Текст книги "Три часа на выяснение истины"

Автор книги: Игорь Арясов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)

– Да, пожалуйста. Кстати, Анатолий, вы, кажется, работали на машиностроительном?

– Так точно, Юрий Степанович, в механическом цехе, токарем.

– Скажите, как во вторую смену от завода добираться в город?

– Очень просто, на автобусе. Их, правда, мало, а народу полно, так что тесно. А вы это к чему спрашиваете?

– К тому, что в мутной воде руками легче рыбу ловят. Во вторую смену, какая бы вахтерша Миронова Полина Павловна строгая ни была, а с толпой, которая мчится через проходные к автобусам, она ничего не поделает.

– Вы хотите сказать, – Матвеев глубоко вздохнул, – что золото выносят с завода именно в это время?

– Я не утверждаю это категорически, а просто ставлю себя на место преступника. Днем через проходные я не пойду с золотом, слишком большой риск. А вот вечером, в толчее, с удовольствием. Сколько, Петр Васильевич, на машиностроительном во вторую смену работает людей?

– Несколько тысяч.

– Тогда сам бог велел нам посмотреть на заводские проходные в это время. А вот и Семин вернулся. Ну как, лейтенант?

– Все нормально. Через полчаса Рыбак ждет нас на заводе. Я предупредил, что буду не один. И сказал, чтобы он не волновался и не начал в спешном порядке наводить дисциплину.

– Разумно. Кстати, и гальванический цех посмотрим на экране. Петр Васильевич, насчет гостиницы не забыл?

– Юрий Степанович, – Матвеев покачал головой, – вы меня решили совсем застыдить. Два отдельных номера, можно хоть сейчас ехать.

– Ладно, прошу прощения, – Панкратов положил руку на плечо Матвееву. – Уж и пошутить нельзя. Сейчас на завод поедем. Нас здесь пятеро. Едут трое. Я, Матвеев и Семин. Андрей Ильич, вы, может, отдохнете? Вас Гусев в гостиницу проводит. А?

– Так мне, Юрий Степанович, тоже интересно, да и по ходу дела я должен ознакомиться с местом предполагаемого преступления. А Гусева, как автора единственной версии, я бы взял с собой. – По возрасту Гирин был самым старшим из присутствующих в кабинете, имел звание капитана, а пятнадцать лет его работы в органах государственной безопасности давали ему право на эту подсказку.

– Хорошо, едем все вместе. Выходите, товарищи, я только на минуту с Петром Васильевичем задержусь.

Когда они остались вдвоем, Панкратов подошел к телефонам:

– Этот у тебя городской? Я обещал позвонить Алексееву. Алло, добрый вечер, Панкратов говорит. Мне нужен Михаил Павлович. Жду. Не отвечает? Товарищ дежурный, а он давно уехал? Минут семь назад? И мне ничего не передавал? Понятно. Я в течение часа, примерно до половины первого, буду у Матвеева по телефону… Секунду, – он прикрыл трубку и шепнул: – Дай телефон этого Рыбака.

Матвеев написал несколько цифр на листе бумаги, на котором Панкратов нарисовал цепочку возможных преступников. Панкратов продиктовал номер телефона и положил трубку:

– Бумажку-то спрячь, может, в дело подшивать придется, – и, подмигнув Матвееву, легонько толкнул его в плечо. – Ну, пойдем, Петр, догонять ребят. Домой звонить Алексееву не совсем удобно. Наверно, ругает меня. А что бы я ему в восемь вечера мог доложить? Что мы установили продавца? Так он в этом и не сомневался. Мы нашу версию нащупали только что. Слышь, Петр Васильевич, а Гирин-то – психолог. Как тактично он меня поправил насчет Гусева. Учись у старших, Матвеев, всегда пригодится.

Коля Марков знал, что из области приедет начальство, поэтому сразу после возвращения из поездки в соседний район быстро перекусил и тщательно вымыл свой «уазик», заменил проколотое колесо, заправил бак бензином.

Панкратов, который отказался сесть рядом с водителем, уступил это место Гирину и, теснясь за спиной Маркова, спросил, внимательно глядя на пустую, хорошо освещенную улицу:

– Анатолий Константинович, а вы так и не записались в общую очередь к стоматологу?

