Текст книги "Особняк"
Автор книги: Игорь Голубев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)
Начитанный и смышленый переводчик, быстро усвоивший свою побочную задачу – гостям не давать скучать, о деле не говорить, – отрабатывал дополнительный гонорар на совесть. Французы теперь всегда были заняты интересным рассказом, веселой историей, а то и просто анекдотом. Да и Марчук узнавал от Ария многое. Главное и самое приятное было то, что гости после мучительных сомнений пришли к выводу, что бизнес в России делается именно так. И нечего со своим уставом в чужой монастырь ходить. Теперь их волновало одно: можно ли пить столько шампанского, пусть и дорогого, и есть столько икры...
Сегодня иностранцы что-то много разговаривают между собой. Марчук недовольно посмотрел на переводчика.
– Они говорят о своих планах, – пояснил Арий. Ни фига себе, пьют, жрут за пятерых и планы строят. Никаких планов, мсье, пока вы со мной. Это вы бросьте.
– Наполните ваши бокалы! – попросил Марчук. – Предлагаю выпить за великого французского скульптора Фальконе. Он поразил нас изящными композициями в духе раннего классицизма. Созданный им "Пигмалион" не может никого оставить равнодушным. Двенадцать лет, с семьсот шестьдесят шестого по семьдесят восьмой год, этот гений творил в России. У нас все хорошо знают его памятник Петру Первому в Петербурге. А сегодня мы смогли посмотреть его творения в этой прекрасной усадьбе. За великого художника!
Марчук накануне тоже готовился по путеводителю и мучительно заучивал незнакомые фамилии и даты. А что поделаешь – служба.
Выпили дружно и до дна.
Застолье быстро набирало обороты. И уже через час Серж Барбюс уронил голову в тарелку соотечественника, но нашел в себе силы вновь поднять ее.
– C'est une ville si belle! – невнятно пролепетал он и закрыл глаза.
– Что? – спросил Марчук.
– Господин Барбюс сказал: "Это такой красивый город!"
– Какой город? Переводчик пожал плечами.
– Он пьян. Нужно уложить его в постель, – попросил переводчика Дюбуа, вытирая икру с лица товарища.
В постель – это хорошо, но где ее взять? Лучше выведу его на воздух, проветрю, может очухается, решил Марчук. Теперь было ясно, что еще один день он продержался. Куда их завтра вести? Вот вопрос. В городе жарко и опасно, того и гляди, в офис сорвутся. Думал, завтра в Останкинский дворец свозить, но усадьба их не интересовала. Это он понял сегодня сразу. Видно, там, за бугром, тоже не все эстеты. На "Вдову Клико" тоже надежда слабая. Сегодня пьют, а завтра может здоровье не позволить. Хоть угощаются не за свои, но печень-то своя, родная. Бабы их, судя по отказу в первый вечер, не интересуют. Жаль. Ладно, пойду этого барбоса выгуливать.
Когда спустя полчаса Марчук привел протрезвевшего тезку в зал, то глазам не поверил. Мишель Дюбуа лихо отплясывал с какой-то стройной блондинкой. Серж, увидев своего патрона танцующим, тоже решил не отставать и, слегка пошатываясь, нырнул в толпу.
Слава богу, лед тронулся. Может, еще пару деньков титьками отобьемся. Сергей чувствовал себя в авангарде. За ним стояли главные силы армии, еще не развернувшиеся для настоящего дела. Он, как Багратион в свое время, сдерживал французов. Правда, Багратион был в арьергарде, но цель у них одна: спасти основные силы. Иными словами, спасая договор, отдалить как можно посещение и смотрины строения No 2.
– Ну как он. Арий, вел себя?
– Полный порядок, еще бокал выпил, закусил и танцевать отправился.
– А эта, беленькая, сама его сняла или он снизошел?
– Он. Бабенка, видно, с мужем. Вон около окна скучает.
– И давно?
– Да уже третий танец.
Оркестр закончил играть и удалился на отдых. Мишель пошел проводить свою даму, а Серж с рыжеволосой вернулся к столу, налил даме шампанского и вместе с ней выпил.
