Текст книги "Амурские ребята"

Автор книги: Игорь Всеволожский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

Глава третья
В ГОРОДЕ

Город встретил ребят неприветливо. Улицы города были пустынны. Собаки лаяли из подворотен на проходящих белогвардейских и японских солдат. Ребята прошли мимо большой белой тюрьмы, мимо поселка розовых, зеленых, голубых и оранжевых домиков, спускавшихся к самому Амуру, и очутились на широком бесконечном проспекте, то сбегавшем вниз, то снова поднимавшемся высоко на сопку.

Сколько раз Павка ходил в город с братом. Они гуляли по широким городским улицам, и все прохожие оборачивались на бравого матроса. Павка этим очень гордился. Брат покупал ему леденцов и семечек. Вечером они заходили в кинематограф и оба с одинаковым восторгом смотрели, как на экране на протяжении десяти частей люди прыгали на полном ходу с поездов, стреляли из револьверов и дрались не иначе, как боксом.

Дорого бы дал Павка, чтобы брат был сейчас здесь, с ними! Но Петр был далеко, и Павка не знал даже, жив он или нет.

– Куда ж мы пойдем? – спросила Глаша. Она в первый раз была в большом городе.

– Куда пойдем? – переспросил Павка. – К Анне и к Варе.

– А как же мы их найдем? У тебя адрес есть?

– Адреса нету. Да ведь Анна у фельдшера живет. Скажите, пожалуйста, – обратился он к робкому прохожему, пробиравшемуся сторонкой. – Где тут живет фельдшер?

– Да вот на этой улице, в доме номер пятнадцать.

И прохожий заковылял дальше.

Ребята стояли у дома номер двадцать три. Павка поддернул гитару и взял Глашу за руку.

– Вот видишь? Идем.

Он смотрел на номерные фонари двухэтажных деревянных домов. Двадцать один, девятнадцать, семнадцать. А вот и пятнадцатый номер.

Павка храбро поднялся на крыльцо и постучал. Кто-то подошел к двери и спросил:

– Кого надо?

– Фельдшера! – ответил Павка.

– Фельдшера? Фельдшер помер месяц назад, – сказал тот же голос.

– Послушайте! – воскликнул Павка. – А вы не знаете, где еще живет какой-нибудь фельдшер?

– Владивостокская, восемнадцать.

– Владивостокская, восемнадцать, – повторил Павка. – Не забыть бы: Владивостокская, восемнадцать.

У какого-то кучера, спавшего на козлах, Павка спросил, где Владивостокская улица. Кучер спросонья не сразу понял мальчика, долго кряхтел, потом еще дольше что-то рассказывал пьяным голосом и тыкал кнутом то в одну, то в другую сторону. Павка старался понять, но понимал очень мало. Наконец кучер захрапел.

– Пойдем, Глашка, – сказал Павка.

– Я устала-а, – протянула Глаша.

– Идем, идем, нечего! – прикрикнул на нее Павка и взял в руку ее похолодевшие пальчики. Глаша поплелась за ним.

Они долго искали Владивостокскую улицу. Еще дольше искали восемнадцатый номер. Можно было подумать, что эту улицу нумеровал сумасшедший. Третий номер был рядом с восемьдесят седьмым, а восьмой – с шестьдесят четвертым. Наконец восемнадцатый номер был найден. Это был одноэтажный дом, выкрашенный оранжевой краской, с тремя большими, чем-то завешенными изнутри окнами. Возле дома стоял фонарь. Под фонарем была свалена огромная куча мусора. В мусоре, рыча и грызясь, рылось несколько облезлых собак.

Павка подошел к воротам и постучал в калитку. В доме было тихо. Павка постучал еще раз, чуть громче. Кто-то зашевелился в доме, закашлял, но не вышел к воротам. Павка застучал изо всей силы. Из соседней калитки выглянуло женское лицо.

– Вам кого? – спросила женщина.

– Фельдшера.

– Фельдшера забрали солдаты, – сказала женщина, – увели в «вагон смерти». А вам зачем фельдшер?

– Нам не фельдшера надо, – сказал Павка, – у него прислуга есть, Анна.

– Не Анна, а Прасковья. Старуха у него. Слыхали – кашляет?..

– А вы не знаете, где живет еще фельдшер? – спросил с отчаянием Павка.

– Фельдшеров много, – сказала женщина, с сожалением глядя на Павку. – А вы что же, фамилии его не знаете?

