Текст книги "Три часа на выяснение истины"

Автор книги: Игорь Арясов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)

Эдгар Пашутин работал в соседнем городе, который почти вдвое был крупнее, чем тот, где жил Евгений Александрович, в большой, солидной поликлинике, имел официальное разрешение, через его руки золото проходило быстрее и свободней. Ему завидовали многие, но только не Евгений Александрович. Он скорее недолюбливал Пашутина за его излишнюю самоуверенность, которой не обладал сам, и был убежден, что тот рано или поздно кончит плохо.

Евгений Александрович после обеда, когда закончил смену, позвонил Эдгару на работу и сказал, что хочет вернуть долг.

– Приезжай в ресторан к четырем часам, – ответил Эдгар, – заодно обмоем новый мотор на моем драндулете, сегодня пригнал со станции техобслуживания. Между прочим, твоему «Жигулю», хоть он у тебя и новенький, могу дать фору пару километров.

– П-проверим, – улыбнулся Евгений Александрович и, захватив с собой коричневый дипломат с деньгами, поехал к другу.

Эдгар ждал его в «Москвиче» на пятнадцатом километре, почти на середине пути между городами. Евгений Александрович увидел его издалека, притормозил, потянулся к дипломату, хотел выйти, но Пашутин левой рукой из машины показал ему: езжай вперед, и крикнул:

– Фора два километра!

– Ч-чудак! – пробормотал Евгений Александрович, рванул машину с места, поглядывая в зеркальце. Через полминуты «Москвич» превратился в маленькую точку, но потом вдруг неожиданно стал приближаться с непонятной бешеной скоростью.

– Вот это да! – прошептал Евгений Александрович и, сев поудобнее, переключил скорость. Посмотрел на спидометр. Стрелка его, дрожа, приблизилась к цифре 120. Дорога была свободная, но часа два назад прошел дождь, асфальт еще не просох, и Евгений Александрович, вспомнив о близком левом повороте, чуть сбросил газ. Поворот показался через минуту, он был довольно крутой, поэтому правая нога автоматически ослабла. Прямо за поворотом, в нескольких метрах, торцами к дороге лежали друг на друге десятка полтора больших полуметровых труб, за ними виднелся аккуратный барханчик желтой земли, вынутой экскаватором. Водопровод тянут, подумал он, и в это мгновение мимо него, победно сигналя от восторга, таким метеором промчался Эдгар, что у Евгения Александровича создалось впечатление, будто его автомобиль стоит на месте. Он успел посмотреть на спидометр, дал тормоз, потом поднял глаза и ахнул. «Москвич» Эдгара, не вписавшись в поворот, юзом пошел по асфальту, левой стороной на большой скорости ударился о торцы труб, отскочил от них почти к самой дороге, перевернулся и замер с крутящимися вверху колесами.

– Эдгар! – цепенея от ужаса, закричал Евгений Александрович, останавливаясь и пытаясь выскочить из машины. Но в испуге он забыл отстегнуть ремень безопасности и дергался, как пойманный в сетку глухарь, потом больно стукнулся головой о солнцезащитный щиток и откинулся в кресле.

– Что ж ты наделал, Эдгар? – прошептал Евгений Александрович, медленно отстегивая проклятый ремень и с трудом выходя из машины. На дрожащих, ватных ногах он двинулся к «Москвичу», из-под которого в его сторону текло что-то темно-красное. Кровь! – догадался Евгений Александрович, приседая от страха и стараясь понять, откуда она течет. Почти в упор на него смотрели, наверно, еще живые, но уже кроваво-мутные глаза Пашутина, оказавшиеся почти у асфальта, потому что ни лба, ни шапки густых русых волос не было – половину черепа словно кто-то срезал огромной бритвой.

– Н-нет! нет! – зашептал Евгений Александрович, икая и давясь, опустился на четвереньки и попятился к своим «Жигулям». Уткнувшись в бампер, он вздрогнул, вскочил на ноги, посмотрел вперед на пустую дорогу, потом оглянулся назад, постоял, словно ожидая, что эта картина исчезнет, и вдруг решительно сел в машину, завел мотор, вывернул на левую сторону шоссе и, не оглядываясь, дал полный газ.

