Текст книги "Амурские ребята"
Автор книги: Игорь Всеволожский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)
– Туши фонарь, – шепнула Варя Анне, и Анна дунула на фонарь. Наступила полная темнота. Варя тихо вышла. Павка слышал прерывистое дыхание Анны. Он понял, что женщины затеяли что-то опасное, за что здорово может попасть от японцев. Со двора послышался Варин голос.
– Кто там? – спрашивала она.
– Тяжело больной к профессору, – сказал кто-то за калиткой.
– Профессор в госпитале, – дрогнувшим голосом ответила Варя.
– У больного оспа, больной волнуется, – ответили за калиткой.
– Входите, – сказала Варя и стала отпирать калитку.
Павку вдруг осенило, что «у больного оспа» – это условный пароль! Совсем как в «Сюркуфе, грозе морей». Когда Сюркуф приходил к своим друзьям, он всегда говорил: «Море волнуется». И перед этим паролем растворялись все двери.
Варя прикрикнула на Касторку, и он затих. Она тихо поговорила с кем-то, потом снова слегка скрипнула калитка, на улице послышались тихие, удаляющиеся шаги.
Варя вошла в сарай.
– Зажигай, Анна, – сказала она.
Анна зажгла фонарь. В руках у Вари Павка увидел какой-то сверток и большой черный револьвер.
– Господи! А он сам не выстрелит? – тихо ахнула Анна.
– Он сам никогда не стреляет, – пояснил Павка, удивляясь ее безграмотности. – Где же видано, чтобы револьвер сам стал стрелять?
Неглубокая ямка была готова. Варя стала укладывать в ямку сумки, пакет, револьвер.
– Зарывать? – спросил Павка.
– Зарывай, – сказала Варя.
Павка накидал землю, затоптал яму ногами.
– Никому, Павка, не проговорись, слышишь? – сказала Варя.
– Что я, дурак, что ли? – обиделся Павка. – Гроб-могила, три креста.
Это было самою страшною клятвою амурских пиратов.
Павка сам не знал, что бывает с нарушившим страшную пиратскую клятву. Но уж что-нибудь наверное случится, пахнущее могилой и гробом.
Павка оставил женщин на дворе и вернулся в подвал. Он лег и долго не мог заснуть.
– У больного оспа. Больной волнуется, – пробормотал он. Рядом с ним совершаются такие непонятные вещи!
Наконец он заснул и во сне увидел Сюркуфа. Сюркуф был одет в свой обычный костюм – в красный камзол с кинжалом у пояса, но как две капли воды был похож на Косорота.
– Ну, капитан, – сказал он Павке, – прикажи полный ход вперед.
И Павка увидел, что он стоит на мостике большого стального корабля. Корабль плывет по бурному морю, море пенится и брызжет на палубу, а Павка командует:
– Полный вперед!
Все Павку слушаются, матросы прибегают за приказаниями. На горизонте показываются неприятельские корабли.
Павка приказывает:
– Открыть огонь! – и вдруг видит Глашку.
Она поднимается по трапу на мостик, смотрит бесстыжими глазами и говорит:
– Мне скучно. И я хочу итти в матросы.
А Косорот-Сюркуф смеется и говорит:
– Возьми ее, Павка, в матросы. Не обижай ее. Она хоть и отчаянная, а все же девчонка.
И пропадает вдруг Косорот, и нет больше корабля, и стоит Глашка против Павки в густом лесу. По лесу ходит Митрошин медведь, а у Глашки лицо грустное и бледное, совсем как тогда, у хозяйки; под одним глазом – синяк, под другим – другой, на глазах слезы, и хотя Павка терпеть не может слез, вдруг ему становится жалко Глашку. Она всхлипывает, а он берет ее за руку и говорит так, как на самом деле никогда не говорил с Глашкой:
– Ну, полно тебе реветь. Ну, успокойся. Ну, больно тебе, да? Обидно, да?
– И больно и обидно, – отвечает Глашка и вдруг, припав к Павке на грудь, отчаянно плачет.
И Павка не знает, что же ему с нею делать, и гладит ее по вздрагивающей спине, по дрожащим косичкам и все говорит:
– Ну, полно тебе, Глашка. Полно!
* * *
Утром Мальвина разбудила Глашу. Все обитатели сарая были уже на ногах. «Старик» приклеивал седую длинную бороду. Женщина, которую звали Катериной, укутывала в одеяло полено. Мальчик примерял костыли и ковылял по сараю. Старуха сняла с керосинки большой жестяной кипящий чайник и понесла его на стол.
