Текст книги "Да не судимы будете (СИ)"

Автор книги: Игорь Черемис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)

* * *

На обратном пути я даже радовался, что электричка шла неспешно, подолгу собирая пассажиров на каждой остановке. Время у меня было, а вот обдумать сказанное Маленковым и, главное, хотя бы в первом приближении прикинуть, что включать в отчет, а что оставить за кадром, мне было необходимо.

Он меня провожал в хорошем настроении, даже пошутил, что зря вывалил на меня всю правду о старом времени. Но уже на улице тихо предупредил, что если его начнут спрашивать о моём визите, то расскажет всё, никаких умолчаний не будет. Это было честно; Молотов о таком не говорил, а я не знал, интересует ли кто их мнением о разных вопросах – например, о тех, что задают много возомнившие о себе сотрудники КГБ. Я лишь хотел надеяться, что к Молотову и Маленкову не ходят раз в неделю некие проверяющие, которым они вынуждены выкладывать всё без утайки, если хотят сохранить прежний уровень жизни. Впрочем, лет пять назад этого точно не было – иначе Семичастный не стал бы посылать меня к этим деятелям; ну а за прошедшие годы Комитет не стал лучше, он даже, скорее, чуть ухудшился. Так что, наверное, мне ничего не грозило, а Маленков предупреждал меня лишь по привычке, оставшейся с каких-то давних времен.

В принципе, если Маленков был прав, и те самые бандеровцы решили вести свою работу внутри КПУ, это многое объясняло – например, широкое распространение идеи о том, что вне СССР Украине было бы лучше. Если эта идея внедряется в сознание масс уже лет десять, то понятно, откуда росли ноги у всех событий конца восьмидесятых. Сейчас, наверное, подавить ростки будущего массового недовольства ещё возможно – если, конечно, действовать со всей решительностью и теми самыми сталинскими методами, которых моё начальство боялось, как огня.

И вообще мне нужны были единомышленники. Я устал быть волком-одиночкой. Мне хотелось, чтобы меня со всех сторон прикрывали люди, которые разделяли мои идеи, чтобы кто-то мог продолжать борьбу с разложением, если со мной что-то случится… Но в этом случае я оказывался в тупике. Я не мог открыться даже Максу без риска попасть под статью об измене – со мной-то точно церемониться не будут, я же не диссидент, а всего лишь майор госбезопасности. С такими не цацкаются, а бьют наотмашь при малейшем промахе. Это в будущем мне почти ничего не грозило – ну уволят, ну лишат выслуги. А сейчас… сейчас увольнение ещё надо заслужить.

[1] Если честно, я не уверен в этой теории, но она выглядит как минимум логично. Впервые хлеб в Канаде купили в 1963-м; последнюю ячейку ОУН-УПА на Западной Украине ликвидировали в 1959-м; Крым передали Украине в 1954-м. Солженицын называл амнистию, которая подразумевалась указом Верховного Совета СССР от 17 сентября 1955 года, «Аденауэровской» – мол, таким образом хотели показать Западной Германии и всему западному миру добрую волю Советского Союза. По этому указу было освобождено 38 тысяч немецких военнопленных – за них просил как раз Конрад Аденауэр. Что касается бандеровцев, то с ними Хрущев нянчился ещё с военного времени – он тогда возглавлял УССР и регулярно объявлял различные амнистии для тех из них, кто сложит оружие. Летом 1945-го, например, сдались 5 тысяч бандеровцев и 11 тысяч уклонистов. При этом и в 1955-м отпускали далеко не всех – лишь тех, чей срок был ниже 10 лет. На свободу вышел десяток тысяч человек – в дополнение к немцам, – но при этом за несколько лет из-за рубежа на Украину (в основном на Западную) приехали чуть ли не полсотни тысяч тех, кто в своё время уходил с немцами. Ещё 50 тысяч вернулось в 1960-е – и таким образом УССР получила сто тысяч весьма деятельных товарищей, не слишком лояльных к советской власти. По некоторым данным, к 1975 году примерно треть этих возвращенцев была интегрирована в органы власти республики выше районного уровня, а в 1980-м на Западной Украине во власти была половина вот этих «бывших».

