Текст книги "Три часа на выяснение истины"

Автор книги: Игорь Арясов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 19 страниц)

– Чудные у тебя сравнения. Разве можно сравнивать чайник и слона?

– Да? – обиженно вздохнула Кудрявцева и помолчала. – А я сегодня, между прочим, дважды рисковала. Риск был смертельный.

– Какой? Смертельный, говоришь? Ну-ка, ну-ка!

– Первый раз, когда я раствор в банку налила и в раздевалку ушла. Вдруг заходит наш мастер-технолог Нина Костылева. Вообще-то она женщина душевная, когда это работы не касается, а так – зверь настоящий. Ну, я чуть со страху не умерла. А она спрашивает: что это у тебя в банке-то? А я тут же говорю, что кислоту взяла раковину чистить. У нас этой кислоты навалом. Она успокоилась. А второй раз, когда через проходную шла. Думаю, пусть другие спешат, я потихоньку. А второй флакон у меня в сумке, вот в этой. Иду себе через вахту, а там тетя Полина Миронова, она когда-то с моим Кудрявцевым в одной квартире жила, хорошо всю его судьбу знает, и как он женился на мне, и как развелся, и как в Магадане с концами сгинул. А все равно говорит: ну-ка, открой сумку. Я так и обмерла. Все, думаю, хана мне пришла. Но тут же про кислоту вспомнила. И сразу говорю: тетя Полина, да разве ты меня не узнала? Это ж я, ты у нас на свадьбе еще «горько» кричала. А в сумке у меня кислота, соляная, ванну чистить. Мужика в доме нет, все самой приходится. Она, значит, так строго посмотрела и говорит: ладно, иди, но в последний раз. Я и помчалась к тебе прямиком. Вот и все.

– Ясно. Эта вахтерша, между прочим, злая, как ведьма. Я-то пораньше приехал, ну, стою, поближе к забору, курю. Вдруг она вышла и кричит: почему долго около забора стоишь, здесь нельзя, кто ты такой, давай уезжай. Ну, я шуметь особо не стал. Сказал ей, что это мое дело, бабуся, где стоять и кого ждать. Я, может, жену жду. А ты отвали от меня.

– Так и сказал – жену? – повторила Елена Петровна, замирая от радости.

– Конечно, – кивнул Серегин, – надо же было мне что-то говорить.

– Васенька мой, хороший, спасибо тебе, – она прижалась щекой к его плечу.

– Не за что. Только ты, Лена, все-таки будь поаккуратней. А то влопаешься с тобой, и дадут лет по пятнадцать. Может, пока завязать?

– Боишься? – засмеялась Кудрявцева. – А мы уже влопались!

– В каком смысле? – сердито спросил он.

– Да я шучу, не бойся. И почему ты сказал – завяжем? Ты себе новую машину купил? Купил, купил. Я не такая дурочка, я ведь вижу, что у тебя новая машина. А на что? На мое золото, на мои деньги. Ладно уж, не отпирайся и не делай такие глаза. А я, может, Василий Митрофанович, такую же хочу. Пусть я не умею ездить, ничего, зато у меня зять Саша умеет, он меня всегда покатает. А мне будет приятно, что у меня тоже своя машина. Я вон еще раствор взяла, а если не хватит – снова возьму. Так что рано завязывать. Ты сколько патрончиков из того раствора, какой у тебя прошлый раз оставался, сделал?

– Нисколько. Тарзан банку как двинул лапой и пролил. Я его чуть не убил граблями.

– Ой, Вася, он же ядовитый, даже смертельный. Тарзан не лизал?

– Нет, я прогнал его. А потом все убрал и руки бензином вымыл.

– Ничего, ты, Василий Митрофанович, не расстраивайся сильно. Я сегодня много раствора взяла и еще принесу.

27

Только к восьми вечера, когда телефонные звонки стали реже, Алексеев смог принять Панкратова и Матвеева и выслушать их доклады в спокойной обстановке. Пока они говорили, Алексеев, открыв папку с информацией по «старателям», молча делал какие-то карандашные пометки. Оба доклада заняли девять минут.

– Все? – спросил он.

– Все, Михаил Павлович, – потупился Панкратов, сосредоточенно глядя на сильные руки сидящего напротив Матвеева, слоено в них была загадка, которую надо разгадать.

Алексеев встал, вышел из-за стола. Панкратов и Матвеев разом поднялись.

