Текст книги "Да не судимы будете (СИ)"

Автор книги: Игорь Черемис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

– Да это он на украинский манер, – хихикнул Сава. – Он же с западенщины, а там с этим строго. Вот и пытается за своего сойти… Во всяком случае, мне он именно так всё объяснял. Ещё и деньги платит, чтобы его из филармонии не турнули.

Биографию Дутковского я не знал, но не понравилось мне заигрывание этого культурного деятеля с земляками, а плата кому-то за возможность официально считаться ансамблем филармонии и вовсе выходила за все рамки социалистических отношений. Ни я, ни «мой» Орехов ничего не знали про такие практики, хотя про прописку в областных филармониях музыканты позже рассказывали весьма охотно – но про деньги там не было ни слова.

– Кому платит? – осторожно спросил я.

Сава чуть стушевался.

– Да откуда я знаю, – глухо сказал он. – Не я же ношу, просто услышал.

– Ясно… – пробормотал я. – Всё же, наверное, правы актеры с Таганки – прогнило что-то в Датском королевстве…

– Бывал на Таганке? – Сава воспользовался случаем и съехал с опасной темы.

Я решил не настаивать.

– Доводилось, видел пару спектаклей… как раз «Гамлета» смотрел в январе.

– И как? Правда так круто, как говорят?

– На любителя, – усмехнулся я.

– Парни рассказывали, что в том году Высоцкий сюда приезжал, даже концерты давал… народу ломилось! Правда, на наш ансамбль тоже ломятся. Меня уже пару раз Левко выпускал на сцену… совсем другие ощущения, хотя и стою в сторонке.

– Круто, – похвалил я. – На «Песню года» возьмет тебя, как думаешь?

– Не знаю, не хочу зарекаться, – Сава трижды сплюнул через плечо. – На «Мы ищем таланты» в ноябре обещал, я репетирую, но она в Виннице будет, мы там в качестве почетных гостей и хозяев будем выступать.

Мне пришлось взять паузу, чтобы немного покопаться в остатках памяти «моего» Орехова. Тот эту передачу пару раз смотрел – называлась она «Алло! Мы ищем таланты» и представляла какую-то вариацию телевизионного конкурса для обычных людей, в будущем эту нишу на телевидении будут разрабатывать достаточно плотно. Впрочем, интересных номеров там было – раз, два и обчелся, так что смотрели её, видимо, совсем дикие фанаты. Но в этом времени у любой передачи – даже у утренней гимнастики, которая по какому-то недоразумению иногда шла вечером – аудитория была достаточно большой, чтобы телевизионщики были уверены, что они находятся на правильном пути. Ну и не следует забывать вмешательство идеологов – Комитет в эту область не пускали, её плотно опекал соответствующий отдел ЦК КПСС, который был как бы не жестче к различным проявлениям ереси.

– То есть искать будут не вас? – улыбнулся я.

– Не, нас уже нашли, – поддержал шутку Сава. – Но вообще «Смеричка» это нечто – я видел расписание гастролей, там по десять концертов в неделю… Бешеный темп, я иногда скучаю по Сумам.

– Каждый концерт – это денежка, Сав, – наставительно указал я. – Вряд ли москвичи будут постоянно у тебя песни покупать… Кстати, Юрий мне рассказал, что ты даже продешевил – в Москве за песню и больше можно срубить. Но я тебе советую – не жадничай. Ещё раз обратятся – продавай по прежней цене.

– Почему? – недоуменно спросил он.

– Считай, что это вроде поклевки, – объяснил я. – Вот как зацепятся, тогда и будем смотреть.

– А тебе долю надо выделить? – как-то нервно спросил Сава.

Я осуждающе на него посмотрел.

– Сав, ты же помнишь, где я работаю? – он кивнул. – Моё начальство подобную подработку не оценит. Так что это твой крест… Только не взалкай, как отец Федор, очень прошу.

«Двенадцать стульев» вышли всего год назад, и фразы оттуда широко ходили по стране, поэтому Сава хмуро кивнул.

– Нормально всё, Витёк… я большую часть на книжку положил, что-то мы с Ингой, конечно, потратили… но у нас даже полотенец не было по первости.