Глава 11

«Здесь растут странные растенья»

Решение вылезти на «Соколе» возникло у меня спонтанно. Я немного устал от обдумывания рассказа Маленкова, и завершение ещё одного несделанного дела казалось мне хорошим способом хоть немного успокоиться. К тому же я не видел каких-то затруднений – доберусь до ближайшего таксофона, наберу номер этого генерала, попрошу позвать Юрия, и если того нет, просто положу трубку и спущусь обратно в метро. Но жизнь, как всегда, посмеялась над тем, кто составляет стопроцентные планы.

Ближайшая пара таксофонов оказалась недоступной – по одному разговаривал мужчина и, кажется, не собирался быстро сворачиваться, а у другого аппарата отсутствовала трубка. На другой стороне проспекта тоже всё было занято. Я прошел чуть дальше, нашел свободный телефон – но оказалось, что у него сломан монетоприемник. В общем, за какие-то пятнадцать минут я полностью разочаровался в социализме и едва не воззвал к богам, чтобы они вернули капитализм, при котором такой ерунды не было. Да и в целом такие знаки нельзя игнорировать – мне следовало уезжать оттуда ещё после первых признаках грядущей неудачи.

Но я продолжал искать, и моя настойчивость была вознаграждена – правда, в полукилометре от метро. Но там нашелся свободный аппарат, у которого имелась трубка, и который спокойно проглотил мои две копейки. Я набрал нужный номер, послушал гудки, а потом откликнулся голос, который явно привык командовать.

– Говорите!

Судя по всему, это и был тот самый генерал, отец Юрия. Что ж, я знал, на что шёл.

– Добрый день, – вежливо сказал я. – Могу я услышать Юрия?

– Юрку? – я зримо представил, как генерал чешет затылок. – Да, сейчас, – и громкий крик, поскольку он даже не отвел трубку: – Юрец, к телефону подойди!

Потом послышался стук – трубку положили рядом с аппаратом – и тяжелые шаркающие шаги. И отдаленный голос, который наставительно сказал:

– Я у тебя секретарем быть не нанимался!

А потом откликнулся тот, кто был мне нужен.

– Это Юрий, вы меня искали?

Его голос резко отличался от голоса отца – более мягкий, он говорил с явным уважением к собеседнику. Примерно так разговаривал мой агент «Мишка», который привык мыслить категориями, что клиент всегда прав. Я немного успокоился.

– Здравствуй, можно на ты, если не возражаешь, – сказал я. – Это Виктор, приятель Савелия… из Киева. Хотелось бы встретиться, поговорить о твоем предложении.

– Савелий?

– Сава, он обычно так представляется, – уточнил я. – Я готов целовать песок…

– А, Савка! – воскликнул Юрий и спросил настороженно: – А что-то не так?

– Да нет, всё так, – я вложил в свой голос всю свою способность к убеждению. – Просто он попросил встретиться, поговорить. Сам понимаешь – переезд в Москву это очень ответственное решение, вот он и попросил меня всё проверить.

– А, ты в этом смысле… Да заходи, я тут пока… только ещё и отец с матерью дома… как тебя зовут-то? Я дежурному скажу, чтобы тебя пропустили, у нас тут строго.

– Можно во дворе, – предложил я, не горя желанием рассказывать свои ФИО направо и налево.

Может, этот Юрий мне не понравится, и я предпочту забыть его, как страшный сон.

– Во дворе… там патруль ходит, гоняет посторонних, – задумчиво произнес он. – Хотя есть одно местечко… подходи тогда, подъезд знаешь?

* * *

– Тут у нас бомбоубежище, в нем что-то типа красного уголка, в нем собрания иногда проводятся, а так стоит пустым, а стены вот такой толщины, звук вообще не проходит. Ну отец и договорился, что мы тут играть можем, когда помещение никому не нужно.