– Сидите, – генерал махнул им рукой, – а я разомну ноги. Давайте разбираться. Мы с вами установили, что у Зайцева есть какое-то золото, возможно, слитки, из которых он делает коронки. Однако проба этих слитков нам неизвестна. Допустим, она промышленная. И цепь: Кудрявцева – Серегин – Зайцев. Вроде бы логично, тем более что у Серегина вдруг появилась новая машина. Но! На заводе нет золота, а есть раствор. Как выносит его Кудрявцева? Как Серегин получает из него песок? Как делает слитки? Где? Почему на заводе тихо? Почему у Серегина в доме ничего не нашли, а он посмеялся над участковым, который, пришел к нему якобы по факту самогоноварения? Может, кто-то предупредил его? Допустим, что Кудрявцева выносит раствор. А кто получает песок? Она сама? Ее зять Павлов? Глазов? Сам Зайцев? Ничего мы не знаем, а должны знать, давно! Преступники на наших глазах, можно сказать, из-под носа воруют у государства, у всех нас, золото, которое уходит за границу, а мы не можем им дать по рукам! Вы проверяли допуски на золочение деталей? А почему мы должны верить технологическим картам? А как себя дальше ведут изделия, которые подвергаются золочению, вы знаете? Вот, Петр Васильевич, данные, которые мы направляли по вашей просьбе по отказам оборудования, из нескольких конструкторских бюро. Пожалуйста, отказы были! Причина – преждевременное окисление контактов тех самых изделий, которые выпускает ваш завод. Что в результате? Под угрозой срыва эксперименты, а над ними работали тысячи людей, затрачены огромные государственные средства. Назначена специальная комиссия. А мы топчемся на месте. Два дня потеряли на выяснение друзей Глазова, полдня искали в трех соснах Одинцова, три дня – с кем сидел Глазов. Нет, я не призываю к спешке. Торопливость – плохой помощник. Я хочу, чтобы мы имели полнейшую информацию о Кудрявцевой, о Серегине, о Зайцеве. Но, прошу запомнить, санкцию на арест мы получим только тогда, когда возьмем преступников с поличным, за руку. А потом, когда дело закончится, мы не должны вычеркивать из памяти ничего, что связано с ним. Нам надо понять мотивы, которыми руководствовались преступники, мы должны знать, что толкнуло их на подобное. И вот когда все это мы с вами выясним, тогда сможем сказать себе: да, теперь мы знаем еще один небольшой участок нашей жизни и можем вести профилактическую работу таким образом, чтобы предупреждать в будущем повторение подобных случаев. Вам, вижу, скучно слушать? А мне не очень. Вы думаете, если я служу в органах государственной безопасности почти сорок лет, то уже все знаю? Как бы не так! Я каждый день учусь. Да-да, это не преувеличение, а правда. Учусь у вас, у товарищей, у жизни. И мне не стыдно в этом признаваться.

В большом кабинете, наполненном зычным голосом Алексеева, негромко зазвонил телефон. Алексеев недовольно подошел к столу:

– Товарищ дежурный, я же просил в течение часа меня не беспокоить. У вас что-нибудь срочное? А, от Матвеева звонят? Семин? Хорошо, соединяйте, – Алексеев прикрыл трубку ладонью, посмотрел на Матвеева, который сидел напротив Панкратова за приставным столиком, сцепив пальцы так сильно, что побелели суставы.

– Интересно, Петр Васильевич, что ваш тихоня нам выдаст. Алло, нет, это не Матвеев и не дежурный. Это Алексеев. Здравствуйте, товарищ Семин, я вас слушаю. Так! Та-ак! Очень хорошо, отлично, товарищ лейтенант. Я прошу вас через три секунды повторить слово в слово все, что вы сейчас сказали, только громче. Алексеев поманил рукой Панкратова и Матвеева:

– Идите сюда, это интересно. Давайте, Семин, – и переключил телефон на динамик.

– Повторяю, товарищ генерал. Я только что выяснил, что вчера вечером стрелок военизированной охраны Миронова обнаружила в сумочке одной из работниц гальванического цеха участка золочения плоский флакон из-под импортного шампуня. На вопрос, что во флаконе, работница ответила, соляная кислота. Я проверял, внешне кислота почти не отличается от раствора. Фамилия гальваника Кудрявцева, Елена Петровна. На мой вопрос, почему Кудрявцева была отпущена, а не задержана, вахтер ответила, что хорошо знает ее, когда-то была на ее свадьбе. Затем Миронова вспомнила, что в этот вечер Кудрявцеву у проходных завода ждал на красных «Жигулях» мужчина, по описанию это Серегин. Мужчина встречает Кудрявцеву всегда, когда она работает во вторую смену. В этот раз он почему-то нервничал и даже поругался с Мироновой.

