Текст книги "Амурские ребята"
Автор книги: Игорь Всеволожский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)
Глава седьмая
ЧОРТОВО БОЛОТО
Морозный ветер бился в маленькие окошки ползала. На дворе стояла лунная ночь. Павка совсем окоченел, а укрыться было нечем. Он сидел в углу на каменном полу, прислонившись к сырой, холодной стене, и боялся пошевельнуться. Лунный свет проникал в подвал, освещая сводчатый потолок, клочья паутины в углах, каменные плиты и черные дыры крысиных нор.
Крысы затеяли возню, подняли визг. Павке стало страшно. «Хоть бы кто-нибудь пришел, – подумал он, – даже часовой, даже следователь... хотя следователь станет допрашивать и пытать...»
Ведь Митроша рассказывал, что арестованных всегда вызывает следователь ночью, угощает папиросами, а потом пугает револьвером и дерется. Нет, лучше следователя не надо. А где теперь Митроша? Наверное, где-нибудь рядом, в другом подвале, таком же мрачном и холодном. А может – он уже убежал? Ведь когда Павка бывало спрашивал: «А если тебя поймают и посадят в тюрьму, ты что будешь делать?» – Митроша всегда весело отвечал:
– Убегу!
Но отсюда, из подвала, разве убежишь? Отсюда даже Митроша не убежит! Стекла забраны решетками, на толстой дубовой двери висит тяжелый замок, дом и двор сторожат японские солдаты.
Ноги у Павки онемели. Он встал и прихрамывая прошелся по подвалу. Пол был холодный, как лед. Ни звука не было слышно, ни шагов, ни говора, ни уличного шума. Павка подошел к зарешеченному окошку, но никого не увидел: горожане боялись проходить мимо страшного дома. Снег искрился на улице в лунном свете.
Вдруг за дверью, на лестнице, послышались шаги. Звонко стукнул приклад винтовки о камень. Ключ повернулся в замке. Дверь распахнулась. «К следователю! – подумал Павка. – Ну, будь, что будет!»
На пороге стоял молодой японский солдат в белых гетрах. В левой руке у него была винтовка, в правой – чадящая коптилка. Жестом он приказал Павке выйти из подвала.
Павка поднялся за солдатом по скользким каменным ступеням. Они прошли темную кухню с развороченной плитой, тускло освещенные сени, в которых японский часовой дремал, сидя на табуретке, прошли большую залу с высокими окнами, через которые на пол ложился жирными, масляными пятнами лунный свет.
Перед тяжелою резною дверью солдат остановился и постучал. Получив ответ, он с трудом отворил дверь и пропустил вперед Павку.
Свет брызнул Павке навстречу. Он зажмурился. Когда он снова открыл глаза, он увидел себя в небольшой комнате с очень высоким незавешенным окном. За окном виднелись сонные улицы города, дома, скованная льдом река.
Посреди комнаты стоял письменный стол, похожий на ящик. На столе в бронзовых подсвечниках горело много свечей. Стояла такая тишина, что было слышно, как потрескивают горящие свечи.
Павке показалось, что в комнате, кроме него, никого нет. Но за огромным столом сидел маленький человечек и читал газету. Павке видна была только его голова – с очень черными, очень жесткими волосами, похожими на щетку. «Кто ж это такой? Неужели сам майор Кимура, о котором столько страшного рассказывают в городе?» подумал Павка.
Человечек отложил в сторону газету, поднял голову с оттопыренными ушами и взглянул на Павку острыми, как буравчики, раскосыми глазками.
Павка сразу узнал эти глазки.
Да ведь это старый знакомый Павки, парикмахер Никашка!
– Подойди сюда, молодой человек, – сказал Никашка скрипучим голосом, но довольно миролюбиво. – Подойди, подойди, не бойся, – повторил он, выдавливая на своем лице гримасу, которая должна была сойти за улыбку.
«Ишь ты, говорит чисто по-русски, – удивился Павка. – А раньше все бывало – «харабрая матроса» да «ваша капитана». Выучился? А может – притворялся?»
Павка подошел и стал около стола.
Одна из свечей начала чадить, и Никашка, привстав, двумя пальцами задавил ее, как давят муху. Оттопыренные уши его вдруг задвигались. Не садясь, он пододвинул к Павке листок, лежавший перед ним на столе.