Юрий оказался высоким белобрысым парнем с иностранной внешностью, но общался он безо всякого снобизма. Ему даже хватило одного моего имени, о фамилии он и не спросил – то ли из скромности, то ли в их тусовке это было в порядке вещей. В принципе, он и с Савой, похоже, общался именно так – представились именами, а все остальные детали биографии так и остались тайной. Сава, пожалуй, тоже был таким – может, тут и надо искать причины, почему он переименовал Дутковского в Левко.

– Это ты про «Сокол»? – спросил я.

– Да, про неё… хорошее было время, жаль, что пришлось разбежаться.

– И там сейчас никто не играет?

– Почему? Харитон с ребятами, у них там база, но они с мультиками плотно законтачили, редко тут появляются. А у меня ключ остался, – добавил он с заметной гордостью.

Причин этой гордости я поначалу не понял, но потом это стало очевидно. Бомбоубежища в СССР строили по типовым проектам, даже если их встраивали в подвалы жилых домов. Поэтому я примерно знал, что увижу – несколько помещений, спрятанных за тяжелыми дверьми, и одно из них предназначено для размещения большой группы людей. Но здесь люди постарались на совесть – вернее, военные, для которых проектировался этот дом, потребовали у архитекторов сделать некоторое подобие соседней станции метро. Я оценил размах – при некотором старании здесь можно было разместить, наверное, всех жильцов первых очередей дома.

Большое помещение напоминало актовый зал какой-нибудь школы – большей схожести мешали низкие потолки. Аппарат я даже сразу не увидел – и лишь потом разглядел несколько усилителей, стоявших в углу и накрытых пленкой и какими-то тряпками. Один небольшой усилитель находился отдельно, а рядом с ним притулилась электрогитара «Музима» благородного черного цвета.

– Это я вчера заходил по старой памяти, поиграл немного, – стесняясь, объяснил Юрий. – Редко получается вот так, работа много времени отнимает, даже перед ребятами неудобно.

– Ребята – это твоя группа? – спросил я.

– Да, но нам до группы ещё далеко, – он улыбнулся. – Все работают, у некоторых семьи, какая уж тут группа. Зато название есть – «Тролли», это мы у американцев подсмотрели, может, слышал – была такая команда, The Trolls, к нам тогда их альбом попал – «Animated Music», очень классный.

Я покачал головой.

– Кажется, нет, хотя, может, и слышал, но не знал, что это они.

– Жаль, у них классная музыка, – с сожалением сказал Юрий. – Хотел бы я уметь так сочинять. Так в чем вопрос-то?

– Да вопрос простой, – сказал я. – Ты вот Саву куда пригласил? В эту свою группу, которой до группы ещё ползти и ползти?

– Ну да, мы без баса сейчас, а этот паренек видно, что с гитарой обращаться умеет. Ну и песни у него классные… я, правда, не поверил, что это что-то народное, думаю, он сам их пишет, но почему-то признаваться не хочет. А с полным составом можно и концерты давать, хотя Игорек говорил, что не хочет профи становиться, его работа вполне устраивает. В общем, пока я ту песню Харитону сбагрил, им глянулась, обещают на концертах исполнять и в альбом включить.

– А что за Харитон-то?

– А, это… Серега Харитонов, тоже тут живет, учились вместе, но он чуть помладше. У него всё всерьез, это мы кто чем занимаемся – я вон в преподы подался, Игорь в художники. Но обещаю, что твоему Саве у нас будет нормально.

* * *

Я в этом «нормально» уверен не был, поскольку с Юрием мне уже всё было ясно. Он был из тех идеалистов, что в начале шестидесятых припали к живительной струе западного рок-н-ролла, нарекли её «настоящей музыкой» и принесли клятву на крови, что будут играть только её. Они не задавались глупыми вопросами, просто переводили английские тексты на русский и старались как можно точнее снять аккорды, уверенные, что это и есть залог успеха каких-нибудь The Beatles. Про Брайана Эпстайна они если и слышали, то про его заслуги в том, что битлы стали битлами, точно не были в курсе. А этот человек как бы являлся главным и ключевым фактором, который превратил скромную группу из Ливерпуля в мировой феномен.