– Нет, Юрий Степанович, в этой очереди ждать надо почти два года. Лучше я простой зуб вставлю, как наш Коля. И быстро, и недорого, и красиво.

– Это чистая правда, – кивнул Марков и покосился на спидометр. Стрелка его дрожала около цифры «90».

12

День был такой долгий и трудный, что Алексеев, отпустив машину, вошел в подъезд, посмотрел на лестничный марш, потом махнул рукой и нажал кнопку вызова лифта. Тот сразу открылся, и через две минуты Алексеев, стараясь не шуметь, снял ботинки, надел тапочки и медленно пошел на кухню мимо спальни. Ее окно выходило во двор, поэтому Алексеев, подъезжая к дому, не видел, что в спальне горит бра. Он нерешительно постоял около широкой зашторенной застекленной двери, пошел на кухню. Включил свет, положил кожаную папку с бумагами на стол, тронул стоящий на плите чайник – горячий. Значит, его, как всегда, ждали. Едва слышно скрипнула дверь, и на кухню вошла жена:

– Миша, добрый вечер.

– Здравствуй, Валя, – Алексеев подошел к жене, поцеловал ее в щеку. – Почему Ирина не спит? – спросил он про невестку. – Читает?

– Тамарочка, кажется, простыла, температура у нее.

– Вот те раз! Почему мне не позвонили, почему врача не вызвали? – Алексеев обиженно вскинул брови и чуть повысил голос. Его внучке было четыре месяца. – А может, не простыла, а животик разболелся?

– Ты, дед, особенно-то не шуми, заснула она. Врач был, сказал, что ничего страшного. – Валентина Ивановна налила чаю в стакан с подстаканником. – Миш, или супчику разогреть?

– Конечно, при моей талии на ночь глядя только суп хлебать. – Алексеев расстегнул на широкой груди «молнию» спортивного костюма, щурясь, отхлебнул чай. – Сахару один кусочек положила?

– Успокойся, один, или я не помню? – Валентина Ивановна села напротив мужа и с улыбкой посмотрела на него сонными глазами.

– Ты чего, мать? – нахмурился Алексеев. Он не любил, когда его так в упор разглядывали. – Опять выгляжу плохо?

– Ничего, – Валентина Ивановна вздохнула, не гася улыбку на тонких губах, – вспомнила, как мы с тобой, когда поженились, чаи гоняли. Ох и худющий ты был, кожа да кости, лейтенантик безусый.

– Почему? У меня и борода была, не только усы, – Алексеев погладил пальцами полные щеки, которые к вечеру покрывались жесткой, колючей, как проволока, седой растительностью.

– Помню-помню. Это когда ты в болотах четыре месяца сидел, бандитов ловил.

– Не бандитов, а фашистских пособников, – уточнил Алексеев.

– Какая разница между ними?

– Маленькая, – усмехнулся он, – бандиты с ножами да кастетами, а у этих автоматы были и пулеметы.

– Ой, да что же я сижу-то, Миша? – спохватилась Валентина Ивановна. – От Славика письмо пришло. Ой, надо же, самое главное забыла! – Она легко поднялась и неслышно ушла в большую комнату, а вернулась с распечатанным конвертом, протянула мужу. – Опять он в поход идет на несколько месяцев, – она всхлипнула и прильнула к тугому плечу Алексеева, глядя в письмо влажными глазами.

– Ну, чего ты расстраиваешься? Лучше мои очки принеси.

Валентина Ивановна сунула руку в карман халата, отдала свои очки:

– Опасно же это, Миша.

– Не хнычь, он не мальчик, а капитан третьего ранга, боевой командир. – Алексеев прочитал письмо, тоже вздохнул. – Вот видишь, к Новому году, возможно, приедет. Осталось всего ничего, три месяца с хвостиком. Это все новости? Звонков не было?

– Ой, да что это я сегодня? – Валентина Ивановна виновато посмотрела на мужа. – Был звонок, перед самым приходом врача был. Дмитрий Гаврилович тебе звонил. Про Тамарочку я сказала, он спрашивал, как она. И Славику просил привет передать.

– И все? – насупился Алексеев.

– Еще спросил, где ты пропадаешь, а я ответила, что, как обычно, на работе.