– Это что, по-вашему? – спросил он Павку, и уши его приподнялись, а глаза из косых стали круглыми, как у совы.
Павка отлично узнал листок! Это был один из тех листков, которые раздавал на барахолке Митрошин Мишка! Но Никашке он сказал:
– Не знаю.
– Не знаете? – удивленно спросил Никашка, и толстые губы его вдруг съехали на левую щеку. – А откуда брали эти листочки – вы знаете?
– Не знаю, – повторил Павка. Он решил: «Я тебе на все вопросы отвечу: не знаю»,
– Ну вот и отлично, молодой человек, – вдруг обрадованно сказал Никашка. – Я был убежден, что такой хороший молодой человек, с которым я хорошо знаком, не может ничего знать о таких вещах. Он не бурсука, не большевик, он хочет быть капитаном! Это похвальное желание. И я бы хотел вам помочь. Вы видели такую красивую белую шлюпку, которая называется «Хризантема»?
Еще бы Павке не знать эту чудесную, лучшую в городе шлюпку! Много раз портовики пытались ее отвязать, чтобы хоть разочек на ней покататься, но шлюпка была привязана такою толстою и такою тяжелою цепью с замком, что ее не только развязать, но и перепилить пилой было невозможно!
– Я вам дам ключ. Скоро будет весна, и вы сможете на «Хризантеме» плавать сколько угодно!
Ай да Никашка! Распоряжается чужой шлюпкой.
– Разве эта шлюпка твоя? – спросил Павка.
– Моя! – радостно подхватил Никашка, и его волосы и уши поднялись кверху. – Моя шлюпка! Моя «Хризантема»! А теперь она будет ваша!
И вдруг он протянул Павке большой, тяжелый ключ. Вот это штука! Исполняется мечта всей Павкиной жизни. Он может стать хозяином «Хризантемы»! Никашка чуть задержал ключ в руке и быстро спросил:
– А газета, которую вы продавали... вы брали ее в типографии. Адрес типографии?..
– Не знаю, – сказал Павка.
– Знаете, молодой человек. Говорите. А весной вы станете командовать «Хризантемой». Вот вам ключ!
Вот оно что! Ему нужна типография.
– Не надо мне ключа, – сказал он. – Не надо мне твоей «Хризантемы».
– Отказываетесь? – спросил Никашка, смешно нагибая голову. – Молодой человек отказывается от лучшей в мире шлюпки? Так где помещается типография?
– Не знаю, – ответил Павка. Он и в самом деле не знал адреса типографии. Это знала только Варя.
Японец положил ключ в карман, выпрямился и словно стал выше ростом.
«Ну, теперь станет бить и пытать», подумал Павка.
Но Никашка сказал:
– Вы подумайте и решите.
Он позвонил, вошел часовой, тот самый, который привел Павку из подвала. Часовой широко раскрыл двери. Павка пошел за солдатом. Они снова прошли пустую темную залу и вышли в сени. В сенях на табурете сидел человек в матросском бушлате, опустив голову на руки. По обеим сторонам стояли два конвоира с винтовками. Человек поднял голову. Лицо его было в багровых подтеках и синяках. В этом избитом и измученном человеке Павка сразу узнал Митрошу.
– Митроша! – крикнул он.
Павка так обрадовался, что кинулся к Митроше и крепко обнял его.
Солдат стремительно схватил Павку за шиворот и толкнул его прямо на дверь. Павка больно ударился головой, дверь распахнулась, и, пересчитав ступени, он ткнулся лицом в холодный каменный пол. А солдат, звеня ключами, уже отпирал камеру.
* * *
Митроша был твердо уверен, что убежит. Для него не существовало безвыходных положений.
Сидя в подвале, он выстукал все стены, исследовал каждый камень на полу, ощупал все крысиные норы, попробовал расшатать оконную решетку. Когда он убедился, что подкоп сделать нельзя, решетку руками выломать тоже не удастся, он решил наброситься на часового, который принесет ему хлеб и воду, отнять винтовку и запереть часового в подвале. Но потом подумал, что если даже ему удастся выйти из камеры, он встретит много часовых по дороге. Ведь часовые, наверное, сторожат каждую дверь в доме! Лучше подождать, пока его поведут на допрос. А там видно будет. Митроша знал случаи, когда люди убегали даже из-под расстрела.