В принципе, это незнание было понятно. Это я в будущем уже был наслышан про менеджеров и продюсеров, которые и зарабатывали основные деньги на успешных командах конца 80-х вроде «Ласкового мая» или «Миража». Слышал я и про продюсерские проекты в России девяностых – других тогда и не было. Но для Советского Союза образца 1972 года это знание вовсе не было таким уж очевидным, хотя буквально все более-менее известные музыкальные команды и сейчас процветали благодаря неким протопродюсерам – их называли художественными руководителями, они и сами могли выступать на сцене, но более всего им удавалась роль организатора. И неважно, что именно они организовывали – добывали качественный материал для своих подопечных или могли договориться с любой площадкой о выступлениях. Главное, что они хорошо умели это делать. Остальное прикладывалось к этим самым умениям.

Таким продюсером, например, был Дутковский – хотя, конечно, он уже взял груз не по своим силам, поскольку в этом отношении проигрывал Владимиру Мулявину из «Песняров» и даже мужу Ротару, который стал для неё очень хорошим Эпстайном. Я помнил несколько фамилий, что были на слуху и в моем времени – Бари Алибасов сейчас, кажется, покорял Казахстан с «Интергралом», Стас Намин вовсю раскручивает ансамбль «Цветы», а Павел Слобокин на много лет занял себя «Веселыми ребятами». Живы были и реликты прошлого вроде Леонида Утесова, которого тоже формально можно отнести к продюсерам, как и Олега Лундстрема.

В принципе, этот Юрий знал одного прирожденного продюсера – некоего валютчика и любителя золота Айзеншписа, работу которого по продвижению никому не известной команды до вполне приличного уровня популярности сложно переоценить, ведь он этот «Сокол» даже в какую-то филармонию пристроил, что означало официальный статус и много-много концертов. Айзеншпис, наверное, мог бы вообще этот «Сокол» в небеса отправить, если бы не предпочел своё второе увлечение. Я не помнил, как у него обстояли дела в восьмидесятые – кажется, он и второй раз присел за всё ту же валюту, – но после выхода наткнулся на малоизвестную ленинградскую команду и превратил её в кумиров миллионов. То есть чутье и хватку Айзеншпис за решеткой как минимум не растерял.

Самим же «Соколам» – а сейчас ещё и «Троллям» с «Оловянными солдатиками» – до таких низких материй дела явно не было. Они были уверены, что нужны песни – а всё остальное приложится. В целом они были правы, без песен ни один продюсер ничего не сделает. Вот только платить за хороший музыкальный материал по полтысяче за штуку – прямая дорога к преждевременному разорению. Деньги у Юрия явно водились; их источник мог быть каким угодно – зарплата, какие-то гонорары, даже то, что выделял ему на карманные расходы папа-генерал. Правда, на приличную программу нужно десяток песен, а это пять тысяч рублей – советские музыканты жили хорошо, но не настолько, особенно когда речь заходила о группах, которые не были признаны официальными органами.

Вот только Юрий не был продюсером. Эти ушлые ребята постарались бы выцыганить песню у Савы бесплатно или за обещание будущих барышей – с их точки зрения мой школьный приятель был лохом, которого не грех и кинуть. Но Юрий оказался пареньком честным, что мне в нем понравилось. Не понравилось то, что без продюсера эти его группы ждала участь, предсказанная «Мишкой» – поварятся в собственном соку пару лет и разбегутся. Конечно, за это время Сава освоится в Москве, заведет нужные знакомства, так что не пропадет – устроится к Намину или Слободкину, где всегда была сильная текучка. Только тем мои песни особо не нужны – не их репертуар категорически; если я сейчас притащу Намину «Bang», первый хит «Парка Горького», он посмотрит на меня, как на умалишенного. Да и Слободкин вряд ли примет «Тётю» – «Веселые ребята» ещё не дошли до нужного градуса безумия, сейчас они были рафинированным и воспитанным ВИА.

Ну а судьба Савы… пожалуй, в «Смеричке» ему будет лучше, чем в любой из московских команд, где никто не будет заботиться о том, где он живет и есть ли у него деньги на покушать.