Глаша поняла наконец, что это нищие, которые стоят у церкви и выпрашивают подаяние. И как ловко они приспосабливаются к своим ролям! Мальчишка так перебирает костылями, будто всю жизнь ходил на костылях, Катерина, словно настоящего ребенка, убаюкивает свою деревянную куклу, и «старик» весь согнулся в три погибели, кряхтит, стонет, как будто ужасные болезни сидят в нем и грызут его тщедушное тело.
– Иди, Глаша, чай пить, – позвала Мальвина, и Глаша подошла к столу. Все сидевшие за столом уставились на Глашу. Мальвина придвинула к Глаше жестяную кружку с горячим чаем, кусок сахару и ломоть хлеба.
– Ешь, – сказала она.
Мальвина нравилась Глаше. Решительная, с резкими движениями, с грубым голосом. Уж эта-то себя в обиду не даст!
Глаша прихлебывала горячий чай и старалась не обращать внимания на нищих. Вдруг старуха зашамкала:
– А что, Глашенька, не поможешь ли слепенькому найти дорогу? Заплутает он, собьется с пути, в яму упадет, – показала она на «старика». – А ты и поддержишь.
Мальвина подтолкнула Глашу локтем: соглашайся.
Глаше стало смешно: этакий здоровый детина валяет дурака и притворяется слепеньким. Нацепил себе кудлатую бороду, чтобы казаться стариком! «Ну зачем я его поведу?»
– Напоим, накормим, спать будешь вместе с Мальвиной, – продолжала противным ласковым голосом старуха.
– Ладно, – сказала Глаша. – Я это могу.
– Переоденься! – сказала старуха.
– Зачем?
– Лучше будет.
Через несколько минут Глаша шла по улице. Вместо бушлатика на ней были надеты какие-то грязные лохмотья. На плечо тяжело опирался вздыхающий, хромающий ненастоящий слепец. Глаша смотрела во все глаза, не увидит ли Павку.
– Не верти головой, – сказал слепец и прижал еще сильнее Глашино плечо. – К церкви веди.
Глаша повела его к церкви. Нищие занимали места на паперти. Прошел поп, тот самый, который на базаре ел булку и не поделился с Глашей. Нищенки кинулись целовать ему руки. И Катерина с ребенком была тут, и старуха, и мальчишка на костылях. Среди каких-то незнакомых и чужих нищих стояла Мальвина, протянув руку. На щеке у нее алела страшная язва. Глаша ужаснулась и удивилась, но сразу сообразила, что и язва, наверное, фальшивая, как и борода у слепца, и хромота у мальчишки. Слепец стал на место и, опираясь на Глашино плечо, загнусавил:
– Я слепой, я вас не вижу, об одном лишь вас прошу: помогите, пособите вы слепому старику.
На колокольне зазвонили. К церкви стали подходить какие-то древние, чистенькие старушки. Они непрестанно крестились и совали в подставленные руки самые мелкие деньги. На извозчике подъехали две нарядные женщины: молодая и старуха. Нищие загнусавили все разом. Нарядные женщины стали раздавать деньги.
– Боже мой! Посмотри, какая прелесть! – сказала молодая старухе и протянула Глаше бумажку.
Слепец ловко вытянул из Глашиных рук бумажку и спрятал ее в карман. А молодая женщина, входя в церковь, несколько раз оборачивалась и смотрела на Глашу.
В это утро многие останавливались возле слепца и смотрели на Глашу. Два офицера тоже протянули Глаше бумажку, и слепец так же ловко вытянул ее и спрятал в карман.
Из церкви послышался голос попа, потом запел хор. Больше никто не проходил мимо нищих. Нищие стали разговаривать и браниться. Глаша думала: как бы улизнуть? На главной улице она, может быть, встретила бы Павку.
Но слепец крепко вцепился в плечо, – уйти было невозможно.
Когда служба в церкви закончилась и снова зазвонили в колокола, богомольцы стали расходиться. Глашиному слепцу опять перепало немало мелочи. Последним из церкви вышел поп. Он перекрестил нищих широким рукавом рясы, похожим на крыло, и сказал:
– Бог подаст.
Потом пошел по улице.
– Домой веди, – сказал Глаше слепец.
Глаша повела его. Они прошли несколько улиц. В переулке, у дома, где когда-то Павка и Глаша встретили офицера, похожего на Никашку, стояли часовые. Дверь растворилась, и часовые пропустили человека, заросшего густой рыжей бородой. Лицо человека показалось Глаше знакомым. Но где она видела этого человека, она вспомнить не могла.