– Не знаем, – признался Павка. Он почувствовал себя очень глупым.

– А это – сестренка ваша? – полюбопытствовала женщина, взглянув на Глашу. – Ишь до чего худенькая.

– Да, да, сестренка, – ответил Павка. – Так где же живет еще фельдшер?

– Заходьте в семьдесят седьмой нумер, – подумав, сказала женщина. – А только у того фельдшера жена и две дочери, а прислуги нету. Или на Амурскую улицу в номер двадцать девятый. У того, кажется, прислуга есть. Как ты сказал зовут-то ее? Анна? Нет, у того – Фекла. Одноглазая, рябая. Ну, тогда зайди на Матросскую, в нумер шестой...

Вдруг женщина, не договорив, захлопнула калитку. По улице шли белогвардейские солдаты.

В номере шестом на Матросской улице оказалась другая Анна – старая, с пучками седых волос на подбородке. Павка совсем огорчился.

На город спустилась тьма. Поздно вечером усталые ребята выбрались на высокий берег Амура. Деревянная лестница, освещенная редкими фонарями, сбегала вниз, к черной реке. В темноте глубоко внизу горели огоньки баканов, у пристаней светились пароходные огни, а подальше висели высоко над рекой огни железнодорожного моста. По освещенному бульвару гуляли нарядные женщины с белогвардейскими офицерами. Они смеялись каким-то неестественным смехом, словно их щекотали.

Павка и Глаша стали искать уголок, где потемнее. Они с удивлением разглядывали встречавшихся им офицеров, важных, веселых. Коротенький японский офицер привлек их внимание. Он шел медленно, волоча за собой по земле шашку. Все с ним здоровались, и он отвечал на поклоны еле заметно и важно. Глаза у него были раскосые, лицо желтое, как оберточная бумага.

– Павка, – дернула мальчика Глаша, – гляди. Ведь это Никашка!

– Врешь! – сказал Павка. – Какой же это Никашка? Гляди, этот какой важный, в военном мундире.

– А я тебе говорю, что Никашка!

Павка догнал офицера.

– Никашка! – крикнул он.

Офицер посмотрел на Павку, не сказал ни слова и пошел дальше. Шашка его чертила на песке длинный след.

– Ну вот видишь, – сказал Павка, возвращаясь. – Какой же это Никашка?

Стало совсем темно. Прохожих было все меньше и меньше.

Наступила ночь.

– Что же нам делать, Павка? Пойдем на базу к дяде Остапу, – сказала Глаша.

– Погоди, Глаша. Итти далеко, усталая ты. Может, завтра найдем Варю, – ответил Павка.

Он вынул из кармана корку черствого хлеба, и ребята поужинали.

Поздно ночью ребята легли спать на скамейке над обрывом. С реки полз ядовитый, сырой туман. Было очень холодно, и Павка, сняв с себя бушлат, надел его внакидку и прикрыл полой Глашу.

Разбудил их холодный, осенний рассвет. Амур бушевал. На пристани гудели пароходы. Откуда-то издалека доносился колокольный звон. Глаша протерла глаза грязными ладошками и сказала:

– Как хорошо я спала! А потом холодно стало. Ой, Павка, до чего есть хочется!

Тут Павка тоже почувствовал, что у него в животе заурчало. Как хорошо бы сейчас съесть кусок хлеба, селедку с горячей картошкой, выпить кислого молока!..

Но есть было нечего. Денег у ребят не было.

– Придется потерпеть! – сказал он. – Сегодня непременно найдем Анну и Варю. То-то поедим!

– Ты найдешь, как же! – сказала Глаша. – Ты искать не умеешь.

– Это я искать не умею? – рассердился Павка. – Ах, ты... – Он хотел выругаться, но сказал: – Идем, я тебе покажу, как я искать не умею!.. Мы станем доктора искать, доктора найти легче.

Но фамилии доктора, у которого служит в горничных Варя, Павка тоже не знал.

Докторов в городе было много. На дверях деревянных домиков висели начищенные медные дощечки, на дощечках чернели надписи: «Доктор Скопидомский. Внутренние болезни», или: «Доктор Зиссерман. Удаляю зубы без боли», или: «Доктор Абессаломов. Ухо, горло и нос».

Город весь замер и притаился. Двери запирались на крепкие запоры. На стук открывалась узенькая щелочка, и недоверчивый голос спрашивал: «Кто там? Что надо?» А в некоторых домах в дверях были выдолблены крохотные дырочки – «глазки». В этот глазок наблюдал за пришельцем чей-нибудь настороженный и перепуганный глаз.