– Юр, а можно сыграть? – я небрежно кивнул на «Музиму».

– Конечно, – легко согласился он. – А что ты играешь?

– Блюз, – сказал я. – Мне нравится эта музыка. Кто-то из великих сказал, что блюз – это когда хорошему человеку плохо. А я как раз недавно общался с одним хорошим человеком, которому было очень плохо.

* * *

Пока усилитель прогревался, Юрий рассказывал мне байки из того времени, когда они с «Соколом» здесь обитали. Я привычно делил эти рассказы на десять, но всё равно получалось, что приключений у доморощенных музыкантов было прилично – впрочем, так обычно и бывает, когда ты молод и чрезвычайно увлечен своим хобби, которое не слишком нравится старшему поколению.

А одновременно я думал, что сыграть этому умудренному в западной музыке товарищу. Стиль я, конечно, обозначил, но блюз – понятие очень широкое, под него что угодно подвести можно, если сыграть это «что угодно» медленно и печально. Формально блюзом была и романовская песня «Кто виноват», но я её сегодня уже исполнял, пусть и мысленно. А потом я вспомнил про ещё один хит «Воскресенья», с которой и началось моё музицирование в этом времени и в этом теле.

Я взял «музиму», чуть подстроил третью струну, а потом заиграл проигрыш, который сейчас выглядел пусть не как привет из далекого будущего, но всё равно очень прогрессивно – особенно по меркам всяких ВИА советского извода. Гитара заметно отличалась от моей «торнады», но была приятной.

– В моей душе осадок зла и счастья старого зола…

Ещё с проигрыша Юрий оказался полностью захвачен этой песней. Ну а в процессе его буквально начало разрывать на несколько частей – одна хотела начать записывать текст, другая – аккорды, третья – и то, и другое сразу. Смотреть на это было забавно, но я старался петь серьезно – всё же Никольский писал о важных вещах, и не стоило портить его лирику улыбкой, хотя суета моего слушателя забавляла. Кроме того, я и сам наслаждался странной акустикой этого зальчика, в которой многочисленное эхо создавало причудливую картину звуков.

– До горизонта протянуть надежды рвущуюся нить и попытаться изменить хоть что-нибудь…

Я резко оборвал песню и прижал струны, чтобы не звенели.

– Ну как? – спросил я небрежно.

То, что чувствовал Юрий, было хорошо видно по его лицу и жестам. Он был раздавлен и не сразу собрался с мыслями.

– Что это? – наконец спросил он.

– Блюз, – я всё-таки улыбнулся. – Хороший блюз.

– На русском… – пробормотал он. – Мы с ребятами пытались, но наш «Край» никому не зашел, а «Солнце» вообще высмеяли… сказали, чтобы мы не выделывались.

– «Край»? «Солнце»? – я немного удивился. – Ни разу не слышал.

– Ну ещё бы… мы особо и не распространяли, хотя Айзек что-то пытался, заставил нас записаться. Говорил, чтоб в веках хоть что-то осталось. Сейчас, кажется, мафон не утащили…

Он порылся в залежах аппаратуры и добыл там катушечный магнитофон со скругленными по моде шестидесятых углами. К магнитофону на длинных шнурках были присобачены такие же скругленные колонки, а на верхней крышке имелась гордая надпись: «Яуза-10».

– Это стерео, ещё первых выпусков, там даже лентопротяжка стоит от «грюндика», – с непонятной мне гордостью пояснил Юрий. – Надеюсь, Харитон его не добил окончательно…

Он подключил розетку к сети, и нам пришлось ждать, пока нагреются лампы, на которых были собраны схемы этого чуда техники, их свет можно было заметить в щелях. А потом…

«Где тот край» оказалась незатейливой песенкой, которая, в принципе, подошла бы любому советскому ВИА семидесятых. Пел сам Ермаков, и он категорически не вытягивал даже этот примитивный мотив, но музыкальная часть была сделана вполне на уровне, присутствовала даже какая-то вполне оригинальная аранжировка. А «Солнце над нами» была самой настоящей фолк-роковой композицией – весьма оригинальной, с дудками, забавным текстом про какой-то цветочек и в корне отличающейся от всего, что звучало на нынешней эстраде. Впрочем, голос Юрия и там не справлялся со своей задачей, из-за чего всё вместе звучало так себе.