Он не мог усидеть на месте. Он взад и вперед ходил по камере и обдумывал, как ему уйти из японской тюрьмы.
Лунный свет широкой дорожкой ложился на пол, и Митроша шагал по лунной дорожке.
Шли минуты, часы. Никто не приходил за Митрошей. Ему страшно хотелось курить. Шея отчаянно болела от удара прикладом. Этакий злющий солдат с бельмом на глазу! «Наговорили ему офицеры, что мы хуже зверей, – решил Митроша, – что мы людей едим, вот он с перепугу и зверствует».
Он подошел к окошку и увидел белые гетры часового, взад и вперед шагавшего по переулку. За часовым по снегу скользила большая синяя тень. Город спал.
Сзади щелкнул замок. Вооруженный солдат с фонарем вошел в камеру и позвал Митрошу. Митроша прошел мимо солдата и поглядел ему в лицо – молодое и озабоченное лицо забитого японского крестьянина.
«Недоразвитый, – подумал Митроша. – Темная бутылка».
Когда Митроша вошел в комнату к следователю, он сразу узнал в важном японском офицере подобострастного портового парикмахера Никашку. Звездочки на петлицах, ремни, мундир показались Митроше невзаправдашними. Словно Никашка переоделся для маскарада и играет комедию в балагане. Но следователь сердито, в упор смотрел на Митрошу и делал вид, что никогда не встречал матроса, никогда не стриг и не брил его в своей парикмахерской с драконами на занавеске и с вывеской «Стрижка и брижка. Г.г. флотским скидка». Митроша тоже сделал вид, что незнаком с Никашкой, и оглянулся вокруг. Часовой стоял у дверей. На столе возле офицера лежал револьвер. В тяжелых бронзовых канделябрах коптили свечи. «А что если запустить подсвечником в Никашку? – подумал Митроша. – Пожалуй, сковырнется японец, – в подсвечнике, наверное, полпуда веса». Но часовой кинется сзади и пырнет в спину штыком. «Отставить», решил Митроша. Он увидел окно, очень высокое, довольно широкое, выходящее прямо на улицу. На той стороне улицы притаились темные домики с высокими заборами, с крепко запертыми калитками. «Значит, можно попробовать выскочить в окно», подумал Митроша. Риск большой: будут стрелять и Никашка, и часовой, и постовой, который, наверное, ходит по переулку. Так и есть: мимо окна прошел постовой с винтовкой. Но если упустить момент, – останется меньше возможностей для побега. Вернее, останется только последняя и единственная возможность, – бежать, когда поведут на расстрел. Но тогда уже нужно быть отчаянно-счастливым, чтобы остаться целым и невредимым.
– Хотите курить? – спросил Никашка Митрошу, протягивая ему раскрытый серебряный портсигар. В портсигаре желтели дорогие китайские папиросы. Митроша протянул руку и загреб добрый десяток. Следователь сердито захлопнул портсигар и бросил его на стол. А Митроша взял в руки бронзовый подсвечник. Никашка быстрым движением придвинул к себе револьвер. Митроша усмехнулся, прикурил от свечи, поставил подсвечник на место и положил остальные папиросы в карман бушлата. Душистый дымок стал стлаться по комнате.
Митроша с наслаждением затянулся и смотрел, как дымок летит к потолку сиреневыми кольцами. Он был готов ко всему. Он взглянул на Никашку – тот сидел за столом и разглядывал свои жесткие, выпуклые и голубые, как у мертвеца, ногти. Митроша вспомнил, как этими самыми пальцами следователь ловко намыливал матросские щеки и брил их и прыскал одеколоном и вытирал не совсем чистой салфеткой. И как часто матросы не отдавали за бритье денег. Да и сам Митроша в долгу у Никашки. Митроша затянулся еще раз, держа папиросу двумя пальцами, как величайшую драгоценность.
– Где типография? – не поднимая головы и продолжая рассматривать свои костяные ногти, отрывисто пролаял Никашка.
– Не могу знать, – ответил Митроша, не выпуская из рук папиросы.
– Откуда брали листовки?
– Не могу знать, – повторил Митроша.
– Вам известно, кто составлял листовки на японском языке?