– Товарищ Семин, подождите секунду, мы тут переварим эту информацию, – Алексеев с улыбкой посмотрел поверх очков на Панкратова и Матвеева. – Ну что, сразу теплее стало? Ай да Семин, вот это тихоня! Алло, товарищ Семин, большое спасибо за интересные вести. В присутствии вашего начальника за добросовестную работу объявляю вам благодарность. А теперь скажите, пожалуйста, вот вы, сиднем сидя на заводе почти полмесяца, что думаете по поводу болотной тишины на нем в то время, как преступники воруют раствор? В чем тут дело? Можно подробно, мы слушаем.

– Михаил Павлович, на золочение деталей есть технологический минимум и максимум. Последний – это, как я понял, для новичков. А опытные гальваники могут на минимуме, как Кудрявцева, покрывать золотом больше деталей. То есть экономить раствор. При этом, по-моему, возможен брак, который сразу обнаружить трудно, только при эксплуатации приборов. То есть нужен запрос об отказах оборудования при испытаниях. Это мое убеждение. Если отказы были, значит, именно в этом все дело.

– Послушайте, товарищ Семин, – взволнованно сказал Алексеев и наклонился над пультом. – Да вы знаете, кто вы? Вы – самый настоящий чекист, высшей пробы. Честное слово. Вы не зря были на заводе столько времени. Еще раз благодарю вас. Дополнительно есть что-нибудь срочное? Нет. Тогда всего вам хорошего, Федор Федорович.

Алексеев выключил телефон, весело посмотрел на стоявших рядом Панкратова и Матвеева:

– Ну, начальники, что? Слушали? Теперь вам все понятно? – Он прошелся по кабинету и вдруг громко по-мальчишески хлопнул ладонь о ладонь: – Вот, братцы, как надо работать! Головой! Учитесь. Такие, как Семин, наше главное богатство. Теперь все внимание этому водителю пожарной машины Серегину. Он, больше некому, получает из раствора песок, делает слитки, а Кудрявцева продаст их Зайцеву. Надо установить, зафиксировать, где и как Серегин делает слитки. А затем – заключительный этап. Будем брать преступников с поличным. Только с поличным. Иначе у нас распадется цепь. Брать их можно во время получения из раствора песка. Так? Так. А еще когда?

– Во время сделки, – угрюмо сказал Панкратов. – Когда Кудрявцева будет продавать слитки Зайцеву.

– Разумеется! – Алексеев облегченно рассмеялся. – Теперь мы грамотные. Теперь, когда нам все разжевали и в рот положили, почему бы и не проглотить, да? Ладно, не обижайтесь на меня. Это не я разжевал. А лейтенант Семин. Кстати, Петр Васильевич, пусть он свои соображения насчет жесткой технологии изложит подробно, мы их позже передадим в министерство, предложим там технологам подумать. Если на всех предприятиях картина аналогичная, а мне почему-то думается, что так оно и есть, то Федор Федорович Семин может один сэкономить нашей стране золотосодержащего раствора на десятки миллионов рублей. Есть о чем подумать! Вот вам и тихоня. А что касается заключительного этапа, надо будет посоветоваться, продумать все мелочи. Завтра утром из Москвы к нам на помощь приезжает специалист по золоту подполковник Самохин Валерий Викторович. Товарищ Панкратов, в восемь утра вы встретите его и сразу же введите в курс дела. Кстати, он везет, пожалуй, самую интересную информацию. Какую? Зайцев ездил в Москву, где в гостинице встречался с кем бы вы думали? С Вернером Штольцем. Вот вам еще одно звено золотой цепочки. За ним может скрываться многое. Впрочем, потерпите до утра, и все, почти все будет ясно. До свидания, товарищи.

Они ушли.

Алексеев устало опустился в кресло и минут пять сидел, прикрыв глаза, отдыхая. Потом взял трубку прямого телефона и через несколько секунд услышал знакомый баритон.

– Дмитрий Гаврилович, добрый вечер. Хочу доложить, что на следующей неделе мы полностью реализуем то дело, которое условно назвали «Старатели». Спасибо. Ну, что вы. Это мои ребята работают, а не я. Всего доброго.

Так, а что-то я еще не сделал, подумал Алексеев, глядя в рабочий план на столе. Ах да, в больницу не позвонил. Хотя зачем звонить, дежурного врача беспокоить? Лучше подъеду и сам все увижу.

