Текст книги "Три часа на выяснение истины"

Автор книги: Игорь Арясов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)

– Правда? – обрадованно вспыхнула Елена Петровна и улыбнулась так открыто и беззащитно, что у Серегина приятно дрогнуло сердце. – Нет, спасибо, Василий Митрофанович. Я не успею назад, а мне в пять утра надо быть уже здесь, мы ведь в шесть открываемся. Так что извините.

– И это не проблема! Я вас и обратно отвезу. Вы долго будете дома?

Елена Петровна нерешительно прижала палец к губам, посмотрела на Серегина исподлобья:

– Вообще-то мне только платья сменить да внука проведать. Ну, час, не больше.

– Боже мой! – воскликнул Василий. – И вы еще сомневаетесь? Да мы с вами к двенадцати ночи уже вернемся. Даю слово! Дорога отличная, дождя нет. Ну, решайтесь!

– Но вы же целый день работали, устали, вам отдыхать надо.

– Елена Петровна, я человек железный, вот увидите!

Это была не поездка, а чудо. Когда он бросил, словно игрушечные, три полных мешка картошки, выписанные Еленой Петровной в колхозе, за высокий борт машины, а она села в кабину и сразу наполнила ее запахом каких-то нежных духов, всю дневную свинцовую усталость Серегина сняло как рукой.

– Елена Петровна, признайтесь, что вы меня обманули, когда сказали про внучка? Муж ждет – это я поверю. Внук – неправда!

– Ну, почему же? – наивно и мило удивилась она, подставив в открытое окно руку упругому теплому ветру. – Моей дочери девятнадцать, мне тридцать восемь и только в конце года будет тридцать девять. Так что я уже бабушка. И внука зовут Максим.

– Великолепно! Просто поразительно! А муж намного старше вас? – Серегин, внимательно глядя на пустую дорогу, ловко закурил и опустил руку за дверцу, спрятав от ветра огонек в кулаке.

– Муж у меня был. Но я развелась с ним давным-давно. Он умер в Магаданской области, – Елена Петровна вздохнула высокой грудью.

– Срок отбывал? – невольно вырвалось у Василия.

– Нет, сам уехал на прииски. Мы развелись, потому что он пил и изменял мне. А когда я его не простила и прогнала, сказал, что вернется из Магадана и озолотит свою Елену Прекрасную. А сам через год простыл и умер.

– Вам изменял? Что-то не очень верится, – Василий покосился на Елену Петровну и покачал головой. – Слепой он был, что ли?

– Знаете, есть такая пословица: что имеем – не храним, потеряем – плачем.

– Да, история. Вы меня простите, что я вот так, с расспросами.

– Ничего, Василий Митрофанович, дело это прошлое, почти все забылось. Да и не одна я теперь, у меня дочь, зять и Максимка. И на работе ценят, зря у нас бригадиром не ставят.

– О-о, я и забыл, что вы начальство. И хорошо платят?

– У нас на участке очень прилично. Двести и даже больше в месяц получаем.

– Ого! – Василий присвистнул. – Это где же на машиностроительном женщины так много зарабатывают? С такой зарплатой никакой муж не понадобится.

– Что вы, Василий Митрофанович! Разве муж нужен только для того, чтобы деньги приносил? Для души человек нужен. А в наше время умная женщина сама в состоянии прокормить и себя, и семью. Работаю я в гальваническом цехе, на участке золочения.

– Ах, если так, то конечно. А странно: муж уехал в Магадан за золотом, а вы работаете на участке золочения. Нескладуха какая-то.

– Он за деньгами уехал, ему их всегда не хватало. А я тогда в столовой была. Это теперь за свою работу хорошо получаю, она у нас сложная и ответственная.

– Понимаю, понимаю, Елена Петровна. – Серегин щелчком выбросил окурок на обочину. – Но неужто вы прямо вот так с живым золотом дело имеете?

– Как вам сказать, Василий Митрофанович, – Кудрявцева пожала плечами, – мы сначала детали никелем покрывали. Потом у нас на участке серебро ввели. А несколько лет назад – золото. Это чтобы всякие точные приборы лучше и больше работали. Да вы лучше про себя расскажите. А то все я да я.