Они пошли дальше и вскоре были дома, в сарае. Мальвина стирала грязным полотенцем свою страшную язву. Старуха варила картошку. Слепец снял бороду и куда-то ушел. Катерина с мальчишкой о чем-то шептались, показывая на Глашу.
Глаша совсем промерзла в своих отрепьях и теперь дрожала. Зуб у нее не попадал на зуб.
– Надень, – сказала Мальвина и протянула Глашин бушлатик.
Глаша надела свой бушлат и быстро согрелась. Слепец вернулся пошатываясь, Глаша разглядела его. Это был чахоточный парень с совсем молодым лицом и румяными щеками. Глаза у него были здоровые, но мутные.
– Опять напился? – спросила старуха. – Садись картошку есть.
Все сели за стол и молча, обжигаясь, стали есть горячую картошку.
– Ешь, Глашенька, ешь досыта, – ласково сказала старуха и положила перед девочкой столько картошки, что Глаша подумала: всего никогда не съесть!
Бывший слепец засмеялся бессмысленным, пьяным смехом.
– Пропивай, пропивай, ирод, – забурчала старуха. – Счастье привалило, счастье пропьешь!
Катерина и мальчишка смотрели на слепца завистливыми глазами. И только Мальвина, ни на кого не глядя, ела, ела и ела.
После обеда Глаша вздумала было выйти из сарая, но старуха резко окликнула ее:
– Ты куда?
– Пройтись.
– Нельзя.
Глаша поняла, что ее не выпустят. Пьяный слепец подошел к ней и, глядя ей прямо в глаза, прошипел:
– Попробуй только...
Глаза у него были такие страшные, что Глаша невольно отшатнулась.
«Все равно убегу», подумала она.
Но убежать ей не удалось ни завтра, ни через неделю.
* * *
Павка каждый день искал Глашу. Он ходил по базару, заглядывал на пристань, расспрашивал торговок и сторожей. Никто не видел девочку, она словно сквозь землю провалилась. Каждый день Павка торговал газетами. Каждый вечер мальчики собирались в старом, пустом рыбном складе, и Исайка отбирал все деньги, кормил протухлой колбасой и соленой кетой. Мальчики его ненавидели, но боялись.
Однажды утром, когда Павка собрался уходить из дома, кто-то постучал в калитку. Варя строго-настрого приказала Павке никогда никому не отпирать дверь, но Варя замешкалась, и Павка спросил:
– Кто там?
– Тяжело больной к профессору, – ответил мужской голос из-за калитки.
– Он спит, – сказал Павка.
– У больного оспа. Больной волнуется, – сказал тот же голос из-за калитки.
Вот оно! Пароль! Человек говорит настоящий пароль, и Павка должен его пустить...
Когда он отпирал калитку, сердце его так стучало, что готово было выскочить наружу.
Крестьянин в мохнатой собачьей шапке, в бараньем тулупе и в таких больших валенках, что, казалось, в каждый валенок можно уместить по три ноги, стоял за калиткой. Позади стоял воз, в который была впряжена бойкая рыжая лошаденка. Вокруг черных ноздрей лошаденки вилось облако горячего пара. На возу возвышалась целая гора сухих, хрупких дров.
– Павка! – сказал тихо крестьянин.
– Васька Шагай! – выдохнул Павка.
Крестьянин приложил к губам палец. С крыльца, накинув на голову коричневый платок, уже сбегала Варя.
– Кто там? Чего надо? – спрашивала она.
– Дровец привез, – ответил крестьянин, – отличных дровец, из тайги... Иль не признала? – спросил он насмешливо.
– Признала. Заезжай, – сказала Варя и отперла ворота. Шагай въехал во двор и стал сбрасывать дрова.
– Павка, иди, куда тебе надо, – сказала Варя Павке. – Деньги получить зайдете на кухню. Хозяин еще не вставши, – сказала она равнодушным голосом Шагаю и поднялась на крыльцо. Шагай подмигнул Павке, усмехнулся и, сбросив с воза последнее полено, пошел за Варей в дом.
Павка с сожалением вышел на улицу. Ему так хотелось послушать, что расскажет Шагай! А Шагай, войдя в теплую кухню, скинул лохматую собачью шапку.
– Ну, Васек, – сказала Варя, – как добрался?
Она притворила дверь в комнаты и прислушалась, не встал ли профессор.