Сегодня четверг. Дмитрию Гавриловичу я сказал, что со «старателями» закончим на следующей неделе. Не поторопился ли? В воскресенье поликлиника не работает, зато Зайцев в этот день может быть там или на кухне у своей сестры. Здесь его брать? Сюда приходит Кудрявцева продавать золото? Или лучше в поликлинике? А может, все-таки не она продает, а Серегин? Кто такой на самом деле Константин Белов? Что у него общего с Зайцевым? Почему вдруг они стали регулярно встречаться? О чем Зайцев говорил со Штольцем? Продал ему золото? Очевидно. А информацию о заводе мог? Вполне мог, получив ее от Белова, который работает технологом. Неужто прозевали?

Погоди, Алексеев, не спеши, как твой Панкратов, потерпи немного. У тебя же в запасе есть время.

28

Утром, когда Елена Петровна и Серегин уехали, Александр Павлов вышел из спальни в большую комнату и неприязненно посмотрел на диван. Совсем обнаглел этот Серегин. Да и теща, как маленькая, как слепой котенок, тычется ему носом в волосатую грудь и не видит, что этот подонок просто обманывает ее. Разве такой прохвост может кого-нибудь, кроме себя, любить? У него же все речи только про деньги, где и сколько можно заработать. Он, кажется, ни одной книжки за свою жизнь не прочитал. И живет как кулак, и рассуждения у него кулацкие. Все вздыхает про мельницу, которую у его деда отобрали. Ну и правильно сделали, потому что дед тоже небось такой же жадный был и наглый.

Павлов не спешил на работу. Мария Алексеевна взяла отпуск, заместителю директора Филатову он сказал, что поставил «Москвич» на профилактику, так что в пятницу у него день свободный, а если надо будет выйти на работу в субботу – он выйдет, только пришлите записку.

Павлов взял томик рассказов Джека Лондона, хотел прилечь, как всегда, на диван, но вспомнил, что тут лежал Серегин, и сел за стол. Вышла сонная Вера в длинной рубашке, посмотрела на него, потянулась, сонно зевнула:

– Хорошо тебе, выходной. А мне на работу. Хоть бы чайник разогрел и Максимку в ясли отвел.

– Это я с удовольствием, – Александр отложил книгу, поставил чайник и разбудил Максимку. Сын поднялся без слез, наверно, ему было непривычно, что утром с ним занимается папа, а не мама, к тому же Павлов пообещал завтра покатать его на машине, и, едва хлопнула за Верой входная дверь, Максимка мигом умылся, почти сам оделся, и Павлов отвел его в ясли.

По дороге домой Александр вспомнил, что обещал слесарям в гараже набор сверл с победитовыми наконечниками. И сразу, как пришел, полез в кладовочку. На самой нижней полке он увидел незнакомую банку с маслянистой, почти прозрачной жидкостью. Кислота? Осторожно снял крышку, понюхал, посмотрел на свет. Нет, кислота не пахнет и дымится, а это – как масло. Погоди-погоди! Да это же раствор, который Елена Петровна приносит с завода и прячет от него и Веры. Ну да, раствор, наверно, тот самый, из которого Серегин получает золото. Но почему теща поставила его сюда, а не взяла с собой? Может, опять забыла? Она такая растереха. Шпильки свои положит на телевизор и целый день ноет, ищет, куда они подевались. Вот так и банку спрятала, а куда – забыла. Золотой патрон она так и не нашла, да и не вспоминала больше ни о какой пропаже. А что делать с этой банкой? Как попробовать?

Из рассказов Елены Петровны о своей работе Александр вынес смутное представление о том, как из этого раствора, теща иногда называет его электролитом, получить песок. Кажется, надо сунуть туда какие-то пластинки и присоединить к электросети. Неужели так просто? Нет, тут одному не справиться. Надо Витьку Глазова позвать. У него же в саду можно и попробовать.

Павлов оставил Вере записку, что его вызвали на работу и, видимо, он вернется поздно, пусть сама заберет Максимку из яслей. Потом обернул банку газетами, положил в сумку, в которой носил из подвала картошку, и пошел к Глазову. Витька должен был сидеть дома, потому что простыл и взял бюллетень. Спать он любит, сейчас еще десяти нет, так что никуда не может уйти.

Предположение оказалось верным. Глазов открыл дверь маленького дома, удивленно вытаращил сонные глаза, почесал татуированную коленку:

– Сто лет, сто зим! Заходи! А я только что проснулся. У тебя троячок есть? Мне надо срочно буксы смазать.

– И троячок будет, и в ресторан сходим, – загадочно ответил Павлов, поднимая перед собой сумку.

– Что это – самогонка?

– Дурак, – засмеялся Павлов, – тебе везде только выпивка мерещится. Одевайся, сейчас расскажу. Мать дома?