– Да я понимаю всё, не объясняй, сам был в таких ситуациях, – я стукнул его по плечу. – Просто помни, что деньги – не главное. Репетируй, закрепляйся в составе у своего Левко, а там видно будет. Я этому Юрию вопросов накидал, есть шанс, что найдем тебе хорошую московскую команду. Но – время.

– Согласен… я помню, Вить.

– Хорошо. И ещё один момент. Те песни, что я тебе для Дутковского дал, больше не продавай, придерживайся плана. А для таких покупателей я тебе сейчас пару настоящих хитов предложу…

Сава заинтересовался, мы вернулись в комнату, и я наиграл ему «Колокола» и «Яблоки на снегу», которые можно было продать в рамках перманентной советской кампании по борьбе с урожаем. Про «Колокола» Сава, правда, сказал, что вроде слышал нечто подобное – но я и так знал, что Маркин перепевал старые дворовые хиты, а не сочинял новые песни.

Сава согласился, что обе композиции прекрасно подойдут на продажу – Дутковский от них явно откажется, поскольку в них не было ни души, ни сердца, а переводить «Колокола» на украинский язык было бессмысленно, поскольку тюремное происхождение лезло из каждой строчки, а там даже суржик был не в почете.

– Кстати, Сав, – я посмотрел на часы. – А Крещатик и ЦУМ – это где?

Чтобы дойти от вокзала до здания украинского КГБ, мне пришлось пару раз спрашивать дорогу. Карту Киева я, конечно, купил, и Сава на ней, конечно, показал, где находится этот ЦУМ. Но театральное общежитие находилось на севере города, далековато от любой станции единственной киевской линии метро, поэтому я со скрипом принял предложение приятеля, который решил меня проводить. Правда, после пятнадцати минут на остановке в ожидании троллейбуса я плюнул на возможную экономию и поднял руку.

– Решил на тачке? – недовольно спросил Сава.

– Время, – я постучал по часам и снова поднял руку. – Тебе куда надо? Если по пути, можно со мной, я готов тебе даже переднее сидение уступить, чтобы ты водителю дорогу показывал.

– Нет, мне в другую сторону… – с легким сожалением сказал он.

Как ни странно, уехали мы почти одновременно – в зеркале заднего вида подхватившего меня «жигуленка» я видел, как к остановке подруливает неуклюжий желтый ЛИАЗ.

* * *

Затеянные генералом Чепаком игры в шпионов меня не смутили, я чего-то подобного от него и ожидал, не сомневаясь, что он вряд ли сразу расскажет мне, зачем я ему потребовался в Киеве. Правда, на мой взгляд, всё было чересчур – скорее всего, его кабинет не прослушивался, так что он мог и нормально объяснить, что меня ожидает на остановке у местного центрального магазина. Я подозревал, что туда приедет какая-то машина, водитель которой скажет тайный пароль – вот только никакого отзыва на бумажке написано не было. В общем, такая себе конспирация – словно Чепак растерял навыки работы в подполье.

Нужную остановку мне и искать не пришлось. Бомбила на «жигулях» подвез меня прямо к месту, даже пальцем показал, куда идти, хотя я и так видел скромный павильончик. Людей было, на мой вкус, много, и, наверное, по выходным тут вообще можно было наблюдать столпотворение, но сейчас, в рабочий полдень, было почти по-божески – десяток человек, большая часть из которых – явно приезжие, с баулами и сумками. И нескончаемый людской поток, который двигался по этому самому Крещатику сразу во всех направлениях.

Я встал чуть в стороне – так, чтобы быть на виду, – и посмотрел на часы. Ещё пятнадцать минут ожидания неизвестно чего. Про себя я уже решил – стою тут пятнадцать минут после назначенного времени, потом зайду в этот ЦУМ, куплю подарки Татьяне и Бобкову, потом поспрошаю местных, куда стоит сходить командировочному за те несколько часов, что у него остались, и намечу маршрут, который завершится примерно в семь вечера в аэропорту.

Но Чепак оказался пунктуален, да и навыков не растерял – я даже не заметил его, пока он не толкнул меня плечом.