– Добрался – лучше не надо, – весело ответил бывший кок с «Грозы». – Японцы несколько раз останавливали. Подойдут, поглядят, понюхают – дрова как дрова. Ну, ходи-ходи дальше. А как у тебя?
Варя стала говорить почти шопотом:
– Принесли бинтов, иоду, газет... Все заберешь в тайгу. Во вторник еще приезжай.
– Твой-то хозяин скоро уйдет? Надо забирать товар да и к дому.
– Ты что ж? Среди бела дня в тайгу поедешь? – удивилась Варя. За окном было совсем светло. За Амуром на небо выползало большое красное солнце.
– Среди бела дня лучше, – весело сказал Василий. – Ночью всякий прицепится, а днем – кому что в голову придет?
– Ох, и отчаянный ты, Васька! – восхищенно сказала Варя.
– В командира. Косорот-то у нас тоже отчаянный. Слыхала, как он японцев раскрошил?
– Варя! – раздался старческий голос из комнат.
– Погоди, я сейчас, – сказала Варя и вышла.
Василий сел на табурет, поднял голову к потолку. Лицо его сразу стало сосредоточенным и серьезным. Варя вернулась из комнаты и сказала:
– Ушел мой профессор. Теперь можно.
И она провела Шагая в сарайчик. Василий разрыл яму и вынул револьвер, две сумки, пакет. Он сложил все это на воз, прикрыл соломой, старой овчиной и уехал.
* * *
Павка, получив от Исайки пачку липких газет, кричал, бегая по главной улице города:
– Красные бегут, красные бегут!
– Читайте газету, красные бегут!
– Большой пожар на Медвежьей улице! Большой пожар!
– Кошмарное убийство старуха семидесяти лет!
Он услышал, что бойкий газетчик Фомка кричит на углу:
– Вырезана старуха и двое детей! Кошмарное убийство!
«Вот ловкач, – подумал Павка, – ведь о двух детях в газете ни слова не сказано. Это он врет, чтобы распродать поскорее все газеты».
Прохожие охотно покупали у Фомки газету.
Тогда Павка решился.
– Вырезана старуха и четверо детей! – закричал он.
Ух, и пошла же тут торговля! Павка расхрабрился и вскоре уже кричал:
– Вырезана старуха и пятеро детей!
Через несколько минут число убитых детей было доведено до семи.
От покупателей не было отбоя.
– Кошмарное убийство! – кричал Павка. – Вырезана старуха и семеро детей!
Каждому было интересно прочитать поподробнее про такое кошмарное убийство. Все брали газету, и никто не замечал Павкиного обмана. Калмыковский солдат с отмороженными щеками, подошедший к Павке, когда у него уже почти не оставалось газет, взял у него листок. Он заплатил деньги, развернул газету и спросил хриплым голосом:
– Старуха есть, а где семеро детей?
– И семеро детей есть, – храбро ответил Павка. – Всех вырезали.
Он понял, что попался, и решил улизнуть. Но солдат крепко схватил его за ворот.
– Обманывать? – хрипло сказал солдат. – В «вагон смерти» захотел?
– Пустите, дяденька! – взмолился Павка.
– Давай деньги, – сказал солдат, оглядываясь по сторонам.
Павка отдал солдату деньги, полученные за газету.
– Давай все деньги, щенок! – захрипел солдат.
– Да вы что делаете? – воскликнул Павка. Солдат шарил рукой у Павки в кармане.
– Не рассуждать! – крикнул солдат. – За обман солдата калмыковской армии подлежишь реквизиции...
Павка укусил солдату руку, но солдат больно ударил его по носу. Из носу потекла кровь.
– Пикнешь – убью, – сказал солдат страшным голосом и отпустил Павку.
Что теперь делать? Итти к Исайке? Но Исайка все равно не поверит. Он потребует деньги, все деньги сполна. А где Павка возьмет такую уйму денег?
Он поплелся домой, совсем убитый. Он боялся встретить Исайку.
Целый день он промучился, думал, как заработать денег, у кого попросить? Просить было не у кого. Залог – шесть драгоценных выпусков «Сюркуфа» – пропал навсегда.
Он заснул, проспал ночь мертвым сном. Утром встал, взял гитару и пошел бродить по улицам. Без работы было скучно. Он заглядывал в витрины магазинов и лавочек, подолгу стоял у выставленных товаров. На главную улицу он выходить боялся: там он сразу наткнется на Исайку. «Не начать ли петь по дворам? – подумал Павка. – Может, заработаю денег?» Он вошел в один двор и спел «Ах вы, сени, мои сени». Но никто не подал ему ни копейки. С одного двора его прогнал дворник. Тогда Павка решил итти домой. Он перебежал главную улицу и свернул в переулок.
