короткий.
Саша убежала за школу и просидела на плитах до позднего вечера, а когда вернулась домой, коротко объяснила Агеевым-старшим, что много работы в школе, она устала и приляжет.
В тот вечер Саша Агеева впервые серьезно подумала о смерти. По натуре она была всегда очень добрым, веселым и радостным ребенком. И очень любила своих родителей. Какие есть.
Глава 10
Севе приснился сон. Страшный. Дело происходило на даче. Жаркий июльский полдень. В траве полно кузнечиков. Черные, мохнатые шмели гудят над цветником. Солнце забралось на самую верхотуру неба и поливает зноем все вокруг, словно как раз над поселком образовалась озоновая дыра. В воздухе пахнет разогретым рубероидом с крыш, и цветочная пыльца щекочет ноздри. Ни кузнечики, ни шмели не интересуют маленького Севу. Пока мать с соседкой, разомлевшие и потому немногословные, лениво обмениваются репликами в гамаках, он забрался в узкое пространство между забором и сортиром и наблюдает за жизнью мух на тыльной стенке. Здесь не имеется козырька, как над входом, и потому нет даже намека на тень – крылатым раздолье. У мальчика в руках самодельная мухобойка – деревянная палка с прикрученной проволокой резиновой подошвой от старого ботинка. Сева спокоен, как Наполеон перед Аустерлицем. Мух много, но победа возможна. Сражаться против кузнечиков – для этого нужно разыскивать их в траве, и потом они так забавно стрекочут. Биться со шмелями – значит подвергать себя неоправданному риску, кроме того, они полезны. Мухи же, это маль– чик знает твердо, вредители. Они разносят заболевания и доставляют немало неудобств дачникам. Особенно в утренние часы, когда так сладко спать. По осени еще и кусаются до крови.
Сева вдоволь понаблюдал за врагом. Пора было переходить к решительным действиям. Мальчик выработал собственную стратегию. Он не кинулся с кровожадным воплем, лупя направо и налево, а начал с крайних, нанося удары неторопливо, расчетливо и несильно. Ровно так, чтобы прихлопнуть. Почти нежно. Встревожились только ближайшие соседки первых убиенных, но, видя, что ничего страшного нe происходит, снова приземлились почти на те же места, что покинули пару секунд назад. Исчезновения товарок словно никто и не заметил. А если какая муха и заметила, то какое ей до этого дело? Никакого. Сама подставилась – сама и отвечай. Нас вон как много, с другими подружусь. Так представлял мальчик мысли насекомых, наделяя их чертами, которые в свои пять лет уже успел подметить в людях.
Методичное уничтожение врагов Наполеоном продолжалось уже пятнадцать минут. Кое-какие особи кидались в атаку – садились на мокрый от вкусного пота лоб мальчика, и тогда он, стараясь не делать резких движений, сгонял насекомых, и они вновь возвращались на поле боя.
Сева уже очистил от неприятеля весь низ задней стенки и перешел к центру. Тут сидели самые жирные. Удары участились. Насекомые насторожились. Теперь надо было действовать резче и решительней. То ли потому, что Сева взмок сильнее, то ли мухи каким-то непостижимым образом объединились, но нападения их на Севин лоб участились, а взявшийся неизвестно откуда слепень так вжарил за ухом, там, где нежную кожу не защищала панамка, что на глазах бравого полководца выступили слезы. Но это не только не умерило его пыл, а, наоборот, добавило ярости. Сева встал на цыпочки, стараясь достать самых верхних мух у среза крыши, прижался животом к стене и...
И тут земля под ним провалилась. Мальчик без крика скользнул вниз в яму с дерьмом. Он стоял по пояс в жиже и с ужасом ждал, что какая-нибудь змея, непременно живущая в мерзких глубинах, вцепится в коленку и откусит самую чашечку, и тогда на всю жизнь его нога будет гнуться в обе стороны и он не сможет нормально ходить.
Эта страшная мысль парализовала голосовые связки и блокировала обоняние. Прошла вечность – целых две минуты, прежде чем горло отпустило и он пронзительно завизжал.
Галина Анатольевна вывалилась из гамака прямо на траву. Голос сына, даже искаженный до неузнаваемости, она смогла бы выделить из миллиона детских голосов. К тому же в нем явно звучал животный ужас. Она кинулась к будке и рванула дверь на себя. Внутри никого не было. Крик исходил из черной дыры. Мать склонилась над ней, всматриваясь в полумрак, и сразу различила белую панамку и огромные от переживаемого ужаса глаза Севы.