– Никак неизвестно, – ответил Митроша почти весело, бросив на пол докуренную папиросу и придавив ее ногой. Он понял, что Никашка еще ничего не узнал.
– Это ты раздавал листовки солдатам императорской армии? – крикнул Никашка. Он вскочил и стоял, опираясь руками на стол и в упор глядя на Митрошу.
– Ну, чего ты кричишь? Не я, – ответил Митроша. «Ничего ты от меня не добьешься», решил он про себя.
– Ты большевик! Матрос! – закричал Никашка.
– Совершенно точно угадали – матрос, – ответил Митроша.
– Я тебя знаю!
– Еще бы не знать!
Митроша, порывшись в кармане, вынул старую, потертую монету. Он протянул ее на ладони следователю.
– Должок получите, ваше благородие. За бритье, за одеколон. Не забыли?
Желтое лицо Никашки позеленело. Он снял очки, потом снова надел. Он протянул руку к звонку и отдернул ее обратно. Его оттопыренные уши стали фиолетового цвета.
– Я вас отпущу, если вы откроете мне местонахождение типографии, – сказал он.
«Дудки, – подумал Митроша, – не отпустишь. Не имеешь права меня отпустить. Наверное, рад-радехонек, что поймал, и уже похвастался начальству».
– Отрицание угрожает вам смертью, – сказал Никашка. – Расстреляем, – добавил он, противню улыбаясь.
Митроша не сомневался, что японцы его расстреляют. Знал он это еще тогда, когда схватили его на барахолке и повели среди расступившейся толпы к японской комендатуре. Но сейчас, когда офицер произнес это слово, Митроша особенно остро понял, как рано ему умирать, как хочется ему жить.
Никашка ждал. Они стояли друг против друга. Как обидно умереть где-нибудь на снежном пустыре, у забора! Офицер равнодушно взмахнет шашкой, солдаты выстрелят, Митроша упадет в снег, и офицер подойдет и прикончит его из нагана.
Никогда не увидишь родного корабля, никогда больше не встретишь друзей – Петра, Косорота...
– Ничего не скажу, – сказал Митроша. – И не мечтай.
Офицер протянул руку к звонку и позвонил. Солдат с винтовкой вошел и молча стал у двери.
– В последний раз спрашиваю. Ну? – злобно спросил Никашка, блеснув жесткими, колючими глазами. Он поднял револьвер.
Митроша вынул из кармана бушлата все прекрасные китайские папиросы. Он сломал их в руке.
– Всех не перестреляешь, – сказал он и бросил обломки папирос на стол перед офицером.
Он повернулся к Никашке спиной, подтянулся так, как бывало прежде, когда сходил с корабля на гулянку, пошел к двери.
Он увидел в окно пустынную улицу, широкий застывший Амур.
«Ну, теперь или никогда!» решил Митроша. Он повернулся, одним прыжком подскочил вплотную к столу и со всей силы толкнул тяжелый стол обеими руками. Письменный стол с грохотом опрокинулся, подминая под себя Никашку. Канделябры, звеня и стуча, упали на пол возле Никашки. Свечи шипя рассыпались по полу. Митроша стремительно обернулся к солдату. Тот в испуге схватил винтовку и неловко держал ее в руках.
– Стой, дура, тихо, если жизнь дорога! – крикнул Митроша, пытаясь вырвать у солдата винтовку. Но солдат вцепился в винтовку и не выпускал. Митроша порезал о штык руку. Никашка кряхтел, придавленный столом, и пытался выкарабкаться.
Двери широко распахнулись, и в комнату вбежало несколько солдат. Они кинулись на Митрошу. Митроша яростно отбивался. Через минуту он сидел в кресле связанный, а Никашка остервенело бил его по лицу. Митроша понял, что теперь песенка его спета.
* * *
Часовой, гремя связкой ключей, отпер дверь и просунул Варе в подвал холодную мутную воду в жестяной кружке и кусок сухого, жесткого хлеба. Варе не хотелось ни есть, ни пить.
