Текст книги "Да не судимы будете (СИ)"

Автор книги: Игорь Черемис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

Про это я тоже написал – исторические аналогии у нас любили.

Бобков, кажется, прочитал мою писанину трижды – возможно, с первого раза он не поверил своим глазам. Потом уставился на меня. Я подобострастно посмотрел в ответ.

– Да уж… – протянул он, задумчиво тасуя два несчастных листка. – Не ожидал, Виктор, честно – не ожидал. Но теперь я верю, что предложение про иноагентов тебе никто не подсказал.

Это признание немного выбило меня из колеи. Оказывается, всё это время начальство считало, что ту инициативу кто-то продвигает моими руками – и, видимо, Политбюро обязало Андропова неустанно искать настоящего автора. Интересно, что они подумали, когда я выпросил разрешение на разговоры с Молотовым и Маленковым? Но углубляться в эту тему я не стал. Хотят искать черную кошку в темной комнате – и ладно.

– И что вы думаете? – я кивнул на свою записку.

– Интересная мысль, – сказал Бобков. – Ты хочешь оформить это в качестве предложения?

– Если это не нарушит каких-то планов, о которых я не знаю.

Он хмыкнул.

– Осторожничаешь?

– Страхуюсь, – я пожал плечами. – Это не иноагенты, если в этом вопросе я пойду вразрез с линией партии и буду настаивать на своем… сами понимаете.

– Понимаю, – подтвердил Бобков. – Тут же станешь настоящим диссидентом, как наши подопечные. Но это действительно любопытно и может пригодиться… в нашей работе. Но сам я такое решить не могу. Если ты не возражаешь, я ознакомлю с твоей запиской Юрия Владимировича. Сможешь ответить на его вопросы, если они у него появятся?

– Смогу, Филипп Денисович, – твердо сказал я.

[1] Напомню, что Александр Некрич – автор книги «1941.22 июня», изданной в 1965 году, последний осколок хрущевской оттепели. Некрич был первым, кто взялся доказывать, что во время Великой Отечественной Красная армия отступала до Москвы только из-за Сталина. Его поддерживал Петр Якир (тот тогда пытался доказать, что Тухачевский, Якир-старший и прочие – великие военачальники) и вот этот Петровский – 30-летний сотрудник музея имени Ленина. Некрича в итоге раскритиковали, в 1976-м он уехал из СССР. Про Петровского информации мало – умер в 2010-м, но чем жил с семидесятых – непонятно.

Глава 18

«Голос странный звучал»

Пятое сентября для меня началось сумбурно. В три часа ночи меня разбудила Татьяна, которая пожаловалась на боли внизу живота. Рожать ей вроде было рано, воды тоже не отходили, и я потянулся к телефону, чтобы просто вызвать скорую и спихнуть эту проблему на специалистов, поскольку знал, что не справлюсь с ней самостоятельно. Но Татьяна уже проснулась и быстро привела меня в чувство, заставив мой сонный мозг работать чуть лучше.

В советское время многое определялось волшебным словом «прописка» – это означало и прикрепление, например, к поликлинике, а ребенка – к детскому саду и школе. Но были и ситуации чрезвычайного характера, когда волшебство прописки не действовало. И боль у глубоко беременной женщины как раз и подпадала под определение «чрезвычайного характера». То есть вызванная скорая помощь повезет Татьяну в ближайший роддом – я мог ошибаться, но для нас он находился, кажется, где-то на Соколе. Там врачи наверняка перестрахуются, захотят подержать её у себя недели две-три – и в результате она будет рожать не там, где собиралась, а там, где оказалась. Этот вариант мы уже обсуждали, и Татьяна была сильно против такого развития событий.

– Точно не сильно болит? – с сомнением спросил я.

– Точно-точно, – чуть более суетливо, чем обычно, ответила она. – Доеду!