– Когда это было? – Алексеев посмотрел на часы: стрелки показывали четверть двенадцатого.

– Минут двадцать назад. А что?

– Эх, Валя, ты со своей памятью меня до инфаркта довести можешь. Ведь мы с тобой почти сорок лет женаты, а ты все никак не привыкнешь, что такие звонки очень важны. Это ж секретарь обкома, значит, что-то срочное. – Алексеев в сердцах отодвинул недопитый стакан с чаем, пошел в свой кабинет, включил настольную лампу с зеленым стеклянным колпаком. С минуту постоял, хмуро глядя на телефонный столик с разноцветными аппаратами. Звонить или не звонить? Может, уже спать лег? Двадцать минут назад. А что сегодня по телевизору? Ага, международный матч по боксу. Еще идет. Была не была.

Он поднял трубку и машинально посмотрел на циферблат часов. Секундная стрелка пробежала шесть маленьких делений, и на том конце провода раздался знакомый голос.

– Простите, что поздно, Дмитрий Гаврилович. Это Алексеев.

– А-а, полуночник? Не спится тоже?

– Только что с работы вернулся.

– Как там внучка? Врач был?

– Спасибо, был. Сейчас она уснула.

– Михаил Павлович, может, мне позвонить, чтобы дежурную медсестру прислали? Чтобы подежурила, а? По своему опыту деда знаю, что четыре месяца – возраст нежный.

– Спасибо, Дмитрий Гаврилович, не стоит. Тут и невестка, и жена. Справятся.

– Ну, смотри. А если что – сам вызывай, не стесняйся. У тебя телевизор работает?

– Сейчас включу, – Алексеев нагнулся к тумбочке, на которой стоял маленький телевизор. – Вот, уже работает.

– Объясни мне, дорогой Михаил Павлович, почему, когда наши спортсмены, я сейчас имею в виду боксеров, выступают на международных соревнованиях в капиталистических странах, то судьи, если бой почти равный, обязательно дают победу нашему противнику?

– Я думаю, Дмитрий Гаврилович, что всякий бой, маленький или большой, надо выигрывать не по очкам, а нокаутом или за явным преимуществом. Тогда противнику никакие судьи не помогут.

– Что ж, убедительно, молодец. Я на прошлой неделе в Москве был на совещании. И встретился там с твоим большим-большим начальником. Ну, ты знаешь, с кем. В разговоре он Алексеева, между прочим, похвалил. А я на тебя пожаловался.

Алексеев медленно сел в жесткое кресло, потянулся к левому нижнему ящику, открыл его, достал полупустую пачку сигарет, вынул одну и пошарил глазами по столу в поисках спичек. Но их не было.

– Чем же я провинился, Дмитрий Гаврилович?

– Я твоему начальству сказал, что ты, Михаил Павлович, вместе со своими чекистами в некоторых вопросах часто идешь не рядом с областной партийной организацией. Понял?

– Как же так, Дмитрий Гаврилович? – Алексеев повернулся к окну и на подоконнике за прозрачной занавеской увидел спичечный коробок. Но дотянуться до него, не прервав разговора, было невозможно.

– Да-да, не рядом идешь. – Наступила небольшая пауза. – А чуть-чуть впереди. Алле, ты что молчишь, Михаил Павлович?

– Я не молчу, Дмитрий Гаврилович, я слушаю. – Алексеев смял сигарету и облегченно кинул ее в корзинку для мусора. – Я как раз на той неделе курить бросил. И сейчас удержался от соблазна.

– Вот видишь, даже в этом ты – пример своим подчиненным. У меня почти все, Михаил Павлович. Осталось немного. Как там насчет зубной боли? Не скоро вылечим?

– Продавца установили, Дмитрий Гаврилович. Источник тоже. А кто берет и кто вставляет – пока нет. Но работаем. Я взял это под контроль.

– Под строгий контроль, Михаил Павлович, под самый строгий. Завтра в семнадцать часов позвоните мне, а еще лучше приезжайте, расскажете подробности. Ну все, полуночник, отдыхай!

– До свидания, Дмитрий Гаврилович. – Алексеев опустил трубку, выключил телевизор, оглянулся на подоконник, взял спички, сигареты и вышел на кухню, где жена гладила пеленки.