Через полчаса после аварии, покружив по городу, он заехал в поликлинику, у нескольких врачей спросил, где можно найти Пашутина, куда он скрылся, а потом окружной дорогой вернулся домой и спрятал в тайнике гаража восемь тысяч.

Эдгара похоронили через два дня. В черном костюме, легком черном свитере и темно-синем плаще, Евгений Александрович стоял у его могилы рядом с Людочкой Пашутиной, миниатюрной красавицей, державшей на руках трехлетнего сына.

– Прощай, друг незабвенный! – сказал Евгений Александрович и следом за Людочкой бросил в могилу ком точно такой же светло-коричневой глины, какая маленьким барханом еще долго лежала возле труб, о которые разбился Эдгар. Большого труда стоило Евгению Александровичу уговорить Настеньку не ездить с ним на похороны, чтобы не травмировать душу. У Эдгара, оказывается, оставалось на книжке еще почти тысяча рублей, завещанных Людочке, так что Евгений Александрович с чистым сердцем помог ей поставить на могилу мужа красивую ограду и памятник.

Некоторое время он напряженно ждал повестки от следователя, но экспертиза ГАИ, вызванная через час водителем междугороднего автобуса, установила, что происшествие случилось по вине погибшего, и дело закрыли.

Людочка пригласила на сороковины только узкий круг товарищей мужа, в том числе и Евгения Александровича. С сухими от горя глазами она рассказывала ему, что в тот роковой день Эдгар позвонил ей и предупредил, что домой вернется к шести, потому что задержится по делу. А по какому делу и почему он вдруг оказался за городом на скользкой трассе – об этом теперь никто никогда не узнает.

Евгений Александрович хмурил широкие брови, вытирал влажные от слез глаза чистым платком, который Настенька непременно по утрам трогала спичкой, смоченной во французских духах, и молчал.

С того времени прошло без малого три года, и странное дело: из памяти Евгения Александровича, которая была уникальной и фиксировала даже мельчайшие события десяти-пятнадцатилетней давности с такими подробностями, словно это было вчера, из этой феноменальной машины он смог без какого-то усилия воли вычеркнуть события того дня и свою причастность к ним. Сейчас он был убежден, что катастрофу, гибель Эдгара видел кто-то другой, кто очень детально рассказал, как это случилось, а он просто запомнил.

И теперь, проезжая с Настенькой тот самый поворот, Евгений Александрович без труда сделал скорбное лицо и нажал на клаксон. О чем-то задумавшаяся Настенька вздрогнула и посмотрела на него с удивлением:

– Что ты, Женя?

– Так положено, – назидательно сказал он и кивком головы показал на поворот, где сбавлял скорость. – На этом месте разбился Эдгар.

– Да-да, я помню, – равнодушно покачала головкой Настенька, – ты мне как-то говорил. Но разве обязательно именно сегодня было ехать мимо этого поворота? – Она капризно искривила губы.

– Извини, я почему-то не придал этому значения, – пробормотал Евгений Александрович, – просто отсюда ближе до моего заветного места. – Он свернул вправо на проселочную дорогу и минут через десять спустился с довольно крутого склона оврага в маленькую долину, которую надвое разрезала серебряная полоса безымянной речки. Левый ее берег был скрыт со стороны поля высоким склоном, а на правом, более пологом, всего в полусотне шагов стояли на прочных, стройных золотистых ногах высокие сосны.

– Боже мой! – ахнула Настенька, выходя из машины. Она тут же сбросила туфли, расстегнула костюм и осталась в купальнике, который без труда Евгений Александрович мог спрятать в своем небольшом кулаке. – Какой райский уголок!

Повизгивая от восторга, она побежала к речке пробовать воду, а Евгений Александрович, потянувшись, словно со сна, быстренько расстелил одеяло, поставил на него портативный магнитофон, нажал клавишу. Прозрачная, медленная мелодия догнала Настеньку, окутала ее и соединилась с ласковым, чуть грассирующим говорком речки.

– А пить ее можно? – спросила жена, черпая ладошкой воду. – Она такая прозрачная.

– Можно, – разрешил Евгений Александрович, – это грунтовая, из отработанных шахт понемногу откачивают. – Он достал из машины две сумки с надписью «Мальборо», стал раскладывать завтрак, приготовил две изящные мельхиоровые рюмочки, поставил около них высокую коробку коньяка с именем любимого полководца. Однажды, разглядывая себя в зеркало, он обнаружил с ним сходство и был приятно удивлен и обрадован.