– Пошли, – коротко бросил он. – И не отставай.

Пришлось потрудиться – он направился прямо в ЦУМ, по которому передвигался очень ловко, избегая толп и создающих хаос сограждан. Мне иногда приходилось ускоряться – его спина так и норовила затеряться среди других людей в такой же сероватой одежде. Один раз он соизволил подождать меня – мы оказались в местном гастрономе у стола, заваленного различными видами сала.

– Возьми вот это и вот это, вот эти куски, – он дважды указал, и я послушно подхватил жирный продукт, который потом пришлось заворачивать в упаковочную бумагу.

После касс Чепак выдал мне обычную авоську, куда я сгрузил добычу – и мы понеслись дальше.

Этот забег продолжался с полчаса. Мы поднимались и спускались по лестницами, заглядывали в какие-то магазины, про которые я даже не сразу мог сообразить, что там продавались. И очень обрадовался, когда мы наконец оказались на улице – только это явно был не Крещатик.

Чепак уверенно пошел к обычному на вид «москвичу» благородного канареечного цвета, сел на водительское место, дождался, когда я устроюсь рядом – и очень уверенно стартовал, влившись в поток других машин. Я вдруг понял, что понятия не имел, что он умеет водить – но, видимо, это входило в подготовку диверсантов.

Ехали мы долго. Я сначала пытался выглядывать какие-то приметы, но потом бросил эту затею – незнакомый город выглядел обычным мельтешением каких-то зданий, улиц, бульваров и домов. Но потом он свернул в небольшой проезд и припарковался у солидного шестиэтажного дома сталинской постройки. Впрочем, похожих зданий в Киеве было множество.

– Ну вот и доехали, – удовлетворенно сказал он.

Я демонстративно огляделся по сторонам и равнодушно спросил:

– Где мы, Трофим Павлович?

– Где надо, Виктор, – он оставался серьезным.

– И всё же?

Он внимательно посмотрел на меня.

– Эх, молодежь, молодежь… Тут я теперь живу, квартиру мне дали, на три комнаты, вон её окна, – он показал рукой куда-то наверх, но я даже не стал уточнять.

Мне очень хотелось рассмеяться. Трофим Павлович Чепак не отказался от своих привычек, даже сменив три полковничьи звезды на одну большую генеральскую и переехав из глубоко провинциальных Сум в столичный Киев. Он был наглядной иллюстрацией к максиме, что бывших диверсантов не бывает. Он вообще, на мой взгляд, застрял где-то в 1944-м году и не торопился оттуда уходить.

– То есть вы меня просто в гости позвали? – спросил я.

– Почти… – Чепак чуть поморщился. – Помнишь наш разговор о Макухине?

– Который из двух?

– Второй, разумеется, в первый раз ты как слепой кутенок был.

– Помню.

– Помнишь, ты сказал, что не разрабатывал Макухина?

– Да.

– А как ты без разработки узнал, что на Украине есть целая сеть незалежников?

[1] Герой этого не знает, просто пользуется устоявшимся в нашем будущем термином «канадское зерно». На самом деле СССР покупал зерно в нескольких странах, и Канада была не на самом главном месте – первой была Австралия, потом Аргентина, Франция и лишь затем Канада. Что касается объема закупок, но они были не очень большими – в 1970-м в СССР собрали 180–190 млн тонн, а закупали 20–25 млн тонн. Другое дело, что покупали зерно высшего сорта, которое сами производить не могли – в том числе и в качестве посевного фонда.

[2] песню «Червона рута» написал композитор Владимир Ивасюк, он участвовал вместе со «Смеричкой» в её исполнении на «Песне-71». «Водограй» тоже была его авторства; всего он написал больше сотни песен, работал и со «Смеричкой», и с Ротару. Был найден повещенным в 1979 году, посчитали самоубийством; уже в независимой Украине его смерть расследовали дважды, но в итоге без особых доказательств заявили, что композитора повесил КГБ.