На халяву какие скорые. Из своего кошелька, поди, в Марселе не особо проституток закармливают. Нальют "сухаря" – и в койку.
– Mercil До свидания, дорогой. Я тебя целую. Если что, я в вестибюле, сказала гостья и, поймав на себе взгляд Марчука, удалилась.
Серж улыбнулся и не без грусти посмотрел ей вслед.
– Я не стал переводить ее последнее предложение, – признался Арий Марчуку и засмеялся: – Мы ему такую на Казанском вокзале найдем, если очень захочет. Почти даром...
– Я понял. Ты правильно сделал.
Размечталась, подумал Марчук о девице. Чтобы я за таких переспелых деньги платил. Уж если тезка захочет, то мы ему такую бабу найдем, не уснет...
– Chaque femme a son charme1, – расплылся Серж, вероятно поняв смысл их разговора.
– Слушай, Арий, когда второй вернется, я отойду. А ты разузнай у них, как они смотрят на то, чтобы с девочками развлечься? Боюсь, такие темы через переводчика сложно обсуждать. А где Мишель?
– Все прощается.
Сергей Марчук посмотрел туда, где сидела блондинка со своим кавалером. Мишель расположился за их столиком и что-то говорил, размахивая при этом руками и, громко смеясь.
– Во раздухарился главный. Как бы шею не намылили за такие длинные прощания, – забеспокоился Марчук.
Он достал сотовый и вызвал на всякий случай охранников, но беспокоился зря. Не прошло и минуты, как руководитель делегации вернулся в приподнятом настроении.
– Remplissez vos verresi – предложил он наполнить бокалы и, когда все это сделали, продолжил по-французски: – Дома, во Франции, мы ведем довольно размеренный образ жизни. Но вот мы приехали в Москву, и за несколько дней столько необычного произошло в нашей жизни, что хватит на целый год. Я хочу поблагодарить наших хозяев и пожелать больших успехов в нашей совместной работе. Ждем вас в Париже!
Выпили, закусили, после чего Марчук вышел. Через несколько минут он вернулся с каким-то парнем. Арий сообщил, что все в порядке, ничто человеческое французам не чуждо.
– И кого же они хотят?
– Господин Дюбуа желает девушку двадцати лет, высокую, стройную блондинку с зелеными глазами. Марчук посмотрел на пришедшего с ним парня.
У каждой женщины свое очарование (фр.).
Тот кивнул в знак согласия. Теперь настала очередь заявки Сержа.
– Господин Барбюс хотел бы женщину лет пятидесяти, небольшого роста, гибкую, с рыжими волосами и черными глазами. Очень элегантную.
Сутенер рядом с Марчуком растерялся.
– Почему гибкую понятно, но зачем ему в постели элегантную? Да и где взять гибкую в полтинник, – недоумевал Марчук, осознавая возникшие трудности.
– Это переводить?
– Ты что, с ума сошел... Ну как? – обратился он к сутенеру. Тот лишь покачал головой и развел руками – таких не держим. – И что делать будем?
– Откуда я знаю.
– Так сам же говорил, у тебя товар на любой вкус.
– Говорил, – признал сутенер. – Но это ведь не вкус, а извращение. Я же не бог. Сами посудите, за каким чертом мне такие в коллективе?
– Кончай цену набивать, была здесь одна из твоих, рыжая такая.
– Да она бригадир. Разве что с девочками поговорить...
– Пускай мама стариной тряхнет.
Девочки стайкой сидели на диване в вестибюле, дожидаясь своего часа. При виде своего работодателя и Марчука замолчали и примерились к Сергею.
– Этот господин желает женщину лет пятидесяти, маленькую, гибкую, с рыжими волосами и черными глазами. Очень элегантную, – сообщил сутенер. – И нечего на него пялиться. Она не ему нужна, а его французскому другу. Я вас нечасто прошу, а сейчас помогите.
Однако все молчали. Хотя каждая готова была выручить руководство, понимая, что взамен можно будет взять "свободный от налогообложения" день, но уж слишком необычна просьба.
Пауза затягивалась, и Марчук понял, что он не волшебник, а только учится. Что толку ублажить одного и не откликнуться на просьбу другого. Лучше уж никому.