– Фи, – сказала Настенька, глядя на его приготовления, – опять твой «Наполеон»?

– П-понимала бы, – бормотнул Евгений Александрович и махнул рукой. – Иди, хозяйка, хватит п-прохлаждаться, не дома, чай.

Настенька вернулась к нему, прохладными влажными ладонями полезла под рубашку к груди и спине, он шутливо поежился и чмокнул ее в подбородок.

– А можно я без купальника плескаться буду?

– Попозже, пусть солнце нагреет воздух.

– А это твое место и больше ничье? А почему ты раньше меня сюда не привозил? Признавайся!

– Я н-недавно его обнаружил, совсем случайно, когда возвращался окружной дорогой, – ответил Евгений Александрович, и слукавил, потому что это место он отыскал давно и не раз приезжал сюда и до, и после знакомства с Настенькой. Но разве можно было огорчать ее такими пустяками? Разве у него нет сердца?

Давно не было у Евгения Александровича так хорошо на душе, так беззаботно и радостно, словно не он, а кто-то другой, похожий на него человек, воровал и скупал золото и по ночам просыпался в холодном, липком от страха поту…

Они купались в ледяной речке, ловили вилками огольцов под камнями, собирали маслята в бору, жарили их на костре. А потом он попросил Настеньку повесить на сосне две банки.

– А это еще зачем? – Она брезгливо посмотрела на пустые консервные банки.

– Фокус покажу, – загадочно улыбнулся Евгений Александрович, решив продемонстрировать жене меткость глаза и твердость руки, а заодно показать ей наган.

Она чуть обиженно пожала плечами и неохотно пошла через ручей на тот берег. Когда Настенька подошла к сосне, такая же бронзовая под теплым солнцем, и, повернувшись боком, спросила: «Повыше или пониже?», он крикнул: «Повыше!» и подумал о том, что, если вдруг она изменит ему с кем-то, если это прекрасное тело будет принадлежать не ему, а кому-то другому, он застрелит ее.

Настенька вернулась поскучневшая, вытерлась махровым полотенцем, надела купальник и стала собирать посуду:

– Вода уже совсем холодная. Собираемся, что ли?

– Сейчас, – ответил Евгений Александрович, – успеем. Вот теперь я покажу тебе настоящий фокус, – он шагнул к машине, зачем-то полез под сиденье и достал оттуда наган. Настенька видела такие в кинофильмах о гражданской войне.

– Ух ты, – удивилась она, – как настоящий!

– Вот именно, – Евгений Александрович ласково погладил наган, посмотрел на противоположный берег, прищурился. – Здесь до сосны метров тридцать, так? Теперь смотри, – он картинно заложил одну руку за спину, другой поднял оружие и дважды подряд выстрелил.

Настенька, зажав уши руками, увидела, что обе банки, которые она повесила на маленькие сучки, подпрыгнули и слетели в траву.

– Здорово, молодец! – она захлопала в ладоши. – А можно, я тоже попробую, Женечка?

– Можно, – он вложил наган ей в правую руку, повернул Настеньку к сосновому бору боком и, поддерживая револьвер своей левой рукой, предупредил: – Не спеши нажимать курок, придержи дыхание, целься спокойнее. Давай!

Настенька выстрелила, снова сказала «Ух, ты!», сбегала к соснам и разочарованно вернулась:

– Промазала. А ты здорово стреляешь. Значит, он настоящий?

– Конечно, – Евгений Александрович показал ей маркировку, и Настенька медленно прочитала вслух:

– «Тульский Императора Петра Великого оружейный завод, 1916 год». Смотри-ка, и даже номер есть – 159326. Надо же! Такой старый, а стреляет здорово.

– Да, умели в России делать чудеса. Работает, как часы. А вот немецкий – б-барахло. «Вальтер» сорок второго года. Им даже я стреляю плохо.

– Значит, у тебя еще один есть? А зачем столько?

– Как зачем? Хотя бы для милиции. Таких, как я, она не охраняет.

– Ты любишь мнить о себе как о крупном преступнике.

– Но-но, – нахмурился он, – аккуратней с т-терминами. Я не преступник, а д-деловой человек. Это большая разница. Поняла?