– Не-а, – ответил Глазов, натягивая штаны и рубашку, – она часов в шесть ушла, теперь вернется только к вечеру.

Павлов вынул из сумки банку, осторожно развернул газеты, поставил на стол.

– Что это? Вода? Или рассол?

– Лучше не спрашивай, а то упаду от смеха. Это раствор с золотом.

– С чем? – Глазов открыл рот и присел к банке. – Ты мне лапшу на уши не вешай! Золото – это металл, а здесь все прозрачное. Ты чо меня разбудил, цирк показывать, что ли?

– Слушай, балда серая, и не перебивай. Это раствор, в котором есть золото. Только оно растворено. Чтобы его получить, надо взять две пластинки, сунуть туда и врубить в сеть.

– И что? Похлебку варить будем? – с издевкой спросил Глазов.

– Витька, ты мне надоел! – вскочил Павлов. – Не хочешь, я все сделаю сам. Тут просто, как дважды два. Вот, например, если ты кусок сахара или соли бросишь в воду, как их обратно получить?

– Ну, это чепуха. Выкипит, и все, будут кристаллы сахара или соли. А-а, елки-палки, значит, и здесь так же? – догадался Глазов и засуетился. – Саня, а Саня, а много тут золота? А банка-то стеклянная, она не лопнет? Давай мы это масло в кастрюлю выльем. Говоришь, пластинки нужны? Айда в сарай, у меня там всякого барахла навалом.

– А розетка есть? Чтобы двести двадцать?

– Разумеется. Я же в сарае слесарничаю, у меня даже верстак с тисками есть. На одном заводе спер, тяжелый, сволочь, еле в кузов бросил. Пошли быстрей, там и кастрюлю найдем.

В сарае у Глазова был редкостный беспорядок. Но минут через десять он отыскал две пластинки, пробил в них дырки, привязал провод и присоединил к розетке. Потом подошел к верстаку, на котором стояла кастрюля, и посмотрел в нее:

– Ничего нет. Только пузырьки маленькие. Воздух, что ли?

– Ждать надо, – сказал Павлов, – пока нагреется. Тут, может, кипятить придется.

– Эх, жаль, что кипятильника нет. Сейчас бы врубили, и все дела. Или горелку. Пустил ацетилен, добавил кислородик и жарь себе, что угодно. Там температура знаешь какая?

– Знаю, не маленький, – Павлов сморщил нос, – воняет, зараза. А может, так и должно вонять?

Глазов нагнулся над кастрюлей, втянул носом воздух и закашлялся, выпучивая глаза:

– Ну и гадость, аж нутро рвет. Слышь, Санек, а вдруг это никакое не золото, а отрава натуральная? На заводе небось чего только не держат, а?

– Может, и отрава, но золото в ней есть. Точно!

– Ты что, уморить меня хочешь? – вдруг испуганно закричал Глазов. – А ну, забирай эту гадость и вали отсюда!

– Тихо ты, чего разорался, как чокнутый? – нахмурился Павлов. – К тебе с настоящим делом пришли, а ты сразу в штаны накладывать. Пошли на воздух, пусть здесь проветривается.

– Тоже верно, – согласился Глазов, и они вышли из сарая. Над городом висело неяркое солнце. В маленьком саду, где росли старые кривые яблони, было тихо и уныло. Присели на врытую под яблоней скамейку. Глазов зевнул:

– Саня, а что я буду ждать двух часов, когда и сейчас можно взять? Но переплачивать Тоньке не хочется. Она же, стерва, хоть и знакомая не один раз, а рублевку сверху возьмет – не глянет. Ладно, черт с ней, с рублевкой, авось не сто лет живем. Сбегаю я. А ты пока подежурь, посмотри, как там наша ушица варится.

Глазов ушел в дом, вышел через пару минут с газетой, в которую была завернута сетка:

– Я еще хлеба куплю, мать просила. И консервов. Самому готовить неохота, в крайнем случае мы с тобой яичницу сбацаем, – он стукнул ветхой калиткой и скрылся за углом дома.

Павлов взглянул на часы. Прошло всего десять минут. Ничего, еще одну сигарету выкурю спокойно, потом посмотрю. Интересно, как Серегин получает золото? Таким же манером или как-то по-другому? И как у него такие красивые патрончики получаются? Насобачился, видно, гад. Машину новую купил. На какие шиши, спрашивается? Небось не на свои. Наверно, золото продал какому-нибудь врачу, как мы в прошлый раз, вот и купил. Хорошая у него машина, ничего не скажешь. Только разве он будет за ней смотреть? Он на ней, как на старой, свиней будет на рынок в область возить. И за полгода разобьет и испоганит дорогую вещь.