– А что про себя говорить? – Серегин снова закурил, помолчал, пока навстречу, ярко светя фарами, шла колонна машин. Когда шоссе снова стало пустынно, он оглянулся на Елену Петровну. Она задумчиво разглядывала его руки, небрежно лежавшие на баранке.

– Что вы так на мои руки смотрите?

– Мне кажется, вы отличный водитель. И руки у вас очень красивые, настоящие руки мужчины, сильные. Вы вон как легко мои мешки с картошкой, как резиновые шарики, раз – и в машину.

– Водитель я обычный, первого класса, таких много, – улыбнулся Серегин. – Разумеется, профессионал. Раньше работал на шахте «Пионерской». Слышали?

– Конечно, это недалеко от города. На шахте трудно работать?

– Ну, хорошо работать везде нелегко. А потом я тоже, кстати, бригадиром был на швейной фабрике, у нас третий филиал. Да ушел, очень уж там соблазнов много.

– Вы про женщин? – Кудрявцева посмотрела на темный, мужественный профиль Серегина.

– Вот именно. Не то, чтобы проходу не было, но как-то мужчиной себя перестал чувствовать, да и не особенно я приветствую это дело. Я, Елена Петровна, однолюб. К слову, в личной жизни не такой уж везучий. Жена болеет, прямо скажу, некрасивая, с вами, конечно, не сравнить. Меня отец женил. Строгий у меня батя был, крутой. Говорит, нашел тебе девку, немного рябая, но с лица воду не пить, зато тебя уважать будет. Есть у меня сын Вовка, ему семнадцатый год, дочери шестнадцатый. Оба в училище поступили, сын – на слесаря-монтажника, а Зинка на продавца учится. Вот и вся моя биография. Говорят еще соседи, что я хороший хозяин. Но это у меня наследственное, черта такая. Машиненка своя есть, потрепанная, правда, но бегает еще неплохо. Дом практически свой, знаете, коттеджи такие раньше в шахтерских поселках строились. Участок земли приличный, живность кое-какая имеется. Дел, короче, хватает. Кручусь белочкой. На нескольких работах, между прочим. По основной я, только не улыбайтесь, пожарник. На пожарной машине водителем. Режим меня устраивает: сутки дежурю, трое свободен. Короче, все, что другие считают за счастье, есть.

– Другие считают, а вы сами?

– А мне, Елена Петровна, к счастью довесок хочется.

– Интересно, какой же?

– Так, пустяки, – Серегин снизил скорость, потому что они въехали в город. – Чтобы меня ценили и любили. Ну вот, Елена Петровна, кормилица-поилица моя, мы и приехали.

– Василий Митрофанович, миленький, я вам так благодарна!

– Благодарить после будете, когда вовремя вернемся. Сейчас половина одиннадцатого. Вам куда дальше-то?

– Да здесь рядом, на Индустриальной, дом пять. Живу я на первом этаже. Дом наш старый, зато подвал есть. Вы мне только снимите мешки, а уж в подвал их зять отнесет, Саша.

– Хорошо. – Серегин осторожно проехал по тенистой от густых зарослей акации дороге к дому, остановился у подъезда, вышел из машины, забрался в кузов, выбросил на газон мешки с картошкой, потом поставил их один к одному, отряхнул ладони и посмотрел на сияющую от радости Кудрявцеву: – Значит, Елена Петровна, договорились: ровно через час, в половине двенадцатого, я вас здесь жду. Я тоже домой загляну, проверю, как они там без меня.

– Вы же только сегодня утром уехали.

– Все равно душа не на месте. – Он сел в машину и уехал.

Кудрявцева задумчиво посмотрела ему вслед, потом на свои часы, на мешки с картошкой и тряхнула головой:

– Надо же, как мне повезло! И мужчина такой симпатичный!

Она открыла дверь. Вера и Максимка спали. Саша сидел перед немым телевизором, смотрел футбол. Увидев Кудрявцеву, он обрадованно вскочил:

– Елена Петровна, вы насовсем? Вам покушать разогреть?

– Спасибо, Саша, я сыта. Я всего на часок и поеду назад, в колхоз. Ты вот что, дружок, иди на улицу, я там три мешка картошки выписала, отнеси их в подвал. Картошка отменная, сухая, по одной отбирала. А я пока ванну приму да новые платья возьму.