Павка подходил к дверям с медной дощечкой, стучал или звонил. За дверью шлепали чьи-то шаги, раздавался голос:

– Доктор не принимает.

– А мне и не нужно вашего доктора, – отвечал Павка. – Скажите, пожалуйста, здесь живет Варя?

– Какую вам Варю? Нет тут никакой Вари! – отвечал сердитый голос за дверью.

– А, может, вы знаете, где живет фельдшер? – спрашивал Павка.

– Вы что хулиганите? Какой еще фельдшер? Я дворника позову.

– Да мы и не хулиганим, – говорил Павка, подтянув гитару, висевшую на ремне, – мы ищем фельдшера. Понятно?

За дверью все стихало. Павка, подождав, стучал еще раз. Никто больше не подходил к двери. Тогда он говорил поеживавшейся от холода Глаше:

– Ну, что ж? Пойдем.

И они шли дальше, смотрели по сторонам, и если Глаша замечала дощечку, она кричала, хватая Павку за руку:

– Еще!

– Где?

– Гляди, гляди, вон там!

Павка направлялся к новой дощечке, снова стучал, снова спрашивал. Вари нигде не было.

Наконец под вечер они вышли в тихий, заросший травой переулок. Возле одного из домов, с подвалом, с высокими окнами, стояли японские часовые. У подъезда пыхтел закрытый черный автомобиль. Двое вооруженных японцев вышли из ворот и пошли по улице. Какой-то человек в штатском прохаживался под окнами. Входная дверь вдруг распахнулась, человек в штатском стал навытяжку, и на крыльцо вышел японский офицер, как две капли воды похожий на парикмахера Никашку. Офицер влез в автомобиль, автомобиль загудел, запыхтел и исчез за углом. Ребята побрели дальше. Стало темнеть.

– Гляди! Гляди! – воскликнула Глаша. – Дощечка.

Павка и сам увидел дощечку.

Он прибавил шагу и подошел к одноэтажному дому с высоким крыльцом. Павка взбежал на крыльцо.

На медной дощечке красивым почерком было вырезано:

Профессор

Никодим Иванович

Пашковский

– Ну вот и дура, – сказал разочарованно Павка, сходя с крыльца, – это вовсе не доктор. Написано: профессор. Поняла?

– Поняла, – ответила сконфуженная Глаша.

– Идем.

– Пошли, – вздохнула девочка, и они пошли дальше, голодные и усталые.

А через несколько минут дверь профессорского домика отворилась, и на крыльцо вышел маленький седой старик с аккуратно подстриженной бородой, в старомодном пальто.

Он повернулся и сказал кому-то в глубь дома:

– Варя, я из госпиталя не скоро вернусь, вы меня не ждите.

Дверь захлопнулась, и старик, постукивая черной дорогой тростью, пошел в ту сторону, откуда недавно пришли ребята.

* * *

В эту ночь ребята спали в пустом дровяном сарае. Они долго не могли заснуть, все боялись, что кто-нибудь войдет, начнет страшно ругаться и выгонит их на улицу.

Под утро они проснулись от холода. По крыше сарая барабанил крупный осенний дождь. Крыша протекала, и на земляном полу образовались глубокие грязные лужи.

Павка встал и осторожно приоткрыл ворота сарая. На дворе не было ни души. Стояло серое, туманное, мокрое утро. Выходить не хотелось, но и оставаться было нельзя. Павка прикрыл гитару полой бушлата. Ребята пошли через двор и вышли на улицу.

В небе висели тяжелые серые тучи. Глашины косички сразу намокли и стали похожими на крысиные хвостики. Она дрожала от холода. Ее большие дырявые ботинки наполнились холодной водой и на каждом шагу противно хлюпали и чмокали.

– Ну что ж, Глашка? – сказал Павка. – Чем по городу шляться, пойдем лучше на базу. К дяде Остапу зайдем, он Варин адрес знает.

– Давно бы так! – обрадовалась Глаша. Дождь стекал по ее личику грязными полосами, оно осунулось и похудело. Под глазами чернели темные круги. Павка взглянул на нее, покачал головой.

– Ну и страшна же ты стала, Глашка!

– А ты погляди на себя! – обозлилась Глаша. – Красавец нашелся!

– Да я не к тому, – примиряюще сказал Павка. – Есть хочется?