– Стоп! – вдруг крикнул кто-то совсем рядом с Павкой.
Павка поднял глаза и увидел разъяренного Исайку. Лицо бывшего пирата было красно. Глаза его налились кровью.
– С моими деньгами сбежал, портовик? – спросил Исайка и тяжело ударил Павку кулаком в грудь. Павка пошатнулся и чуть не упал.
– Отдавай деньги! – крикнул Исайка и ударил Павку по лицу. – Хватай его, ребята!
Павка почувствовал, что его крепко держат за руки. Его схватили два верных помощника Исайки, которые всегда вместе с ним ходили в кафе и кино.
– Ты не дерись! – крикнул Павка.
Переулок был пустынен, и помощи ждать было неоткуда. Только какой-то слепой, опираясь на плечо измазанной нищенки, ковылял по переулку.
– Я с тебя шкуру спущу, – страшным голосом закричал Исайка, снова вплотную подходя к Павке. Он вырвал у Павки гитару.
– У меня деньги солдат отобрал, – пытался объяснить Павка. Но Исайка еще раз ударил его кулаком в переносицу. Синие и зеленые круги поплыли перед Павкиными глазами.
– Павка, бей их! Не поддавайся! – услышал он вдруг звонкий голос и почувствовал, что его никто больше за руки не держит. Он услышал отчаянный Исайкин крик. Исайка сидел на земле и держался за нос обеими руками. Двое его оруженосцев крепко держали какую-то замарашку, а она отбивалась от них ногами. Поодаль стоял слепой нищий и ругался. Павка понял, что нищенка пришла ему на помощь. Он ринулся в бой. Он был сильный и в честном бою мог драться один с тремя врагами. Через несколько минут противники бежали по переулку и за ними, бросив на землю Павкину гитару, улепетывал бывший пират.
Нищенка кинулась к Павке и закричала:
– Павка! Павка!
Павка не узнавал ее, он вглядывался в вымазанное не то сажей, не то ваксой лицо и вдруг понял: да ведь это Глашка!
– Глашка, чего ты с ними сделала? – спросил он.
– А я их зубами покусала. Исайку прямо в нос, а других... – И Глаша засмеялась.
– Чего ж это тебе вздумалось за меня вступаться? – строго спросил Павка.
– Как чего? – ответила Глаша. – Может быть, я сама...
К ним, ковыляя, подошел старик-нищий. Он опирался на палки.
– Ты что же меня кинула, детонька? – спросил он жалобным голосом. – Идем домой.
– Я... с тобой не пойду... – сказала Глаша, испуганно прижимаясь к Павке.
– Да ну его, Глашка, пойдем! – сказал Павка и взял Глашу за руку.
Вдруг нищий выпрямился, вырос в два раза и схватил Глашу за плечо.
– Бежать хочешь, дрянь? Нет, не убежишь!
– Павка, он не слепой и не старый, он...
Нищий отбросил в сторону палки и с силой дернул к себе Глашу.
– Да ты что, сдурел? – крикнул Павка. – Портовых обижать? – И он дернул нищего за бороду. Борода, к величайшему удивлению Павки, легко отвалилась и осталась у Павки в руке.
Нищий вытянул худые желтые руки и кинулся на Павку.
– Глашка, беги. На углу подождешь! – крикнул Павка и знаменитым пиратским приемом ударил нищего ногой в живот. Нищий охнул, схватился за живот, и словно сломался пополам.
– Тоже гусь, – сказал Павка, тяжело дыша, – с портовиками драться лезешь. Дунь на тебя – рассыплешься.
И, не теряя времени, он побежал догонять Глашу.
* * *
На другой день Павка проснулся чуть свет. Он приподнялся и увидел Глашу. Девочка спала на тюфяке, закинув руку за голову.
Павка встал и прибрал постель. Он достал горбушку черствого хлеба и кувшин с молоком и поставил кувшин возле Глаши на пол. Разломив хлеб пополам, он меньшую часть положил в карман штанов, а большую – на пол, рядом с кувшином. Пусть поест, когда проснется. Потом, стараясь не шуметь, он вышел за дверь.