Глава 14

«Правда станет слишком горька»

Я внимательно посмотрел на Чепака, но он выглядел предельно серьезным, словно был на ответственном задании в тылу врага. На меня он не глядел, а зыркал по сторонам, видимо, надеясь обнаружить в этом тихом дворе подкрадывающихся к «москвичу» иностранных шпионов.

– Трофим Павлович, этот вопрос вы вполне могли задать и по телефону, ничего секретного те, кто вас может слушать, не узнали бы, – с укоризной произнес я.

– Это почему ещё? – он всё же обратил на меня внимание.

– Да элементарно же. Вы сейчас с оружием? – спросил я.

Он чуть напрягся, но всё же сдвинул пиджак и показал кобуру подмышкой.

– Всё тот же «люгер», – я улыбнулся. – Патронами обзавелись?

– В Киеве это не так и трудно сделать, – с легким довольством ответил он. – Но я хотел поговорить о другом.

– А я как раз об этом, Трофим Павлович, – жестко сказал я. – Вы не изменились с нашей последней встречи, я тоже. Этот вопрос вы мне задавали, мои слова, что свои методы и агентов я не раскрываю, надеюсь, запомнили тоже. Всё осталось по-прежнему. И чтобы это услышать, вам не обязательно было придумывать очередную операцию прикрытия и вытаскивать меня в Киев, хотя я рад с вами повидаться. Достаточно было позвонить мне по телефону. Или приехали бы в Сумы, я там ещё месяц работал. Или уже в Москву, нашли бы, куда вас пристроить.

Он насупился и замолчал. Я тоже молчал, ждал, когда он вернется в нормальное состояние.

Наконец он крякнул и положил руки на руль – это был как зеленый знак светофора.

– Не хотел я по телефону, вдруг слушают, – в сердцах чуть не крикнул он. – Я свой кабинет проверял – микрофон нашел! Не подключенный, но сам факт!

– От предыдущего хозяина остался? – лениво уточнил я.

В принципе, микрофон мог оказаться в кабинете Чепака кучей разных способов. Его могли даже немцы оставить, кажется, во время оккупации в здании на Владимирской улице сидело гестапо, а подчиненные папаши Мюллера знали толк в разных технических новинках. Интересно, Чепак может отличить немецкий микрофон 1943 года выпуска от современного советского?

– Понятия не имею! – рявкнул он. – И разве это важно⁈

– Я бы рапорт написал по команде, пусть бы проверили, кто и чего там поставил, – объяснил я свою беспечность. – Заодно стало бы понятно, была это чья-то самодеятельность или начальство вас опасается – тогда рапорт замылили бы. Ну а если всё с санкции начальства, то и дергаться бессмысленно, можно и в шпионов поиграть. Но что-то я сомневаюсь, что в Киеве всё настолько серьезно. Даже в Москве в шпионов играть незачем. Но если вы так хотите поберечься… Давайте, Трофим Павлович, прогуляемся…

Я вылез из «москвича», оставив авоську с салом на сиденье. Чепак заглушил двигатель и выбрался вслед за мной. Пришлось ждать – негоже заставлять генералов бегать, ведь, как известно, в мирное время это вызывает смех, а в военное – панику.

– Зачем это, Виктор? – недовольно спросил он.

Я пожал плечами и двинулся по дорожке между вековых сосен.

– Если вы опасаетесь прослушивания, то вам стоит опасаться и вести важные разговоры в машине, особенно – в заведенной машине, Трофим Павлович, – наставительно произнес я. – Записывающая техника сейчас не слишком миниатюрная, автономность у неё низкая, а в любом автомобиле есть электросеть и куча мест, в которые можно спрятать магнитофон. Поэтому если и беречься, но и так тоже. А здесь хорошо, наружку не спрятать, местность далеко просматривается. Так что с незалежниками, чего вы на них взъелись? Раньше вроде старались не трогать… что-то поменялось?

– Слишком много их оказалось, Виктор, слишком много… – тихо произнес Чепак. – В Сумах я этого не замечал… думал – случайные явления, незначительная погрешность, да и разъяснения были того же плана. А в Киеве – представляешь, они даже в республиканском управлении есть!