Надену-ка я обнову, шерстяное, подумала Елена Петровна. А что? Вечерами становится прохладнее, недели две еще быть в колхозе придется, да и в кабине у этого Серегина чисто. И вообще, он очень приятный, обходительный. И профиль у него благородный. Сразу видно, гордый мужчина. И сильный. Ишь, какой! Нежности ему не хватает, чтобы любили его и ценили. А кому этого вдоволь? Мне, что ли? С ним даже поговорить приятно. Он совсем не такой, как эти мужики из автобазы. Те просто откровенные хамы. А этот искренний, спокойный. Ой, да что это я на старости лет раскудахталась? Мало ли красивых мужиков на свете? Они вон все заняты рябыми. А этот, кажется, и не пьет. Ну, конечно, не пьет, он же крутится со своим хозяйством. Впрочем, такому здоровенному да работящему и выпить не помеха. Сколько он в колхозе будет? Кажется, две недели. Интересно, в холодильнике у нас водка есть? Впрочем, откуда? Кудрявцева открыла холодильник, вынула пузатую медицинскую бутылку с широкой резиновой пробкой. Открыла, понюхала. Кажется, спирт. Капнула на газовую плиту, поднесла горящую спичку. Капля вспыхнула синим прозрачным пламенем. Кудрявцева пошла в спальню, на цыпочках приблизилась к дочери, которая лежала на краешке кровати, прижав к груди Максимку.

– Вера, – прошептала Елена Петровна. – Привет, это я. Ты не вставай, я всего на полчасика. Картошку привезла. Саша ее в подвал носит. Вера, у тебя в холодильнике медицинский спирт, что ли? Так много? А, это для Максимки? Слушай, я половинку отолью, мне надо. Хорошо? Ты в случае чего у Ольги Киреевой в консультации возьмешь, дашь рублей семь, она нальет. Ну ладно, спи!

Ровно через час, приняв ванну и напившись чаю, Елена Петровна сидела на кухне и смотрела в темное окно на улицу. Футбол кончился, и Саша стелил себе на диване. Во дворе вдруг возник яркий горизонтальный столб света, потом второй, и послышалось негромкое урчание мотора. Молодец, Василий Митрофанович, не обманул!

– Саша! – Елена Петровна вышла в большую комнату. – Машина уже пришла, я поехала. Поаккуратней здесь, хорошо?

Ночь была теплая, звездная. И звезды эти, как из огромного мешка, пошитого из синего полотна неряшливой портнихой, сыпались и сыпались то у самого горизонта, то совсем близко, за черным гребнем леса, то рядом, и казалось, что машина, мчавшаяся по шоссе с огромной скоростью, успеет к месту падения, и Елена Петровна вместе с Серегиным остановятся, выбегут на сверкающую под чистой большой луной траву и увидят догорающую звезду, услышат, как шипит она в обильной росе.

– Вам не холодно? – спросил Серегин, поднимая боковое стекло на своей стороне.

– Нет, что вы! – беспечно засмеялась Елена Петровна. – Мне жарко, смотрите, сколько падает звезд, я даже не успеваю загадывать желания.

– А вы не спешите и загадайте только одно, и тогда оно сбудется.

– Вы так думаете?

– Конечно, вот я загадал только одно, и больше не надо.

– И вам его хватит? Одного-единственного.

– Наверно. – Серегин задумался. – А может, и не хватит. Тогда я загадаю еще раз. Хотя загад не бывает богат. Это все писатели выдумали в книжках про звезды, про любовь и всякое такое.

– Вы что, Василий Митрофанович! Разве любви не бывает?

– Не знаю, мне некогда было об этом размышлять. – Серегин сбавил скорость, потом остановил машину на обочине, повернулся к Кудрявцевой, которая смотрела на него широко раскрытыми глазами. И было в этих глазах столько искренней незащищенной радости, удивления и нежности, что он опешил и прошептал, подавляя в себе вдруг неизвестно откуда появившиеся робость и смятение:

– Вы как хотите, Елена Петровна, можете обижаться, а я вас все равно поцелую, – и правой рукой осторожно притянул ее плечи, запрокинул голову и прижался к ее горячим вздрагивающим губам. Потом, словно испугавшись чего-то, отпрянул, положил тяжелые руки на баранку и сказал глухо, провожая взглядом яркую летящую к горизонту звезду:

– Между прочим, мы почти приехали. Вон за тем поворотом будет наша деревня.

