Текст книги "Три часа на выяснение истины"

Автор книги: Игорь Арясов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц)

– Нашла, с кем меня сравнивать! – Серегин усмехнулся. – Нет, я так не привык. Давай-ка я на кухне возле форточки. И не дрожи, никто меня из соседей не увидит. А если и увидит, что тогда? Разве ты, взрослая женщина, не имеешь права пригласить в дом мужчину? Тем более днем. Да, может, я кран ремонтирую.

– Вот именно! – сказала Елена Петровна и тоже поднялась. – Пошли в самом деле на кухню. Сейчас я тебе расскажу, что узнала. Вот слушай, – она села напротив Серегина, запахнула халат. – Я разузнала. Ты молодец, правильно подсказал. В поликлинике есть врач, который потихоньку вставляет зубы из старых золотых монет. Он их покупает за деньги, а потом как-то обрабатывает и делает коронки. Для пробы можно пойти к нему.

– Ты думаешь, не откажется?

– Не должен. Он же берет деньги за монеты, значит, золото ему нужно.

– В крайнем случае, Лена, ты тогда пойдешь к другому врачу.

– Но ведь золото у нас грязное, с графитом, я боюсь.

– А тебе какое дело? Лишь бы он купил. Зато у нас будут деньги вместо песка. Или ты не согласна?

– Нам, Вася, все время твердят, что это золото вроде как ядовитое.

– Врут, Лена, ты не верь, это специально, чтобы его не брали.

– Может быть. Но раствор – точно ядовитый, даже смертельный.

– Дуреха, как золото может быть ядовитым? Я тебе говорю, что ерунда все это. Но если тот врач спросит, откуда у тебя оно, ты ему скажи, что осталось от мужа, который работал на приисках в Магаданской области. Видишь, я все продумал до мелочей. А муж твой там на самом деле работал и на самом деле мог оставить своей любимой жене наследство. Ничего страшного, и очень похоже на правду. Пусть этот врач проверяет, если захочет, был у тебя там муж или нет. Ему каждый скажет, что был. Вот так-то, товарищ Кудрявцева.

– Молодец, ловко придумал.

– Между прочим, у меня эта мысль мелькнула еще в прошлом году, так что я о тебе, как видишь, не забывал. Пошли отсюда, у нас в запасе еще целых два часа.

– Вася, а ты сможешь меня понести на руках?

– Я-то? – Серегин усмехнулся. – Запросто! – Он взял ее на руки. – И еще вот что, Лена. Золото продавать будешь ты. Ведь ты его хозяйка, это во-первых. А во-вторых, меня, мужика, врач испугаться может. А ты женщина, к тому же симпатичная, тебе и карты в руки.

– Хорошо, я попробую, – она обняла его за шею. – Василий, дай мне твердое мужское слово, что сразу, как только Клава твоя умрет, ты женишься на мне. И мы поедем на юг, в свадебное путешествие. Да? Помнишь, ты мне обещал?

– Лена, – Серегин сделал обиженное лицо, – девочка моя, ну, когда и в чем я тебя обманывал? Ей и жить-то осталось всего ничего. Хорошо, если до весны дотянет, а ведь может и к Новому году помереть. У нее это, забыл, как называется…

– Саркома груди, – напомнила Кудрявцева.

– Точно, она самая. А по-простому – рак. Ее из больницы выпустили, ничего не сказали прямо. Ну а мне, как самому близкому человеку, так и заявили: не выживет. Так что надо ждать. И все об этом. А завтра пойдем продавать золото. Возьмем тот, самый первый кусочек.

– Вася, а я его в магазине на контрольных весах взвешивала.

– При народе? С ума сошла!

– Не волнуйся, я это сделала незаметно. В нем примерно граммов двадцать пять. Сколько за него можно получить? Ну, с учетом того, что немного грязный, с графитом?

– Понятия не имею. Двадцать пять граммов – это ж соринка, и на ладони не почувствуешь. Рублей бы триста для начала. У нас всего сейчас сколько?

– Я остальные не взвешивала. Но первый самый маленький. Всего, может быть, граммов триста или даже триста пятьдесят.

– Учти, Лена, оптом его продавать нельзя. Оптом всегда дешевле, чем поштучно, это закон рынка, на себе проверял сколько раз. Так что готовься, завтра поедем.