– Может, Надежда Федоровна подойдет? – несмело спросила танцевавшая с Мишелем блондинка. – Только ей больше пятидесяти, а внешне такая... Ничего.
– А она еще... – спросил Сергей, хватаясь за предложение как за соломинку.
– Надин-то? – засмеялась девушка, а вслед за ней остальные. – Мамочка если захочет, то от клиента пух да перья полетят.
– Где ее сейчас найти можно?
– Думаю, где-то на Ленинградке – своих дочек пасет.
– В общем, бери мою машину и дуй туда, – приказал Сергей. – Пригласи ее на несколько дней поработать. И чтобы через час были здесь.
– А если она не поедет, у нее же свой шалман?
– Поедет, если хорошо заплатить... Как и подобает бывшему офицеру, Марчук умел держать слово. Операция по отвлечению французов от проблем, возникших с домом, удалась.
Глава 33
Губерман примчался в середине дня. С лица его не сходила довольная улыбка. Давненько он не испытывал такого душевного подъема и радости. Пожалуй, только два-три раза за всю адвокатскую практику. А в основном во время бракоразводных процессов перед ним была грязь, дележ наследства, взаимные претензии, перетряхивание чужого исподнего. Открывались такие бездонные пропасти человеческой ненависти, мелочности и злобы, что порой хотелось задать вопрос: "О чем же вы, граждане-господа, думали, когда шли в ЗАГС?" Откровенно говоря, Наум Григорьевич от этого устал.
И вот теперь дело бывших соседей. Губерман семенил на коротких ножках, прижимая к груди папку с документами, и они были ему дороже собственной жизни. Он был так окрылен, что чуть было не, попал под машину, выйдя на проезжую часть на красный свет. Нюму обозвали носатым дураком, из-за которого никто париться на нарах не собирается, а если он желает побыстрее отправиться на тот свет, пусть едет в Голландию, там, говорят, разрешили эвтаназию – добровольный уход из жизни с помощью квалифицированного врача.
Адвокат опомнился. Попади он сейчас в больницy или, не дай бог, в морг, ни Краузе, ни Воронцов ничего не узнают, а его бумажкам будет уготованa смерть на гвозде в учрежденческом сортире.
Наконец он свернул в Калачковский. Вот и строение No 2. Окна первого этажа в квартире Краузе открыты. Пишет писатель, подумал Наум Григорьевич, испытывая при этом некоторую ревность. Вживую настоящих писателей он не видел. Писатели к адвокату посылали секретарей. С женами встречался. Писательские жены – отдельная песня.
У входной двери его ждал сюрприз. Кодовый английский замок. Он отошел от подъезда и крикнул Краузе в окно.
– Видал, какое у нас новшество? И это еще не все, – сказал, открывая ему дверь, Семен Семенович. Затем наклонился к уху, обильно поросшему изнутри седой шерстью: – Австрийская сигнализация. Сева сам включает на ночь.
В другое время Губерман с удовольствием разделил с соседом гордость за импортные штучки, но не сейчас. Сейчас все это казалось полезными, но мелочами.
– Вызывай Воронцова. У меня ответы из Франции, – выдохнул адвокат. От волнения и радости он, обычно очень щепетильно относившийся к уважительному обращению, теперь как-то просто перещел на "ты".
– Может, еще кого позвать? – спросил Краузе.
– Зови кого хочешь.
Пришли Ребров и Слава Горохов. У Галины Анатольевны стояло тесто. Вера Дмитриевна, пользуясь отсутствием Земфиры, принимала ванну.
Губерман дождался тишины, извлек из папки первую бумажку и тут только сообразил, что она на французском. Послали за Софочкой. Саши дома не было.
Пока ждали, Краузе предложил всем чаю. Дым Дымыч поднял голову и умоляюще посмотрел на хозяина квартиры.
– А этой... облепиховой не нальешь? – робко попросил он.
За последние тридцать шесть часов Дым Дымыч превратился из демагога, крикуна и очень убежденного в своей непогрешимости человека в крайне неуверенного в себе, скромного, тихого до самоуничижения индивида. Ему казалось, что он предал своих соратников.
