Текст книги "Амурские ребята"
Автор книги: Игорь Всеволожский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)
Вдруг Павка вздрогнул. Косорот стоял посреди землянки и кричал:
– Костя! Ваня! Тащите в розвальни по мешку сахару и рису. Из тех, что вчера у японцев взяли.
Партизаны, спотыкаясь, кинулись из землянки. Павка увидел Никодима Ивановича, мывшего у рукомойника руки. Петр подавал профессору полотенце.
Профессор сказал:
– Насчет риса и сахара вы меня извините. Не возьму.
Косорот спросил:
– Чем же отблагодарить нам тебя, товарищ профессор?
Никогда еще Павка не слышал, чтобы Косорот говорил таким голосом.
– Благодарить не надо, – сказал Никодим Иванович. – А больного привезете ко мне, в госпиталь. Устраивайтесь, как хотите. Скажите, что охотник. Поранило в тайге на охоте. Понятно? Чужой фамилией назовете. И сами не вздумайте приезжать! – сердито закричал он на Косорота.
– До свидания.
Он протянул Косороту свою сухую, желтую руку.
Косорот вынул из кармана деревянный портсигар. Это был тот самый портсигар, вырезанный ножиком, который Павка так часто видел.
– Возьмите... Никодим Иванович, на память, – сказал Косорот смущенным голосом.
Профессор удивленно, из-под очков, посмотрел на Косорота. Он подержал портсигар в руках, не зная, что с ним делать. Потом медленно опустил его в карман.
– Благодарю, – сказал он Косороту.
Вот так же всегда поступал Сюркуф! Он всегда раздавал подарки. «Но ведь у Сюркуфа было много золота и денег, – подумал Павка, – а у Косорота этот портсигар – величайшая драгоценность. И он отдает самое ценное, что у него есть».
– Павка, садись с профессором, езжай домой, – приказал Петр.
Значит, надо уезжать? И нельзя остаться в тайге? Павка чуть не разревелся. Он только-только хотел попроситься жить с Петром в отряде. И вот все рушится!
– Я с тобой останусь, – сказал он брату, глядя себе под ноги.
– Садись с профессором, говорят, езжай домой! – крикнул сердито Петр на Павку.
Павка знал, что Петр не потерпит возражений. Скрепя сердце он простился с братом:
– Ну, прощай, что ли...
– Анне передай, что скоро свидимся, – сказал Петр.
Павка сел в розвальни.
Косорот бережно укладывал в сани ящик с инструментами.
– Смотри не болтай, – сказал он Павке.
– Не маленький, – ответил Павка.
– И вас я попрошу... – обратился Косорот к профессору, тоже уже сидевшему в санях. Профессор кивнул головой.
– Глашку не обижать, – напомнил Косорот Павке.
– Уж не обижу, – пробурчал Павка.
– Костя! – крикнул Косорот партизану, ходившему с кнутом вокруг лошади. – Доставишь товарища профессора.
Костя вскочил в сани, хлестнул лошадь. Они свернули в чащу, и через минуту все осталось позади.
Еще затемно Никодим Иванович и Павка были в городе.
– Заедем ко мне, – сказал Никодим Иванович Павке.
Варя была дома и ждала профессора. На столе шумел самовар. В столовой уютно горела лампа под абажуром. Варя очень удивилась, увидев Павку.
Костя попрощался и уехал. Никодим Иванович вынул портсигар и положил на стол. Он долго смотрел на полученный в тайге подарок. Если бы не портсигар, ночное приключение показалось бы, пожалуй, и Никодиму Ивановичу и Павке захватывающим и чудесным сном.
* * *
Когда Павка, выспавшись у профессора на кухне, пришел, наконец, домой, в розовый домик, Глаша кинулась к нему.
– Где ты пропадал? – спросила она.
– Не твое дело, – ответил Павка. Он дал слово Косороту и твердо решил не болтать. Остапа не было дома. Павка сел к окну и стал читать книжку, подаренную профессором, – «80 000 верст под водой». Он так увлекся приключениями профессора Аронакса, попавшего на подводную лодку, что забыл обо всем». Глаша готовила обед. Она несколько раз окликала Павку, но он только сердито отмахивался. С капитаном Немо – таинственным властителем морских глубин – разве мог сравняться Сюркуф? Очнулся Павка только тогда, когда в палисаднике застучал Остап своей деревяжкой и крикнул:
– Команде обедать! Бачки, ложки готовь! К чарке становись!