– Поняла. – Настенька вдруг снова стала скучной, и Евгений Александрович даже удивился, как быстро она потеряла интерес к оружию, а потом подумал: женщина, чего с нее взять?!

Собрались быстро. Солнце уже золотило только верхушки сосен, стало прохладнее. Выехали на проселочную дорогу. Настенька молчала.

– Ты что, устала?

– Нет, просто надоело все, скучно.

– Н-не понял. Это тебе скучно? – опешил Евгений Александрович.

– Вот именно. Ну что мы с тобой никуда не ходим и к себе никого не зовем?

– У меня работы много. А ты, пожалуйста, приглашай.

– Я свою работу ненавижу. Неужели тебе не надоело в гнилых зубах ковыряться?

– Может, и надоело, так что из того? Это я умею лучше, чем в-все остальное. И, кажется, неплохо з-зарабатываю. Почему тебе скучно? Чего тебе н-не хватает? Дача – есть, яхта – есть.

– Не яхта, а катер, – возразила она.

– Ну да, к-катер двухпалубный, ну и что? Тряпок полно, видеомагнитофон е-есть. Р-разве этого мало?

– А кто об этом знает? Кто мне завидует? Я же всегда одна, ни подруг, ни друзей.

– П-позволь, а я? – обиделся Евгений Александрович.

– Ты – муж, куда от тебя денешься, хочешь не хочешь – всегда под боком.

– Ах, т-тебе уже надоело? Н-ну сходи, залейся в гости куда-нибудь. Подергайся в так н-называемом танце среди нищих интеллектуалов, которые глушат б-бормотуху, потому что ни на что другое у них в-вечно нет денег, перекинься в покер, а потом заночуй с кем-нибудь. Так, что ли, ты понимаешь веселье? – Евгений Александрович чувствовал, что его понесло, но не мог остановиться.

– А что ты на меня разорался? – хищно прищурилась Настенька. – Если мне этого захочется, ты думаешь, я буду спрашивать твоего разрешения?

– Ах, д-даже так? – у него от возмущения перехватило дыхание.

– Да, Женечка, мне не пятнадцать лет, а двадцать девять, и я, слава богу, обрела право на самостоятельность желаний.

– Тогда выходи отсюда! – Он резко остановил машину и распахнул ее дверцу. – На все четыре!

– Пожалуйста! – Она дернула плечиком, изящно вынырнула из машины и, плавно покачивая бедрами, прошла метров тридцать, обернулась, подняла руку.

– К-как же, дожидайся! – прошипел Евгений Александрович, закуривая сигарету. – Ножками дотопаешь, здесь рядом, километров десять.

И вдруг его обогнали голубые «Жигули» и ткнулись носом почти в самые колени Настеньки. Она моментально, не успел Евгений Александрович даже вытолкнуть дым из легких после первой глубокой затяжки, села в них, хлопнула дверцей, и они рванулись с места в карьер.

Евгений Александрович побледнел. Чего другого, но такой прыти от Настеньки он не ожидал.

– Ах, так? К первому встречному? – Он сильным щелчком швырнул на обочину сигарету, выжал сцепление и переключил скорость. Но голубой похититель жены шел ходко, и пришлось сделать усилие, чтобы вместо волнения, внезапно охватившего сердце, наступила спокойная, привычная уверенность в собственной силе и превосходстве. Через несколько километров Евгений Александрович легко достал «Жигуленка», обогнал его метров на двести, резко развернул машину поперек дороги и вышел на асфальт. Водитель голубых «Жигулей» едва успел среагировать. Прохладную предвечернюю тишину словно скальпелем вспорол резкий и короткий визг неплохих тормозов. Из голубых «Жигулей» выскочил невысокий паренек в потертых джинсах и белой кепочке с красным пластмассовым козырьком:

– Ты что, дядя, белены съел? Или в морду хочешь?

– А ну, верни жену, салага! – зарычал на него Евгений Александрович и, сжав кулаки, сделал полшага к открытой левой передней двери своих «Жигулей».

– Жену? Значит, это жена ваша? – Парнишка оторопел, вернулся к машине, распахнул правую дверцу. – Пожалуйста, забирайте, – он показал рукой на асфальт. Но Настенька не торопилась, и парень крикнул: – Эй, ты, вылазь к чертовой матери!