Сегодня с утра ему позвонили активисты-анпиловцы с приглашением принять участие в каком-то мероприятии. И Воронцов сознался. Я ведь совсем не тот, за кого себя выдавал. Я гнида на теле пролетариата. Дворянин. Сын бывшего домовладельца, а никакой не погорелец. В трубке долго молчали. Потом медленно сказали, что прийти он может, а персональное дело рассмотрят потом на собрании.
И теперь у него пересохло в горле, мысли лениво ворочались, перетекая от извилины к извилине, искали выхода из лабиринта и не могли найти. Потому-то и требовалась порция взбадривающего.
Краузе внимательно посмотрел на соседа и понял его состояние. Он пошел на кухню и достал заветный пузырь.
Ребров оценил настойку:
– Я такую токо на Тихом пробовал.
– Она и есть с Сахалина.
Тихо пришлa Софочка. Ей вручили документ.
– Дословно?
– Прочти и перескажи. Это вот Науму Григорьевичу потом над будет дословно, а мы юридических тонкостей не поймем, – сказал Ребров.
Горохов поднялся и выгнал на свободу осу, случайно попавшую в межоконное пространство.
Софочка дочитaла бумагу.
– Это из дeпapтaмeнтa полиции. В городе проживает в настоящее время четверо Воронцовых. Одна из них женщина – Ида. Муза не проживала. Далее пpocьбa об уточнении анкетных данных... А вот это интереснее... – Софочка показала скрепленный с основным документом еще один лист. Неофициальное письмо. – Отправитель Густав Мартен. Eгo дед урoжденный Воронцов Вадим Петрович кончался в сорок третьем году в лагере для переведенных лиц... Это при Петене, скорее всего, – объяснила Софа. – На юге Франции немцы сохранили французскую администрацию... Муза скончалась в пятьдесят шестом. У Музы и Вадима было два сынa. Один из них, отец Густава, погиб в автомобильной аварии, а вот второй Сергей Воронцов, дядя Густaва, взял его к себе и воспитал. Они не сомневается, что Дмитрий Дмитриевич их родственник. В семье помнили об оставшихся в коммунистической России родных, но не писали им и не поддерживали никаких связей, опасаясь репрессий до стороны властей...
– И правильно делали, – буркнул Краузе и покосился на Воронцова.
Видно было, что тот всецело поглощен Софочкиным пересказом.
– Густав в настоящее время служит в марсельской полиции инспектором криминального отдела.
– Как Наварро? – удивился Ребров. – Теперь понятно, почему они так быстро отреагировали на запрос.
– Первый документ пришел по линии коллегии, но я сегодня заскочил в посольство, и там мне дали второе письмо. Оно пришло с виллы Прима. И кстати, в посольстве сказали, что визу на въезд в Россию Сергей Воронцов и Густав Мартен уже получили. Их можно ждать в любую минуту.
– Оперативно, – одобрил Ребров.
– Что вы хотите, иные времена, иные нравы. Если у нас ворье спокойно выезжает, то почему честным людям, да еще родственникам, чинить препоны на въезде?
– А в Прибалтике возвращают дома прежним владельцам... – задумчиво сообщил Краузе.
Повисла пауза.
– То есть это что же, теперь Воронцов нас всех может согнать с жилья? раздался в комнате голос Веры Дмитриевны.
Они так увлеклись документами, что не заметили, как в квартире появилась Вера Дмитриевна. Все изумленно посмотрели на бывшую учительницу: ни y кого такой мысли зародиться не могло.
Первым очнулся Воронцов:
– Да как ты смеешь?!
– Дверь была открыта.
– Как ты смеешь так думать обо мне?
– Я такого за свою жизнь навидалась, никому не елаю. Дом-то стоит денег, и не малых. Недаром за него все вцепились, как клещи. А деньги, они портят человека. Особенно большие. Правду говорю, господин Губерман? И вы мне, пожалуйста, не тыкайте не на базаре с черномазой разговариваете. Я все-таки бывший завуч и заслуженный учитель РСФСР... Вот возьмет Воронцов и коммунякам дом под сборища отдаст, а нас на улицу. И ни Ванина, ни Банина. Сплошная ночлежка, – закончила она.
– Ах ты стервь гугнявая...