Веселый, улыбающийся, он вытирал платком пушистые усы. Он сел на лавку, положил на стол свои большие, волосатые руки.
– А на дворе весной пахнет! – сказал он. – Где ты пропадал, Павка?
– У Вариного профессора. Он мне книгу подарил, – гордо сказал Павка. – Восемьдесят тысяч верст под водой. Интересно до чего – страсть!
– В воскресенье пойдешь на базар, – сказал Остап. – Поможешь Митроше.
Павка обрадовался: наверное, какое-нибудь новое поручение. До чего интересная стала у него жизнь! Если бы Глашка знала, что он в тайге был, вот позавидовала бы! А она ничего-ничего не знает.
Ему не терпелось подразнить Глашку. «Вот я ей сейчас скажу, что был в тайге», думал он, глядя на девочку. Но он удерживался изо всех сил. Ведь Косорот приказал молчать.
Вечером, после ужина, все легли спать. Остап захрапел на своей койке. Павка долго лежал молча. Потом он позвал Глашу:
– Глашка, а Глашка! Ты спишь?
– Ну, сплю, – ответила Глаша. – Чего тебе?
– А я Косорота видел.
– Врешь! Где? – спросила Глаша.
– В тайге.
– А ну тебя!
– Вот, ей-богу, видел, – таинственно заговорил Павка, – он велел, чтоб ты меня во всем слушалась.
– Вот и врешь.
– Ей-ей, не вру. Они в землянках живут возле Чортова болота. Чортово болото знаешь?
– Знаю. Я туда по грибы ходила с девчатами. Далеко-о...
– Вот там и стоят.
– А я-то думала, что где-нибудь совсем далеко...
Они помолчала.
– А ты правда братишку видел? – спросила Глаша.
– Вот чтоб я провалился, если вру.
– Что же ты раньше не сказал?
– А он мне велел никому не говорить. Ты тоже молчи.
– А кому мне рассказывать?
Они снова помолчали.
– А я в воскресенье с Митрошей на базар пойду, – сказал Павка.
– Зачем?
– Значит, дело есть. Спи.
Они заснули.
* * *
К воскресенью в воздухе запахло весной. Лед на Амуре посинел и потрескался. Солнечный свет причудливо преломлялся в огромных ледяных торосах.
Команда розового домика заканчивала приборку. Целые ручьи мутной мыльной воды текли по «палубе». Остап стучал своей деревяжкой, окунал рогожную швабру в ведро и командовал:
– Чище драить, лучше скачивать!
Глаша даже вспотела. Ее косички торчали во все стороны. А Павка, как настоящий матрос, плевал на руки и, взяв швабру, тер изо всей силы мокрый пол.
В этот самый момент пришел Митроша.
– Здорово, молодцы! – поздоровался веселый матрос.
– Здравия желаем! – ответили Павка и Глаша.
Остап подошел к Митроше и сказал:
– Кульки заправлены.
Митроша шагнул к двери и стремительно распахнул ее настежь. За дверью никого не было. Яркое солнце светило с василькового неба. Женщина шла от проруби с коромыслом. Несколько лохматых собак, свернувшись в клубок, играли на льду Амура. Ручеек выбивался из-под дома, протекал под голубым палисадником и скрывался под снегом.
Митроша запер дверь.
– Собирайся на базар, – сказал он Павке.
Остап кряхтя поднял половицу и достал несколько полотняных кульков, набитых мукою. Митроша связал их веревкой и подвязал к поясу, под бушлат.
– Бери гитару, – сказал он Павке.
Павка снял со стены гитару.
– Поехали.
Они вышли на берег реки. Солнце залило светом сотни домиков – розовых, голубых, зеленых, белых, – прилепившихся к склону сопки. Снег, растопленный солнцем, проваливался и таял под ногами. Было ветрено. В небе быстро летело одинокое белое облачко.
Павка еле поспевал за Митрошей, взбиравшимся на сопку. Наконец они вышли на шоссе. По шоссе, ныряя в ухабах, скользило всего несколько розвальней. После прихода японцев окрестные крестьяне редко возили на базар мясо, масло, муку и другие продукты.