– Ой, как хочется! – протянула Глаша.

– Так пойдем скорей, к вечеру дойдем, – сказал Павка. – Ты уж потерпи, Глашка. Дядя Остап нас накормит. Он добрый...

Они прошли несколько улиц, посеревших от дождя. Они шли мимо розовых, голубых и оранжевых домиков, мимо большой белой тюрьмы. Город кончался кузницами, паровыми мельницами и старинной заставой с полосатыми столбами и шлагбаумом. Раньше шлагбаум всегда был открыт, а каменные домики заставы наглухо заколочены.

Ребята подходили к заставе. Теперь шлагбаум был опущен – полосатая перекладина пересекала дорогу. Ничего не понимая, Павка подошел ближе. Из каменного домика вышел японский солдат с винтовкой.

Он подошел к шлагбауму, стал на самой дороге и сказал:

– Ваша уходи-уходи.

– Но нам домой надо! – сказал Павка. – На базу!

– База нельзя. Ваша уходи-уходи, – упрямо повторил солдат и поднял винтовку.

Павка растерянно повернулся к Глаше. Она стояла под дождем вымокшая, дрожащая.

– Надо назад итти, – сказал он.

Солдат постоял, пока ребята не отошли от шлагбаума довольно далеко. Потом посмотрел в небо, сердито сплюнул и, поеживаясь от сырости, вошел в серый каменный домик.

«Что ж теперь делать? – подумал Павка, когда они усталые и голодные вернулись в город. – Вот так попались! Ни туда ни сюда!»

Было уж совсем темно, когда они отыскали ночлег – в сыром каменном складе на пристани. Склад был открыт, потому что в нем не было никаких товаров. Ребята заснули, прижавшись друг к другу. Проснулись они от голода.

– Ой, как есть хочется! – сказала Глаша.

«Надо продать что-нибудь», мелькнула у Павки мысль. Но что продать? Гитара братишкина. Значит, гитару продать нельзя. Продать бушлат, – пожалуй, замерзнешь.

– Павка, а если мой бушлатик продать? – вдруг спросила Глаша.

– Что ты, пропадешь без бушлата, – сказал Павка. – Вот если продать мою форменку...

– Без форменки тебе нельзя, – возразила Глаша, – какой же ты моряк без форменки?

Павка посмотрел на нее. «Отощала, – подумал он. – Как бы не заболела».

Он вынул из кармана драгоценные выпуски «Сюркуфа, грозы морей». Он стал перебирать эти красивые, разноцветные книжки.

«А что если продать пару выпусков?» подумал Павка.

«Продам самое неинтересное», с горечью решил он. Но все выпуски были интересные.

Павка вздохнул.

– Подожди меня, Глашка, – сказал он, – я сейчас вернусь.

Он пошел на пристань. Скучавший матрос с грузовой баржи, куривший вонючую трубку, купил у него выпуски – тринадцатый и четырнадцатый. Павка вернулся с небольшим ломтем хлеба. Глаша с жадностью схватила хлеб и спросила:

– Павка, где ты достал?

– Достал, – махнул рукой Павка.

Ребята позавтракали и вышли в город.

До полудня они бродили по улицам, всматриваясь в лица прохожих, и все надеялись встретить друзей. Вот пройдет женщина, закутанная в большой платок. Она кажется им похожей на Варю. Ребята спешат за ней, догоняют. Женщина оборачивается – и ребята видят чужое, совсем незнакомое лицо.

Вскоре ребята перестали бегать за каждым прохожим. А прохожие торопливо проходили мимо, не обращая внимания на ребят и шарахаясь в сторону от японских и калмыковских солдат.

В этот раз ребята переночевали в чулане пустого, полуразрушенного дома. Утром Павка опять сбегал на пристань, но вчерашнего матроса с трубкой не было, а другим выпуски были не нужны. Ребята пошли на базар. Ведь на базаре можно найти случайно оброненный кусок соленой рыбы или прогнившую, темную картошку.

Базар занимал огромную площадь на берегу Амура. В сырую погоду здесь можно было утонуть в липкой грязи.

На базаре толпился народ, в толпе шныряли японские солдаты, которые высматривали что-то своими узкими глазками, кричали разными голосами торговцы, ревели и выли граммофоны. Ребята остановились у рыбного ларька.