– Ведь я Глашку нашел, – сказал Павка, входя на кухню, – ее слепец какой-то с собой водил. Ненатуральный слепец. Я ему бороду оторвал. – Он вынул из кармана бороду и показал Варе. – А Глашка в подвале спит.
Варя побежала в подвал. Павка не торопясь сошел за ней по деревянной скрипучей лестнице. Но в подвал не вошел. «Опять, наверное, реветь будут», решил он.
Павка не ошибся: скоро донесся плач, всхлипывание, – очевидно, плакали и Варя и Глаша.
Павка сидел на лестнице и ждал: когда же это кончится?
«Вот чудная, – думал он о Варе, – к ней каждый день люди с паролями ходят, приносят какие-то вещи, а ревет она по каждому пустяку, как девчонка».
Наконец Варя и Глаша вышли из подвала. Варя повела Глашу в дом, растопила ванную и вымыла девочку начисто. Через час Глаша и Павка сидели на кухне и пили чай.
– А что, ребятки, – сказала вдруг Варя, – пойдете сегодня со мной на новоселье? Мой батько в город перебрался.
– Пойдем! – крикнули сразу Павка и Глаша.
Японцы выселили дядю Остапа из военного городка. Они закрыли лавочку, торговавшую кетой, сахаром, керосином и книжками. Японцам не понравилось, что в лавке вечно толпились портовые рабочие.
Несколько дней назад Остап пришел в город и снял новую квартиру.
Под вечер Глаша надела Варину кофточку, подрезанную Варину юбку и Варины черные туфли. Павка забрал гитару, и ребята отправились с Варей на новоселье к дяде Остапу.
Они спустились к самому берегу Амура. Здесь жили рыбаки. В палисадниках лаяли собаки. Женщины ходили к прорубям с коромыслами. Тут и там лежали опрокинутые лодки. Пахло дегтем и смолой.
Они дошли до розового домика с ярко-голубым палисадником. Это и была новая квартира Остапа.
– О це дило, це дило! – закричал Остап, встречая гостей на пороге. В руках у него был молоток – он только что вколачивал в стены гвозди и вешал картины. Он был такой же веселый, и усы его были такие же пушистые и длинные, как и раньше.
– Тикайте в кубрик! – скомандовал старый боцман и пропустил ребят в комнату. Варю он крепко и нежно поцеловал.
В небольшой квадратной комнате у стены стояли две железные койки, покрытые серыми казенными одеялами. На стенах висели картины, которые Павка сразу узнал: взрыв «Петропавловска», корвет «Гремучий» в кругосветном плавании и семиэтажный пароход «Император», совершающий рейсы Гамбург – Америка. Висела и новая картина – какой-то дядько в барашковой шапке, с пушистыми и длинными, как у Остапа, усами. В углу стоял знакомый сундук, по середине – стол, а у другой стены – большой красный шкаф. В окна был виден Амур, такие же домики, крашенные зеленой, голубой и оранжевой краской, многоцветные палисадники, опрокинутые на берегу лодки.
Остап о чем-то пошептался с Варей, хитро улыбнулся и спросил:
– А що, хлопец да дивчина, нравится вам у меня?
– Еще бы не понравилось! – воскликнула Глаша.
– До того хорошо, даже невозможно! – подхватил Павка.
Остап еще пошептался с Варей и вдруг спросил:
– А що б вы казали, если б я забрал к себе вас обоих?
Павке и Глаше показалось, что Остап шутит. Жить словно на настоящем корабле! Рядом с дядей Остапом, знающим столько разных историй!
– Ой, да это ж не может быть! – не поверил Павка.
Остап покрутил свой ус и сказал:
– Довожу до сведения: дисциплинка у меня суровая. Драться, ругаться, цапаться в кубрике – ни-ни! Лица, руки мыть дочиста, щоб блестели, воды не бояться, грязь смывать – оттирать. Палубу, трапы драить, по дудке обидать – полдничать, по дудке спать лягать, койки прибирать. Все ясно?
– Все! – воскликнул Павка. Он был в восторге от речи дяди Остапа.
– Зачисляю в команду, – отрезал Остап. – Садись обидать.
Ребята сели за стол. За окном заалел закат.
– Что ж, дочка, – сказал Остап, разливая суп, – выходит, что и старый дид пригодился?
– Пригодился, батько! – воскликнула Варя и стала что-то шептать Остапу.
Павка за обе щеки уплетал вкусный рыбный суп. Глаша от него не отставала. Павка смотрел на картины, развешанные на степе, и все хотел спросить у Остапа, кто же это усатый дядько.