– Вы же говорили тогда, что они могут и в ЦК партии быть, – я пожал плечами. – Я был уверен, что вы в курсе, где и что. С учетом общей политики на Украине, это было бы даже логично. Макухин… тут вы правы – он никто и ничто, нахватался по верхам от знакомых. Я тогда по вашему приказу не стал копать дальше, но там было очевидно, что нахвататься чего-то этот Макухин мог только в обкоме. Кто именно ему вложил в голову эти идеи, мне неизвестно, но самый логичный вариант – бывший секретарь по идеологии Петр Козырев. К тому же Макухин сменил его на этой должности, когда Козырев отправился окучивать Полтаву.

Некоторое время мы шли молча.

– Петр просидел в Сумах чуть дольше, чем я, – глухо сказал Чепак. – Такой же сосланец, только по партийной линии. Когда я туда приехал, он уже был секретарем обкома, занимался идеологией, и ничем не выделялся среди прочих партийных работников. Я не люблю говорливых, а он как раз из болтунов, хлебом не корми, дай потрындеть. На собраниях заберется на трибуну – и часа полтора про ленинские принципы и всё прочее, что положено, вещает. Народ со сном борется, а ему покласть на это с прибором. Несколько лет назад я стал замечать, что у него тональность речей поменялась – раньше всё про Советский Союз говорил через слово, а потом начал про Советскую Украину. Я тогда тоже, как ты, начал изучать, кое-что нашел, съездил в Киев, но Никитченко мне прямо запретил в эту сторону смотреть. Да так, что я и сам заткнулся, и подчиненных своих заткнул.

– А Никитченко – это кто? – уточнил я.

Этой фамилии я не знал, и в памяти «моего» Орехова её не было.

– Председатель украинского управления был, до Виталия Васильевича, – пояснил Чепак. – Но к новому я уже с такими вопросами не лез, на всякий случай.

Виталий Васильевич – это как раз Федорчук, будущий сменщик Андропова в КГБ СССР и министр внутренних дел, который приводил министерство в порядок после Щелокова. Я подумал, что к нему Чепак мог и обратиться – вроде бы толковый товарищ, да и заукраинцем точно не был. [1]

– Воронов много накопал?

Этот вопрос пришел мне в голову как-то вдруг. Майор Воронов был заместителем Чепака, с десяток лет обеспечивал тому крепкий тыл, но умер в сорок от инсульта. Именно из-за этой внезапной смерти я и оказался в Сумах – надо было наладить работу по моему направлению перед уходом полковника в республиканское управление. Про Воронова я слышал только хорошее, ну а человек, который занимался диссидентами, просто не мог пройти мимо «незалежников».

– Достаточно, – подтвердил мои догадки Чепак. – И фамилия Козырева в его бумагах была. Не смотри так, сохранил я его документы, лежат у меня… Это ещё одна причина, по которой я хотел, чтобы ты приехал.

Он вернулся к машине, открыл багажник, достал оттуда пухлую папку и протянул её мне. Некоторое время мы так и стояли – он с протянутыми бумагами, а я – в сомнениях.

– Чего застыл, забирай, твоё это теперь, – поторопил меня Чепак.

Я всё же взял у него эту папку и грустно посмотрел на неё.

– Вряд ли я смогу использовать их по назначению, Трофим Павлович, – сказал я. – Не по профилю мне… в Сумах занимался, пока вы не запретили, а сейчас, думаю, и не подпустят меня к национальным делам. Хотя я и так на них постоянно натыкаюсь.

– Это каким же образом? – заинтересовался он.

– Недавно допрашивал одну женщину, дочь Якира-младшего, она тоже с диссидентами хороводы крутит, – объяснил я. – Сажать её не за что, своего ума не вложишь… в общем, обычный наш контингент, в антисоветском движении таких полно… сами понимаете. Да хоть Солдатенко вспомните – вроде и диссидент, и запрещенную литературу хранит и читает, но за решетку его отправлять…

«Диссидент» Солдатенко был сумской достопримечательностью – как минимум для сотрудников областного управления КГБ. Этот товарищ активно боролся с советской властью, периодически ездил в Москву, посещал квартиры видных деятелей диссидентского движения, привозил запрещенную литературу. Вот только был он настоящим идиотом, поэтому тот же Чепак организовал в рамках управления некие курсы по слежке за ним, которые должен был пройти любой желающий служить под началом полковника – своего рода «тест Солдатенко». Я этой участи счастливо избежал, но новобранцы, которых мы привлекли во вновь создаваемый пятый отдел, учились слежке именно так – под руководством своего начальника, капитана Сухонина.