– Так быстро? – не поверила она, рассеянно глядя в густую, влажную, теплую темноту впереди.

– Тебе когда вставать?

– В пять часов. А что?

– Ничего, – усмехнулся он, – я свое слово сдержал. Только на постой к тетке Марусе, как председатель советовал, определиться не успел.

– Я отпустила ее сегодня, то есть вчера, пораньше. А может, поедем ко мне? Моя хозяйка к дочери на неделю в город уехала, ключ оставила, так что я одна.

– И не боишься? – Серегин собрал в горсть у нее на затылке пышные волосы, пахнущие душным сеном.

– С тобой мне ничего не страшно, Василий Митрофанович, – медленно и нежно произнесла она его имя и отчество. Как будто погладила горячей рукой.

– А разговоры?

– Плевать! Плохая та женщина, о которой сказать нечего.

– Гляди-ка! – засмеялся Серегин и завел мотор. – Ну тогда, Елена Петровна, полный вперед!

Тот прошлогодний сентябрь действительно был счастливым. Серегин хорошо запомнил, как председатель, узнав, что он так и не стал жить у тетки Маруси, однажды подошел и спросил с завистью:

– Откуда ты такой взялся, Василий Митрофанович?

– Такого прислали! – хохотнул Серегин, забираясь в кабину.

Две полные машины с ворованной картошкой он сумел отвезти домой, а Кудрявцевой сказал, что выписал ее у председателя. С работы Серегин возвращался за полночь. Елена Петровна ждала его с нетерпением и жадностью, потому что в столовой во время обеденного перерыва ничем не выделяла среди других, но водители, которые раньше пытались заигрывать с ней или шутить, все поняли сразу и, едва Серегин появлялся в столовой, тут же примолкали, лица их становились подчеркнуто равнодушными, мужики ели наскоро и, отрывая талоны и отдавая их поварихе, вежливо благодарили, без обычных намеков и словечек.

В избе она поливала ему на руки теплой водой из чайника, усаживала за стол и, положив подбородок на кулачки, зачарованно смотрела, как неторопливо, уверенно он берет ложку, хлеб и ест, глядя на нее задумчиво и спокойно. Временами ей казалось, что так было всегда, что не было никакого замужества, не было Кудрявцева, который и пил, и бил ее, и пропадал ночами, а возвращался только под утро, просил на коленях прощения, чтобы через неделю повторить все сначала. Ей казалось, что не было и ее поездки в Магаданскую область, и не видела она могилы Кудрявцева – серого песчаного холмика с фанеркой на палке, не было ужаса от сознания того, что она теперь осталась совсем одна. Ей казалось, что теперь в этой деревенской избе с низким для Василия Митрофановича потолком навсегда поселилось ее счастье, которое столько лет бродило неизвестными дорогами по белу свету, пока не устало и не нашло ее. Елена Петровна понимала, что на самом деле обманывает себя, но память о том, что у Серегина есть дом, жена, дети, своя, чужая ей жизнь, – эту память Кудрявцева гнала прочь, как назойливую муху, потому что память эта казалась ей несправедливостью: ну, почему всяким рябым и больным столько счастья, а вот ей, и не старой еще, и симпатичной, и нежной, и умной, так мало его? Кто говорит, что в ее возрасте не бывает любви, тот никогда не любил сам и не был любим, тому просто-напросто неизвестно, неведомо это чувство, когда весь смысл твоей жизни и вся ты сама наполнена вот этим большим, умным, красивым, спокойным мужчиной, который хочет взять и берет у судьбы как можно больше радости, удовольствия, нежности!

Елена Петровна с ужасом считала дни, оставшиеся Серегину в колхозе, но, переполненная счастливой благодарностью за радость, которую он принес ей, не спросила ни где он живет, не взяла с него слова, что они встретятся в городе. А когда вернулась домой, помолодевшая, поверившая в себя и свою звезду, дочь заметила в ней перемену и сказала удивленно:

– Ты, мама, раньше из колхоза приезжала такая разбитая, а теперь вернулась словно с курорта. Что это с тобой?