Эх, Елена Петровна! Как там пословица? Любовь зла, полюбишь и козла. Точно, такого козла полюбила, какого во всем городе трудно найти. Будто нет мужиков стоящих. Да сказала бы мне или намекнула, неужто бы я не нашел? Их вон сколько мается. Сошлась бы с каким-нибудь старичком и жила с ним тихо-мирно. Что ей – детей заводить? Так, доживать век, на пенсию хорошую зарабатывать да отдыхать. Лучше бы с Максимкой больше занималась, а мы с Верой, глядишь, еще и девочку бы родили. С двумя детьми уже можно в очередь на квартиру встать. А с одним площадь не позволяет. Квартира хоть и двухкомнатная, а большая. Во, Бинокль уже возвращается. Надо же, как я размечтался! Сколько прошло? – он посмотрел на часы. Почти полчаса.

Павлов открыл пошире дверь сарая, глубоко вздохнул и нырнул внутрь. Раствор в кастрюле булькал. Павлов помахал рукой, чтобы разогнать ядовитый пар, и увидел, что левая пластинка покрылась темно-бурым налетом. Есть! Есть золото!

Он выскочил из сарая, несколько раз глубоко вдохнул полной грудью и с восторгом оглянулся. Из окна выглядывал Глазов:

– Ну, как там?

– Порядок, получается! Давай тащи длинную ложку, чтобы песок плавить.

Пришел Витька, удивленно вытаращил глаза;

– Слышь, Саня, а продавать поедем к тому же зубодеру, да? Помнишь, как мы здорово тогда в кабаке гульнули? Неужели в этой банке будет столько же золота?

– Должно быть, не волнуйся. И даже больше. А плавить песок придется дома на газовой плите.

– А если там вонять будет?

– Эх, темнота, ты подумай, разве золото воняет? Забыл, что ли, как прошлый раз было?

– Да, Саня, ты, как всегда, прав.

29

Как ни хотела Настенька скрыть от мужа свой визит в милицию, Евгений Александрович уже вечером все узнал. Он ворвался домой, не снимая грязных туфель, подбежал к ней, лежащей на тахте со вторым томом романа «Фаворит», и, сделав круглые, испуганные глаза, закричал:

– Что ты делала в милиции?

Настенька сразу догадалась, что видеть ее, входящей или выходящей из здания горотдела милиции, могла сестра мужа Ольга, которая работала в женской консультации, расположенной напротив. И еще Настенька поняла, что притворяться перед Евгением Александровичем, как перед тем молоденьким Гусевым, бессмысленно, поэтому она отложила книгу в сторону, встала, сложила руки у груди, как это делают оперные певцы, и сказала тихо и просто:

– Меня туда вызывали.

В ответ на эти слова Евгений Александрович как-то странно обмяк, лицо его, всегда розовое и благоухающее, посерело:

– П-почему? Кто? З-зачем? Только всю п-правду, всю до последнего слова, как на духу, как н-на исповеди. Только это тебя спасет, п-поняла? – страшно прошептал он.

– Да, Женечка, конечно, Женечка, я поняла, – растерянно пролепетала Настенька. – Дело в том, что в прошлый раз, когда ты ударил меня и привез домой, а сам уехал, я погорячилась и написала в милицию.

– Письмо? З-зачем, идиотка? Разве м-милиция разбирает, кто кому и за что д-дает пощечины? Это ж с-семейное дело! – нервно захохотал Евгений Александрович.

– А я не про пощечину, а под ее впечатлением. Ведь я обиделась на тебя.

– Дура! – взвизгнул Евгений Александрович. – К-кукла, набитая опилками! Что ты в нем н-написала, говори сейчас же!

– Ничего страшного, Женечка, – Настенька умоляюще вытянула к нему руки. – Я про то, что у тебя есть ружье, незарегистрированное.

– Ой ли? – вдруг совершенно спокойным тоном, как будто кто-то другой, а не он только что кричал визгливым голосом, спросил муж.

– Почти.

– А еще? Вспоминай б-быстренько.

– Ну, еще про то, что ты все покупаешь, а мне ничего не даешь, – ответила Настенька и прикусила язык.

Евгений Александрович, как рыба, беззвучно открыл рот, побагровел, наконец пришел в себя и хлопнул руками по ляжкам:

– Д-дрянь! Совершеннейшая дрянь! Я ей ничего не п-покупаю! А это что? – он пнул ногами тапочки, которые купил ей в Лондоне. – А это? – подбежал к видеомагнитофону и стукнул изо всей силы по нему кулаком. – А это? – схватил со спинки кресла вельветовый костюм и швырнул его на пол. – А это к-кому? – затопал ногами по ковру, поднимая пыль. – А это? – воздел руки к люстре. – Да ты что, белены объелась?