«Заснуть бы скорей», думала она. Она смертельно устала. Но в подвале было так сыро и холодно, что заснуть не удавалось. Она молча сидела на табуретке и ждала, когда ее вызовут на очередной допрос. Ее схватили, когда она выходила из дому. Она несла Павке газеты. Никашка допрашивал ее сегодня три раза. Сначала Никашка был вежлив, улыбался и спрашивал, не знает ли она адрес типографии, в которой печатались листовки и подпольная большевистская газета «Красный клич». Потом, когда Варя сказала, что ничего не знает, Никашка вынул револьвер, стал кричать и грозить, что подвесит Варю за ноги к амурскому железнодорожному мосту. Варя слышала, какая это мучительная казнь. Ее придумали японцы. Человек висит, привязанный за ноги, вниз головой, над рекой, пока не умрет в мучениях.
– Мне придется поговорить с вашим мужем, – сказал майор и приказал солдату отвести Варю назад в подвал.
Варя шла впереди солдата как можно медленнее, надеясь где-нибудь по дороге, в пустой зале, в коридоре, на лестнице, встретить Илью. Но никого навстречу не попадалось. Солдат захлопнул за ней дверь камеры. Она осталась одна. Она знала, какой разговор будет у Ильи с Никашкой. Японец станет пытать Илюшу. Илюша, конечно, ничего не скажет японцу. Он выдержит любые пытки. Как ей хотелось бы, чтобы у нее хватило сил тоже выдержать все пытки, ничего не сказать, быть такой же смелой и сильной, как ее Илюша!..
Дверь отворилась. Новый солдат, немолодой, с короткими черными усами, повел Варю по лестнице, через кухню, пустые сени и залу, освещенную лунным светом. Он молча подтолкнул ее в спину, и Варя снова очутилась в знакомой комнате. За столом сидел Никашка, а перед ним стоял Илья – без шапки, без бушлата, в одной лишь разорванной надвое полосатой тельняшке. Никашка встал и, отчетливо выговаривая каждое слово, сказал Варе:
– Адрес типографии, или я расстреляю вашего мужа.
Варе показалось, что пол закачался у нее под ногами. Она была убеждена, что Никашка выполнит свою угрозу – застрелит Илюшу у нее на глазах. Адрес типографии состоял из двух простых и коротких слов, и эти два простые и короткие слова стоили целой человеческой жизни.
Варя закрыла глаза и мотнула головой. Она услышала сухой и отрывистый выстрел. Она в ужасе открыла глаза. Илья, бледный, как смерть, раскачивался на одном месте, а Никашка целился в него из револьвера. Глаза Никашки замаслились и заблестели. Он в упор выстрелил в Илью. Варя невольно вскрикнула и закрыла лицо руками. Она услышала еще один выстрел. Настала полная тишина. Варя прислонилась к стене, чтобы не упасть. Она знала, что как только откроет глаза, она увидит лежащего на полу, залитого кровью Илюшу. Вдруг над ухом раздался резкий, лающий голос Никашки:
– Последний раз спрашиваю вас: где типография?
Она отняла от лица руки. Илья сидел на стуле. Он тяжело дышал, как после долгого бега. Что же это такое? Он жив? Значит, Никашка его не застрелил? Значит, он только пугал ее, чтобы выведать адрес типографии?
– Илюша! – крикнула Варя и кинулась на колени перед мужем. Она схватила его холодные, безжизненно повисшие руки и поднесла их к губам, забыв о присутствии японского офицера. Она обеими руками взяла его голову и стала целовать в лоб, в губы, в щеки. Илья открыл глаза.
– Варя, – сказал он еле слышно.
– Они мучили тебя, да? – спросила Варя. – Что они с тобой сделали, Илюша, родной?
Илья посмотрел на нее мутными, потускневшими глазами.
– Варя, – сказал он, – ты одна знаешь адрес типографии. Скажи ему адрес.
Варя вздрогнула. В глазах у нее потемнело. Ей вдруг показалось, что это страшный сон и сейчас она проснется. Она судорожно тряхнула головой. Нет, она не спит. Все так же потрескивают горящие свечи, и Илья сидит на стуле и смотрит на нее. А японский офицер, бывший парикмахер Никашка, нетерпеливо стучит по столу костяшками пальцев...
Может быть, она ослышалась?