Она сама заказывала плотникам сузить очко, чтобы ребенок, не дай бог, не провалился, и потому по бокам были набиты две дополнительные планки. Галина сунула внутрь руку и, велев сыну крепко схватиться за нее, потащила наверх. Мальчик в отверстие не проходил, но, почувствовав руку матери, мгновенно затих. Она снова опустила его в жижу и попросила отцепиться. Сева ни за какие коврижки этого сделать не хотел. Он мертвой хваткой вцепился в запястье и не выпускал руки матери. Галине Анатольевне пришлось наорать на сына, использовав весь никогда не произносимый ею вслух запас ругательств. Сева выпустил руку. Галина Анатольевна рванула на себя первую доску, словно перед ней была не дюймовка, прибитая "полторастиками", а трехслойная гнилая фанера. Еще рывок – и вторая доска с легкостью необыкновенной полетела в сторону... Севу извлекли.
– Мама, – только тут расплакался горе-Наполеон.
– Не подходи! Не подходи... Сейчас же снимай с себя все... Сейчас же... Не подходи...
Сева проснулся в горячем поту. Было душно. Он открыл глаза и увидел мать, тихо хлопотавшую около стола. Галина Анатольевна готовила сыну завтрак и, пока готовила, не будила. Сева вдруг заметил, что на ней то же платье из далекого детства на даче только порядком выцветшее и по бокам расставленное. Бог ты мой, как мы обнищали, подумал он, если мать донашивает то, в чем щеголяла когда-то перед дачными соседями. Впрочем, крепдешин теперь в моде, говорят.
– Севочка, вставай, пора. Ты не забыл, нам сегодня идти в ателье? тихо окликнула его мать. – Я договорилась с Верочкой, нас примут по высшему разряду.
Верочка когда-то была ученицей Галины Анатольевны, когда та работала директором ателье по пошиву женской верхней одежды. Собственно, ателье не имело узкой специализации. Там были и мужские закройщики, а непосредственно строчил один цех и на тех и на других. Только последние пять лет, уже после ухода Галины Анатольевны, коллектив разделился. Не без скандала поделили производственные площади и машины. Образовались два счета и два самостоятельных предприятия категории люкс.
Вот в одно из них и должны были сегодня пойти мать с сыном. Галина Анатольевна справедливо надеялась, что с нее возьмут по минимуму, закройщик будет Яша, фасон они выберут сами, а не примут навязанное.
Галина Анатольевна с помощью сына достала с антресолей чемодан отрезов и извлекла оттуда переложенный антимольными таблетками кусок темно-синего в мелкую искру бостона, посмотрела на свет и удовлетворенно улыбнулась: моль до него не добралась.
Позавтракав, они вышли из подъезда под утреннее, еще ласковое солнышко. На лавочке уже расположились Краузе с Дым Дымычем. Краузе кивнул, Дым Дымыч даже не поднял головы от шахмат. Севе так отчаянно не захотелось куда-либо идти, хоть плачь. Опять, как это бывало уже не раз, он будет скромно стоять в стороне, а мать, взяв инициативу в свои руки, кинется прицениваться, прикидывать, проявлять начальственные замашки, хотя это давно уже не ее подчиненные. Девушки станут делать вид, что внимательно слушают бывшую директрису и соглашаются, но потом все равно сделают все по-своему и окажутся правы, потому что Галина Анатольевна безнадежно отстала от моды и современных приемов пошива. Они будут стрелять глазами в сторону Севы, загадочно улыбаться, а самые смелые при обмере пару раз шутливо ущипнут. Сева покраснеет, расскажет анекдот не к месту, а из пошивочного то и дело начнут приходить по пустякам швеи, чтобы взглянуть на электронщика, холостяка с приличной жилплощадью, начинающего лысеть, но еще вполне ничего.
В ателье перед ними распластали цветные журналы, но Галина Анатольевна решительно отодвинула их в сторону и заявила, что им нужна только классика, чтобы не на один день и подходила бы для выхода в театр, на юбилей, для выступления на телевидении и участия в презентациях. Мать могла бы перечислить еще десяток мероприятий, на которые ее сына никогда прежде не звали и никогда не позовут: ей была важна марка, а ради марки и удивленно-уважительно расширившихся глаз девочек из пошивочного она готова была на все. Что поделаешь, любила уважение.