Ребров успел перехватить Воронцова поперек поясницы, иначе бы тот по-бабьи вцепился ей в волосы и тогда прощай шиньон.
– Граждане, граждане! Соседи! – взывал к порядку Краузе.
Губерман забился в угол. Как все это было похоже на склочные бракоразводные процессы, когда мужья бросались на жен, жены – на мужей, а родственники делились на два непримиримых лагеря. Ему стало стыдно.
– Смирна! – заорал Ребров, и воробьи, купающиеся в дворовой пыли, брызнули в сторону.
Невероятно, но все вдруг вытянулись по струнке.
Даже Вера Дмитриевна и та выпятила свои две дыни как могла.
– Вы с ума посходили? Соседи же. Жизнь вместе прожили. Это меня можете не знать, сколько лет здесь не жил. Но Дым Дымыча-то все знают. Ну ходит он на эти идиотские собрания, орет на площадях про загубленную Россию. Но какой же Воронцов домовладелец? И у нас же тут не Прибалтика, никому ничего не возвращают. Да и у них там гонят из домов не прибалтов, а русских, а если и своих, так предоставляют равноценную площадь. Успокойся, Дымыч, налейте ему еще, что ли, Семен Семеныч...
Краузе проворно вскочил со стула и налил соседу настойки.
– Да я не хотела обидеть, я по опыту... – оправдывалась заслуженная учительница.
Нехороший у вас опыт. Вера Дмитриевна, – cкaзал Краузе.
Дым Дымыч пил, и по щекам его текли соленые дотоки, смешиваясь со сладким напитком.
Софочка сидела ни жива ни мертва.
Зазвонил телефон. Краузе взял трубку, но ничего не понял. Говорили по-французски. Он передал трубку Софочке, и та, коротко представившись и спросив что-то, дальше только слушала.
– Прилетают завтра утренним рейсом, – растерянно сообщила она и улыбнулась.
У классика такая сцена закончилась бы словами:
"Народ безмолвствует". Повисла такая тишина, что всем стало слышно очередную осу в межрамье, но в этот раз Горохову было не до спасения насекомого.
– Что же нам теперь делать? – спросил он.
– Встречать, – весело откликнулся Ребров. – Я, как начальник штаба, беру это на себя. Наум Григорьевич, нам понадобится транспорт.
Нюма вылез из угла.
– Несолидно. У меня такой рыдван, а они, может, миллионеры, – сказал адвокат.
– М-да... – почесал затылок Ребров. – Накладочка. Такси?
– Зачем такси? А Леша? Пусть с ремонта какую-нибудь снимет, – нашлась Вера Дмитриевна.
Лица присутствующих просветлели.
У русских как? У русских угостят так, что пузо лопнет. Мы всегда закармливали гостей, отрывая от себя последнее. Что ж, можно месяц на квашеной капусте потом пожить, но ударить лицом в грязь никак нельзя.
Был разработан детальный план. Соседи разошлись по квартирам. Предупредили всех имевшихся на этот час в наличии, достали ведра, тряпки, по-Рошки – и началась генеральная приборка дома. Если раньше каждый мыл пространство вокруг личного коврика и таким образом подъезд выглядел относительно чистым, то сейчас взялись всем миром. Достали стремянку и заставили Реброва с Ватсоном засучить рукава и полировать окна. Мужчины взялись за дело безропотно.
День клонился к вечеру, и редкие прохожие не. доумевали, по какому случаю субботник. Любопытная старушка поинтересовалась, что за праздник намечается.
– Праздник жизни и души, – крикнул Ребров с подоконника второго этажа.
– Господи, – перекрестилась бабка, – чего только наши дураки в Думе не придумают.
Когда Земфира с Лешей подходили к дому, он сиял в лучах оранжевого вечернего солнца как счастливая невеста. Окна горели по всему фасаду. Почти все. Жильцы высыпали на улицу и, расположившись кто на остатках беседки, кто на лавочке, любовались делом своих рук.
– Легки на помине, – первой увидела их Галина Анатольевна. – Вот что, молодежь, давайте-ка по домам – и мыть окна. Смотрите, какая красота! Только три ваших мутные.