Здесь под навесом из просмоленной парусины лежала огромная гора рыбы. Чешуя искрилась и отливала на солнце всеми цветами радуги. Толстая женщина в жирном полотняном фартуке поглядывала маленькими, заплывшими жиром глазками на свое рыбное богатство и кричала голосом, похожим на пароходный гудок:

– Где вы еще найдете вторую такую красоту?

Ребята загляделись на толстую торговку. А она нагнулась и взяла рукой в брезентовой рукавице большую рыбину. Она поднесла эту рыбину к самому лицу покупательницы и крикнула:

– Где вы найдете лучший товар?

Покупательница отошла к соседнему ларю, где бородатый торговец резал на части кету. Тогда торговка с размаху кинула свою рыбину в кучу и закричала уже не густым, как гудок пассажирского парохода, а тонким и резким, словно свисток буксира, голосом:

– Самой тебе со всеми потрохами цена один грош! И мужу твоему цена один грош! И щенку твоему цена полгроша!

– Почище тебя лается, – толкнул Павка в бок Глашу.

Но девочка ничего не ответила. Она смотрела во все глаза на попа в порыжелой шляпе и засаленной ряске. Поп ел на ходу белую булку.

– Что, юная душа, глядишь во грустях? – спросил он вдруг девочку и хрустнул булкой.

– Есть хочется, – ответила Глаша, чуть не плача.

Поп поглядел на девочку, почесал бороду и промолвил:

– Не единой пищей жив человек.

И он пошел по базару, волоча по земле свою длинную и грязную рясу.

В это время торговка рыбой уже совала в лицо новой покупательнице рыбину, давала нюхать под жабрами и кричала в ухо:

– Эту красоту я отдаю за полцены! Вы меня понимаете?

Покупательница заплатила деньги, уложила купленную рыбу в кошолку и отошла. Торговка спрятала деньги в засаленный кожаный кошель. Тут она обратила внимание на Павку и Глашу.

– Вам чего надо? – спросила она.

– Ничего, – ответил Павка.

– Воровать пришли? – спросила торговка. – У меня не уворуешь.

– Мы не воры, – сказала Глаша, – нам есть хочется.

Тяжело ступая, торговка подошла к Глаше и оглядела ее со всех сторон своими маленькими, заплывшими жиром глазками.

– Детей няньчить умеешь? – вдруг спросила она девочку.

– Не приходилось, – ответила удивленно Глаша.

– Научишься, коли есть нечего, – сказала торговка. – Приходи нынче ко мне, возьму тебя служить в няньки. Харчи мои, жалованье положу, одену, обую. А в мальчишке я не нуждаюсь. Он пускай не приходит. Ну? Придешь?

– Приду, – радостно ответила Глаша и вопросительно поглядела на Павку.

Павка молча кивнул головой.

– Придешь в Рыбий переулок, спросишь Матрену Филатьевну, – сказала торговка, – меня в моем переулке каждая собака знает. – И она отвернулась к своим покупателям.

Вечером, когда стемнело, Павка проводил Глашу до грязного двухэтажного дома, стоявшего недалеко от рынка. От дома за версту воняло соленой рыбой, кошками. Во всех окнах светились огни.

– Ты слушайся хозяйку, не дерзи, – сказал Павка Глаше.

– Без тебя знаю, – ответила Глаша и вошла в калитку.

Павка постоял, потоптался на месте и отправился ночевать в пустой склад на пристани.

Утром Павка проснулся до того голодный, что готов был отдать пять выпусков за один кусок хлеба.

Он разложил все двенадцать выпусков «Сюркуфа, грозы морей». Он знал содержание всех выпусков наизусть. Например, в выпуске двенадцатом рассказывалось о том, как Сюркуф высадился со своими пиратами на пустынный остров в океане. Пираты стали делить несметные богатства. Самый жадный из них – старый пират, по кличке «Козел», – хотел перехитрить храброго Сюркуфа, забрать себе все золото и все драгоценные камни. Козел хотел стать предводителем пиратов. Но Сюркуф узнал об этом и приказал схватить Козла, спрятать его в мешок и отвезти в шлюпке на самое глубокое место. Пираты выполнили приказание Сюркуфа и сбросили алчного Козла в море.

Павка решил продать еще два или три выпуска. Он пошел на пристань, но ему попадались навстречу какие– то сердитые люди, которым он не посмел предложить «Сюркуфа». На базаре тоже некому было продать приключения пирата. На Главной улице Павка встретил городовика Исайку. Бывший пират шел размашистой походкой, важный и гордый. Он был в новых начищенных сапогах и малиновом френчике. Из кармана френчика свешивался кусок толстой серебряной цепочки. На цепочке позванивали брелоки.