– А вам самому-то что нравится? – спросила помощница Яши, курносая девица лет тридцати, изумительно пропорционально скроенная, в меру испачканная косметикой и хорошо пахнущая туалетной водой.
Сева уперся взглядом в ее гладкие коленки.
– "Омса"? – неожиданно даже для себя спросил Сева про колготки.
Девица дважды хлопнула ресницами и догадалась о чем думает Сева. Сева тоже понял, что догадалась, и оторвал взгляд от коленок.
–Нет. Наши, отечественные.
Потом наклонилась ближе к уху:
– Зато дальше все импортное.
Мать, спорившая с Яшей относительно двойного шва и оверлока, внутренним чутьем уловила сексуальное движение умов в закутке, где находился сын, стрельнула туда на всякий случай шрапнелью взгляда. Еще один бризант был отправлен вслед незамедлительно, так как Севина визави расстегнула как бы невзначай верхнюю пуговку блузки.
– Сева, здесь так жарко, сил нет, можешь выйти на улицу погулять, разрешила Галина Анатольевна.
– Нет, мне ничего, здесь вентилятор, – не поддался сын.
Галина Анатольевна прервала спор с Яковом, предпочтя проиграть мелкую стычку с закройщиком, зато выиграть главное сражение за сына в будущем, и сразу согласилась на названную сумму.
– Не беспокойтесь, Галина Анатольевна, – сказала Верочка, ныне Вера Константиновна, на прощанье. – Материал хороший. Такого нынче днем с огнем. А мастера у нас хорошие. Ваша школа. Правда, Яша?
– Само собой, – невозмутимо согласился закройщик.
Когда заказчики ушли, между Яшиной помощницей и Верой Константиновной произошел краткий разговор.
– Ну что глаза вылупила? Не про вашу честь, – буркнула Верочка.
– А мужичок ничего себе. Чистенький. Правда, какой-то потертый, загадочно улыбнулась девица.
– Сева, может быть, и неплох, да вот такой свекрови я бы тебе и в страшном сне не пожелала. Ладно... Нечего прохлаждаться, нам не за это платят. Марш на место, – приказала она грозно, но никто не испугался, а девица подумала про себя, что уж если бывшая ученица, почти подруга, говорит такое о Галине Анатольевне, то стоит прислушаться, хотя, будь ее воля, она бы эту Галину Анатольевну в бараний рог.
Между тем сын с матерью отправились в обратный путь.
– Мама, ну зачем ты так? Я не маленький. Далась тебе эта девушка. Ничего особенного. Ну коленки красивые, но я же вижу, чего они все хотят...
– Видишь, а сидишь. Я же ими пятнадцать лет руководила, а еще раньше вместе в цехе работали. Все разговоры, все мысли, все желания – все знаю. Да будь она моей снохой, в два месяца в бараний рог скрутила бы меня, – убежденно сказала Галина Анатольевна, реально оценивая свои шансы в борьбе с молодостью и сексом.
– Ну да?.. – не поверил своим ушам сын.
– Вот тебе и "ну да". Что ты о них знаешь? Девяносто процентов приезжие. Они в Москву зубами вцепляются и треплют, как волки овцу, пока кишки в разные стороны не полетят, а когда полетят – набросятся и пожирают, пожирают... Нет. Есть и среди них порядочные девочки, но для моего сына одной порядочности мало.
– Да я ничего и не говорю.
Сева углубился в собственные мысли. А думал он о Земфире. Вчера, когда все уже основательно подпили, он заметил, как Земфира встала и ушла к себе, как встрепенулся и поднялся вслед за ней Ватсон, как жена Ватсона криво усмехнулась. Севе тогда стало необыкновенно жарко. Пот потек между лопаток прямо до разделительной ложбины в трусах. Нет, когда не позволит ему мать связать свою жизнь с татарочкой.
Полгода назад Сева разработал оригинальную программу для своего института. Программа прошла на ypa. Ею заинтересовались зарубежные партнеры института. В курилке он поделился с одним американцем своими идеями насчет системы компьютерных игр, пригласил остаться вечерком и поиграть. Штатник согласился, и они проиграли всю ночь. И сценарий и графику – все сделал Сева сам в свободное время, правда, использовал при этом институтское оборудование. Американец был в восторге. Спустя неделю Сева получил полуофициальное предложение переехать в Штаты. Когда Сева сообщил об этом матери, та пришла в ярость. Куда он собрался? Кому там нужен? Выжмут, как лимон, и выбросят на помойку. Мало тому примеров? Без знания языка, без знания жизни за рубежом, без ненависти ко всему российскому, родному там делать нечего. Свободы не хватает? Вон ее сколько. Бери, если осилишь. Хочет мать похоронить – пусть хоронит на родине прямо сейчас, а потом едет куда глаза глядят. Поздно ей родине изменять. Больше подобных разговоров Сева не заводил...