Я посмотрел на него – он явно наслаждался свидетельствами былого величия «Сокола», и мне было непонятно, видит он огрехи своего исполнения или нет.

– Ну как? – повторил он мой вопрос.

– Сами написали?

– Ну да, я в основном за музыку отвечал – всё же музшкола за плечами, а Игорек стихи придумал, – объяснил Юрий. – «Край» первой был, потом уже «Солнце». Нас Намин к себе звал, как Айзек сел, горы золотые обещал.

– Отказались? – уточнил я, зная ответ.

– Да, надо было под него ложиться полностью, иначе он не умеет… хотя, может быть, это и правильно, – задумчиво сказал он. – Это у нас в «Соколе» вольница была, в нормальных коллективах такого не допускают. Думаю, если мультики Харитона прижмут, они сбегут оттуда. Я вот что подумал… Ты сам с приятелем своим кумекай – стоит к нам лезть. А то может так получиться, что я его сосватаю, а мы через год… кто куда. Ему бы к Намину, конечно, у них и денег полно, и аппарат классный. Но у них с басухой всё в порядке.

– Спасибо за откровенность, – улыбнулся я. – А сам что посоветуешь? Может, есть ещё кто, у кого с басухой не в порядке?

– Да есть, как не быть. Никольский из армии вернулся, – я чуть встрепенулся, услышав знакомую фамилию. – Пока обратно к Сикорскому прибился, может, «Атлантов» снова соберут, а эта команда пару лет назад на всю Москву гремела. У них, правда, своего материала почти не было, но, говорят, Костик притащил какую-то крутую песню про музыканта… сам не слышал, но ребята хвалили очень. [1]

Я мысленно выдохнул, поняв, что был очень близко к провалу – всё-таки хорошо, что этот «Музыкант» надоел мне ещё в моей первой жизни. Впрочем, я бы, наверное, выкрутился – музыка сейчас распространялась самыми причудливыми путями, так что всегда можно было отбрехаться всеобъемлющим «где-то слышал».

– И какие у них шансы возродиться? – спросил я.

Впрочем, никаких «Атлантов» моя память не хранила, как не помнил я ничего ни о каком Сикорском. Но это я собирался уточнить во время следующего разговора с «Мишкой», сейчас эта, наверное, легендарная личность была важна исключительно с точки зрения практики – есть у него нужные качества, чтобы стать менеджером успешной группы, или же они у него напрочь отсутствуют.

– Да фиг знает, – Юрий безразлично пожал плечами. – Раньше Алик боевой прямо был, сейчас… потух как-то. Я вот тоже уже потух, иногда только гитару терзаю по старой памяти, а снова этим заниматься на регулярной основе, кататься по разным площадкам… нет, не готов.

Это я и сам видел – он ещё жил рок-н-роллом, но уже не в полную силу, скорее, по инерции, скучая по старым добрым временам, когда он и его приятели лабали рок и чувствовали себя причастными к чему-то великому. Если бы тогда их ждал успех – хотя бы в рамках Москвы, – то всё могло сложиться иначе. Но сложилось вот так. А, значит, мнению этого разочаровавшегося в роке музыканта доверять не стоит, как и отправлять Саву в топку «Троллей», «Солдатиков» или тех же «Атлантов».

– Слушай, а зачем ты песню у Савы так задорого купил? – поинтересовался я.