– Со мной? – Кудрявцева улыбнулась, и глаза ее счастливо заблестели. – Ничего особенного. Просто влюбилась.

– Ты? – обомлела Вера и вдруг рассмеялась так звонко и весело и этим смехом так больно ударила Елену Петровну в самое сердце, что она сникла, глаза потухли, руки опустились, и маленькая фарфоровая чашка, которую она мыла над раковиной, упала в нее и разбилась.

– Ох, Вера, ну что ты своим смехом наделала? Последнюю красивую чашку разбила из-за тебя.

– К счастью, мамочка, к счастью посуда бьется. Примета такая. – Вера распахнула халат и дала Максиму грудь. – Ну, сыночек, маленький, ты что, испугался?

Кудрявцева собрала осколки, выбросила в ведро и присела к окну на то самое место, где всего две недели назад в половине двенадцатого ночи она ждала машину еще совсем чужого, неизвестного ей Василия Митрофановича Серегина.

Так пролетел почти год. И Кудрявцева, завертевшись на работе и дома, уже перестала ждать и звонка, и письма, и даже нечаянной встречи на улице. В памяти сохранился только золотой сентябрь, единственный счастливый месяц в ее жизни. Когда в цехе повесили объявление о предстоящей уборке в подшефном колхозе, Елена Петровна пошла в профком и отказалась. Ей не хотелось возвращаться туда, где она нашла и спрятала далеко в сердце свое короткое счастье.

И вдруг два месяца назад, тогда она возвращалась с рынка с тяжелыми сумками в руках, ее обогнал и перегородил дорогу автомобиль. Елена Петровна, занятая своими мыслями, замерла от испуга, подняла глаза и ахнула: за рулем «Жигулей» сидел Серегин. Сетки вдруг стали невесомыми, и она, стоя перед машиной, поднимала и опускала их: вот, мол, иду с базара. День был будничный. Елена Петровна работала в ночь, в третью смену, зять был где-то в районе на своем «пирожке», а продукты в будний день на рынке стоили дешевле.

Серегин открыл ей переднюю дверцу, и она, мысленно ругая себя за то, что накупила столько всего, что даже в машину не сядешь, с трудом забралась на сиденье, стыдливо одернула юбку. Серегин перехватил у нее сетки и положил их назад.

– Здравствуй, поилица-кормилица! – улыбнулся он, помогая ей застегнуть ремень безопасности. – В какую смену работаешь?

– В третью, с ноля, а что? – едва перевела дух Елена Петровна и на всякий случай оглянулась: нет ли поблизости знакомых? Кажется, нет.

– Поехали ко мне домой, – Серегин включил скорость, и за окном замелькали люди, деревья, дома.

– Но ведь у тебя… – хотела сказать она, а он перебил ее:

– Не волнуйся, жена до двенадцати ночи будет на работе, а ребята в училище. Ты меня еще помнишь? Еще не забыла?

– Нашел о чем спрашивать! – Она засмеялась. – Я даже в колхоз отказалась в этом году ехать, потому что тебя там не будет. А что мне в колхозе без тебя делать?

– Разве других мало? – Серегин усмехнулся.

– Дурачок, не говори так, – моментально обиделась Кудрявцева и прижалась лбом к его плечу. – Я ведь ждала тебя. Каждый день, каждую ночь.

– А сегодня как?

– И сегодня. Всегда. Мне только чуточку страшно, что мы к тебе едем, да еще днем.

– Ничего, я окно закрою шторами. И забор у меня высокий, метр семьдесят. – Правой рукой он поправил ремень безопасности и коснулся ее груди. Елена Петровна вздрогнула, побледнела и прикусила губу. – Неужели ждала? – искренне удивился Серегин. – Это ж надо! Ну, молодец! Хвалю, Елена Петровна. Тогда полный вперед. А как у тебя на работе? Без изменений?

– А-а, – отмахнулась она, – и не спрашивай! Из бригадиров я ушла, надоело за каждого отвечать, опытных рабочих не хватает, вкалываем мы, ветераны.

– И все там же?

– Конечно. Меня все уговаривали оставаться в бригадирах, я ж самая опытная. А мне надоело нервы трепать. Так спокойнее.