Чепак улыбнулся.

– Да, помню его, жаль, в Киеве никого подобного нет.

– Может, это и к лучшему. Так вот, к той барышне, о которой я говорил, ещё в институте аккуратно подвели нескольких друзей с Украины. Ничего серьезного, но информацию в их альманах украинцы поставляют именно через неё. Ну а редакторы «Хроники» принимают эту информацию без особых проблем – как же, дочка самого Якира приносит! Вот такая комбинация в два хода. Не хотите заняться этими бывшими студентами? Есть имена, фамилии и адреса, есть данные на тех, кто их просил что-то передать Ирине Якир. Но сажать их не за что, Трофим Павлович, нет таких статей в наших уголовных кодексах. «Хронику» они не составляли и не распространяли, а пара писулек… это не серьезно, их даже в СИЗО не отправят. Так и с вашими… ну пусть будет – нашими… незалежниками. Как только тронешь – тут же начнут вонять, причем из-за рубежа, чего все опасаются. А трогать… трогать-то не за что, одни разговоры, а разговоры к делу не подшить.

Я прикидывал возможные варианты развития событий, если начать раскручивать цепочку поставщиков «украинских» заметок «Хроники», и мне все они не понравились. К тому же без содействия КГБ по Украине это было бессмысленно, а я не знал, как отнесется Федорчук к этой московской инициативе. Совместные операции союзного и республиканского Комитетов были – в этом январе задержали пару прожженных диссидентов. Но чтобы идти к Бобкову с таким проектом, я должен сам ясно понимать, что хочу получить в итоге. Пока что просматривалось только сколько-то времени в СИЗО для фигурантов в самом оптимистичном варианте, а это ни на что не повлияет. Зато будет затрачена целая прорва ресурсов, которых и так ни на что не хватает.

– Да уж, – посочувствовал мне Чепак. – С шпионами попроще будет… даже с бандеровцами было проще – не поднял руки вверх, значит, в расход. А тут целые игры… отвык я от такого, словно опять за линию фронта попал. Этих твоих студентов трогать… лучше я кроссворды вместо работы разгадывать буду, хоть удовольствие получу. А ты, я гляжу, в теме, хорошо во всем разбираешься.

* * *

Чепак мне, конечно, очень польстил. Наверное, я лучше всех людей из 1972 года представлял, чем закончится эта вакханалия комариных укусов, но проблема была в том, что все последующие исследователи этой эпохи так и не предложили действенного лекарства. Вернее, какие-то мысли у них были, что-то можно было взять из времен военной спецоперации, когда законодателям пришлось в авральном режиме создавать хоть какие-то методы противодействия разъедающей общество заразе, но никто не мог ответить на вопрос, приведут ли эти методы к положительному результату. Я очень надеялся, что мои иноагенты всё же пробьются через глухую стену непонимания старцев в Политбюро – это дало бы Комитету определенные возможности хотя бы в маркировке возможных предателей. Но пока эти старцы держали оборону, возможно, не желая давать КГБ дополнительные полномочия. И мне не хотелось думать, что волокита с этим законом происходит от того, что кто-то в Политбюро всерьез опасается стать тем самым иноагентом.

– Уже жалеете, что променяли тихие Сумы на беспокойный Киев? – спросил я.

– Жалею, – подтвердил он. – Звание, конечно, дали, что не может не радовать… столько лет ждал… но до следующей звезды могу и не дожить, слишком уж тут всё… сложно.

– Везде сложно, Трофим Павлович, абсолютно везде, – серьезно сказал я. – Не так давно разговаривал с одним человеком, который многое знает. Он напомнил мне, как в пятьдесят пятом протолкнули масштабную амнистию этих ваших бандеровцев… думаю, и кто-то из тех, что вы поймали, под неё угодил. Не довелось потом сталкиваться?