– Это разве задорого? – усмехнулся он. – Нормальный композитор за пять сотен даже к роялю не подойдет, а ведь потом ещё надо и за текст платить. А тут – готовая песня, бери и исполняй. К тому же за всё «Союзмультфильм» платит, Харитон как-то хитро такие расходы оформляет, чтобы все счастливы были. Могут и в мультик какой пристроить. Его на студии ценят…

Тут пришлось хмыкать мне – оказывается, Сава ещё и продешевил. Впрочем, мы с ним ребята провинциальные, столичных порядков не знаем… Я мысленно записал себе ещё один вопрос, который надо обязательно задать «Мишке». Если песни и вправду стоят так дорого, то, может, ну их, эти союзы всяких композиторов и писателей? Продать штук сто композиций из будущего, а потом жить припеваючи безо всяких пластинок фирмы «Мелодия»…

Я опять же мысленно отвесил себе подзатыльник – не хватало ещё, если о моем приработке узнают в Конторе, замучаешься объяснять, что, почём и зачем. И главное – не объяснишь никому, в первую очередь Бобкову, а во вторую – Андропову. Эти просто не поймут такой авангард. Да я и сам не того ждал от этой жизни.

[1] Никольский начал играть с «Атлантами» Александра (Алика) Сикорского в 15 лет, в 1966-м, это была обычная самодеятельная кавер-группа. Именно благодаря их концерту Макаревич решил собрать собственную группу (и получил «Машину времени»). Но в 1970-м трех музыкантов – в том числе Никольского – призвали в армию, он вернулся в 1972-м, поиграл немного с Сикорским и ушел к Намину в «Цветы». «Музыканта» Никольский написал как раз во время службы, но прогремела эта песня только после выхода альбома «Воскресенья».

Глава 12

«Все страшные тени леса»

– Сколько⁈ Тоша с ума сошел? – удивление на лице Ирины Якир явно было настоящим. – Не мог он такое сказать…

– Я всё понимаю, Ирина Петровна, – твердо сказал я. – Но показания Анатолия Якобсона имеются в его деле, при необходимости мы готовы организовать очную ставку. Подумайте ещё раз – Якобсон точно не передавал вам десять тысяч рублей?

Она всхлипнула.

– Он приходил… кажется, месяц назад, дал рублей двести… две купюры по сто… для нас с Юликом это большая сумма… сами же знаете, его не печатают, и я вынуждена уйти…

Я мысленно вздохнул.

– Ирина Петровна, не пытайтесь меня разжалобить, я слишком много повидал в этой жизни, – устало сказал я. – Конечно, как человек, я вам сочувствую. Но и вы должны понимать, что эти санкции со стороны государства вызваны вашей противоправной деятельностью. Ни один руководитель не рискнет связываться с тем, за кем внимательно приглядывают органы.

Она снова всхлипнула, но промолчала.

– Вы готовы на очную ставку в случае нужды? – уточнил я.

– А это… это обязательно? – она подняла на меня покрасневшие глаза.

– Если Анатолий Якобсон будет настаивать, что передавал вам названную сумму, а вы будете это отрицать, то получится ваше слово против его слова, – объяснил я. – Иными словами – тупик, выходом из которого и является очная ставка. Есть и другие способы, но, боюсь, к вашей ситуации они не подходят.

– А что за способы? – спросила она с надеждой.

– Вы должны доказать, что не получали от гражданина Якобсона названную сумму. Но, как вы, надеюсь, понимаете, доказать отсутствие чего-либо очень сложно, если не невозможно. Например, если мы восстановим всю вашу жизнь за прошедшие полтора месяца с точностью до минуты, это всё равно даст лишь косвенную уверенность в том, что Якобсон говорит неправду. Поэтому и прибегают к очной ставке – знаете, врать, глядя человеку в глаза, очень трудно. Я лично уверен, что Якобсон по какой-то причине вас оговорил, но мою уверенность, к сожалению, к делу не подшить. Тем не менее, прежде чем организоваться вашу с ним встречу, мы ещё раз спросим его о деньгах, и, возможно, на этот раз он ответит честно. Но повторю свой вопрос: вы готовы на очную ставку с Анатолием Якобсоном?

Она коротко кивнула.