– Тебе не страшно, Вася?

– Мне? – искренне удивился Серегин и улыбнулся. – А при чем здесь я? Продавать-то будешь ты, хозяйка.

– А за меня?

– Ну, за тебя я, конечно, волнуюсь.

Утро следующего дня было пасмурным. Дождь – он к удаче, подумал Серегин, останавливая «Жигули» метров за сто от поликлиники возле деревьев с желтыми листьями.

– А почему ты меня к самому подъезду не подвезешь? – капризно надула губы Кудрявцева.

– Ты что, обалдела, милая? – хмыкнул Серегин. – Ни в коем случае нельзя, чтобы здесь нас видели вместе, ясно?

– Поняла-поняла, – кивнула она, – только я зонтик забыла.

– Ничего, не сахарная, – прошептал Серегин, кусая губы, – давай иди, первый раз нам ни с чем возвращаться нельзя, примета плохая. А дождик – к удаче.

– Ну, я попробую. – Кудрявцева открыла дверцу и, подняв воротник плаща, побежала к поликлинике, смешно семеня полными ногами на высоких каблуках.

«Ох и дура! Ох и дура! – подумал Серегин, напряженно глядя ей вслед. – А вдруг повезет? Чем черт не шутит!»

С гулко бьющимся сердцем Елена Петровна вошла в поликлинику. Кажется, на втором этаже. Она поднялась по красной ковровой дорожке. «Окулист» – было написано на табличке возле первой двойной двери. Нет, ей не сюда. Окулист – это по глазам. Ага, вот сюда – «Стоматолог». Она постучала и в ответ на женский голос, сказавший «пожалуйста!», вошла.

В кабинете за столом сидела худая темноволосая красивая женщина с серьгами в ушах, что-то писала. Она повернула голову и пристально посмотрела на Кудрявцеву серыми глазами:

– Что вам угодно?

– Извините, – Елена Петровна хотела улыбнуться, но из-за волнения это ей не удалось. – Мне порекомендовали обратиться к Евгению Александровичу.

– Простите, а кто вам порекомендовал? – спросила женщина, поднимаясь, и Кудрявцева увидела, что она высокая и очень стройная.

– Оля из консультации, – у Елены Петровны дрожал голос, она никак не могла унять вдруг охватившую ее дрожь.

– Ольга Николаевна? – переспросила женщина, кокетливо поднимая длинные тонкие брови.

– Да, Ольга Николаевна рекомендовала мне обратиться только к Евгению Александровичу. Я по личному вопросу, – вспомнила Кудрявцева и облегченно вздохнула.

– Ну, так бы сразу и сказали, что по личному. – Женщина поправила ослепительный халат и показала рукой на деревянную кушетку, застеленную простыней. – Вы присядьте на пару минут, я его сейчас приглашу. – Она скрылась в правую, боковую дверь, и через минуту из нее вышел невысокий темноволосый мужчина с большими залысинами и широкими бакенбардами. Руки его были в карманах халата. Елена Петровна обратила внимание на блестящие коричневые туфли на довольно высоком каблуке и идеально отглаженные брюки. Мужчина внимательно смотрел на нее добрыми карими глазами:

– Вам д-действительно нужен Евгений Александрович? – спросил он, чуть заикаясь, мягким, располагающим голосом.

– Да, – почему-то так же медленно ответила Кудрявцева, словно подчинилась его неторопливому ритму. – Я к вам, Евгений Александрович, по личному делу. Оно заключается в том, что у меня нет монет, но есть…

– Вы хотите сказать, что у вас есть металл? – перебил ее мужчина, подходя ближе. – Г-говорите, пожалуйста, не так громко, я прекрасно слышу. Вас как зовут?

– Елена Петровна.

– Очень приятно. – Мужчина повернул ключ в замке входной двери и повернулся к Кудрявцевой. – И сколько у вас его?

– Достаточно. – Елена Петровна мысленно похвалила себя за то, что захватила на всякий случай еще два кусочка. Они были вдвое больше, чем первый.

– М-можно полюбопытствовать?

– Пожалуйста, – она протянула ему белую тряпочку, в которую был завернут первый кусочек. – Но это еще не все.

– Интересно, – мужчина развернул тряпочку, подошел к окну, но не вплотную, а на метр от него, достал из нагрудного кармана халата что-то блестящее – Кудрявцева догадалась: скальпель – и несколько раз царапнул им по кусочку.