– Эх, если б был жив мой Илюша! – вдруг вырвалось у Вари.
– Ничего, дочка, – обнял Остап за плечи Варю, – отольются им слезы, придет время...
Он встал и пошел к окну. Тук-тук, тук-тук – стучала по полу его деревяжка.
– Дядя Остап! – спросил Пазка, показывая на портрет. – А что это за усатый дядько?
– Тарас Бульба, – сказал Остап. – Купил на барахолке.
– А кто такой Тарас Бульба?
Тук-тук! – стукнула деревяжка. Остап повернулся и взглянул на Павку.
– Тараса не знаешь?
– Не знаю, – ответил Павка. – А он что – пират?
– Дурень ты, дурень, – с сожалением сказал Остап. – Только и знаешь, что своих пиратов. Да знаешь ли ты, хлопец, что и моего батьку звали в честь Тараса Бульбы Тарасом, а меня в честь Тарасова сына нарекли Остапом?
– Не слыхал, – сказал Павка.
– Про Тараса Бульбу, написал Николай Васильевич Гоголь, – сказал Остап.
Тук-тук, тук-тук – застучала Остапова деревяжка, и он подошел к шкафу. Он открыл шкаф и достал какую-то брошюрку. Павка разглядел, что на обложке нарисован такой же усатый, как на картинке, дядько в барашковой шапке.
– А мне почитаете? – спросила Глаша.
– И тебе. Вот пообидаем и почитаю. Грешно не знать Николая Васильевича Гоголя и не слыхать про Тараса Бульбу.
Когда они отобедали и Глаша прибрала со стола, Остап принес лампу, поставил на стол, зажег, расправил усы и принялся читать:
«А поворотись-ка, сын! Экой ты смешной какой! Что это на вас за поповские подрясники?»
Читал Остап хорошо, с чувством, иногда останавливался и поглядывал на Павку и Глашу. Ребята слушали внимательно.
Остап читал про Запорожскую Сечь, про храбрых казаков, которые дрались с поляками за русскую землю. Глаша оперлась подбородком на руки и, широко раскрыв синие глаза, слушала не отрываясь. Павка, когда Остап останавливался, подгонял:
– Читай, дядя Остап, читай!
А дядя Остап продолжал читать:
«А что, паны», сказал Тарас, перекликнувшись с куренными: «есть еще порох в пороховницах? не ослабела ли козацкая сила? не гнутся ли козаки?»
«Есть еще, батько, порох в пороховницах. Не ослабела еще козацкая сила; еще не гнутся козаки!»
«И наперли сильно козаки: совсем смешали все ряды. Низкорослый полковник ударил сбор и велел выкинуть восемь малеванных знамен, чтобы собрать своих, рассыпавшихся далеко по всему полю. Все бежали ляхи к знаменам; но не успели они еще выстроиться, как уже куренной атаман Кукубенко ударил вновь с своими незамайновцами в середину и напал прямо на толстопузого полковника. Не выдержал полковник и, поворотив коня, пустился вскачь; а Кукубенко далеко гнал его через все поле, не дав ему соединиться с полком. Завидев то с бокового куреня, Степан Гуска пустился ему навпереймы с арканом в руке, всю пригнувши голову к лошадиной шее, и, улучив время, с одного раза накинул аркан ему на шею. Весь побагровел полковник, ухватясь за веревку обеими руками и силясь разорвать ее; но уже дюжий размах вогнал ему в живот гибельную пику».
– Да, это почище Сюркуфа, – одобрил Павка. Подумав, добавил: – А только когда я вырасту, я в конницу не пойду. Я кораблем стану командовать.
– Опять, Павка, захвастался! – сказала Глаша. – Не видать тебе корабля как своих ушей.
– Ах, ты так? – обиделся Павка и вскочил с лавки. – Вот лопни мои глаза, провались я на этом месте, если я на корабль не попаду!
Нет, видно, никогда не отучишь эту девчонку дразниться!
– Полно вам ссориться, – сказала Варя.
– Обещание давали? Давали! – услышал Павка спокойный и добрый голос Остапа.
Ребята сразу притихли.
Но Остап уже говорил о другом:
– Ты, Павка, газетами торгуешь?
– Торговал, – сказал Павка. – А больше торговать не на что. Солдат деньги отобрал, и Сюркуф мой пропал в залоге. Шесть выпусков, – грустно сказал Павка.