– Это хорошо. Послушай, Лена… – Серегин въехал во двор своего дома, закрыл ворота, цыкнул на Тарзана, зарычавшего на чужую женщину. – У меня вот тут, – он порылся в кармане, – колечко есть. Так, ерунда, медное. Я вообще-то обручальное не покупал. Нищий был тогда, сама понимаешь. Ты у себя на заводе сможешь его позолотить? Чтобы мне на память, а?

– Ой, Вася, ну о каких пустяках ты спрашиваешь! Разумеется, – она обиженно посмотрела ему в глаза. – Завтра днем могу и отдать, если ты опять не исчезнешь на целый год. Ты ведь как ясно солнышко.

Он загородил ее от угрюмо ворчавшего Тарзана, быстро и крепко поцеловал в губы:

– Даю тебе честное мужское слово, что теперь я тебя ни за что не потеряю. Не для того снова отыскал. Пошли домой, чтобы собаку не дразнить.

На работе Кудрявцева привязала к проволочке кольцо, которое ей дал Серегин, и продержала в ванне с золотосодержащим раствором вдвое больше, чем надо. Потом незаметно вынула его вместе с деталями, промыла и спрятала в халат. Василий будет доволен.

Утром он встретил ее у центральных проходных, и она на глазах изумленных подруг сделала им ручкой и быстро села к нему в машину:

– Ну, Василий Митрофанович Серегин, ты совсем с ума сошел. Кругом же одни знакомые.

– А что, нельзя? – улыбнулся он и, вырулив на трассу, рванул машину вперед. – Я же сказал, что ты – моя самая большая радость, и теперь я тебя ни за что не потеряю.

Вспомнив о сувенире, она достала кольцо и протянула Серегину:

– Вот, держи.

– Что это? – он покосился на кольцо.

– Чудак! То, что ты мне вчера давал. – Она счастливо засмеялась.

– Не может быть! – Он надел кольцо на безымянный палец левой руки. – Ну, ты молодец! Оно ведь как настоящее.

– Почти так и есть. Я его в два раза дольше в ванне держала. В нем теперь половина золота, а половина меди. Это мой сюрприз. Василий, а куда мы сейчас едем?

– Мы-то? Ко мне нельзя, моя Клавдия сегодня дома. Давай куда-нибудь ближе к лесу. Ты, наверно, устала. А там, кстати, и выспаться можно. Я тебе тоже подарок приготовил. Пожалуйста, – он достал из перчаточного ящика маленькую горбатую коробочку. Она открыла ее и замерла: в ней было кольцо.

– Надевай на правую руку, не бойся, это настоящее, не медное.

– Василий, – Кудрявцева с трудом проглотила слезы, подступившие к самому горлу, дрожащими пальцами надела кольцо. – Значит, ты меня на самом деле любишь? – и прильнула к его плечу.

– Сиди прямо, сейчас за поворотом пост ГАИ, – он отстранился. – Конечно. Стал бы я дарить, если такого даже у Клавдии нет. Между прочим, я перекусить с собой взял. А картошку мы в костре печь будем. Не возражаешь?

– С тобой я на все согласна, – Кудрявцева тронула кольцо на пальце губами. – Только я устала страшно после смены.

– Ничего, отдохнем, время у нас есть. Леночка, а ты сможешь мне пару щепоток золотого песка принести с работы?

– Песка? А для чего? – рассеянно удивилась она.

– Я бы из него сделал какой-нибудь перстень. Сейчас многие мужики носят. Мне нравится. Конечно, если тебе разрешат. У вас, наверно, с этим строго. Да?

– Мне разрешат? – Она на секунду растерялась. – Вообще-то у нас нельзя, но если ты просишь, я попробую. У нас там сплошная анархия, все на честном слове, хотя каждый делает вид, что строгость. Даже весы стоят электронные и прочая мура. Попробовать можно. Ведь никто в точности не знает, сколько я золотого песка на графитах осадила после отработки ванны. Даже я иногда сама не знаю. Если надоедает сидеть у ванны или сильно спать хочется, я взвешиваю этот песок, сходится, ну и хорошо, а остальное в растворе в канализацию идет. А песок соскребу в тряпочку, в узелок завяжу и отдаю технологам.

– А если не отдать?

– Ну, что ты, так нельзя!

– Каким же технологам ты его отдаешь?