– Дурак! – бросила ему Настенька, вышла на дорогу, поправила на плече белую замшевую сумочку и вернулась в машину мужа. Парень в джинсах и его голубые «Жигули» исчезли за поворотом.

Евгений Александрович молча застегнул ее ремень безопасности. Закурил.

– Н-ну, как? Теперь веселее стало? Р-развлеклась?

– Это уже кое-что, – загадочно и незнакомо улыбнулась Настенька. – Только уж больно молоденький. Цыпленок совсем.

Евгений Александрович в это время напряженно смотрел на дорогу, по которой навстречу шел панелевоз. При последних словах жены он едва не задохнулся от гнева, сбавил скорость и тут увидел мчащийся прямо в лоб ему темно-зеленый «уазик». Евгений Александрович дрогнул, но все же догадался прибавить скорость и успел проскочить, чудом не зацепив нахальный «уазик». Кажется, за его рулем был Коля Марков, которому он в прошлом году поставил два простых зуба, хотя тот жаловался, что на золотые большая очередь. Но Евгений Александрович краем уха слышал, что Марков возит какое-то начальство не то из милиции, не то из КГБ, и не стал рисковать.

– Свежатинки з-захотелось? – Евгений Александрович поднял правую руку и сверху вниз резко хлестнул Настеньку по щеке. Та охнула, сжала зубы и замерла в кресле неестественно прямо. Оставшееся время, пока он подъезжал к дому, она плакала беззвучно, только слезы скатывались к острому подбородку, и Евгений Александрович видел, как падают они и пачкают синей тушью с подведенных ресниц белый вельвет пиджака. Дура, потом не отстирает, подумал он и нахмурился. Ничего, пусть знает, что моему терпению тоже есть предел.

У дома она молча вышла. Он наклонился, чтобы закрыть дверцу, и сказал вслед:

– Я буду работать, вернусь поздно.

В будни Евгений Александрович по вечерам работал на квартире у сводной сестры Ольги. Вот где был рай, где и душа, и тело отдыхали по-настоящему. Ольга жила с мужем и пятнадцатилетней дочерью Алкой в двухкомнатной квартире, где на кухне Евгений Александрович оборудовал вполне приличную мастерскую со всем необходимым для работы с золотом. Ключ от кухни был у него свой, туда он никого не пускал, а муж Ольги – Валентин, вечно хмельной механик птицефабрики, завтракал и ужинал через стенку, в однокомнатной квартире своих престарелых родителей, за которыми требовался постоянный уход.

Евгений Александрович позвонил как обычно: три коротких звонка и два длинных. Открыла Ольга, маленькая, полная, чернявая. Ткнув указательным пальцем в дужку золоченых очков, она посмотрела на него снизу вверх и, шмыгнув курносым носом, хмыкнула:

– Привет, братишка! Ты что такой сердитый?

– Господи! – воскликнул Евгений Александрович, воздев руки. – Такой день испортила, д-дура! Такой день!

– Настя, что ли?

– А т-то кто же?

– Вот, Женя, – сестра взяла у него связку ключей и открыла кухонную дверь. – Я тебе еще когда говорила, не женись на этой красивой стерве, не будет у тебя с ней счастья и любви.

– М-можно подумать, что ты за своего алкаша по л-любви выходила, – огрызнулся Евгений Александрович и включил плитку, чтобы разогреть металл.

– А я, Женя, вообще замуж не собиралась, хотя в институте столько предложений делали. Мне одна хорошая подруга не раз говорила, что все мужики – дерьмо, вот я и выбрала то, что поменьше и поглупее. А ты? И Владик тебе не советовал разводиться с Галей. Мало ли баб красивых? Да, мужики одинаковые. А разве мы, бабы, уж все такие разные? Или ты, Женя, еще не убедился в этом?

– Ох, и циничная ты, Ольга! – Евгений Александрович неодобрительно покачал головой.

– Я? – громко захохотала Ольга. – Век циничный, и я такая. Ну что, будешь мои монетки брать? Только чтобы вес на вес.

– Буду, – Евгений Александрович вынул из кармана аккуратный сверток. – Я захватил. Давай взвешивать. – Он снял с кухонного буфета фотографические весы. – Неси свои монеты.