– Вы знаете, в самом деле похоже на металл. Остальное то же самое?

– Да, только кусочки больше.

– Л-любопытно. И сколько у вас всего рыжья?

– Чего-чего? – переспросила Кудрявцева.

– Я г-говорю, сколько у вас всего металла?

– А вы возьмите да взвесьте, – она вынула вторую тряпочку, где были сразу два слитка, протянула врачу. Тот взял, подержал в руке, распахнул дверцу стеклянного шкафа, достал маленькие медицинские весы:

– С-сейчас мы взвесим, – он положил все три кусочка на правую чашечку весов, пинцетом взял блестящие гирьки и положил на левую. – Т-та-ак, у нас п-получается сто двадцать два грамма. Так-так. – Он спрятал весы, закрыл шкаф, подошел к Кудрявцевой, и на нее пахнуло какими-то странными, очень приятными духами. «Неужели французские?» – удивленно подумала она. – В-вам, Елена Петровна, придется еще н-немного подождать. Я должен определить пробу, подойдет ли она мне для работы? Пока не з-знаю. На глаз, как специалист, м-могу сказать, что м-металл хороший, но грязный, с примесями чего-то. Поэтому больше двадцати рублей за грамм предложить не м-могу. Подождите меня здесь, – он скрылся в боковую дверь.

Кудрявцева осталась одна. Посмотрела на стол, где была раскрыта какая-то тетрадь и лежала авторучка, потом перевела взгляд на стеклянный шкаф с весами и стальными щипцами, посмотрела на высокое зубное кресло, бормашину с черной кишкой и стальным наконечником, передернула плечами. Прошла еще минута, врач не выходил. Наконец он появился, чуть улыбнулся, показав чистые белые зубы. Халата на нем уже не было, вместо него Евгений Александрович надел коричневый костюм, рубашка тоже была светло-коричневого цвета с однотонным галстуком. Ничего не скажешь, подумала Кудрявцева, хорошенький. Но уж больно маленький.

– Елена Петровна, я беру у вас металл. По той цене, что договорились. Б-больше дать не могу, м-металл с примесями, но думаю, что мне он п-подойдет. Т-так, я сейчас должен отлучиться за некоторой суммой для в-вас. Вы не волнуйтесь, я не подведу. А вы пока можете присесть в кресло, вас посмотрит м-моя супруга. С ней о нашем деле не говорите ни слова.

– Но у меня не болят зубы, – Елена Петровна пожала плечами.

– Н-ничего, – мягким движением руки успокоил ее мужчина. – Это как п-профилактика. Вам просто почистят зубки мягко и с-совершенно безболезненно. Н-настенька, – чуть повысил приятный баритон Евгений Александрович, – будь умницей, посмотри у Елены Петровны зубы, почисть камни, я вернусь минут через десять. – Он быстро вышел из кабинета.

В боковую дверь вошла Настенька и так же, как раньше, почти равнодушно посмотрела на Кудрявцеву: – Пожалуйста, снимите плащ и садитесь, я почищу вам зубы. Это и в самом деле не больно.

Елена Петровна села в кресло, раскрыла рот и, пока Настенька чистила ей зубы, мысленно считала, сколько же денег сейчас должен принести ее муж. Если по двадцать рублей за сто двадцать два грамма? Ну, лучше сто двадцать, так удобней считать, тем более что два грамма он может скинуть на грязь от графита. Значит, сто двадцать граммов умножить на двадцать рублей. Получилась такая сумма, что Кудрявцева вдруг выпрямилась и невольно закрыла рот.

– Неужели вам больно? – удивилась Настенька.

– Нет, – смутилась Кудрявцева, – у меня челюсть устала, простите.

– Ничего, я в общем-то уже закончила, сполосните рот и сплюньте вот сюда. Вот и все. Кстати, Евгений Александрович уже вернулся.

– Откуда вы знаете? Ведь он еще не зашел в кабинет.

– А я в окно вижу, у нас машина всегда под окном стоит, когда мы на работе.