– А разным, какие дежурят. Там хлыщ один, правда, не с нашего участка, старается со мной в одну смену попасть, давно ухаживает. Все рассказать обещает, как он в Данию к каким-то родственникам ездил. Если, значит, я женщина одинокая, то обо мне можно думать все что угодно. Как будто нужны мне его датские сувениры-побрякушки. Он уже второй раз женатый, у-у, ненавижу его. Лицо такое сальное, руки вечно потные. Ты его не знаешь, Белов Константин.

– Будет еще приставать этот Белов, скажи мне, я ему голову оторву, поняла? Или, может, сомневаешься? – Серегин расправил плечи. Кудрявцева посмотрела на него затуманившимися от нежности глазами и отрицательно покачала головой. – Давай вот здесь тормознем, на опушке, – он свернул к березовой роще. – Здесь и видно со всех сторон, и кусты близко, мы за ними костер запалим. Так ты говоришь, что можешь взять песок, да? Выходит, Лена, ты прямо миллионерша.

– Да ну тебя, откуда у меня лишние деньги?

– Здрасьте! На золоте сидит и говорит, что ей есть нечего!

– Ну, вообще-то я голодной не сижу, – робко возразила Кудрявцева.

– Ах, не сидишь? – Серегин грозно сдвинул густые брови. – Ой, Лена, какая же ты есть наивная женщина! Вот ты скажи мне: машину имеешь?

– Нет! Откуда?

– А квартира трех– или четырехкомнатная с цветным телевизором, с двумя-тремя хорошими коврами, с импортной стенкой, в которой чтоб хрусталь в прозрачных местах просматривался, у тебя есть?

– Нет.

– А сапожки финские или югославские, чтобы на осень, на зиму, на весну? А костюмы на четыре времени года? А вечерние платья? А верхняя всякая одежда? Почему другие шастают в дубленках, а ты в перелицованном пальто ходишь?

– Откуда ты знаешь, что я его перелицовывала? – ужаснулась она. – Я же тебе не рассказывала.

– Милая, это и так ясно! Да ты посмотри на себя, Елена Петровна! Неужели такая современная, красивая и умная женщина, как ты, должна толстеть в доме отдыха на какой-нибудь Волге или Оке? Почему бы тебе не поехать на Черное море или, как там называют, в круиз по разным всяким странам? Почему? Или ты древняя старуха и тебе ничего не надо? Или ты мало пережила? Или мало досталось твоей матери и твоим старшим сестрам, которые в блокаду в Ленинграде умерли? Или ты мало вкалываешь?

Елена Петровна впервые видела Серегина таким серьезным, увлеченным и красивым. На все его вопросы она отрицательно качала головой, а когда он сделал паузу, чтобы набрать воздуха, то отважилась и робко возразила:

– Но где же я возьму столько денег? У меня их просто нет.

– Черт побери! – вскричал Серегин, ломая толстую сухую ветку и кладя ее в горящий костер. – Ты же сама мне только что про золотой песок говорила. Или мне послышалось, может, я придумал?

– Да, говорила. А что дальше? – растерянно спросила она.

– А дальше будешь слушать меня, и все у тебя будет, все, что я тебе сейчас говорил. Давай из багажника припасы, ведь я тоже не ел, а сил, чтобы тебя убедить, вон сколько потратил.

Она послушно ушла к машине, открыла багажник, вынула тяжелую сумку, принесла к костру.

– Знаешь, Вася, а дома я скажу, что на работе задержалась. У нас так бывает. Кстати, Вера во вторую смену, так что ничего не узнает. Она, правда, на другом участке, но я иногда к ней прихожу, все-таки дочь родная. А ты можешь не кипятиться и не ругать меня. Ты не думай, что я какая-нибудь болтушка. Я попробую тебе для хорошего перстня песок принести.

– Ну, спасибо. А вахтеров не побоишься? Вдруг найдут?

– Во-первых, не побоюсь, а во-вторых, не найдут. Вахтеры смотрят хозяйственные сумки. У нас на заводе по предварительным заказам колбасу привозят, мясо. Мы покупаем. А песок я могу и сюда положить, – она показала на грудь, – и за пояс юбки спрятать. Давай картошку бросать в костер, я тоже есть захотела. А ты бутылку открывай. Я вижу, что ты мне не очень-то насчет песка веришь? Ладно, я докажу, что у меня слово с делом не расходится. Можешь завтра меня так же встретить, и будет у тебя песок.