– А мы заявление подали, – сообщил Леша.
– Давайте, давайте, к утру все должно блестеть. Завтра французы приезжают, родственники Воронцова, – не поняв смысла Лехиных слов, командовала бывшая заведующая ателье.
– Мы в ЗАГСЕ были, – сказала громче Земфира.
– Давно пора. Свадьбу гулять будем. А сейчас марш по квартирам. Сказано – французы едут.
– У вас, значит, помолвка? – спросила Оксана Горохова.
Жених и невеста радостно кивнули – наконец хоть кто-то сообразил, какое важное событие произошло в Калачковском переулке. Оксана о чем-то пошепталась с мужем, скрылась в подъезде и спустя минуты три вышла с коробкой.
– Это вам, а то у Леши и чай, наверное, пить не из чего.
Потрясенный Леха вытащил на всеобщее обозрение блюдце, расписанное под Хохлому.
Глава 34
Света Канашкина после переезда на окраину очень страдала. Нет, ей не нужно было ездить в центр Москвы на работу. Она не работала. Какой толк за шесть сотен сидеть в книжной пыли и загибаться от скуки. А то еще и туберкулез прихватишь с полки. Света закончила институт культуры по специальности "библиотечное дело".
Главное, чего она не могла найти в библиотеке – мужчину своей мечты. Очкарики ей не нравились. Связывать жизнь с человеком, который будет корпеть над чертежами, или выходить за пожилого монстра – вот единственное, что ей светило в стенах, битком набитых книгами и периодикой. Это была обычная библиотека. Даже не научная. В научной можно встретить молодого и многообещающего. Сюда же ходили в основном пенсионеры или школьники.
Еще девчонкой Света приметила Реброва, когда тот изредка приезжал домой. Овеянный ореолом романтики, военный моряк-подводник как нельзя лучше вписывался в ее планы. Нет, она не влюбилась, как дура, в позумент мундира. Здесь был простой, как сама ее жизнь, расчет. Во-первых, денежное содержание; во-вторых, такой муж никогда не надоест, потому что большую часть года отсутствует (за скуку ожидания она не волновалась, скучно не будет); в-третьих, Ребров был крепок и молод по сравнению с посетителями библиотеки, за словом в карман не полезет и уж конечно гулять по возвращении Домой будет на полную катушку. А тут и она рядом.
Оставался пустяк – влюбить Реброва в себя. А вот этого как раз не удавалось. Год назад, когда Ка-нашкины еще и не помышляли о переезде, а Василий пришел в последний свой отпуск перед дембелем, Света уже все для себя уяснила, но, как женщина умная в таких делах, решила в этот раз не пережимать. Отложить до окончательного увольнения. Видали вы женщин, глупых в брачных вопросах? Разве что совсем молоденьких или вовсе безнадежных.
Свету уже подпирало. Двадцать девять. Она с удовольствием бы еще погуляла, но, к сожалению, наше общество так устроено, что надо быть уж очень неординарной женщиной, чтобы мужчины поняли: да, такая может и в сорок выходить и от возраста только интереснее станет, зачем спешить... Но Света не питала на свой счет никаких иллюзий. Потому возраст для нее был словно нож острый.
Но каперанг решительно не замечал Свету. То есть замечал чуть больше, чем кошку или собаку. Словом, соседка.
Света разработала, как ей показалось, дьявольски хитроумный план и посвятила в него мать. Отца предупреждать не стали: закалка не та, может неправильно понять. Мать одобрила с некоторой опаской:
– Светик, а если он того?..
– Что – того?
– Как это – вот так прийти и сказать: я тебя люблю, возьми меня?
– Можно и так, но, думаю, тут надо тоньше. Он сейчас одинок. Не знает, куда себя деть. Растерян. На жалость надо бить, мама, на жалость. "Вот и встретились два одиночества..." – пропела она.
Собираясь на дело, она приготовила самое красивое нижнее белье, чулки, а не колготы – мужики любят ковыряться в крючочках и петельках. Ну а если Ребров этой возни не любит, пускай рвет, не жалко, потом сам новое купит.