Они подходили к дому. Маленький инцидент в ателье отодвинулся далеко на задний план. Скоро он вообще сотрется в памяти. Просто останется еще одна маленькая заноза, о которой и помнить не будешь, когда, по какому поводу? Как заусенец на пальце.
У дома стояла большая черная иномарка. Машина блестела никелем. Около подъезда кучковались люди. В центре стоял представительный мужчина в дорогом костюме и что-то втолковывал окружившим его людям.
Неужели американцы, мелькнуло в голове у Cевы.
Глава 11
Новенькая, вишневого цвета "рено-сафран", ловко лавируя в двух крайних полосах, неслась по Садовому кольцу, заметно превышая положенную скорость. В машине сидели двое мужчин.
– Ты куда, Володя, так разогнался? – спросил пассажир, поглядев на спидометр.
– Да так, Анатолий Степанович, надо же показать шефу возможности новой машины. А вообще-то жить нужно быстро. Не терплю людей, живущих прошлым, но еще больше не люблю тех, кто живет фантазиями. Максимум день вперед, день назад. В принципе это называется "сегодня".
– Ты, оказывается, философ. Не гони. Я доверяю французскому качеству.
– Доверяй, но проверяй, – усмехнулся сидящий за рулем, снижая скорость.
– А чего это ты усмехаешься? Вроде движок мощный и идет плавно. Что, есть претензии?
– Почему же ей плавно не идти, коль электронное управление с амортизаторами, – заметил Володя и только потом ответил на вопрос: – Да нет претензий. Движок стоит вольвовский, сто семьдесят лошадей. Вот только топлива могла бы жрать поменьше,
– Не переживай, на бензин у фирмы денег хватит.
– Вчера... – хотел что-то рассказать Владимир, но, увидев впереди обтянутое зеленой сеткой здание, от которого остались лишь стены с темными проемами окон, удивленно воскликнул: – Во как домик разделали! Аккуратно работают. Турки. И главное, быстро, собаки, все провернули. Еще на прошлой неделе сюда в магазин забегал... А наши-то, Анатолий Степанович, успеют построить?
– Куда они денутся. Сейчас не то время, когда успевать. Ты что, договор невнимательно читал? При таких штрафных санкциях успеют как миленькие. Они же сами полгода попросили, да и деньги заломили немалые. Правда, и работы много будет... Перекрытия деревянные, придется вот так же до голых стен ломать. А время идет... Полный комплект проектно-разрешительной документации когда уже готов был, а воз и ныне там. К сентябрю хочешь не хочешь, а аборигенов мы должны выселить. Знаешь что, давай-ка заскочим в Калачков переулок. Посмотрим, как там чемоданы укладывают.
– Сейчас сделаем, Анатолий Степанович. Машина резко перестроилась в левый ряд и, мигая фарами, устремилась вперед. Зажегшийся впереди желтый свет не остановил ее, и она последней проскочила светофор уже почти на красном сигнале. Затем, легко обогнав идущую справа "Волгу", перешла в ее ряд, а из него опасно вклинилась между двумя "Жигулями". Еще минуту спустя "рено" повторила маневр перед носом "Газели" и успела свернуть на уже мигающей стрелке светофора в нужный переулок.
– Ты и себя и меня когда-нибудь угробишь.
– Для того чтобы не убиться, спецсигнал надо и мигалку съемную на крышу. У вас же везде прикормлено, надавите.
Для Кулагина это был больной вопрос. Еще два года назад с мигалкой все было абдельмахт. Сейчас же заломили такую цену, что даже Анатолий Степанович зажмурился. И главное – все люди были обязанные лично ему, но вот поди ж ты... Умеющий и мягко постелить, и бревно потом подложить, здесь Кулагин уперся в ватную стену. Нет ничего хуже понимания, улыбки и вежливого отказа. Анатолий Степанович был сам такой. Потому и не терпел подобного отношения к себе и своему делу.