– Ну, этому делу легко помочь, – сказал Остап и поближе подошел к койке. Он вынул из-под тюфяка газету и протянул Павке:
– А ну-ка, почитай, хлопец.
Эта газета была совсем не похожа на те, которые продавал Павка.
Газета была напечатана на коричневатой бумаге и называлась «Красный клич». Павка никогда не слыхал о таком названии.
– Читай, читай, – сказал дядя Остап.
Павка развернул лист и прочитал:
Дальний Восток будет советским.
На другой странице крупными буквами было написано:
Весь народ поднялся против японских поработителей.
Павка уселся поудобнее и стал читать вслух:
Знайте, товарищи. Помощь придет. В далекой Москве Ленин и Сталин создают многочисленную Красную армию. Она поможет партизанским отрядам прогнать ненавистных японцев.
Остап подошел к окну.
Дальше Павка прочитал:
Партизанский отряд Косорота... захватил огромный японский транспорт с продовольствием, захвачено 4 пулемета, 40 винтовок, патроны, 3 вагона продовольствия. Пришедшая на помощь японцам калмыковская «дикая дивизия» потеряла около 10 человек убитыми.
– Про братишку? – сказала Глаша. – Это все правда?
– Сущая правда, – сказал Остап.
– Дяденька Остап, а эту газету не продают, – сказал Павка.
– Ее не продают, ее даром выдают. Да так, чтоб ни японцы, ни калмыковцы не видали. Увидят – голову срубят. Понял?
– Понял, – ответил Павка. Он думал: наверное, очень интересно торговать такой газетой. Опасно, надо скрываться от солдат и от японцев...
– Достанем тебе газет, – сказала Варя, – торгуй.
– А как подойдет человек и спросит «нашу газету», – добавил Остап, – отдашь вот это. Денег не бери.
– То есть как же это денег не брать? – удивился Павка.
– За брехню – бери, что полагается, – сказал Остап, – за белогвардейские газеты, а нашу правду даром отдавай. Понял?
– Понял, – сказал Павка.
– И имей в виду, хлопец, что поручают тебе серьезное дело. Ты попадешься – другие за тобой попадутся, и не сносить ни тебе, ни им головы. Ты уж не малой. Тебе сколько годов?
– Тринадцать, четырнадцатый, – соврал Павка.
– Врешь, двенадцать, тринадцатый, – поправила Глаша.
– Ну, вот. Никому ни слова. Понял?
– Гроб-могила, три креста, – поклялся Павка.
– Що це таке? – изумился Остап.
– Самая страшная клятва, – сказал Павка.
Остап и Варя рассмеялись.
В это время за окном послышались шаги, и кто-то осторожно стукнул костяшками пальцев в дверь.
Тук-тук, тук-тук – застучала Остапова деревяжка, и он впустил гостя.
– Вот це гарно! И Никита Сергеевич пожаловал на новоселье!
Павка не видел Бережнова с той поры, как японцы казнили Гаврилова.
За это время Бережнов очень изменился. Серая стариковская кожа туго обтянула его худое и сухое лицо. Глаза тускло блестели под старыми, сломанными очками. Волосы, стриженные бобриком, поредели, а усы щеточкой стали совсем седые. Но старомодный костюм был попрежнему опрятен, а галстук – голубые две кисточки – тщательно завязан.
Бережнов приподнял очки и сказал веселым голосом:
– Ну, угощай, хозяин. А, и ты нашлась, чижик? – увидел он Глашу.
Остап и Варя засуетились, накрывая на стол. Никита Сергеевич сел на табурет и забарабанил пальцами по столу.
– Устроила ребятишек-то? – спросил он Варю.
– Устроила. Будут с батькой жить, – сказала Варя.
– Вот и отлично, – весело сказал Никита Сергеевич. – А ты что с гитарой делаешь? – спросил он Павку.
– Это я пою, – сказал Павка.
– А я что, рыжая? – рассердилась Глаша. – Я тоже пою.
– Что же вы поете? – спросил Бережнов.
– «Кочегара», что Гаврилов на вечеринке пел, помните?
На минуту в комнате настала мертвая тишина. Бережнов вынул чистый носовой платок, стал сморкаться, потом снял очки и тщательно протер платком стекла. Остап сунул в рот свой пушистый ус и принялся его жевать. Варя отошла к окну. Плечи ее вздрагивали. Павке сразу вспомнилась вечеринка у Остапа на базе. Как тогда было весело! И вот снова вечеринка, а нет ни брата, ни Косорота, ни Илюшки, ни Гаврилова. Он вздохнул.