Митроша и Павка прошли через большую пустынную площадь и спустились к базару. Павка очень любил бывать на барахолке. Так весело было толкаться в толпе, слышать вокруг крики торговцев, завывание зеленых, красных и синих труб граммофонов. Один граммофон пел тонким голосом:
В бананово-лимонном Сингапуре, пуре...
Другой покрывал его густым басом:
На земле весь род людской
Чтит один кумир свяще-е-енный...
А третий, четвертый и пятый – дудили в сотни труб «Тоску по родине» и «На сопках Маньчжурии», оглушали барабанным боем.
Какой-то калмыковский солдат продавал казенное обмундирование, и с ним отчаянно торговались торговцы. Один из торгашей, толстый, с фиолетовым носом, тянул к себе зеленую солдатскую штанину, а солдат не отпускал и молча, с лицом, покрасневшим от натуги, тянул штанину обратно. Торговец в чем-то клялся, божился и ругался.
Сильно выпивший человек, в распахнутом бараньем тулупе и сваливающейся на глаза лохматой собачьей шапке, остановил Митрошу и спросил заплетающимся языком:
– М-м-мук-ку пр-родаешь?
Митроша ответил:
– Нет, себе купил. Домой несу.
Тогда пьяный пристал к Павке:
– М-молодой ч-чел-ловек! Гит-тару пр-родаешь?
– Нет, – сказал Павка. – Не продаю.
– А ты п-продай! – закричал пьяный и уцепился за гитару.
Гитара звякнула и затрещала. Павка рванул ее от пьяного со всей силы, и приставала чуть не упал в густое темно-серое месиво.
Кругом засмеялись. А Павка поспешил за Митрошей, боясь потерять его из виду.
Когда он догнал Митрошу, тот разговаривал с человеком в кожаной куртке и кожаной мятой фуражке. Человек спросил:
– Мука ржаная?
– Ржаная, – ответил Митроша и протянул покупателю кулек с мукой. Тот не заплатил денег и скрылся в толпе. А к Митроше уже подошел другой человек, в полушубке, с удивительно знакомым лицом. Павка вспомнил, что он даже заходил к ним в военном городке в халупу. Но теперь человек сделал вид, что незнаком с Митрошей, и, с деловым видом пощупав кулек, спросил:
– Мука, как видно, ржаная?
– Ржаная, – ответил Митроша и опять отдал кулек без денег.
– А вот загарманичные пластинки, пластинки! – закричал кто-то над самым ухом. С другой стороны хриплый голос надрывно орал:
– Кому чего, кому чего?!. Кому штаны-брюки, кому френч-галифе, кому дохи лохматые оленьи, оленьи?!.
Сзади тихим голосом тараторили:
– Пампушки, пампушки, пампушки, пампушки!
И все покрывал могучий бас:
На земле весь род людской
Чтит один кумир свяще-е-е-енный,
Он царит над всей вселе-е-е-енной.
Тот кумир – телец златой...
Еще двое покупателей купили у Митроши муку без денег. Митроша и Павка прошли уже почти всю толкучку. Здесь было свободнее, и только кучки игроков стояли вокруг табуреток профессиональных шулеров. Шулера зазывали наглыми голосами:
– А вот за рупь плачу пять, за пять – двадцать пять, за двадцать пять – сто двадцать пять отвечаю. Заходи-подходи, каждый может играть, каждый может поставить...
Митроша отдал покупателям последние три кулька и тихо сказал Павке:
– Беги домой, принеси кульков. Да осторожно, чорт!
Павка, расталкивая толпу, ныряя между ногами в пахнущих дегтем и ваксой сапогах, между торговцами, игроками и калмыковскими солдатами, бегом побежал домой.
Забрав кульки с мукой и вернувшись на барахолку, Павка не сразу отыскал Митрошу. Ему долго пришлось бегать по базару. Он обогнул ларьки, выбежал к реке, где лежали горы мороженой рыбы, – Митроши не было. Он пробежал рядами, где мясники топором рубили окаменевшее мясо, – и здесь не было Митроши. Не было Митроши и среди игроков, и среди продавцов домашнего скарба, и в конском ряду, где торговали отощавшими лошадьми бородатые таежные крестьяне.
Павка собрался уже повернуть обратно и бежать домой, как вдруг он увидел Митрошу. Митроша стоял в толпе и смотрел на какое-то представление. Рядом с ним стоял Илья. Раньше Ильи не было, – значит, они встретились на базаре. Павка подошел ближе. Представленье давали какие-то фокусники.