– Понятно, – кивнула Елена Петровна и провела языком по зубам. На самом деле, стало как-то приятнее. – Спасибо вам, – она подошла к вешалке и стала надевать плащ. В это время вошел Евгений Александрович, требовательно посмотрел на свою жену, и она исчезла в боковую дверь. Он снова щелкнул ключом в замке и, открыв маленький дипломат, вынул газетный сверток:

– Прошу вас, можете проверить, две тысячи четыреста.

– Ну, что вы, – Кудрявцева растерянно взяла сверток и, подняв глаза на врача, не удержалась: – Скажите, а откуда у вас столько денег?

Мужчина приподнялся на носках новеньких туфель и снисходительно улыбнулся:

– Пардон, мадам, но я же не спрашиваю, откуда у вас столько металла, верно?

– А я могу сказать: у меня от мужа осталось. Он в Магадане на приисках работал. Простыл там и умер. А мне вот завещал.

– И много, извиняюсь, он вам завещал?

– Если поискать, то можно еще найти, – Елена Петровна тоже засмеялась, но очень тихо. Ей было сейчас совсем не страшно, наоборот, даже приятно беседовать с этим симпатичным мужчиной, таким умным и вежливым.

– Н-ну что же, если так, то ищите и к-как-нибудь заходите. А что касается д-денег, уважаемая Елена Петровна, то они у меня от отца, от п-папочки моего. А у него п-пчелки, полсотни ульев. Так что д-денежки, слава богу, у нас водятся. И я, Елена П-петровна, не бездельничаю, на полторы ставки работаю – это не такой уж пустяк. У вас больше н-нет вопросов? Ну и замечательно, Я желаю вам всего наилучшего. Н-надумаете, приходите. По четным дням в п-первую смену, по нечетным – во вторую. Только, пардон, а к-ак вы сверток держите? Это ж не пряники мятные, это ж б-банковские б-билеты. У вас с собой разве дамской с-сумочки нету? Ах ты, господи, какая простота и н-непредусмотрительность. Вот вам сегодняшняя «Правда», в нее хоть заверните. И не потеряйте кулечек, – он неслышно открыл дверь и распахнул ее. – Через минуту можно заходить следующему.

Кудрявцева вышла из кабинета и, с трудом сдерживая себя, чтобы бегом не броситься вниз по лестнице, пошла медленно, даже сделала такую гримасу, какая бывает у людей, побывавших у зубного врача. И тут же похвалила себя за находчивость.

Дождь еще не перестал, хотя стало светлее. Сто метров, которые Елена Петровна шла к тополям, где ее ждал Серегин, она одолела с трудом. Ноги у нее дрожали от усталости.

– Ну? – прошептал Василий, хлопая за ней дверцей. – Рассказывай, как дела?

– Во! – Кудрявцева показала большой палец, закрыла глаза, прижимая левой рукой к груди кулек из газеты. – Все получилось отлично! Давай поедем и, как ты говоришь, напряжение снимем, а то у меня сердце выскочит из грудной клетки.

– Куда ехать-то?

– Куда хочешь, хоть в ресторан, но только в соседний город, где нас не знают. Жми, Василий Митрофанович. У меня в этом кульке почти две с половиной тысячи.

– Сколько? – ахнул Серегин, невольно сбавляя скорость. – Ты не шутишь?

– В том-то и дело, что не шучу! – закричала вдруг Елена Петровна и громко захохотала. – А я-то, дура, боялась, а я боялась! А получается, что ничего страшного. Милые, симпатичные люди. На, – она протянула кулек Серегину, – проверь на всякий случай, посчитай. Вежливые да интеллигентные, они тоже, я думаю, бывают еще те подлецы, им обмануть что раз плюнуть.

Серегин уже выехал за город. Он свернул на обочину, взял кулек, положил на колени. Потом развернул сверток, и глаза у него засветились от радостного волнения. Он посмотрел на Елену, словно задремавшую в кресле, притянул к себе и крепко поцеловал:

– Все правильно, молодец. Бери деньги, прячь.

– Зачем? Ты что? – Она посмотрела на него туманными глазами. – Давай дели пополам. Даже на три части, две тебе и одну мне. Дели, не стесняйся. Тут две трети твои. За идею, за то, что песок плавил, за поддержку. Я бы ни в жизнь одна не осмелилась. Знаешь, как в кино.