– Наверное, да… – на лице дочери Якира пробежала тень, она подалась вперед и тихо спросила: – Скажите, а если я соглашусь, что он дал нам эти деньги…

– Не стоит, Ирина Петровна, – я позволил себе легкую улыбку. – Эти деньги получены преступным путем и проходят как вещественные доказательства по делу гражданина Якобсона. Готовы ли вы вернуть государству десять тысяч рублей? И подумайте ещё вот о чем – что будет, если потом мы установим, кому он всё-таки отдал эти деньги? Заведомо ложные показания, статья 181 Уголовного кодекса РСФСР, до года лишения свободы. Знаете, мне бы не хотелось рассказывать вашему отцу, что его дочь тоже оказалась под следствием. Мы с ним только-только достигли некоего взаимопонимания, а такая ситуация всё разрушит. Так что скажете про очную ставку, Ирина Петровна?

* * *

То, что Якобсон врал, было понятно сразу, и вопрос был только в степени этого вранья. Собственно, для выяснения этого я вызвал на понедельник Ирину Якир, раз уж её друг и соратник показал на неё недрогнувшей рукой. У дочери моего главного подследственного дела шли неважно, но это было заметно и по первому допросу, который прошел достаточно формально. Она была в целом красивой девушкой, похожей на отца, но со смягченными чертами лица; её портила разве что прическа – впрочем, сейчас такое убожество было даже в моде – и неприятные псориазные пятна, которые она безуспешно пыталась маскировать косметикой. По-хорошему, ей бы серьезно заняться своим здоровьем, начиная с нервной системы, показаться дерматологу – но борьба с советской властью не оставляла ей времени на всякие глупости.

Правда, сейчас они с мужем, бардом Юлием Кимом, уже отошли от активных действий, чтобы хоть как-то восстановить карьеру Кима, но всё равно – судя по результатам допросов, большая часть украинской информации в «Хронику» проходила именно через эту Ирину. Задерживать её я не собирался – корреспонденции с Украины она передавала тому же Якобсону безо всякой обработки и критического восприятия, даже не редактировала. Вообще редактурой, если её так можно было назвать, «Хроники» занимались либо сам Якобсон, либо пара девушек, которые также были вовлечены в борьбу за всё хорошее – некие Полина Вахтина и Татьяна Великанова. Третьей была Надежда Емелькина, которая в прошлом году не выдержала накала борьбы и отъехала в пятилетнюю ссылку.

Вахтину мои коллеги выключили из процесса ещё в 1969-м, её проверяли в институте Сербского, потом всё же осудили на пару лет и отправили отбывать срок в Казани; она должна была выйти в декабре. Великанова напрямую в поле зрения Комитета не попадала, только в связи с арестом мужа, одного из той восьмерки, что выходила на Красную площадь в августе шестьдесят восьмого протестовать против событий в Чехословакии. Но данные, полученные в ходе дела Якира, позволяли и её привлечь к ответственности – она, как оказалось, была активным помощником Якобсона в работе на «Хроникой». Правда, девушкой её можно было назвать весьма условно – ей уже было сорок лет; по иронии судьбы, она тоже работала программистом, но кандидатскую диссертацию не защитила. Я про такую диссидентку ничего не слышал, а потому ещё не решил, что с ней делать, и гражданка Великанова пока пребывала на свободе. [1]

В целом же я считал, что когда Якобсон сядет, о «Хронике» можно будет забыть. Одна Великанова – даже с вернувшейся из заключения Вахтиной – этот проект не потянет, особенно если за ними приглядывать и отгонять от них других диссидентов. В принципе, их даже можно было использовать в качестве «живца» – причем гораздо более понятного и успешного, чем этот странный проект с театром на Таганке. Но эту часть я благоразумно откладывал на будущее, в котором Петр Якир отправится сидеть свой небольшой срок, а я сдам начальству отчет об успешно выполненном поручении.

– Да, я готова… – выдавила из себя Ирина Якир. – Мне нужно что-то подписать?

– Только протокол, – я посмотрел на то, как она ставит подпись, и добавил безразличным голосом: – Ирина Петровна, у меня к вам ещё один вопрос. По оперативным данным, у вас много знакомых в Украинской ССР, и часть из них передает через вас информацию для «Хроники текущих событий»…