Павка потянул Митрошу за бушлат.
– Принес? – обернулся Митроша. Илья тоже обернулся и посмотрел на Павку.
– Принес, – сказал Павка и стал передавать Митроше кулечки. В этот самый момент над ухом раздался голос:
– Что продаешь?
Павка и Митроша подняли головы. Возле них стоял японский офицер. За офицером стояло двое солдат с винтовками. Все трое в упор смотрели на Митрошу.
Митроша выпрямился и спокойно сказал:
– Муку купил, ваше благородие.
– Муку купил? – переспросил офицер и кивнул головой солдату.
Солдат размахнулся широким японским штыком и со всей силы резанул по кульку, который держал в руке Митроша.
Из кулька во все стороны посыпалась мука и на землю упал черный револьвер.
– Мука? – крикнул офицер и ударил Митрошу по щеке. Митроша бросил кульки на землю. Солдаты крепко схватили его. С другой стороны уже подходил еще один японский патруль.
Толпа шарахнулась в стороны. Японские солдаты окружили Митрошу и Илью. Илья отбивался от солдат и что-то горячо говорил им, но один из солдат замахнулся на него штыком.
Павка понял, что нужно бежать. Но у Павки словно приросли к земле ноги. Он не мог пошевельнуться. Он увидел японского офицера, командовавшего патрулем. Это был тот самый офицер, который выбросил Павку с Глашей из дома. Офицер стоял и улыбался, глядя, как связывают Митрошу солдаты. Один из солдат, с бельмом на глазу, вдруг размахнулся и ударил Митрошу прикладом по шее. Лицо Митроши перекосилось от боли.
«Да что же это? Они убьют его!» подумал Павка. Он подскочил к солдату, замахнулся гитарой и, крикнув: «Не смей бить!» – со всей силы ударил солдата.
Павка почувствовал, что его хватают и крепко держат за руки. Он увидел прямо перед собой страшный глаз с бельмом. Солдат замахнулся штыком. «Сейчас убьет!» подумал Павка, зажмурил глаза и наклонил голову. Но удара не последовало. Он открыл глаза и увидел, что солдат с бельмом стоит в стороне навытяжку, а офицер что-то говорит ему. Илья тоже что-то сказал офицеру, но тот улыбнулся и покачал головой.
Японцы подтолкнули арестованных и повели с базара. Любопытные глядели им вслед.
Японцы свернули в переулок, и Павка понял, что их ведут в мрачный дом с подвалами, в японскую комендатуру.
* * *
Глаша постлала на стол чистую скатерть, поставила тарелки. Остап ходил по комнате, стуча деревяжкой.
– Чего ж это не ворочается Павка? – говорил он. – Обедать пора.
Он был очень веселый и довольный.
– Турум-бурум, – напевал он. – Турум-бурум...
Он подошел к окну, вдруг засуетился, заковылял к двери. Дверь распахнулась, на пороге стоял Бережнов.
– О, це дило! – сказал Остап. – Садись обидать! – пригласил он Бережнова.
Никита Сергеевич сел за стол. Глаша принесла суп, нарезала хлеб.
– Ну, как дела у Митроши? – спросил Никита Сергеевич.
– Вторую порцию понесли, – сказал Остап.
– А ты, чижик, хозяйничаешь? – обратился Бережнов к Глаше.
– Еще как хозяйничает... – похвалил Глашу Остап.
Они принялись есть суп.
– Слыхал, Остап, – спросил вдруг Бережнов, прищурив один глаз. – Красная армия идет к нам на помощь.
– Да ну-у! – обрадовался Остап. – Значит, японцам скоро крышка?
– Вышибут. Не долго ждать осталось.
Бережнов отложил ложку и задумался. Задумался и Остап.
Вдруг Остап нахмурил брови и прислушался. Он встал, подошел к окну и откинул занавеску.
– Тикайте, – сказал он изменившимся голосом. – Дом окружают японские солдаты.
Бережнов вскочил, расплескав суп.
– Давай сюда листовки! – крикнул он.
Тут-тук-тук – подошел Остап к койке и вынул из-под тюфяка пачку листовок и газет.
Бережнов кинул их в плиту, и они вспыхнули ярким пламенем.