Чепак задумал, потом покачал головой.

– Помню ту амнистию, помню… Дурость наши руководители совершили, но, видимо, обстановка такая была, тут я судить не могу, – сказал он. – А в Сумы они не приезжали, избегали, наверное, меня. Эх, жаль, Ковпак умер, с ним бы поговорить, он же тут, в Киеве все эти годы просидел, двадцать с лишним лет за всем наблюдал. Тоже эту сволочь не любил, но я с ним не виделся после войны, не знаю, что он думал… Надо бы близких его навестить, может, что скажут…

– Старинов жив, – тихо напомнил я.

Судя по биографии, Чепак пересекался со Стариновым в Польше в сорок четвертом, они должны были неплохо друг друга знать. А если мне удастся протолкнуть предложении об организации действий в тылу нынешнего «предполагаемого противника», опыт этих людей окажется бесценным.

– Да, Илья Григорьевич… но его после войны сразу в сторону отодвинули, даже на пенсию отпустили без звука, – задумчиво произнес Чепак. – Я его видел года три назад, приезжал к нам в управление по каким-то делам… Не тот он стал, растерял боевой задор.

Насколько я понял, это означало, что Старинов – в отличие от Чепака – всё же смог сообразить, что война закончилась и началась совсем другая, мирная жизнь. Но я хорошо помнил поговорку про бывших сотрудников органов, которые бывшими не бывают. К тому же Старинов сейчас имел некоторое отношение к КГБ – преподавал на курсах повышения квалификации; меня на эти курсы, судя по всему, отправят после завершения дела Якира – не могут же мои начальники всерьез рассчитывать, что вчерашний старший лейтенант будет досконально знать служебные обязанности майора или подполковника?

– Но его и ваш опыт может пригодиться, – сказал я. – На мой взгляд, сейчас против нашей страны ведется война… на западе и ведут себя соответствующе. Венгрия, Вьетнам, Чехословакия, провокации в ГДР – это всё она, холодная война. Проблема, Трофим Павлович, в том, что мы не воюем…

– Виктор, ты не прав, – перебил меня Чепак. – Все понимают, на что нацелено НАТО, работа ведется, ракеты…

– Ракеты – это хорошо, Трофим Павлович! Это очень хорошо, я даже скажу, что это здорово, без ракет нас давно попытались бы смять, – оборвал я его. – Но речь не про ракеты. США и их подручные ведут активную работу в СССР и странах социалистического блока. Работу неспешную, но от того не менее эффективную. Поддерживают, например, наших диссидентов – и деньгами, и похвалой, и дипломатическими нотами, если потребуется. Думаю, и ваших незалежников они тоже поддерживают, не всех, но тех, кто может влиять на остальных. А как реагируем мы? Недавно мне Филипп Денисович прямым текстом сказал – вот этих мы трогать не будем, потому что западные страны будут недовольны и не подпишут с нами какие-то контракты…

Я резко замолчал, снова переживая ту обиду, когда Бобков не разрешил работать по Сахарову и Боннер – и понял, что эта обида гораздо глубже, чем я думал. Да и вообще – с таким подходом мы действительно далеко не уедем, надо их менять, наши подходы. А, может, не только подходы, но и начальников, которые их продвигают. Но это явно выходило за пределы моих возможностей.

– Такое случается в нашей работе, – Чепак пожал плечами. – Иногда приходится идти на компромиссы.

– На мой взгляд, компромисс – это не игра в одни ворота, – ответил я. – Поэтому и надо что-то делать на территории наших заклятых друзей. Например, у ваших незалежников хвосты растут из Канады. Если там притушить пару-тройку десятков особо ретивых, остальные могут и сбавить накал борьбы, мне так кажется. Пока же они себя слишком вольготно чувствуют… Но вряд ли позволят. Хотя я бы создал у нас спецотдел, который будет нацелен на физическое устранение таких оппонентов… вот там-то товарищ Старинов был бы к месту.