– Ничего, пройдет. – Серегин разделил деньги и хотел снова их завернуть в газету, но Кудрявцева остановила его движением руки:

– Погоди, Вася. Возьми себе еще триста рублей. Это тебе за то, что ты меня сейчас поцеловал. Чтобы ты запомнил: каждый твой поцелуй для меня дороже любых денег и всякого золота. А теперь поехали, полный вперед, Василий Митрофанович!

– Ты хоть расскажи, – попросил Серегин, выезжая на трассу, – как было дело. Мне ведь тоже интересно.

– Очень просто, – оживилась после минутного расслабления Кудрявцева. – Зашла я на второй этаж во второй справа кабинет, а там сидит женщина. Шикарная, между прочим, лет тридцать, тонюсенькая, как оса, вся в кольцах и серьгах, короче – вся из себя. Но тоже, между прочим, врач. И спрашивает, на меня не глядя: кого вам, гражданочка? Ну, я так скромненько: мне такого-то товарища, у меня к нему личное дело. Кстати, если бы я не вспомнила твою подсказку про личное дело, ничего могло не получиться, я думаю. Ну, она вышла и его привела. Такой весь из себя чистенький, напомаженный, даже духами от него французскими пахнет. А я, Василий Митрофанович, как ты советовал, взяла, не забыла, с собой еще два кусочка. На всякий случай. Вдруг, в самом деле, ему наш первый не понравится? Тогда я ему второй или третий предложу. Короче, как ты говорил мне, так я и сделала. Все три взяла. А он первый сначала поцарапал, видит, что все без обмана. И взял.

– А откуда у тебя золото, спросил?

– Нет, я ему сама все сказала.

– Как?! – Серегин повернулся к Кудрявцевой, и «Жигули» моментально выскочили на левую сторону дороги. Елена Петровна вскрикнула, прижалась к дверце, но встречная машина была далеко, и Серегин успел вывернуть вправо, – Ты что, с ума сошла? – закричал он.

– Нет, Вася! Я ему сказала, что от мужа осталось, из Магадана, – пролепетала побледневшая Кудрявцева. – И что еще есть, если поискать.

– Ну, девка, и шуточки у тебя, – в сердцах сплюнул Серегин. – Так ведь человека можно под колеса встречного грузовика загнать.

– Прости, Васенька, я как-то не подумала, – протянула она.

– Да уж ладно, – он вздохнул, – что дальше было?

– А дальше он переоделся в коричневый костюм, наверно, дорогой и импортный, и куда-то умчался. Как я теперь понимаю, за деньгами. А его Настенька – это жену у него так зовут, мне в это время зубы чистила.

– Пастой, что ли? – зло засмеялся Серегин. Он устал ждать возвращения Кудрявцевой и решил, что если она не выйдет из поликлиники через пять минут, – уехать.

– Глупенький, – она шутливо толкнула его в бок. – Это профилактика такая, камень зубной удаляют. Вот гляди, если не веришь, – Елена Петровна зажмурилась и широко раскрыла рот.

16

Евгений Александрович и сам не мог объяснить, почему с первого взгляда на женщину, пришедшую к нему неделю назад по личному делу, он сразу определил, что она никем не подослана. Скорее всего потому, что глаза у нее были искренние и растерянные. И раньше, и теперь Евгений Александрович старался быть предельно осторожным и аккуратным с клиентами, у которых приобретал золотые монеты, кольца, серьги, – все, что представляло для него интерес и ценность. В свои тридцать шесть Евгений Александрович считал, что достаточно умудрен жизнью, чтобы понимать и догадываться, что движет поступками того или иного пациента. Он называл себя человеком слова и дела, никогда не врал, старался говорить только правду, пусть не всю, но зато никто не мог уличить его во лжи, а ему не надо было забивать голову всякой чепухой. И если он ловил себя на том, что в разговоре с кем-то повторяется, то сам признавался в этом и тут же приводил любимую поговорку, что повторенье – мать ученья.

И все-таки три слитка у совсем незнакомой женщины Евгений Александрович решился купить потому, что именно к этому дню оказался почти в безвыходном положении. Две золотые монеты девятнадцатого века не давали ему покоя. В последних числах августа Ольга вывела на него некую Олимпиаду Антоновну. С первых ее слов Евгений Александрович понял, что эта сгорбленная, костлявая женщина с сухими прозрачными глазами, в которых временами вспыхивал какой-то странный огонь, – клиент непростой, человек старорежимной закалки, и наверняка две монеты, которые она показала ему на узкой, как нос модных туфель, морщинистой, почти невесомой ладони, достались ей в наследство от родителей.