– Сейчас. – Ольга вышла в большую комнату, где на диване полулежала дочь с журналом «Сэкс Дэлигнт».

– Дядь Женя пришел? – зевнула она.

– Ага. Ты бы хоть поздоровалась, – ответила Ольга и поморщилась, как от зубной боли. – Когда ты уроки учишь будешь? Могла бы журнал со словарем читать, все-таки на иностранном языке.

– Ха, здесь и без словаря все понятно, – фыркнула дочь и посмотрела на мать, которая склонилась к письменному столу и долго ковырялась ключом в Замке. – Опять монеты отдаешь?

– Не твое дело, мала еще меня учить. Собираешь кулоны и собирай. – Ольга наконец открыла замок, достала из тайника две золотые монеты, снова закрыла средний ящик, прихватила общую тетрадь с авторучкой и пошла на кухню.

– Держи, брат, здесь ровно двадцать один грамм.

– Хоть бы на грязь граммчик скинула, – сказал Евгений Александрович, внимательно глядя на стрелку весов. На одной чашечке горкой лежали кольца и золотой лом, а на другой – гирьки.

– Перетопчешься, Женя, они у меня старинные. Если бы я не любила тебя, ни за что бы не отдала. – Ольга сгребла с чашечки кольца, положила на краешек стола тетрадку. – Я тут посижу, посчитаю. Я не буду тебе мешать.

– Сиди уж, – буркнул хмуро Евгений Александрович, пряча монеты и наливая соляную кислоту в чашку, куда опустил два слитка, купленных у магаданской вдовушки.

– А я все-таки завидую тебе, твоему терпению и таланту. – Ольга подперла голову рукой. – Ты ведь самый настоящий талант. А разве твоя дура ценит его?

– Не трожь Н-настеньку!

– Нужна она мне, как рыбе зонтик, жадюга эта. И правильно ты сделал, что ни одной машины на нее не записал. И сюда я ее больше никогда не пущу. А то ведь сразу, как первый раз пришла, так к письменному столу: ой, а что там у тебя, Олечка? Фу, так я ей и сказала-показала! Ладно, работай, я запишу в свой гроссбух эти новые колечки. А ничего, Женя, список-то мой растет потихоньку, уже семьдесят девятый номер.

– И куда тебе столько? – улыбнулся Евгений Александрович, вспомнив старушку Олимпиаду Антоновну.

– Мне? Да никуда. Это все ей, – Ольга кивнула на дверь, за которой в большой комнате лежала на диване дочь. – Ей, лентяйке, все и достанется. Даже обидно. Вот талдычу ей – учи хоть английский язык. А она мне – я в Англию не собираюсь. Ну, не глупая? На гнилом Западе каждый сопляк в ее возрасте знает два или три языка, а эта дубина один как следует выучить не может. Эх, была бы я стоматологом.

– Тебе разве плохо? За один аборт берешь полсотни рублей.

– А ты за свою коронку все равно больше. Разве можно сравнивать?

– Извини, Оленька, я головой рискую. Это ж золото. И я за работу беру. А у тебя все просто: скальпелем чик – и никаких станков и приспособлений. Чтобы коронку сделать, мне попотеть надо.

– Надоело мне все это.

– А мне, сестренка, совсем не надоело. Деньги не пахнут. Это еще какой-то римский император сказал, когда ввел платные туалеты.

– Иди ты? Ну, молодец был мужик. Да, выручила тебя эта женщина. А то бы ты совсем закис.

– Она, между прочим, вчера еще золото принесла. Так что твоя главная задача – мне клиентов поставлять. Лучше приезжих, так безопаснее. Чтобы сразу мотали отсюда и никаких следов.

– Не волнуйся, когда я тебя подводила? Будут клиенты. Кстати, почем эти слитки покупал?

– Так же, по двадцать. У нее, кажется, еще есть.

– Откуда столько?

– Черт ее знает, – он пожал плечами. – Говорит, что из Магадана от мужа остались.

– А по-моему, – усмехнулась Ольга, – врет. Ворует она его в объединении.

– Ну а мне-то что? Мне безразлично. Я ведь не ворую.

– Слушай, Женя, а вдруг оно ядовитое? Ты же загремишь, если людей потравишь?