– Валя, я вот опять нашел сигареты.

– Ба, откуда? Ты же все выбросил.

– Из стола. Возьми и спрячь подальше. Когда сильно-сильно попрошу, тогда дашь, но только одну.

– Ты звонил? – догадалась Валентина Ивановна. – Что-нибудь снова не так?

– Все так, все нормально. Он ведь давний поклонник бокса, не спал, телевизор смотрел. Все нормально, шагаем не рядом, а чуть-чуть впереди, – Алексеев засмеялся и покачал головой. – Разыграл!

– Как? – спросила жена.

– Когда-нибудь потом расскажу. Ты ложись, а я еще поработаю.

Он ушел в кабинет, прикрыл дверь и сел за стол. Почему молчит Панкратов? Он же знает, что я жду от него вестей.

– Дежурный? Это Алексеев. Скажите, Панкратов не звонил? А почему мне не доложили? Да мало ли что я уехал домой! При чем здесь полночь? Ну, когда я вас приучу к порядку? Через пять минут найдите мне Панкратова. Хорошо, я буду ждать.

Алексеев положил трубку на аппарат и вспомнил, как тринадцать лет назад его вызвали в Москву и предложили новую, более высокую должность – возглавить управление в области, где первым секретарем обкома работал Дмитрий Гаврилович.

Наследующий день, к вечеру, Алексеев приехал на новое место службы и позвонил в приемную первого секретаря. Его попросили подождать, потом строгий женский голос вежливо сказал:

– Товарищ Алексеев, Дмитрий Гаврилович передал, что он в течение трех дней будет занят, а завтра с утра вас примет второй секретарь обкома.

– Спасибо, – Алексеев записал в рабочем дневнике время приема. Минут пять курил, глядя в окно, во двор управления, где под унылым сентябрьским дождем тоскливо и громко кричали вороны, сидевшие на толстых ветках высоких деревьев. Потом затушил сигарету, надел китель с погонами полковника, одернул его и вызвал заместителей для знакомства.

Через полмесяца во второй половине дня вдруг ласково зазвонил красный аппарат, Алексеев удивленно посмотрел на него. Он знал, что это прямой телефон с первым секретарем. Но две недели телефон молчал, две недели Алексеева никто не вызывал в обком партии – и вдруг.

Он помедлил еще секунду, потом взял трубку:

– Полковник Алексеев слушает.

– Добрый день, Михаил Павлович. Простите, что отрываю от дел, но я хотел бы с вами посоветоваться.

– Хорошо, выезжаю.

– Нет, не надо. Я приеду к вам сам. Знакомиться будем. Очно.

Домой он вернулся тогда позже обычного. Жена разогрела ужин:

– Что-нибудь случилось?

– Случается только плохое, Валюша. А хорошее приходит своим чередом. У меня сегодня три часа был Дмитрий Гаврилович. Интереснейший человек. С таким руководителем работать можно только хорошо.

– Поздравляю, Миша, – жена улыбнулась и вздохнула. – Раньше ты тоже неплохо работал. Приходил, правда, не всегда так поздно. А теперь, товарищ начальник управления, я тебя вообще сутками не вижу.

– Полно тебе, Валентина! Или ты не жена чекиста? – Алексеев взял ее руку, прижал к щеке. – Ты ведь не хуже меня знаешь, что фронт без налаженного тыла – это не фронт, а видимость.

13

В половине двенадцатого ночи в кабинете заместителя директора завода по кадрам и быту шестеро мужчин пили чай, жевали бутерброды из дежурного буфета и смотрели телевизор.

Яков Денисович Рыбак лишних вопросов не задавал.

Кадровый военный, он хорошо понимал, что каждая работа имеет свои особенности, тем более такая сложная, как у чекистов. Лишь одно несколько смущало – возраст собравшихся у него в полночь людей. Только, пожалуй, Гирин по представлению Якова Денисовича соответствовал хотя бы внешне сотруднику Комитета государственной безопасности.

Под левой рукой Рыбака негромко зазвонил городской телефон. Жена беспокоится, с нежностью подумал Яков Денисович и, сняв трубку, сказал приглушенно:

– Я слушаю.