Олимпиада Антоновна вскоре подтвердила это дрожащим, с едва уловимыми нотками металла голосом:

– Я, молодой человек, долго размышляла, прежде чем решила расстаться с этими дорогими для меня реликвиями. Тем более что сейчас на дворе не тридцать третий год и не война. Тогда их у меня было достаточно, чтобы не умереть с голоду. А сейчас чувствую, что пора собираться, господь призывает. Но хочу, чтобы и там, – она подняла маленький острый пальчик к белому потолку, – они были со мной. Спрятать я их не могу, обмывать будут – все равно найдут и взять могут, а изо рта, – она вдруг засмеялась тонким и страшным смехом, – не достанут! Здорово я придумала?

Евгений Александрович внутренне передернулся от возмущения, но, сделав над собой усилие, улыбнулся как можно ласковее и ответил, что хорошо понимает совершенно естественное желание Олимпиады Антоновны, тем паче, что и господу такая искренняя душа будет весьма угодна.

– А вы разве не партийный, батюшка? Что это вы о боге вспомнили вдруг?

– Мой отец – священнослужитель, – с гордостью, но негромко сообщил Евгений Александрович, и на этот раз улыбка у него получилась застенчивая.

– А я прямо сердцем почуяла, что вы человек хороший. Тем более без робости и сомнения отдаю вам эти монетки. Куда мне садиться-то? Ах, вот сюда! У меня, батюшка, зубы хорошие, грех жаловаться, да, всего два корешка болят, а остальные ничего, еще укусить могу, так что мне коронки желательно.

– Сделаем в лучшем виде, дорогая Олимпиада Антоновна, не волнуйтесь, вот сейчас я посмотрю, снимем размеры, потом с монетками поработаем, разумеется, жаль их, но что поделаешь? Коли желание заветное – надо, чтобы оно исполнилось. Вы ко мне зайдите через неделю. Работа будет стоить недорого, вполовину той цены, когда у клиента нет металла.

– Я, батюшка, человек отсталый, задержавшийся на этом свете, ты уж мне сразу цену скажи, я с книжки сниму, у меня там про черный день тоже имеется, а как же?

– Обычно я беру сорок, но с вас, учитывая ваш возраст и происхождение, только тридцать пять.

– Это, милый, ты верно заметил, из дворян. Только уж я не говорю никому, потому что смеются. Бог с ними. Ну а рубликов пятьсот для тебя я приготовлю. Хватит?

– Вполне, Олимпиада Антоновна, вполне! – Евгений Александрович, собрав всю свою волю, поцеловал старухе руку, проводил из кабинета, сказал очередному клиенту, чтобы зашел через пять минут, вернулся к столу, вынул лупу и тщательно рассмотрел монеты с обеих сторон. Да, им цены, конечно, не было! Только и золото в данный момент на исходе. Что же делать? Что делать? Может, кольца в долг попросить у Ольги? Нет, в долг она никому не дает. Придется собрать все остатки разных проб, добавить побольше меди. Старушка долго не протянет, это понятно. Получше отполировать, и год-другой они будут сверкать у нее во рту, что твое солнышко.

И все-таки как хорошо, что в жизни появилась эта розовощекая вдовушка из Магадана! Нет, что бы там ни говорили, а есть господь, есть! Он все видит! Какая она была растерянная, какая наивная поначалу. Ну, просто дура дурой. И деньги не пересчитывала, и даже сумку с собой не взяла. А как легко удалось ее убедить, что двадцать рублей за грамм – красная цена ее патрончикам! Неужто она не знает настоящей цены? Впрочем, что удивительного? Бабы – они все дуры, прости меня, господи! Да, все-таки в этих блестящих операциях со вдовой есть элемент настоящего риска. Она могла быть подослана для провокации. Разве мало завистников? Ничего, кто не рискует время от времени, тот не живет. А вдова утверждает, что запасы у нее не скоро кончатся. Жаль, я не спросил ее адрес и фамилию. А то ведь, чего доброго, к кому-нибудь другому пойдет и продаст, если меня не застанет. Нет, надо сделать так, чтобы я был у нее единственным покупателем. Настенька толком ничего про наши отношения не знает. С нее довольно, что у меня есть деньги. Зачем ей детали? Достаточно и того, что я не бездельничаю, а вкалываю, тружусь, как пчелка. И хорошо, что для нее важен не метод, а результат. Другая бы то и дело совала нос, а Настенька у меня умница.