– Не волнуйся. Здесь порядок. Если бы я не стал врачом, я бы химиком был. Я его полностью от всяких примесей очищаю. Проба, кстати, уникальная, у меня еще такой не было. Но вот почему-то хрупкое оно, приходится медь для прочности добавлять.

– А не засекут клиенты?

– Так я ведь совсем немного, процентов десять для прочности.

– Да, Женя, остался ты без Эдгара совсем один.

– Такие, как он, – Евгений Александрович помешал палочкой в чашке, – долго не живут, к сожалению. Слишком он риск любил.

– А ты? Разве ты не рискуешь?

– Рисковать, Оля, надо обдуманно, наверняка. Надо знать, во имя чего рискуешь. Я считаю себя коммерсантом. Я не ворую рыжье, я его п-покупаю. Правда, вдвое дешевле, чем оно стоит, но где эта вдова его еще м-может продать? Я почти не спекулирую, заметь, я с м-металлом работаю, свой личный и немалый труд вкладываю в свободное от службы время. А любой т-труд, даже по Конституции, должен оплачиваться.

– Ты еще Уголовный кодекс вспомни.

– И вспомню, – Евгений Александрович уперся руками в бока. – Т-тунеядство у нас наказуемо, так-то! А я делаю свой бизнес. С моими знаниями и моим даром, Оля, мне в какой-нибудь Англии или Франции ц-цены бы не было!

– Даже без золота?

– Пардон, м-мадам! Без золота или долларов никак нельзя. На пустом месте н-ничего не растет – всякий знает. Ты помнишь Вернера Штольца?

– Того фээргэшника, который к тебе с сыном Клаусом приходил, а ты мальчику операцию делал? Ну и что?

– Какую там операцию? Т-так, пустяки, удалил дырявый молочный зуб. Ты д-думаешь, он меня за красивые глаза к себе приглашал? Правда, всего на н-неделю. Но вот где, Оля, деловые люди ценятся! Не то, что у нас. Кстати, Вернер письмо п-прислал. Приезжает как турист. Предлагает в Москве встретиться. Обязательно поеду, увижу его. Подарок приготовлю. Д-долг вежливости.

– Фу, Женя, но ты же к западным немцам не поедешь жить, правда? Особенно с таким прицепом, как твоя Н-настенька?

– Не передразнивай меня, Оля, это н-некрасиво. Мне еще рано куда-то собираться. За границей король тот, у кого доллары. А у меня их пока маловато. Если уж ехать, то с приличным багажом.

– Чтобы багаж появился, Женечка, тебе надо в первую очередь убрать в другую поликлинику Настю. Она же каждый твой шаг контролирует. Ты у нее под башмаком.

– А вот и нет. Про мои монеты и патрончики она вообще ничего н-не знает. Она г-глупа, ленива и нелюбопытна. То, что надо!

– Тогда чего проще? Разведись с ней к черту. Возьми вон жену Эдгара. И умная, и одна.

– Не-ет, – Евгений Александрович стал прокатывать золотую пластинку, – она не п-пойдет.

– Почему? Ты же симпатичный, чудак-человек!

– С-слишком правильная. Она ведь даже член партии. А я – вор и поповский сын. Я же п-после загса ее в церковь приглашу. И вообще, она чистая, как родник. Она ничего не знала про наши с Эдгаром дела. Впрочем, и д-дел-то особых не было, так, по мелочи.

– А кстати, он тебе много остался должен?

– Пустяки, – усмехнулся Евгений Александрович, вспомнив, как повезло ему с плохой погодой в тот день, когда погиб Эдгар, – рублей четыреста.

– Эх, Женя, бескорыстный ты мужик, даже долг с Людмилы не потребовал. Знаешь, что я подумала? Тебе ребенок нужен. Не улыбайся! С ним бы Алка нянчилась. Слышь, Алла, – Ольга приоткрыла дверь. – Стала бы ты нянчиться с сыном дяди Жени? С племянником своим?

– Еще чего! – ответила с дивана дочь. – Сами задаром с ним сюсюкайте, а мне и за деньги неинтересно.

– У-у, зараза! – нахмурилась Ольга. – И в кого она только растет такая? – И закрыла дверь.

– Она уже выросла, – усмехнулся Евгений Александрович, – и вся в тебя, больше не в кого.