План предусматривал одну важную деталь. Если каперанг не польстится на ее молодое тело нерожавщей женщины, то необходимо разыграть фарс. В самый ответственный момент (они с матерью даже сверили часы) родители позвонят в дверь. Так сказать, поймают моряка с поличным. Ничего не подозревающему отцу тут отводилась решающая роль. Старший Канашкин был крут в нравственном воспитании дочери и своих принципов не менял с годами. Он пристыдит бывшего офицера. Тут оставалось только уповать на офицерскую честь да на то, что по зрелом размышлении каперанг подумает; чего искать добра от добра, не страшна же, готовить умеет, детей нарожает (у Светы были хорошо развитые бедра тициановской Данаи), мать поможет вынянчить. К тому же девушка не из бедных. В Банино дачка есть с участочком в восемь соток.
Света вышла на полтора часа раньше родителей. Протряслась в переполненном трамвае от конечной до метро. Всю дорогу к ее ягодицам прижимался прыщавый подросток, но она не гнала его, наоборот, как бы невзначай напрягала зад. У метро обернулась и тихо спросила, кончил ли. Подросток густо покраснел и мешком вывалился из дверей. А Света лишний раз убедилась в собственной неотразимости.
Приехав в Калачковский, Света заняла позицию напротив продуктового магазина. Еще на поминках Света поинтересовалась, чем и как питаются холостяки, и выяснила, что Ребров непритязателен в пище и основным его блюдом являются сосиски с яичницей. По магазинам мужики ходить не любят, потому ближайший был единственным местом, куда мог пойти Ребров за продуктами. Холодильника у Василия нет, запас провизии хранить негде, значит, он должен пополнять его каждый день.
Покончив с мытьем окон на лестнице и в квартирах, мужики разошлись по домам. Ватсона накормили ледяной окрошкой. Дым Дымыч сварганил себе салат из тертой редьки, яйца, майонеза и одной со. сиски. Краузе есть не хотел и, засев писать, нацарапал первый абзац: "Причина этой крайней непримиримости Ленина полностью понятной будет лишь после того, как мы установим, что как раз в это время новые союзники Ленина, шедшие на смену старым большевикам типа Красина и Богданова, заканчивали в Москве работу по реализации первой части наследства Шмидта, что должно было принести БЦ около 190 тысяч рублей в совершенно полноценной валюте, не требующей никакого риска при размене. Ленин знал об этой работе – и от Шестернина, который выступал в Москве доверенным человеком официальной наследницы, и от Таратуты, который вместе со своею женой, этой наследницей, поджидал деньги в Париже. Опасность срыва операции была ничтожной: Шестернин был вполне надежным человеком, лично связанным с Лениным, прочно привязан к последнему теперь был и Таратута". Лехе с Земфирой было тоже не до еды. Славу Горохова, по иронии судьбы, накормили гороховым супом на копченой рульке, а Ребров потащился в ближайший магазин.
Он шел по ряду и кидал в проволочную корзинку расфасованные по сто граммов продукты.
– Скромно Герои питаются, – услышал он за спиной и обернулся. Света Канашкина, которую капитан помнил вредной сопливой девчонкой, теперь стояла перед капитаном в вызывающе обтягивающей грудь майке и легкой крепдешиновой юбочке, открывающей круглые коленки и выше. – Так недолго и гастрит заработать. А если к плохому питанию добавить нервную обстановку, то язва обеспечена. Здравствуй, Вася.
– Ничего, мы на флоте приучены гвозди переваривать... Свет, а чего ты тут? По родным местам соскучилась? – спросил он.
Она не ответила. Решительно отобрала у Василия орзинку и выложила продукты обратно на полку.
– Так и быть, возьму над тобой шефство, – заявила она и, видя недоумение на лице Василия, добавила: – Я сама голодная страшно.
Света быстро прошла по ряду, кинула в корзину бутылку оливкового масла, расфасованный тертый сыр, панировочные сухари, майонез, мясо краба, банку кукурузы, зеленый горошек, мидии в кислом соусе, два вилка цветной капусты, лук зеленый, лук репчатый, петрушку, укроп и морковь.