«Может, Исайка купит у меня выпуски?» подумал Павка, но решил ни за что не подходить к нему первым.

Пират первый окликнул Павку:

– А, портовик! А ну-ка, иди сюда.

– А чего тебе надо? – осторожно спросил Павка.

– Да ты не бойся, городовики тебя бить не будут.

Павка вскипел, но он надеялся продать Исайке выпуски и поесть. Поэтому он промолчал и пошел к городовику.

– Пойдем в кино, – сказал Исайка. – Картиночка сегодня идет – Гарри Пиль.

– Не пойду. У меня на кино денег нет, – ответил Павка.

– Может, ты голодный? – спросил Исайка. – Похудел ты, портовик. Несладко, поди, живется?

– А тебе какое дело? – ответил Павка. – Ну, несладко живется.

Он хотел было сказать про выпуски, но Исайка продолжал:

– Дурак ты. Я тебя на работу устрою. Вот и сыт будешь. Ты поди сюда, не бойся. Вот это видал? – Исайка рукой с обкусанными ногтями побренчал богатыми брелоками. – И тут у меня хватает, – похлопал он себя по карману. – Сам зарабатываю. Будешь мне помогать. Идет?

– А какая работа? – спросил Павка.

– Газетами торговать.

– А где торговать?

– Везде: на улицах и в кофейнях. У тебя деньги есть?

– Нету, – вздохнул Павка.

– А я залог беру. Значит, ничего не выйдет.

Все рушилось. Без залога Исайка не возьмет Павку торговать газетами. Значит, придется голодать?

– Купи у меня выпуски, – сказал Павка, вынимая двенадцать выпусков «Сюркуфа».

– На что они мне? У меня своих много, – поломался пират.

«Все пропало! – подумал Павка. – Не купит выпуски».

– Вот, вместо залога, я, пожалуй, и выпуски возьму, – сказал Исайка. – Завтра придешь на пристань. Понял?

– Понял! – обрадовался Павка. И он отдал Исайке в залог шесть выпусков «Сюркуфа» – половину своего состояния.

На следующий день Исайка принес целый ворох свежих газет и роздал их мальчикам, своим подручным. Павка вместе с другими бегал по улице, толкая прохожих. От газет пахло свежей краской. Павка кричал что было силы:

– Последние новости! Победы доблестных войск! Красный бандитский отряд окружен и начисто уничтожен. Последние новости! Победы доблестных войск!

Прохожие неохотно покупали газеты.

Павка попробовал забежать в кафе, где офицеры ели пирожное и пили кофе, но здоровенный усатый официант схватил его за ухо и выволок на улицу. Он снова побежал по панели и, стараясь перекричать других мальчишек, вопил:

– Победы доблестных войск! Самые свежие новости! Подробности уничтожения красного отряда!

Под вечер подручные Исайки, торговавшие газетами, собрались в заброшенном рыбном складе. В черной бутылке, стоявшей на полу, коптел огарок свечи. Стены склада поблескивали словно серебряные: это блестела рыбья чешуя. Исайка стоял возле опрокинутой бочки, надутый и важный. Он отбирал у газетчиков деньги, тщательно пересчитывал их и прятал в карман.

– Ну, поужинаете и по домам, – сказал он мальчикам. – Завтра пораньше приходите, чуть свет, – я завтра больше газет возьму.

Павка вынул из карманов и отдал Исайке всю выручку.

Исайка разложил деньги на бочке, послюнил палец, пересчитал бумажки и спрятал их в карман. Потом сказал Павке:

– Завтра пораньше приходи, не опаздывай, работы много. Ну, чего стоишь?

– А деньги? – спросил Павка.

– Какие тебе деньги?

– Как какие? – возмущенно спросил Павка. – Разве я не заработал?

– А ты на чьи деньги торговал? – спросил Исайка, и веснушки его налились кровью. – На свои, что ли, торговал? Кто тебе газеты достал? Вот тебе колбаса, вот тебе амурская ветчина, – показал он на соленую кету, – вот тебе хлеб, ешь, закусывай.

В углу мальчики делили перочинным ножом буханку черного хлеба, половину соленой кеты и круг сизой колбасы.

Павка продал сегодня столько газет, что на заработок мог один купить себе всю эту рыбу, всю колбасу и весь хлеб! Он сжал кулаки. Но Исайка дунул на огарок и, позвав кого-то из мальчиков, вышел из склада.