Незнакомый мужской голос просил пригласить к телефону Панкратова. Рыбак на мгновение удивился, потом вспомнил его имя и отчество:

– Юрий Степанович, это вас.

Панкратов подошел к телефону с таким видом, словно ждал этого звонка, сказал в трубку: «Хорошо, я вас понял» – и посмотрел на Рыбака:

– Яков Денисович, извините, у вас где-то поблизости есть отдельный пустой кабинет и телефон? Я должен позвонить.

– Только в приемной параллельный стоит. А можно из кабинета, где товарищ Семин сегодня работал. Я сейчас быстро на первый этаж схожу, ключ возьму у дежурного. – Рыбак вышел.

– Михаил Павлович ждет моего звонка, – бросил на ходу Панкратов и поспешил за Рыбаком.

В кабинет заместителя директора он вернулся вовремя.

– Все нормально, – шепнул он Матвееву. – Сначала, когда про телевизор услышал, чувствую, аж закипел, а потом, когда я ему про версию сказал, отошел. Но в два часа он ждет от нас уже чего-то реального, а не шаткую версию.

Гусев и Семин почти вплотную подошли к экрану. Гирин сидел возле стола, а Рыбак, подперев голову рукой, хмуро бормотал, поглядывая на экран:

– Черт знает что! Напролом идут! Как на штурм.

Здесь хоть сотню вахтеров ставь – бесполезно.

– Это точно! – кивнул Гусев. – Я в такой толпе барана могу пронести, и никто не заметит.

– Люди наработались, домой спешат, а автобусы ходят через пень-колоду. Ты еще скажи: слона пронесу! – огрызнулся Семин.

– Тихо, не ссориться, – прервал их Панкратов и подошел к Рыбаку. – Яков Денисович, может, вы в курсе, сколько автобусов обслуживает в это время маршрут «завод – город»?

– Точно не помню, но хорошо знаю, что мало. Звонил я в автохозяйство, ругался с ними, да проку нет.

– Ясно, – Панкратов повернулся к Матвееву. – Петр Васильевич, а вы как депутат горсовета можете поставить этот вопрос на ближайшей сессии? Депутатский запрос сделать, в горкоме товарищам порекомендовать?

– Учту, – в который раз за сегодняшний вечер смутился Матвеев. – И в горкоме поговорю обязательно.

– Ну, что ж, Яков Денисович, спасибо вам большое за чай и бутерброды, вы нас от голода спасли. Еще раз извините за беспокойство, за то, что оторвали от дома. Но иначе было нельзя – работа. – Панкратов пожал Рыбаку руку, но отпускать ее медлил. – И маленькое пожелание в конце нашей сегодняшней встречи. Здесь у моих товарищей сложилось мнение, что в гальваническом цехе неплохо было бы еще одну камеру поставить.

– На участке золочения, верно? – воскликнул Рыбак.

– Правильно, для укрепления дисциплины. Там ведь случаются нарушения?

– Ну, что вы! Если бы весь завод был таким, как этот участок, мы бы и горя не знали и все знамена навечно нашими стали. Вы меня, товарищ Панкратов, простите великодушно, я знаю, что есть тайны в вашей работе, государственные секреты. Но хоть что-то мне как руководителю, отвечающему за свой участок, под честное слово офицера и коммуниста с тридцатилетним стажем доверить можно?

– Я ждал этого вопроса, Яков Денисович. А то, что вы так долго терпели и задали его в самом конце, говорит в вашу пользу. По нашим предположениям, с одного из промышленных предприятий области происходит утечка золота. Вот это пока все, что я могу вам сказать.

– Понял, вопросов больше нет. Но только у нас подобное вряд ли возможно.

В час ночи вернулись в апартаменты Матвеева.