– Что ты сказал, Илья? – спросила она. Сердце ее стучало часто-часто. Илья вдруг сполз с кресла и очутился на полу, рядом с нею. Он схватил ее плечи своими цепкими, холодными руками. Он придвинулся совсем близко к ее лицу, и она почувствовала его горячее дыхание. Он зашептал быстро и сбивчиво:
– Варя, Варюша! Скажи все Никашке! Иначе меня убьют, а тебя – на мост! На мост! – выкрикнул он и снова зашептал:
– Он обещал нам деньги. Мы уедем далеко, к отцу, в Японию, в Нагасаки. Там тихо, спокойно, домик купим. Варюша...
Варя с ужасом отшатнулась от него.
– Все равно все пропало, Варя. Я давно... я... эх, да что сделано, того не вернешь! – говорил Илья.
Варя стояла на коленях, спиной прислонясь к стене. Платок упал с ее плеч на пол. То, что она узнала в эту минуту, было в тысячу раз страшнее ужасной смерти на мосту. Ее Илья, которого она считала самым лучшим, самым честным, оказался негодяем, предателем, убийцей. Наверное, он уже выдал всех, и всех арестовали... Может быть, и ее схватили по указанию Ильи.
– Так вот оно что? – спросила она задыхаясь.
Илья на коленях полз к ней, бормоча какие-то слова.
Варя вскочила на ноги.
– Не подходи! – крикнула она таким голосом, что Илья замер на месте. – Подлец!
Никашка протянул руку и позвонил. Вошло двое солдат с винтовками. Он что-то сказал им. Один из солдат, немолодой, который привел Варю на допрос, взял ее за плечо желтой рукой с обкусанными ногтями. Она стряхнула руку солдата. Не взглянув в сторону Ильи, она вышла из комнаты.
Тогда Зазвонов подполз к офицеру и руками охватил его коричневые начищенные гетры.
– Господин Кимура! – закричал он. – Я вам все расскажу, только не надо ее на мост!
Кимура брезгливо оттолкнул ногой Зазвонова.
– Что вы еще можете сказать? – спросил он.
Илья снова охватил руками скользкие, блестящие гетры японца и, подняв посеревшее лицо к офицеру, прерывисто прохрипел:
– Я еще не все сказал... Слушайте... только отпустите Варю... Отряд Косорота... стоит... у Чортова болота...
– Чортово болото?
Никашка быстро записал в блокнот.
– Я вам все, все расскажу! – крикнул Зазвонов.
Никашка улыбнулся и сказал:
– Вы уже все рассказали. Больше вы ничего не расскажете.
Он подошел к столу. Илья вскочил. Волосы его растрепались, глаза блуждали. Он оглядывался по сторонам. Никашка придвинул к себе револьвер и протянул Зазвонову маленький бумажный квадратик.
– Идите, – сказал манор.
– Куда? – спросил Зазвонов.
– Куда хотите. Нам вы больше не нужны. Вот пропуск на выход.
Значит, из него вызнали все, а теперь его выгоняют? Выгоняют, как запаршивевшую собаку, которая больше не нужна?
– Я для вас столько сделал. Я товарищей лишился, жены! – крикнул Илья.
– Идите, – не то с гримасой, не то с усмешкой сказал Никашка, показывая на дверь костлявым пальцем. – Постойте, – остановил он Зазвонова. – Возьмите, – он протянул Илье еще одну бумажку.
Шатаясь, Илья вышел из комнаты. Когда он вошел в освещенные сени и предъявил пропуск постовому солдату, он развернул бумажку, полученную от майора. Бумажка хрустнула у него в руках: это были новенькие японские пять иен, пять рублей на русские деньги.
* * *
Павка задремал в своем подвале. Ему приснился сон: японский отряд пробирается между деревьями. На японских солдатах надеты белые, неотличимые от снега халаты. Японцы скользят бесшумно, как тени. Павка понимает, что они подбираются к партизанским землянкам. Вот доползли они до часового. В руке у японца под белым халатом блеснул нож. Часовой стоит отвернувшись и ничего не видит. «Обернись, часовой, обернись, обернись же!» думает Павка. Но часовой прислонился к огромному дуплистому кедру, он ничего не замечает. И уже поднялась зловещая белая фигура и замахнулась на часового острым ножом. Павка отчаянно кричит:
– Берегись!
И нет больше ни тайги, ни японца с ножом, ни партизана-часового. Перепуганные крысы лезут в норы, визжа и отталкивая друг друга. Лунный свет льется на каменные плиты холодного пола. Павка стоит, прислонившись к скользкой, сырой стене. И попрежнему ночь на дворе, и светит луна, и, наверное, еще не скоро наступит поздний рассвет.