– Эй, портовик! – крикнул кто-то из темноты. – Подходи, жуй.

Павка ощупью нашел мальчиков. Кто-то сунул ему в руку кусок скользкой кеты и ломоть хлеба. Все молча жевали.

– Исайка-то, небось, в кино пошел, – сказал кто-то в темноте.

– Ну да, в кино, – протянул другой, прожевывая хлеб. – В кино он после пойдет, сначала в кафе – пирожные с кремом жрать.

– Купец! – простуженным, хриплым басом добавил третий. – Капиталист! Хозяин!

Рыба была до того соленая, что соль, казалось, хрустит на зубах. Но Павка был голоден, и съел все без остатка.

* * *

Каждый день Павка приходил утром на пристань и получал от Исайки газеты. Он старался распродать их до полудня. Один раз покупатель дал бойкому газетчику больше, чем полагается, и не потребовал сдачи. Тогда Павка зашел в чайную на базаре и заказал себе сборную селянку. Селянка стоила довольно дорого, у Павки еле хватило денег. Но зато что это была за селянка! Павка съел ее с ломтем хлеба – и был сыт на весь день! После селянки Павка заказал себе порцию чаю. Половой принес большой чайник с кипятком, маленький – с крепким чаем, и Павка напился чаю до изнеможения. Кругом шумели и разговаривали люди. Павка прислушивался к разговорам. Рассказывали о том, что на железнодорожных путях за вокзалом стоит «вагон смерти». Ни один человек, попавший туда, живым не выходит. По ночам за вокзалом, слышатся выстрелы и крики. Это расстреливают пленников «вагона смерти».

Рассказывали, что калмыковцы однажды по ошибке приняли за большевика крупного амурского рыбопромышленника. Они отвели его в «вагон смерти» и ночью расстреляли из пулемета. После спохватились, да было поздно.

Пожилой мужчина с острой бородкой и повязанной зеленым шерстяным шарфом шеей тихим голосом рассказывал соседу:

– А в тайге, говорят, объявился отряд какого-то Косорота. Храбрости, говорят, человек необычайной. Пустил под откос японский бронепоезд. Да какой бронепоезд – первейший! «Славу императорской армии».

Рассказчик подозрительно и испуганно оглянулся вокруг – не подслушивает ли его какой-нибудь калмыковский солдат. Ведь за такие рассказы недолго и самому попасть в «вагон смерти».

А Павка не понимал, как Косорот мог очутиться в тайге. Ведь он вместе с Петром» ушел на «Грозе» по Амуру, и с тех пор о нем ничего не было слышно.

«Может, высадились, – подумал Павка, – а «Гроза» на реке стоит, ждет. Сюркуф ведь тоже так воевал: на море и на суше. Корабль его в море ждал.

* * *

Так Павка прожил несколько дней. Глашу он не видел.

«Пойти, навестить, что ли? Пожалуй, опять дразниться будет, – не пойду, – раздумывал Павка. – Пойду, пусть дразнится», решил он и однажды пошел в Рыбий переулок. Он поеживался от холода и пронизывающего насквозь ветра. Ветер стучал в ставни домов, завывал дико в трубах и начисто подметал улицы. Павка дошел до реки. Широкий Амур потемнел и стал свинцового цвета. По реке ходили горбатые зловещие волны.

Дом, где теперь жила Глаша, шумел и жужжал, словно потревоженный улей. Павка вошел в черный, похожий на дыру вонючий коридор. Обитатели дома раскрыли настежь двери своих похожих на берлоги комнат. Повсюду пищали ребята, сушились пеленки, чадили керосинки. Пахло пригорелым молоком, вареной соленой рыбой, человеческим потом. Из-под ног у Павки выскочил большой черный кот и, отчаянно замяукав, метнулся в сторону. В другой комнате несколько мужчин пили водку и на табурете играли в карты. В раскрытую дверь Павка услышал, что игроки переговаривались какими-то странными, похожими на условный язык словами:

– Ваш туз не пляшет! Двадцать одно!

В другой комнате пьяный бородач орал:

– Расшибу! Изувечу!

В конце темного коридора жила хозяйка Глаши, Матрена Филатьевна. Павка осторожно стукнул в дверь. Что-то зашуршало за дверью, и знакомый голос – тоненький Глашин голосок – спросил:

– Кто там?

– Это я, Глашка, – ответил Павка.

– Заходи, Павка, никого нет.