В этот момент зазвонил телефон. Панкратов машинально, как у себя в кабинете, левой рукой снял трубку:

– Слушаю. Да, Михаил Павлович. Какое образование у Глазова? Девять классов, У Павлова? Секунду, сейчас уточню. Десять. Почему так уверенно отвечаю? Ребята проверяли. А у всех нас? У нас высшее. Как получить из раствора золотой слиток? – Панкратов поднял глаза на Матвеева, потом перевел взгляд на Семина. Те пожали плечами. – В данный момент я на этот вопрос точно не могу ответить. Как вы говорите? Проконсультировались уже? Слушаю. Так, сначала получить песок, а из него сплавить слиток. Но, Михаил Павлович, то, что принес нам Одинцов, по данным экспертизы, получено в домашних условиях. Есть, хорошо. Согласен, специалисты и ревизоры из министерства обязательно нужны, их надо пригласить. Понял, искать лабораторию дома. Да, и слитки эти делает не Глазов, а кто-то другой. Но, Михаил Павлович, а что, если тот же Павлов на школьной олимпиаде по химии к физике получал призы? Разве он не сможет? Есть отставить фантазии. Спокойной ночи! – Панкратов положил трубку, сел за стол, выпятил губы. – Ну и слышимость у тебя, Петр Васильевич, как будто с Сахалином разговаривал. Наш генерал, братцы, абсолютно прав. Пока что наша версия написана вилами на воде. Нужны факты, нужны конкретные, неопровержимые доказательства. И добычей этих доказательств, подчеркиваю – доказательств, а не плодов фантазии, даже самых гениальных, мы с вами займемся завтра. Вернее, уже сегодня, после того как вздремнем. В половине второго соберемся снова и обсудим новости. Времени немного, но выхода нет. Всем за минувший день спасибо, спокойной ночи. А к семи утра быть здесь. Так, Петр Васильевич?

– Так точно, – ответил Матвеев,

14

Поселок Пионерский, спрятавшийся в тени огромных серебристых тополей, посаженных строителями шахты еще до войны, в этот тихий, солнечный, ласковый день в который раз за прожитые сорок четыре года показался Василию Серегину земным раем. В самом деле: здесь было все, что надо для безбедного существования человеку самостоятельному и предприимчивому. Шахта, пока не кончились запасы угля, давала работу; детский сад и школа воспитывали и учили детей; Дворец культуры развлекал людей. И даже когда вместо шахты открыли филиал швейной фабрики, бывший слесарь внутришахтного транспорта Василий Серегин не приуныл, как многие, не подался на машиностроительный завод, а остался жить в Пионерском, в просторном трехкомнатном коттедже с большим приусадебным участком прямо за окнами, с кирпичным гаражом и старенькими «Жигулями», с высоким забором, женой Клавдией, сыном и дочерью, которых он после восьмого класса определил в городское профессионально-техническое училище, с огромным цепным кобелем Тарзаном, до безумия влюбленным в хозяина, потому что только ему Серегин отдавал всю свою угрюмую нежность. Клавдию он никогда не любил, и до свадьбы, и после нее у Василия Серегина, сильного, высокого, а значит, по мнению большинства девчат, красивого парня, подружек было хоть отбавляй, да и Клавдия, которую он взял в соседней деревне из большой семьи, где были одни девки, искренне считала, что ей повезло: муж есть, двух детей она ему родила, работа в городском детском саду до самой пенсии, а что еще человеку надо?

Василий думал иначе. Он был убежден, что ему, мужику грамотному, получившему среднее образование, недостаточно двухсот рублей в месяц, поэтому из бригадиров слесарей по ремонту швейных машин он перешел водителем в военизированную пожарную часть в городе, правда, на оклад вдвое меньший, но зато теперь Серегин после суточного дежурства трое суток был свободен, а свобода – такой товар, который дороже любых денег, который сам по себе при должной сообразительности может обернуться немалыми деньгами. И, недолго думая, Василий оформился на полставки сразу в два детских городских сада: в один дворником, в другой – сторожем и оператором газовой котельной. Работу дворника он возложил на Клавдию, и она безропотно согласилась. Во время суточных дежурств в пожарной части обязанности сторожа и оператора газовой котельной сразу, как только поступил в техническое училище, стал исполнять шестнадцатилетний сын Вовка. В свободное от основной работы время, которое составляло трое суток, Серегин копался на даче, к вечеру мчался в город, объезжал оба детских сада, забирал несколько ведер отходов с кухни и возвращался домой, кормил четырех поросят, каждый из которых, забитый к концу года и реализованный на рынке, приносил семьсот-восемьсот рублей чистой прибыли. Прибыльным был и урожай с десяти соток земли: ранней весной под пленкой быстро росли лучок, редиска, земляника. Потом подходил черед огурцов, помидоров, яблок, наконец, картошки. Словом, почти все было отлично, если бы сын был такой же сообразительный и трудолюбивый. Но, к великому огорчению Серегина, Вовка вырос вялым, ленивым, пристрастился к книжкам и даже, дуралей, пописывал стихи. На дочь Зину, хоть и выбрала она, поддавшись его уговорам, торгово-кулинарное училище, надежда была слабая: в пятнадцать лет Зина вымахала высоченной красивой девахой, признавала только тряпки, в училище хватала тройки, зато вовсю крутилась с парнями, за что однажды Серегин, ждавший ее на машине, чтобы отвезти домой помочь матери, и не дождавшийся, на следующий день приехал в общежитие и на глазах у подружек высек ремнем. Зинка не кричала, только кусала в кровь губы, брызгала слезами из синих глаз и фыркала: «Подумаешь, а мне не больно!»