– Живо! Пошли! – крикнул Бережнов, хватаясь за карман.
Карман оттопырился, и Глаша поняла, что там спрятано оружие.
Остап стоял у койки и не шевелился.
– Что же ты? – спросил Бережнов, заглядывая в окно. – Солдаты в цепь рассыпаются! Бежим!
– Тикайте, – сказал Остап. – Капитану тикать с корабля негоже.
И он стукнул по полу своей деревяжкой.
– Без тебя не пойду, – сказал Бережнов боцману.
– Тикай – тебе говорят! – крикнул вдруг Остап. – Без тебя все дило пропадет. Тикай! Що ты – сказився? – И он показал на свою деревяжку.
Глаша поняла, что Остап не может поспеть за ними на своей деревянной ноге и хочет остаться здесь один. Значит, его схватят солдаты? Что же это будет?
Бережнов схватил Глашу за руку.
– Выходи, Глаша, – подтолкнул он ее. – Прощай, – сказал он Остапу. – Прощай.
Выходя на улицу, Глаша услышала глухой голос Остапа:
– Прощай, старик, прощай.
Глаша увидела японских солдат. Они спускались с шоссе цепью, обходя домики и палисадники.
Бережнов свернул в закоулок. Они перелезли через плетень. Глаша оглянулась, – розовый домик стоял освещенный солнцем.
– Убьют дядю Остапа! Как же это?
– Скорей, скорей! —торопил Бережнов Глашу.
– Я домой пойду, дядя Кит, – сказала Глаша.
– Да что ты, глупая! – рассердился Бережнов.
Они очутились в лабиринте разноцветных палисадников.
– Если меня поймают, – сказал Бережнов, – скажи Варе, чтоб шла к Чортову болоту. Пусть Косорота известит.
Солдаты приближались все ближе и ближе. Уже были ясно видны их желтые лица. Широкие штыки поблескивали на солнце.
– Ты постой здесь, за мной не ходи. Слышишь? Ну, прощай!
Бережнов не скрываясь пошел по переулку. Глаша поняла, что он это сделал нарочно. Японские солдаты устремились к Бережнову и пробежали мимо Глаши, не заметив ее. Никита Сергеевич поднял руку и выстрелил в солдат. Вдруг словно горох рассыпался по деревянному корыту. Солдаты стреляли в Бережнова. Он побежал, тоже стреляя на бегу. Вдруг Бережнов словно споткнулся и упал лицом в снег.
«Убили!» подумала Глаша. Она стояла, прижавшись к холодной стене домика, и старалась не дышать. Но Бережнов поднялся, пошарил рукой по снегу, поднял очки. Солдаты были уже совсем близко от Никиты Сергеевича. Он снова выстрелил в них и снова побежал. Вот он свернул за угол и исчез. В нескольких шагах от Глаши пробежало еще несколько солдат. Глашу они не заметили.
Девочка боялась пошевельнуться. Сколько она стояла? Десять минут? Двадцать? Полчаса? Час?
Солнце садилось за рекой, за дальними синими деревьями. Воздух был удивительно чист и прозрачен. Ветер стих.
Она выглянула из-за угла домика. Солдат нигде не было видно. Она подождала еще минуту, другую. Кругом стояла мертвая тишина. Тогда она побежала в город, к Варе.
У подъезда, на котором висела медная дощечка с надписью: «Никодим Иванович Пашковский», Глаша стучалась долго. Никто не отпирал. Глаша походила по переулку, потом еще раз подошла и еще раз постучала в калитку. В доме и во дворе стояла полная тишина. Значит, Вари не было. Из соседней калитки выглянула старуха.
– Чего стучишь? Самого нет, а прислугу забрали солдаты. Иди, иди!
Значит, Варю арестовали? Что теперь делать?
Глаша пошла, сама не зная куда. Бережнов велел передать Варе, чтобы она шла в тайгу, а Варю забрали... Куда же итти? Куда?
Вдруг высокое пламя поднялось из-за домиков к небу. «Где же это горит? – подумала Глаша. – Не у нас ли?»
Она побежала, проваливаясь в снег.
* * *
Старый боцман понял, что ему не уйти на его деревяжке от японских солдат. Он знал, что они ворвутся сюда и прикончат его своими острыми и широкими, как ножи, штыками. Остап слышал крики, стрельбу. Он подумал, что солдаты тут же на месте прикололи Бережнова и Глашу. Он решил отомстить. Он решил дорого продать свою жизнь.