Настроение было прекрасное. Утром, позвонив заведующей зубным отделением, что берет вместе с Настенькой отгул, Евгений Александрович, наслаждаясь свежестью воздуха, в котором плавно летали серебряные платки паутины, неторопливо прошел каштановой аллеей в тупик улицы, где были гаражи, открыл свой, внешне ничем не отличавшийся от соседних, но более просторный, с двумя капитальными пристройками, включил свет, тщательно протер фланелью ветровое стекло и капот новеньких «Жигулей», купленных два месяца назад на имя сестры, и поехал за Настенькой. Она знала, что больше всего нравится мужу в костюме из белого вельвета, который он привез ей в подарок из ФРГ, и надела именно его. На юг в этом году она ездила одна, Евгений Александрович отпустил ее, потому что у него было очень много хорошей работы, зато она каждый вечер звонила ему и со смехом рассказывала о неуклюжих поклонниках, какие, впрочем, все вместе не стоят его, Евгения Александровича, мизинца с левой ноги. Почему именно с левой, а не с правой, да еще ноги – Настенька не могла объяснить, просто ей так понравилось, и все. Бледнея, краснея, вытирая платком высокие залысины, Евгений Александрович слушал ласковый говорок жены и твердил одно и то же:

– Только, ради бога, поосторожней в море и не отказывай себе ни в чем, на цены не смотри, главное – здоровье.

Через двадцать дней пришла телеграмма: «Встречай!» Когда Евгений Александрович примчался за ней в московский аэропорт на «Жигулях», она плавным движением загорелой руки показала на движущийся транспортер, и он ловко перехватил ремешком два тяжелых ящика с виноградом и персиками, вскинул их на плечо, взял в правую чемодан, а левой коснулся ее локтя:

– Н-ну, как ты, Н-настенька?

Она глубоко вздохнула и, глядя на него чуть сверху, произнесла мило и непосредственно:

– Бог ты мой, Женечка, как же устала отдыхать без тебя.

– Ничего, Н-настенька, на следующий год мы махнем с тобой вместе, не расстраивайся.

Загорала Настенька всегда быстро и хорошо, и даже сейчас, через два месяца после Крыма, шоколадную ее кожу с серебряно-желтыми блестками волос еще лучше оттенял белоснежный вельвет.

Только она с таким изяществом могла садиться в машину, и Евгений Александрович хорошо понимал мужчин, которые всякий раз, наблюдая, как она захлопывает дверцу, долго смотрели вслед, и, наверное, не у одного из них шевелилась в груди зависть к сидящему за рулем невысокому, полнощекому мужчине с густыми темными бакенбардами и большими итальянскими солнцезащитными очками.

Водить машину Настенька не умела, да и не стремилась к этому. Ей нравилось, что он водил автомобиль легко, как бог, часто взглядывая на нее, Настеньку, говорил всегда что-нибудь интересное и поучительное.

Они познакомились всего четыре года назад на дне рождения у друга Евгения Александровича Эдгара Пашутина, которого он сразу спросил о красавице: кто?

– Настенька, – загадочно ответил Эдгар, почти не шевеля губами, – коллега, стоматолог, разведена, двадцать пять лет. Существо капризное и очень дорогое.

– Плевать, зато божественное! – загорелся Евгений Александрович и на первый же танец пригласил именно ее. Когда он назвал себя, Настенька, которой тогда на вид можно было дать чуть больше девятнадцати лет, ослепила его улыбкой:

– Я ненавижу мужчин, которые не в состоянии оплатить мои капризы.