– Но ведь я хочу еще и машину, – капризно надула губы жена.

– А это ты в-видела? – Евгений Александрович показал Настеньке фигу. – Машину н-надо горбом заработать, любовью, л-лаской, послушанием, наконец! Беспрекословным п-послушанием, рабской верностью, поняла? Ничего тебе н-не будет, н-ничего! Кто тебя вызывал, говори сейчас же!

– Ты напрасно волнуешься, – Настенька забралась на тахту и поджала ноги. – Проездом в нашем городе был совсем молоденький глупый лейтенант из областного управления. Он это письмо списал на моих глазах в архив. Я видела!

– И это все?

– Нет, я его очень просила, и он сказал, что самое большое, что может быть тебе, – это штраф рублей пятьдесят за то, что ты не зарегистрировал ружье. И еще он говорил, что таких дурацких писем, как мое, ну, от обиженных или рассерженных жен, тысячи и они не знают, что с ними делать. Если бы, Женечка, было что-то серьезное, он бы не говорил со мной каких-нибудь двадцать минут. А он все время на часы смотрел, он на автобус междугородний опаздывал. Ему это письмо просто закрыть надо было, понимаешь? Он же ничего не понял, он молодой и совсем глупый.

– Ну да, н-не понял или сделал в-вид, что не понял, – пробормотал Евгений Александрович, дергая себя за мочку уха. – Он что-нибудь п-при тебе записывал?

– Нет, клянусь тебе. Он и авторучку один раз всего достал, когда письмо списывал, а сам все время на часы смотрел.

– Д-да, ты у меня мастерица на м-мерзости! И ты, и твой папочка! – Евгений Александрович заметался по комнате из угла в угол, то воздевая руки, то хлопая себя по ляжкам, – Это ж н-надо додуматься – написать в милицию. Да тебя, м-милочка, только за одно то, что ты с-смотришь эти видеокассеты с картинками, могут элементарно п-посадить за решетку на пять лет, ты это хоть п-понимаешь, идиотка?

– А что, разве нельзя, разве это запрещено законом? – Настенька широко распахнула чуть подкрашенные ресницы.

– Да, з-запрещено, потому что это – уголовно наказуемое деяние, милочка, и не знают об этом только т-такие придурки, как ты! Вы с папой делаете вид, что святые, а на самом д-деле вы хуже самых настоящих чертей с хвостами. Мало того, что вы н-не любите работать, что вы плохо р-работаете, вы еще и п-пытаетесь претендовать на что-то. Да в любой капиталистической стране вы д-давным-давно подохли бы с голода или пошли на панель, это ты, а т-твой папа – на паперть с протянутой р-рукой. Подонки! Доносить на меня, который вас, тебя обувает и одевает с головы до н-ног, кормит не чем попало, а только сплошным д-дефицитом, разве это не подлость, не преступление? Подлость самой высшей степени! Ладно, если это только р-ружье, это еще не смертельно. А если тот м-молодой человек только делал вид, что интересовался ружьем? Ты ведь н-ни черта не понимаешь, пробка ты пластмассовая, что они там могут запудрить м-мозги даже такому человеку, как я! Они же н-никогда тебя в лоб не спрашивают, они делают все очень умно, на уровне мировых стандартов и даже выше, так умно, что т-ты и сам не заметишь, как попадешь к ним в ловко р-расставленную сеточку. Они вежливые. Он тебе улыбался?

– Кто? – не поняла Настенька.

– К-крокодил Гена, вот кто! – снова истошно завопил Евгений Александрович. – Лейтенант этот?

– Ну и что? Со мной все мужчины при разговоре улыбаются.

– Хватит, з-замолчи! Я не хочу тебя больше слушать. Теперь ты меня с-слушай. Я на всякий случай, чтобы тебе с твоим п-папочкой веселей б-было, пока оформлю с тобой развод. Подам заявление. Там, кажется, как при регистрации, д-дают испытательный срок, хотя я м-могу это сделать за один день. Если этот срок ты выдержишь, если будешь такой, какой я хочу тебя видеть, я заберу з-заявление. А нет – прощевай покуда! Дальше будешь вести себя т-так: из дома – на работу и обратно. И никуда больше, ни к кому, ни н-ногой. Никому не звони и на телефон не отвечай, м-могут подслушать. Кассеты с картинками с-спрячь. Нет, я лучше сам уберу их п-подальше. Если ружье, и только – это п-пустяки, это ерунда. А если не только? – Евгений Александрович остановился, дернул себя за мочку уха. – Все, я уехал. Куда – ты н-не знаешь, у меня на завтра отгул. Если сильно п-пристанут – скажи, что я на рыбалке, а где точно – н-не знаешь, и сиди дома тихо, к-как мышь.