Чепак надолго замолчал – видимо, вспоминал былое и думал о будущем. В таком отделе и ему бы нашлось местечко, а при его сноровке и опыте организации подпольной работы он бы уже через год был обвешан новыми орденами так, что старые пришлось бы снимать. Кадры были – даже Павла Судоплатова уже выпустили, и он сейчас в Москве работал над своей первой книгой. Возможно, он даже согласится оставить литературу, если родина принесет ему искренние извинения.

– Эк ты завернул, – крякнул Чепак. – А я уж подумал – перегорел ты за за три месяца, что мы не виделись. В Сумах ты был другим, более активным, более деятельным. Ты там верил в то, что делаешь. А сейчас твоя вера куда-то делась… ты мне Илью Григорьевича напомнил. Но сейчас вижу прежнего Виктора. Что у тебя там случилось, в этой твоей Москве?

* * *

Мне понадобилась пара минут, чтобы решиться.

– Мои мысли, Трофим Павлович – это мои скакуны, – я улыбнулся. – К вам я приехал свежим капитаном, который недавно был старлеем и не видел дальше собственного носа. А сейчас я стал майором, занимаюсь очень важными делами на высоком уровне, и вижу, что мы сидим за забором, выйти за который нам не дадут. Мы не сможем сделать с окопавшимися в Канаде украинцами ничего… вернее, нам не дадут. Потому что Канада может перестать продавать СССР зерно, а на это наше с вами руководство пойти не может. У нас всё плохо, Трофим Павлович, и я боюсь, что уже поздно что-либо менять. Но это так… было и ещё кое-что, по мелочи.

Я рассказал Чепаку о своем демарше с бросанием удостоверения, назвал причины, по которым я пошел на этот шаг, а также в красках описал свои посиделки в рабочей столовой с Андроповым, который уговаривал меня вернуться.

Он слушал внимательно, а под конец грустно улыбнулся.

– Хорошую всё же характеристику я тебе дал, очень хорошую, – сказал он удовлетворенно. – Не захотели тебя отпускать, такие люди в Комитете им нужны, как воздух.

– Зачем?

Я действительно не понимал, в чем моя уникальность. Ну да, я что-то делаю по диссидентской линии, но и только, да и то – за большую часть работы ответственны сотрудники той группы, которую я возглавляю. И с результатами тоже непросто – Якир-то с Якобсоном, конечно, сядут, один на год, другой – надолго. Но как это повлияет в целом на антисоветское движение, в котором по-прежнему авторитеты Солженицын и Сахаров, а их, кажется, стараются лишний раз не трогать.

– Потому что для тебя борьба с антисоветчиками – смысл жизни, – просто сказал Чепак. – А таких в Комитете мало, очень мало. А ещё ты барахтаешься, стараешься пробить систему. Работяг в Комитете всегда было много, но инициативных, умеющих широко смотреть на вещи сотрудников – единицы. Помяни моё слово – если нигде не оступишься, через пяток лет заменишь своего нынешнего начальника.

Я мысленно вздохнул. Через пять лет будет 1977 год, и я сам, скорее всего, откажусь от руководства Пятым управлением, даже если вдруг его сделают главным и уровняют в правах с Первым и Вторым. Потому что тогда уже точно будет поздно что-либо делать…

– Через пять лет я от этой должности откажусь, Трофим Павлович, – решился я. – Я же говорю – я не уверен, что и сейчас не поздно предпринимать некоторые шаги, но пока, на мой взгляд, есть шанс всё исправить. Через пять лет всё будет бессмысленно. Делать можно, нужного результата не будет.

Он остановился и удивленно посмотрел на меня:

– Это почему ещё?

– США, Британия и, думаю, Израиль, наращивают влияние собственной идеологии в нашей стране, – сказал я. – Пока исподволь, в малых дозах. Джинсы, музыка, кино, техника, мебель. Сейчас за этим охотятся далеко не все. А через пять лет за финскую стенку кто-нибудь обязательно родину продаст, причем я говорю не фигурально. Вот предложат человечку финскую стенку – и он с легким сердцем отдаст секреты новейшего танка или ракеты. С этим надо бороться, на мой взгляд…