Через месяц Евгений Александрович, похвалив себя за то, что к тридцати двум годам не поторопился с детьми, развелся с первой женой, взял у Эдгара под небольшие проценты семь тысяч рублей с условием, что вернет их через год, сыграл свадьбу и увез Настеньку в круиз по странам Северной Европы. И Настенька покорилась ему. Отец ее был директором школы-интерната, но свою единственную позднюю дочь баловал умеренно, насколько позволяли зарплата и совесть. Первого зятя, учителя физики, он терпеть не мог, а про Евгения Александровича сказал дочери так:

– Хоть и метр тридцать со шляпой, но, по всему видать, парень толковый, живи пока, а дальше видно будет…

Месяцев через шесть, когда Настенька шутливо обронила первую часть фразы, Евгений Александрович без большого труда догадался, кому она принадлежит, и, затаив на тестя смертельную обиду, решил, что, кроме тихой ненависти, размениваться на иные чувства к тому не стоит, да и некогда. Деньги улетучились моментально, и Евгению Александровичу для того, чтобы поддерживать свое реноме на должном уровне, пришлось трудиться и приворовывать в поте лица. Про долг Настенька, разумеется, не имела ни малейшего понятия и однажды вечером, лежа в постели и гладя тонкими горячими пальцами глубокие залысины мужа, удивилась:

– Евгений, как-то странно получается. Ты работаешь как одержимый, а денег у нас даже на видеомагнитофон нет. Я уже не говорю о катере, который ты обещал еще летом.

– Л-лапочка, – растерялся Евгений Александрович, у которого до восьми тысяч, какие он должен был через месяц отдать Эдгару, не хватало всего восьмисот рублей. – Видеомагнитофоны пока не поступили на базу. Я ведь хочу не ерунду купить, а что-нибудь стоящее, причем с приличными записями.

– С самыми-самыми? – прошептала Настенька и немного покраснела.

– Н-ну, разумеется, моя прелесть. А насчет катера – что ж его на зиму глядя покупать? Домик на берегу водохранилища готов, он тоже кое-каких денег стоит. А катер будет весной. Ты д-довольна?

– До весны еще надо дожить.

На следующий день Евгений Александрович отправил письмо отцу и заказал телефонный разговор со старшим братом. Владислав, кандидат медицинских наук, жил и работал в Сибири. После подробного разговора он пообещал перевести на расчетный счет Евгения две с половиной тысячи, но предупредил, что делает это с большим для себя усилием, потому что деньги ему тоже нужны на ремонт совсем старого «Москвича».

– Б-братишка, милый, я тебе и так благодарен на всю жизнь за то, что ты д-для меня сделал. А долг этот я обязательно верну, ты меня з-знаешь. Кстати, твое п-пожелание. пятнадцатилетней давности – игрушку с м-малышами – я тебе достал. Почтой, сам п-понимаешь, такие вещи не высылают, нельзя. Вот поедешь в Москву, п-предупреди телеграммой, и я тебе лично ее вручу. Это мой п-подарок.

– Напрасно, Женя, ты это сделал. Все было в детстве, мы теперь с тобой люди достаточно взрослые. Так что игрушку и малышей выбрось от греха подальше и забудь место, куда она упала. Это я тебе не советую, а приказываю. Ты понял?

– Х-хорошо, – улыбнулся Евгений Александрович и подумал, что его скорей заставят отречься от Настеньки, чем он выбросит наган и сотню патронов к нему, которые он выкрал из квартиры одинокого старика, часто вызывавшего «Скорую помощь». Это было несколько лет назад, тогда Евгений Александрович в поисках старого золота еще не брезговал дежурствами на «скорой помощи», смысл которых заключался в том, чтобы установить, у кого есть ценное старинное рыжье. У таких пациентов тут же фиксировались плохие зубы, с улыбкой назначался день приема, а когда человек приходил в поликлинику, Евгений Александрович пускал в ход свое обаяние и профессиональное мастерство.

Своему отцу Евгений Александрович написал, что на старые «Жигули», которые отец помог ему купить сразу после окончания медицинского училища, на обочине наехал пьяный водитель ЗИЛа и смял их в лепешку. Восстанавливать нет смысла, а без машины он как без рук. Тысяча рублей у него есть, и если бог дал в этом году хороший медосбор, то, может, отец пришлет еще хотя бы четыре тысячи, да Владик поможет. Деньги от отца и брата пришли через десять дней. Евгений Александрович взял отгулы, съездил в Москву, привез видеомагнитофон с десятью кассетами, но прежде, чем демонстрировать их Настеньке, внимательно посмотрел без нее. Три самые непристойные спрятал в гараже, а остальные, от почти невинных до более менее откровенных, показал жене. Несколько дней она была в шоке, даже дулась на него, но потом непонятная ее обида прошла, и Настенька привыкла.