– А что я буду делать? – простонала Настенька.

– Как что? – снова закипел Евгений Александрович. – Т-телевизор смотри, кино, программу «Время», к-книги читай, наконец, ты вон «Фаворита» мусолишь почти год. Газеты л-листай, политинформации готовь в поликлинике. И уберись, наконец, дома! Это ж к-конюшня, а не квартира, пыль вытри, проверь, кто в пылесосе у т-тебя живет: крысы или т-тараканы! – он хлопнул дверью и выбежал из подъезда.

Да, эта идиотка со своим отцом вот так в один прекрасный, то есть, в один самый гадкий момент могут сломать всю жизнь. Жизнь, которая только сейчас, только теперь начинает подниматься в гору. Надо действовать. И чем быстрей, тем лучше. Первым делом надо предупредить эту магаданскую вдовушку, чтобы затаилась пока со своим хахалем, иначе нас всех накроют. Могут накрыть, могут, я это чую. Хороший нос за неделю кулак чует. А рыжье они тянут с завода, это ясно как день. В конце концов и там могут хватиться, там тоже не дураки. А эти сиволапые продавцы выведут сыщиков прямо на меня. И тогда всем мечтам конец. Всему финита ля комедия, как говорят французы.

А где она живет, эта вдовушка, эта Елена распрекрасная Петровна? Чертов городишко, даже справочных бюро нет. Не будешь ведь спрашивать старушек возле каждого дома: скажите, где живет Елена Петровна, у которой я скупаю рыжье? А ну-ка, память, давай работай. Первый раз, когда я подвозил ее, она была одна, без своего Василия. Значит, тайком от него патрончики мне привезла. А он – от нее тайком. Хорошая парочка, наверно, грызутся из-за каждой сотни, как кошка с собакой. Но друг без друга они не могут, как нитка с иголкой. Одна ворует, другой делает слитки. Из Москвы я вез ее по Индустриальной, потом сворачивал на Комсомольскую и около переулка Седова остановился: там будто бы ее знакомая ворожея живет, которая нагадала про мужа, что скоро загнется. Любопытно, что бы она мне сейчас нагадала? Впрочем, я и сам лучше любой ворожеи знаю, что, если не спрятать концы в воду, тебя за эти самые концы схватят и упрячут. Надолго упрячут. Настенька к тому времени древней развалиной будет. И прощай, сладкий сон о своей зубной поликлинике где-нибудь в Филадельфии! Да, веселая у тебя перспектива, Монте-Кристо! Ничего, ворожея, мы еще повоюем. Кажется, здесь, где-то рядом. Напрасно я не проследил тогда, в какой дом пошла эта Петровна. Вот тоже недотепа, в другой раз буду умнее. Если этот другой раз будет. Сейчас насколько было бы проще. А если по телефону? Нет, телефона у нее нет, телефон – дефицит, она говорила. Жаль, не догадался спросить, когда они ко мне вдвоем приезжали, где, если понадобится, ее можно искать. А как много принесли, опять почти триста граммов. И столько же у них осталось, не взял, денег не хватило. Ведь не долларами же с ними рассчитываться. И Белову тысячу дал вроде бы в долг. Зачем? Этому идиоту и половины за глаза хватило бы. За сотню рублей он мать родную продаст, не то что информацию про заводские секреты. Жаль, что эти доллары и слитки нельзя в банк для верности положить. Да и Вернер, пока письмо не получит, пальцем не пошевелит. Но я тоже не дурак, я из него за эти сведения вытяну все до копейки, до цента. Теперь-то я про завод знаю немало! Письмо напишу потом, позже. У-у, чертова Россия! Только бы продавцы не стали искать другого покупателя! Стоп, кажется, вот здесь. Как она однажды говорила? Смотрю в окошко и вижу детский сад? Значит, он должен быть напротив. Внуку ее два года. Еще именем его хвасталась, сама выбирала, как у Горького – Максим. Дура опять же, у Горького это был псевдоним. А тебе, Максимка, явно не повезло с бабулей. Если ее вместе с любимым Васей загребут сыщики, ох и горькая будет у нее доля, лет на пятнадцать загремит, не меньше. Да что это меня все время в сторону решетки сегодня тянет? А все Настенька, идиотка!