Старик схватил стол и пододвинул его к самой двери. Он нагромоздил на стол все табуреты и стулья. Он вынул из-под тюфяка винтовку, а тюфяк тоже кинул на стол. Теперь дверь снаружи открыть было трудно, почти невозможно. Остап зацепился деревянной ногой за свалившееся на пол одеяло и чуть не упал.
– Ось, бисова деревяжка! – выругался он. Он отодвинул от стены железную койку, набросал на нее подушки и загородил койкой окно. Потом с трудом опустился перед койкой на колено и зарядил винтовку. В окне показалась тень.
– Башенное, огонь! – крикнул Остап и выстрелил прямо в окно.
Послышался крик, тень исчезла.
– Один есть! – сказал дядя Остап.
Несколько пуль ударилось в стену над головой Остапа. Стекло разлетелось вдребезги. Старый моряк увидел желтое лицо, заглядывавшее в окно. Он поднял винтовку и выстрелил. Лицо сразу качнулось и исчезло.
– Второй есть! Есть еще порох в пороховницах! – крикнул Остап.
Сзади раздался стук. В дверь били прикладами. Она шаталась. Остап выстрелил прямо в дверь. Раздался испуганный захлебывающийся визг, и дверь перестала шататься.
– Добре, Остап, добре, еще крепка матросская рука, – подбодрил себя старик и снова лег под прикрытие.
В окне больше никто не показывался. Но чей-то голос закричал по-русски:
– Сдавайтесь, или я буду вынужденный поджигать дом!
– Я тебе, сволочь, сдамся! – закричал Остап так громко, как он когда-то кричал на корабле своей команде. – Да разве мы вам колы сдавались? Где ты там, поганец, покажись!
Еще несколько пуль со свистом ударились в стену над его головой. Вдруг за окном все стихло. Никто не стучался и в дверь. Остап понял: солдаты не ушли, – они сейчас крадутся к дому и поджигают его со всех сторон. Он не ошибся. Тотчас же запахло дымком, и Остап увидел на подоконнике хлопотливые желтые языки.
Он лежал за прикрытием и видел в окно сумеречное небо, испещренное алыми полосами заката. Едкий дым пополз изо всех углов, подбираясь к Остапу. Ярко-оранжевый язык пламени вдруг вылез из угла и стал лизать стену. Остап обернулся и увидел дверь, объятую пламенем. Он понял, что солдаты облили дверь керосином. Пламя сразу перебросилось на тюфяк, он вспыхнул, во все стороны полетели искры. Остап закашлялся. На него пахнуло таким жаром, каким никогда не дышала даже корабельная кочегарка. С трудом поднялся на ноги старый моряк. Глотая дым, кашляя, протирая левой рукой заслезившиеся глаза, хромая на своей деревянной ноге, он подошел к окну и увидел офицера, стоявшего на снегу. Остап медленно поднял винтовку и прицелился.
– Эй, офицеришка! – крикнул он. – Получай привет!
Офицер упал лицом в снег.
– Подбирайте падаль-то, подбирайте! – крикнул Остап солдатам.
Горячая пуля ударила ему в грудь. Он с размаху упал, сломав при падении свою деревянную ногу. Он ушибся, но не чувствовал боли. Все тело его словно онемело. Старый боцман лежал, глядя в окно на вечернее небо, и пламя, как ядовитая змея, подбиралось уже к нему по полу и лизало сапог. Дядя Остап не мог подняться. Алые полосы заката исчезли. Небо в окне почернело. Густой, черный дым закрыл окно, словно занавеской.
– Все одно... погодите... скоро... пришлет нам помощь товарищ Ленин... – с трудом сказал Остап.
Все потемнело у него в глазах, все заволокло дымом...
* * *
Когда Глаша подошла к домику, совсем стемнело. На небо вышла луна. Глаша увидела обгорелые, еще дымящиеся развалины. Снег вокруг стаял, и широкой круглой плешью чернела липкая, мокрая земля.
Из соседнего палисадника выбежала собака, села на снег и, подняв морду к луне, завыла.
«Уйти, – подумала Глаша. – Уйти скорей, найти Павку. А вдруг Павку тоже забрали?»
«Пойду в тайгу», решила она.