Павка вошел в комнату. На высокой постели с горой подушек в розовых наволочках сидело двое ребят. Им было года по три, по четыре. Они перестали играть и вытаращили глаза на Павку. На столе стоял огромный медный самовар. В углу с полу и до потолка было развешано столько икон, сколько Павка не видел за всю свою жизнь. Под потолком болтался на шнуре розовый бумажный абажур. На стене висела картинка: франт курит длинную папиросу, под франтом огромными золотыми буквами написано:

Лучше ничего не надо,

Кроме папиросы «Ада».

– Хозяйка торговать ушла, а хозяин в пивной, – сказала за спиной у Павки Глаша. – А пока я за молоком бегала, мальцы коробку спичек достали да чуть друг друга не пожгли.

Павка обернулся и поглядел на Глашу. Она была еще бледнее, чем раньше. Глаза у нее больше не блестели. Под правым глазом был большой фиолетовый синяк.

«Ну и ну, – подумал Павка. – Видно, несладко тебе живется».

В первый раз в жизни он видел задиристую Глашку тихой и присмиревшей.

– Глашка, – сказал с постели младенец, – дай молока.

Глаша подошла к столу, налила из кувшина в чашку молока и подала младенцу.

Другой завопил:

– И мне-е, Глашка-а!!..

Глаша и второму налила молока.

– Что ж ты делаешь здесь? – спросил Павка.

– Да вот за ребятами смотрю, молоком, чаем пою, – сказала Глаша. – Дрова таскаю, печку топлю, полы мою, картошку чищу, рыбу, варю обед. Хозяйка придет с рынка – обедать садимся. А потом чай пьем – с сахаром.

– Дай, Глашка, сахару-у! – завопил младенец

– Нету сахара.

– Да-ай, дура-а-а! – заблажил младенец.. Глаша достала из сахарницы кусок сахару и положила на кровать.

– И мне-е! – завопил другой.

И тому пришлось дать кусок сахару.

– Ты где спишь-то? – спросил Павка.

– А я на полу. А хозяйка с хозяином на кровати – храпя-ят... А соседи водку пьют, ножиками режутся, дерутся в кровь... Ребят только будят. Они заревут, а я укачиваю... баю-бай, баю-бай... Ой, до чего они вредные, Павка!..

– Хозяйка тебя не бьет? – спросил в упор Павка, глядя на фиолетовый Глашин синяк.

– Не смеет, – сказала Глаша. – Я ее ножом зарежу, если посмеет...

Она старалась не глядеть в глаза. Павка понял, что хозяйка ее бьет.

– А я газетами торгую, – сказал Павка. – Деньги зарабатываю.

– Ты сыт? – спросила Глаша.

– До того сыт, до того сыт, что прямо невмоготу, – соврал Павка. – А ты?

– И я теперь сытая, – ответила Глаша таким голосом, что Павка понял: она говорит неправду. – Ты иди, Павка, – как бы хозяйка не пришла.

– Тебе ничего не надо? – спросил Павка.

– Ничего.

– Зайти к тебе?

– Как хочешь. Хочешь – заходи, не хочешь – не заходи.

– Я могу часто заходить.

– Не очень нуждаюсь, – сказала Глаша. В голосе ее послышались слезы.

– Да, – сказал Павка. – Про твоего братишку говорят, что он в тайге воюет.

– Где? – спросила Глаша. – Кто тебе говорил?

– Где – не знаю, а говорили в чайной.

Павка попрощался и вышел в темный коридор.

– Ваш туз не пляшет! Двадцать одно, – сказал опять кто-то в комнате, где играли в карты.

«Определенно пароль. Как у Сюркуфа», решил Павка.

– Расшибу-у! – кричал за тонкой перегородкой пьяный. – Изувечу!

– Да уймись ты, пьяница, – упрашивал женский голос. – Ну, приляг, что ли...

– Всех перебью! – кричал пьяница.

Павка вышел на улицу.

– Ишь ты, присмирела, – сказал он вслух. – Даже не дразнится. Видно, хозяйка ее лупит, как Сидорову козу. Ну и ну!

Ему стало жалко Глашу. Такая была отчаянная, а теперь не узнать. Видно, совсем забили девчонку. Он вздохнул и пошел в пожарную часть. Пожарники познакомились с Павкой, заставляли его играть на гитаре и петь; когда Павка пел, они очень смеялись и позволяли ему ночевать в тепле – возле лошадей, на конюшне.