Единственный родной человек, которому Василий мог бы открыть душу, был младший брат Костя. Но и он после армии, поддавшись соблазнам, рванул в Москву и устроился там рядовым милиционером охранять метрополитен. Приезжал он, правда, почти каждый год, но какой может быть откровенный разговор с милиционером, даже если это родной брат! Нет, отец бы не одобрил Костин выбор. Отец и его, а особенно Василия, старшего сына, долго и тщательно приучал к тому, чтобы уметь зарабатывать денежку, и радовался, что Василий точь-в-точь – копия своего деда, который благодаря своему усердию, смекалке и предприимчивости имел шесть коров, четыре лошади, два десятка баранов, а уж птицы всякой, вроде кур, гусей и уток, у него было без счета. Перед арестом дед держал даже мельницу, и, если бы не проклятые перегибы власти, так и не давшие деловым людям расправить плечи, развернуться в полную силу, наверняка, думал Василий, остался бы ему от того наследства добрый кусок, и не вкалывал бы отец на шахте проходчиком, не гнул бы спину, а других заставлял, не ушел бы так рано из жизни, да и сам бы Василий Серегин сейчас не крутился, как белка в колесе.

А тут еще встретилась на пути Елена Петровна Кудрявцева, и совсем одиноко стало на душе у Серегина. И вовсе не потому, что влюбился в нее, какая там, к черту, любовь к ней, почти сорокалетней бабе, если Клавдия – такая же, только привычная. Да, конечно, Кудрявцева и симпатичней, и пышней, но только дурак меняет шило на мыло. Дело было в другом. В том, что свою заведенную тугой пружиной жизнь в эти последние месяцы Серегин увидел как бы со стороны. Увидел – и стало ему за себя обидно: как же можно так мелко суетиться, считать себя счастливым и независимым, имея на сберкнижке несколько несчастных тысяч рублей, когда есть к этому и даже более прекрасному счастью и свободе совсем иные пути, совсем другие дороги, не требующие от тебя стольких физических сил, траты нервов и унижения!

Первый раз он встретил Кудрявцеву ровно год назад в колхозе соседнего района, куда в сентябре его уговорили поехать на уборку картофеля. Серегин хорошо помнил, как он ломался, не хотел, как его уговаривали, и он согласился лишь тогда, когда составил для жены и детей почасовой график жизни без него и прикинул, что пользу из его пребывания в колхозе тоже можно извлечь немалую: привезти и ссыпать в подвал пару машин колхозной картошки для поросят.

В первый же день работы в колхозе Серегин сделал вместо положенных шести двадцать рейсов на спирт-завод, и председатель, худой жилистый татарин с темным от солнца и пыли лицом, долго тряс его руку:

– Да, парень, если бы все так вкалывали, мне и трех машин, а не пятнадцати из города хватило бы с избытком.

– А я бы сейчас пожрал и выспался. Только не в общежитии. Шума не люблю, – сказал Серегин.

– Перекусить? – Председатель посмотрел на часы и покачал седой головой. – Ах ты, елки-палки, уже девять почти. Но ты попробуй. На бугре, напротив правления, наша столовая. Она, правда, сейчас закрывается, но хоть чайку попьешь. А насчет постоя – там две наши старушки мойщицами посуды работают. Одна из них тетя Маруся. Скажи ей, что я просил тебя взять, она одна живет, а дом просторный.