– Слепой сказал: «Посмотрим!» А завтра я дежурю сутки подряд.

– Ничего, еще больше песка будет послезавтра.

– Хорошо, я потерплю. Но если обманешь, не прощу. Ладно, не дуйся, давай я тебя поцелую. Вот так. Режь хлеб.

15

С той самой поры, с того дня, когда Серегин встретил Елену Петровну второй раз у центральных проходных и тут же поехал с ней на опушку березовой рощи, где после трех часов усилий ему удалось на длинной металлической ложке сплавить золотой песок в грязный желтый слиток, а часть песка осталась, потому что не хватило кокса да и времени не было, Василий понял, что вся его прежняя беготня за длинным рублем, все его свиньи, яблоки, вишни, земляника, несколько должностей, – все это ничего не стоящий мусор по сравнению с теми возможностями, которые могут представиться, если найти умного, толкового покупателя тех нескольких слитков золота, которые он сплавил из песка, принесенного Кудрявцевой, напуганной его обещанием бросить ее, безоглядно поверившей в его любовь к ней, в то, что ей, такой молодой и красивой, жизнь дала так мало, что она имеет полное право взять это, недоданное кем-то, себе с его, Василия Серегина, помощью и подсказкой.

Первые дни он со страхом ждал, что однажды встретит Елену, а та скажет, что все пропало, что нехватку песка обнаружили и что выхода нет. Но прошла неделя, десять дней, была на заводе ревизия из министерства, и все оставалось спокойно.

Значит, решил Серегин, он оказался прав: не надо ехать куда-то к черту на кулички, во всякие там Магаданы, когда источник, настоящая золотая жила – вот она, под боком, теплая, живая, симпатичная, ненадоедливая. Теперь лишь одна забота мучила Серегина: где найти покупателя?

Когда в очередной раз, возмущенная его неверием в ее смелость, Кудрявцева принесла очередную порцию песка, завернутого в белую тряпицу, Василий, подержав его в руке, со вздохом вернул:

– Лена, а на кой черт он мне нужен, этот песок?

– Как это на кой? – обомлела она. – Но ведь ты же сам просил, почти умолял. Это же золото! Я рисковала.

– Ну и что? Что от него толку? – еле сдерживая себя, чтобы не закричать, спросил он. – Ты что, на этот песок машину купишь? Или турпутевку за границу? Нам с тобой, в конце концов, даже не песок нужен, а деньги, ты хоть это понимаешь, голова садовая?

– Да, понимаю, – поникла она. – Но кто у нас его купит? Может, в магазин отвезти? В ювелирный?

– Господи, какая же ты наивная баба! – Серегин закатил глаза. – В том магазине принимают не песок и слитки, тем более из такого золота, как у нас, а ювелирные изделия.

– А чем наше золото хуже?

– Чем? Чем? Не знаю, чем. Только его нигде не примут, кроме милиции или КГБ. А ты как думала? И денег там за него не дадут. Срок могут дать, ясно?

– Вася, – Кудрявцева взяла руку Серегина, прижала к груди, – поцелуй меня, а то я соскучилась по ласке твоей. Ты меня все ругаешь и ругаешь.

– Я не ругаю, – Серегин обнял ее, приподнял от земли, обеими руками сжал так сильно, что у нее перехватило дыхание и она, бледнея, приникла к его груди:

– Васенька, милый, мы что-нибудь придумаем, вот увидишь.

– А что тут долго думать? Врачам зубным его продать надо. Я слышал от верных людей, что один мужик купить может. Ты сходи в поликлинику, разузнай. Но только потихоньку, чтобы никто не догадался. Ясно?

– Хорошо, я попробую.

На следующее утро она встретила его у себя дома так радостно, что он поразился происшедшей в ней перемене и подумал, что ему надо было давно подсказать ей этот вариант. Он выпил водки, хорошо поел, потом она закрыла дверь на два замка и увела его в спальню.

– У тебя вообще-то неплохо дома, – сказал он, – жаль только, что курить нельзя.

– Ты уж потерпи, Вася, у нас ведь Максимка. Да и Саша курит только в ванной или в общем коридоре.