Вдруг кто-то зашевелился у двери. Задребезжал засов. Вошел японский солдат и снова повел Павку по темным, пустым комнатам к Никашке. Никашка даже встал из-за стола к Павке навстречу. Он улыбался Павке, и если б не мундир, Никашка был бы совсем прежним, разговорчивым парикмахером Никашкой. Он потирал свои сухие ручки.
– Надумали, молодой человек? – спросил он.
Павка ничего не ответил.
– Напрасно молодой человек не хочет говорить адрес, – сказал весело Никашка. – Нам уже и так все известно. Старый русский боцман во всем признался. И молодой русский матрос Мит... Митроша нам во всем признался. И русский матрос Зазвонов во всем признался. («Значит, все арестованы», подумал Павка). Я знаю все! – вдруг выкрикнул Никашка.
– Так чего же ты меня спрашиваешь? – спросил вдруг Павка.
Никашка сердито посмотрел на Павку. Улыбка сползла с его лица. Он снова стал важным японским офицером.
– Я хотел облегчить вашу судьбу, – резко сказал Никашка. – Я хотел подарить вам шлюпку. Мне жалко было молодого человека, который мне знаком. Я буду расстреливать всех большевиков. Мой отряд идет к Чортову болоту. Я расстреляю бандита Косорота.
«Узнал!» подумал Павка.
– Адрес типографии – и я подарю вам шлюпку.
– Да вот честное слово, я не знаю, где типография! Я там ни разу не был! – сказал Павка.
Никашка посмотрел на него из-под очков и понял: мальчик и в самом деле не знает адреса.
– Отлично! – воскликнул Никашка. – Я отпускаю вас. Вы узнаете, где типография, и придете сюда. Вы спросите майора Кимура – и шлюпка ваша.
Майор Кимура отпускает Павку? Нет, тут что-то не так. Надо быть настороже. Никашка уже протягивал маленький беленький квадратик – пропуск на выход. Вошел солдат и, проведя Павку через несколько пустых темных комнат, выпустил на улицу.
Павка оглянулся вокруг. Переулок был совершенно пустынен. Надо бежать скорее к Остапу. Но он сказал, что Остап арестован. Тогда бежать к Варе. Ведь он отряд в тайгу послал, – Косорота предупредить надо! Нет, к Варе сразу нельзя, – решил Павка. Никашка хитрый, он, наверное, станет следить за Павкой. Лучше пойти в другую сторону. И Павка не торопясь пошел в сторону, противоположную дому профессора Пашковского.
Из дальней калитки вышел человек в полушубке и в валенках. Кутая лицо в меховую шапку, он крадучись пошел за Павкой. Пройдя несколько домов, Павка заметил преследователя. Павка решил от него отделаться.
Они побывали на пустой базарной площади, где заколоченные ларьки отбрасывали на снег длинные черные тени. Они побывали на пристани, занесенной снегом, где у причалов стояли вмерзшие в лед, покрытые инеем пароходы. Они заходили во дворы, в закоулки, перелезали через невысокие палисадники. Человек, преследовавший Павку, устал. Он тяжело дышал, стал прихрамывать на левую ногу, но не отставал от Павки.
Наконец Павка вошел во двор с двумя выходами. Во дворе под навесом стояли розвальни. Рядом с крыльцом чернела собачья будка. На другой стороне двора широко раскрытые ворота выходили на другую улицу. Павка услышал шаги своего преследователя. «Залезу в будку!» решил он. Он нагнулся и быстро влез в собачью будку. Он старался не шевелиться и не дышать. Он слышал, как человек вошел в ворота и ходит взад и вперед по двору, отыскивая Павку. «Найдет или не найдет?» подумал Павка. Это было похоже на игру в прятки. Один раз человек подошел совсем близко к будке и ступил на крыльцо. Доски затрещали под его тяжестью. Человек выругался и бурча сошел с крыльца. Шаги, удаляясь, затихли. Павка боялся вылезть. А вдруг он спрятался где-нибудь и ждет Павку? В будке было тепло и грязно. Пахло давним собачьим жильем.