– Нет, твоя Настя не захочет рожать. Скорее мой пенек Валентин это сделает, чем она, – Ольга вздохнула, сложила руки под большой грудью. – Да и Людочка Пашутина тоже в возрасте и с сыном. Лучше, братишка, я тебе молоденькую найду, чтобы и симпатичная была, и умная, и добрая, чтобы тебя любила.

– Найдешь после того, как она у тебя побывает?

– Тю-ю, можно подумать, что ты свою Настю невинности лишил! Ишь, какой разборчивый! Да у твоей Насти до тебя мужиков было-перебывало!

– Ты, к-кончай! – побледнел Евгений Александрович. – Н-настенька у меня самая красивая. И я все-таки ее л-люблю. А что сильно капризная, это со временем п-пройдет.

– Ну и люби на здоровье. Только по-хорошему надо, чтобы не ты любил, а за тобой на цыпочках бегали. Глупый ты, да, глупый, хоть и талантливый человек.

В коридоре хлопнула дверь, пришел от родителей муж Ольги – Валентин. Заглянул на кухню, с трудом повел хмельными глазами:

– Мастеру Самоделкину боевой привет!

– Иди, иди отсюда, морда пьяная, – Ольга вскочила и, подталкивая мужа, довела его до дивана. – Вот здесь сиди и смотри свой телевизор, футбол идет как раз. И мычи здесь.

– Погрязли, сволочи, в богатстве, в разврате. И я вместе с вами погряз, – муж обхватил руками всклокоченную голову. – Но я плюю на ваши ковры с хрусталями и ваши драгоценности. Я пропиваю ваш образ жизнедеятельности. – Он раскрыл глаза и увидел в руках дочери журнал. – Алка, ты опять эту парнуграфию смотришь? – и потянулся к журналу. – Ну-ка, отдай!

– Не парну, а порнографию, алкаш несчастный, – дочь легко отбежала и села в кресло.

– Ты как с отцом разговариваешь, дрянь? – он стукнул кулаком по боковой стенке дивана.

– Как заслужил. Ма-а, че он ко мне опять пристает?

Ольга моментально прибежала из кухни:

– Ну ты, воспитатель, опять за свое взялся? Раньше надо было дочерью заниматься, а теперь без тебя обойдусь.

– Тогда выпить давай! – закричал тот.

Ольга достала из-за серванта бутылку, поставила перед, мужем стакан и наполнила его до краев:

– Пей, ирод!

– А где закуска?

– Закусить – это для тебя через стенку, хотя жрать – дело свинячье. Пей, а то отниму. И молчи, как рыба!

Алла, глядя поверх журнала на отца зелеными глазами, видела, как, скривив от отвращения лицо, он пьет самогонку, потом хватает ртом воздух и медленно валится на диван. Когда-нибудь он умрет от этой гадости, но мать, кажется, будет только рада.

– Эх, предки, – шепчет Алла, – глаза бы мои на вас не смотрели! Убегу, убегу от вас в училище. Ненавижу! – Она опускает голову, сдвигает брови. Ей хочется плакать, но слез почему-то нет. На кухне противно воет маленький мотор. Это дядя Женя начал полировать коронки. Одну из таких он однажды поставил ей, и коронка эта такая великолепная, что девчонки в восьмом, да и в девятом классе от зависти аж языки прикусили. И вообще, дядя Женя добрый: то десять, то двадцать пять рублей даст, но так, чтобы мама не видела. Это, наверное, потому он такой, что своих детей у него нет, а маму мою он любит, как родную сестру, хотя на самом деле никакая она ему не родная, а сводная.

17

Петр Васильевич Матвеев нервничал. День кончался, а докладывать, собственно, было нечего.

Гусев, проверяя связи Глазова, выяснил, что Мальков и Плюсин, отбывавшие срок наказания вместе с продавцом слитка, никакого отношения к золоту не имели, попались они на квартирных кражах, были в этой колонии всего полгода, затем за плохое поведение их перевели еще дальше на Север. Не удалось выяснить Гусеву и место пребывания Глазова в течение месяца после того, как он вышел из колонии. Список тех, с кем Глазов на Севере поддерживал хорошие отношения, вскоре перевалил за сорок, но кто-то из этих сорока человек еще не вышел на свободу, а многие разъехались и срочные запросы на них пришлось направить во все концы страны. Ответы могут прийти не раньше, чем через неделю.