– Это Калачковский переулок? – спросил чтобы легче начать разговор, Кулагин у играющих во дворе в шахматы пенсионеров.
Рядом с ними, непривычно смотрясь в такой компании, сидел моряк в парадном мундире с погонами каперанга и Звездой Героя.
На подъехавшую машину эти люди не обратили никакого внимания и теперь с интересом смотрели на респектабельного господина, появившегося внезапно как черт из табакерки.
– Калачковский, – не сразу снизошел сидящий ближе к нему пенсионер и кивнул головой на вывеску с названием переулка.
– Я хотел спросить, это строение номер два? -поправился Анатолий Степанович, сообразив, что свалял дурака.
– Точно, второе, – подтвердил опять тот же старичок. – Вам кого нужно-то?
– Да как сказать... Жильцы в общем-то нужны, – признался Кулагин и, получив подтверждение, что все трое из этого дома, продолжил: – Я по поводу переселения в новые квартиры.
– А зачем нам нужны ваши новые квартиры? Вон у меня жена на днях умерла в этом доме. И мне дайте спокойно умереть, благодетели, – проворчал Воронцов. Где вы были двадцать лет назад? Черемушки строили?
– Черемушки, Дима, они раньше затеяли, – поправил его второй игрок.
– Сам-то небось в центре живешь и переезжать не собираешься. А нам квартиры в домах, построенных на бывших свалках, предлагаешь, да еще там, куда всю городскую грязь ветер сгоняет. Вон дом через дорогу строится, туда и переселите нас, на худой конец, раз считаете, что в нашем доме жить опасно.
Морячок помалкивал, но Кулагин чувствовал внимательно-настороженный взгляд. Анатолий Степанович думал просто прощупать настроение, но теперь понимал, что все глубже втягивается в бессмысленную дискуссию.
– Я согласен с вами. Не лучший вариант предлагали. Место действительно неблагоприятное с точки зрения экологии, – поддержал Дым Дымыча гость. – Но вы же, наверное, знаете, что то решение отменили... Разрешите представиться. Меня зовут Анатолий Степанович Кулагин. Я генеральный директор Российско-французской производственной компании. Хочу...
– А документы у вас есть? – перебил Воронцов. Он внимательно рассмотрел протянутое удостоверение, кивнул Краузе.
– Хочу с вами поговорить вот о чем, – предложил Кулагин. – Ваш дом предложили нам для размещения представительства компании. Вот почему я здесь.
– А что же вы одни приехали? Захватили бы с собой того, кто это предлагал, – сказал пенсионер постарше. – Нам очень интересно посмотреть на этого умника...
– А вы нас спросили, хотим ли мы вообще покидать наш дом? Ладно мы, старики, а те, кто помоложе? – начал заводиться Дым Дымыч. С проворностью, для своих лет непостижимой, он подскочил к Ватсону, только что вышедшему с женой из подъезда. – Вот ты у них спроси, хотят ли они переезжать. У нас же демократия, – уже кричал на весь двор Воронцов, покрываясь красными пятнами.
Голос Дмитрия Дмитриевича Воронцова, окрепший на митингах анпиловцев, зюгановцев и всех тех, кто выдвигал сумбурные и сегодня невыполнимые требования, отразился от кирпичных стен окрестных домов и вместе со стаей вспугнутых голубей унесся ввысь. Однако добрая часть звуковых колебаний успела ворваться в открытые окна строения No 2 и даже в квартиры дома-комода. И если жильцы первого встрепенулись и приняли стойку, то вторые легли животами на подоконники в предвкушении интересных событий. Вяло текущая, как шизофрения, общая жизнь двора наполнилась смыслом. Намечалась схватка с неизвестным большинству человеком из-за ущемленных прав.
– А почему это мы должны переезжать из дома, где всю жизнь прожили? возмущенно ответила за всех появившаяся вдруг Вера Дмитриевна и повернулась к Воронцову: – А здесь кто жить будет?
– Что ты у меня спрашиваешь, ты вот у него спроси, – откликнулся разгоряченный пенсионер, тыча пальцем в лицо гостя. – Это ему рекомендуют в нашем доме обосноваться.
Кулагин опешил как от внезапного роста аудитории, так и ее настроя. Пора брать ситуацию под свой контроль и не допускать стихийных выступлений. Иначе если и удастся улизнуть подобру-поздорову, то уж клеймо злодея ему будет обеспечено.