Прошло несколько часов, пока Павка, наконец, решился вылезть из будки. Он прислушался. На дворе было тихо. Тогда он задом вылез из будки и осмотрелся. Двор был пуст. Павка осторожно подошел к воротам и выглянул на улицу. На улице тоже никого не было. За дальней сопкой брезжил слабый рассвет.
Прижимаясь к заборам, Павка пошел по улице.
Вскоре мальчик дошел до тихого переулка. Подошел к калитке знакомого домика с медной дощечкой на дверях. Калитка была заперта.
«Наверное, Варя спит», подумал Павка и постучал.
Дверь с медной дощечкой отворилась.
– Кто там? – спросил старческий голос.
– Это я, Павка.
– А, это вы, любитель Сюркуфа. Заходите, заходите, – приветливо позвал Никодим Иванович и широко растворил дверь перед Павкой.
– А у меня Варю арестовали, – сказал старик, пропуская Павку в переднюю.
«Значит, и Варю арестовали? Что ж теперь делать?» подумал Павка.
– Ходил, хлопотал – отказали, – говорил старик Павке как взрослому. – А я без нее как без рук. Госпиталь приходили обыскивать. Хорошо – не нашли вашего друга, Шагая: я ему все лицо забинтовал. Куда же вы, молодой человек?
– В тайгу, – сказал Павка. – Японцы Косорота хотят поймать. Я пойду. Больше некому...
– Пешком? – спросил Никодим Иванович.
– Пешком, – сказал Павка на пороге.
– Подождите, – сказал профессор, снимая с вешалки шубу.
– Куда вы?
– Мне кажется, я сумею достать вам лошадь, – сказал Никодим Иванович, нахлобучив бобровую шапку.
Они вышли на улицу.
* * *
Смертников вывели во двор. Их было вдвое больше, чем японских солдат, но солдаты были вооружены винтовками с широкими острыми штыками, а арестованные безоружны и связаны. На крыльцо вышел фельдфебель. Он зевнул. Ему каждую ночь приходилось заниматься одним и тем же делом. Он лениво оглянул арестованных – двенадцать мужчин, оборванных, измученных, раздетых, и одну женщину. Фельдфебель что-то сказал солдатам. Солдат подошел к низкорослому бородачу, стоявшему со связанными на спине руками на левом фланге, и с силой толкнул его. Тот с размаху упал на колени. Тогда к бородачу подбежал другой солдат с черными усиками и, приставив дуло винтовки вплотную к затылку, выстрелил. Бородач качнулся и упал лицом, в снег. Солдат с черными усиками размахнулся и ударил убитого широким штыком в спину.
Фельдфебель что-то сказал по-японски, и солдат вытолкнул вперед молодого парня с испуганными глазами. Парень дрожал от холода и страха и что-то бормотал побелевшими губами. Солдат с черными усиками размеренным шагом, словно на ученье, пошел к парню. Парень невольно отступил от солдата, ступая по снегу босыми ногами со скрюченными черными пальцами. Тогда солдат размеренно, как при колке чучел, сделал выпад и ударил широким штыком парня в живот. Тот закричал и схватился за штык обеими руками. Японец ловким движением вытащил штык. Парень упал ничком в снег и задергался. Фельдфебель махнул рукой, и другой солдат, молодой и безусый, высоко подняв штык, пригвоздил раненого к земле. Раненый вытянулся и затих. Митроша понял, что фельдфебель не просто расстреливает арестованных – он обучает своих солдат штыковому бою. Митроша не боялся смерти, он часто видел смерть в бою с врагом, но эта смерть была омерзительной. Размеренным движением солдат выталкивал осужденного к смерти, а другой солдат подходил и спокойно закалывал его, как закалывают быка на бойне. Митроша увидел, как пожилой человек с бородой, упав в снег, потерял очки и отчаянно забился, отбиваясь ногами от приближавшегося солдата. Солдат, уловив момент, воткнул штык прямо в живот упавшему.
Неподалеку от Митроши стояла Варя, бледная, с сжатыми губами. Митроша еле узнал ее. Он вспомнил ее веселой, радостной на вечеринке у Остапа, когда все кричали «горько»! Она встретилась с Митрошей взглядом, и он понял, что она прощается с ним навсегда.
– Прощай, Варюша, – ответил взглядом Митроша, – молодец ты, Варюша, прощай!