Колхозная столовая помещалась в кирпичном доме, разделенном пополам: на кухню и обеденный зал с пятью столиками. Серегин ввалился в нее без всякой надежды на горячую еду, с единственной мыслью съесть кусок хлеба и выпить чаю.

– Закрыто, гражданин! – громко сказали ему из кухни неожиданно звучным молодым голосом. – Там написано, что столовая до девяти.

– Да я грамотный. Мне бы чаю с хлебом, больше и не надо ничего, – откликнулся Василий.

– Грамотный? – в окне раздачи появилась моложавая женщина в белом халате, светловолосая, чуть полноватая, с веселыми темными глазами и ямочками на круглых щеках. Эта меня покормит, подумал Серегин, встал, улыбнулся и подошел к раздаче. С широкой плиты, заставленной кастрюлями, головокружительно пахло жареным мясом.

– Не шибко ученый, но дважды два – помню. Послушай, красивая, накорми ударника. Целый день вкалывал, не жрамши, честное слово. А голодного девки любить не будут. – Серегин наклонился к раздаче и посмотрел в темные зрачки поварихи. Она отпрянула, словно он плеснул в нее кипятком, и повернулась в профиль:

– Ладно уж, ударник. Мой руки.

– Руки? – Серегин удивленно посмотрел на свои широченные ладони. – Ух ты, гигиена! – и пошел к умывальнику около входа.

– Надолго к нам, ударник? – спросила из кухни повариха.

– Это как меня здесь приветят. Недельки на две от силы. – Серегин сел за стол, почему-то чувствуя, что она сама подаст ему. И точно: уже шла с большой глубокой тарелкой, в которой были вкусно уложены мясо и мятая картошка с луком. Серегин даже зажмурился от удовольствия, но краем глаза уловил, что повариха высокая и стройная. – А если так кормить будут, то, может, вообще останусь. Ты местная?

– Нет, из города, – повариха принесла металлическую кружку и горячий чайник, подвинула ближе хлеб.

– А почему сказала «к нам»? – Василий взял ложку и наклонился над тарелкой.

– Так я здесь уже второй месяц. Устала, как черт. И не знаю, что там дома творится.

– А как тебя величать? – спросил Серегин и подумал, что у этой симпатичной бабы здесь, в колхозе, видимо, от городских мужиков отбою нет.

– Величать меня, молодой человек, красиво – Елена Петровна, – ответила повариха и неторопливо пошла на кухню.

Серегин едва не подавился от неожиданности. И потому, что его назвали молодым человеком, и потому, что уж очень по-царски представилась ему повариха. Он с минуту молча уминал картошку с мясом, потом повернулся к раздаче:

– А меня, Елена Петровна, еще никто не звал Василием Митрофановичем. Все больше Вася да Серегин. – Он налил до краев кружку темного чаю, отхлебнул – сладкий. – И где ж ты, Елена свет Петровна, в нашем городе каши варишь? В какой столовой такая вкуснота бывает?

Повариха выключила плиту и вытерла полотенцем руки:

– Я на машиностроительном заводе бригадиром работаю. А вкусно готовить – это мое хобби, Василий Митрофанович. Когда-то в юности пришлось в столовой котлы ворочать. А вы – шофер?

– Ага, – Серегин допил чай, собрал посуду, отнес к раздаче. – Сколько я вам должен, хозяюшка?

– Сорок семь копеек.

– Всего-то? – удивился Серегин. – Накормила, понимаешь, на неделю и так дешево? Ну, прямо коммунизм настоящий. – Он порылся в кармане, достал рубль.

– У меня сдачи нет, я всю мелочь уже сдала. И потом здесь талоны, платить надо в бухгалтерию колхоза.

– Елена Петровна, – Василий прилег на широкий подоконник раздаточного окна. – Извините, конечно, но у меня появилось желание отблагодарить вас по-настоящему за вашу доброту.

– Это как? – Она уже сняла белый халат и осталась в легком голубом платье.

Серегин отвел глаза от поварихи в темно-синее окно.

– Очень просто. Вы говорите, что давно не были дома. Отсюда до города всего-то полста километров по хорошей трассе. Какой-нибудь час. Я могу вас подбросить.