Каперанг потными руками мял в кармане деньги и лихорадочно соображал: хватит, не хватит... Заметив его удрученное лицо и догадавшись о причинах, она сообщила, что сегодня устроилась на хорошую работу – как раз то, что искала, и ей даже выдали аванс. Расходы пополам.
– Надо еще чего-нибудь с градусом взять, отметить, – предложила Света. – Водка? Коньяк?
– Я сам возьму, – метну лея к винному отделу окончательно потерявший инициативу моряк. Он взял коньяк и бутылку шампанского.
– Чего домой не едешь? Обрадовала бы родителей. Отец, поди, переживает.
– Представь, Ребров, приехала я домой. Села с ними за стол. И началось... Мать: да как твой новый начальник, в чем одет, не приставал ли, старый-молодой, а стол твой у окна? Это мать. Брр... И отец не отстает: дочка, ты там смотри, чтобы ничего, мы, Канашкины, никогда себе не позволяли...
Света звонко на весь магазин рассмеялась. Покупатели-мужчины завистливо уставились на хохотушку и ее спутника. Реброву стало приятно, что рядом с ним такая женщина. И он согласился с ее доводами. Приятного мало сидеть в жару и отвечать на въедливые папашкины вопросы о нравственности в новом учреждении или слушать ахи и охи матери.
– Ты извини, у меня по-холостяцки, – сказал он, пропуская Свету в дверь подъезда.
Галина Анатольевна, стоявшая в этот момент у окна, подумала, что вот еще один дурачок попался. В свое время она была сильно огорчена, когда Света отвергла ее предложение Севы в качестве жениха. И главное, что обидно, родители были не против. Все могло сладиться, но эта кобыла взбрыкнула. Ничего. Она им тоже отомстила. Три месяца назад, когда Севе пришло приглашение в Штаты, специально показала во дворе бумажку, но никому не сказала, что не пустит сына, и держала всех в неведении до сих пор.
А на кухне холостяцкой квартиры Реброва начались приготовления к праздничному ужину при свечах. Света сварила до полуготовности цветную капусту, обваляла в сухарях и бросила в раскаленное оливковое масло, потом сверху выстелила все тертой морковкой и положила в центр маленькую луковку. Все это было посыпано тертым сыром и залито майонезом. Противень поместили в духовку. С крабовым мясом поступили просто: накрошили (ни в коем случае не резать!), выпустили туда кукурузу и зеленый горошек, порезали зеленый лук и порвали петрушку, капнули уксуса и оливкового масла. Получилось красиво.
Сели к столу.
Разлили.
Было еще светло, но зажгли свечи.
– Давай выпьем... – Неподвижное пламя свечи отражалось в ее черных зрачках.
– За успех не пьют, – предупредил Василий. Она сделалась грустной и задумчивой:
– Знаешь, когда не с кем поделиться прожитым за день, это называется одиночество... За то, чтоб ни тебя, ни меня не коснулось больше одиночество.
– Я давно привык быть один. Гораздо страшнее другое одиночество. Одиночество принятия решения. Когда ты там и от твоего решения зависит не одна человеческая жизнь... Конечно, есть решения, которые обязан принять за секунды, но такое бывает в редкие критические ситуации, а вот решить участь конкретного человека действительно сложно.
– На гражданке тебе тоже придется принимать решения о судьбе конкретного человека. Разве не ответственно – решить судьбу другого человека, которого ты можешь или сделать счастливым, или вернуть в пустоту одиночества?
Света посмотрела на часы.
– Ты куда-то спешишь?
Надо же так опростоволоситься!
– Духовка, – нашлась она.
Они выпили. Он – коньяк, она – шампанское.
– Знаешь, сидишь рядом со всеми этими книгами великих писателей и думаешь: вот за этой потрепанной обложкой целая придуманная жизнь, любовь, измены, деньги, ненависть и дружба, предательство и верность... А выйдешь на улицу, оглянешься вокруг и ничего, понимаешь, ни-че-го.
– Так уж и ничего? Ты ж красивая баба... Прости, женщина. Неужели у тебя никого нет? Не верю.
– Я не девочка. – Света опять, но теперь уже украдкой, кинула взгляд на часы. – Однако обожглась и теперь на молоко дую. Мне или тряпки попадались вроде Севы, или подлецы.