В итоге я до телефона всё-таки добрался, но не за скорой, а для вызова такси – этот полезный номер я нашел ещё в январе, и с тех пор использовал лишь пару раз, но достаточно удачно. Вот и сейчас – диспетчер, конечно, была недовольна, что я отвлек её от каких-то важных дел, но заказ приняла добросовестно и пообещала, что машина приедет через двадцать минут. Видимо, по ночной поре таксомоторы повышенным спросом не пользовались.

Диспетчер почти не обманула – желтая «Волга» с шашечками притормозила у нашего подъезда через полчаса. Ну а потом была долгая поездка по ночному городу, разбуженные родители Татьяны, всё-таки состоявшийся вызов скорой – и ещё одна поездка, правда, не на такси, а на машине тестя и в некий институт акушерства и гинекологии в Хамовниках. Слово «институт» в названии внушало уважение, его здания выглядели достаточно современно, и пусть я не понимал, чем это заведение отличается от роддома на Соколе, но решил – если Татьяне и её матери это важно, то и пусть их.

У меня были смутные воспоминания о когда-то прочитанном – мол, все известные люди в СССР стремились попасть в какой-то роддом Грауэрмана. Я поспрашивал у Татьяны и у её родителей, а после расспросов сформировал и собственное мнение: эта больница была престижной в первую очередь благодаря расположению на Арбате, то есть в самом центре столицы, где в основном и обитали те самые известные люди. Попасть туда со стороны, в принципе, было возможно – у отца Татьяны имелись знакомые во врачебных кругах, да и она сама могла обратиться, например, к супруге Любимова, которая относилась к ней хорошо. Наверное, и у меня были возможности как-то нивелировать ту самую «прописку» – «мой» Орехов, правда, в эту область человеческих отношений никогда не забредал, но определенных знакомых имел или он, или его коллеги.

Вот попасть в ЦКБ на маршала Тимошенко у нас вряд ли получилось бы – если только выходить на уровень Андропова, который, наверное, может помочь. Но может не помочь, а запомнить, что некий подчиненный обращался к нему с такой несуразной просьбой – тем более что я и так последнее время слишком часто и слишком тесно для простого оперативника общался с председателем КГБ. В общем, идти по этому пути мне не хотелось, но Татьяна и не требовала от меня невозможного. Её вполне устраивал институт в Хамовниках – тоже, в принципе, хорошее лечебное учреждение. [1]

Вся эта суета заняла прилично времени, но вроде всё было не слишком плохо. Татьяну в больнице, разумеется, оставили, хотя врач уверенно сказал, что ничего страшного он не видит. Тесть довез меня до их квартиры, откуда я прямиком и отправился на службу – в чем был и слегка помятым от недосыпа. И уже на подходе к Лубянке вспомнил, что именно сегодняшний день террористы из Палестины выбрали для того, чтобы атаковать израильских спортсменов на олимпиаде в Мюнхене. Я смутно помнил, что это случилось ранним утром – но по времени Западной Германии. Я бросил взгляд на часы. Примерно сейчас эти террористы ловили заложников и убивали тех, кто мешал им это делать.

* * *

За месяц Бобков так и не представил меня сотрудникам своего управления. Я не знал причину такого небрежения, начальник мог, например, не найти времени, но у него могли быть и какие-то иные причины. Но когда в десять часов утра меня позвали на совещание, то я увидел множество людей, с которыми был не знаком или знаком мало. С кем-то я пересекался по собственной инициативе, кого-то не видел вовсе, а это были не последние люди в союзной «Пятке» – начальники отделов и отделений в чине как минимум майора, причем не таких скороспелых, каким был я, а вполне заслуженных, прошедших все ступеньки службы от и до.

Но всё же Бобков меня на это совещание позвал – видимо, статус «в личном подчинении начальника управления» обязывал его на определенные действия. Но я не стал садиться на первом ряду, скромно занял местечко ближе к концу и с краю, выдержал пытливые взгляды своих коллег, вежливо поздоровался с теми, кто тоже проявил вежливость, и был готов внимать. Правда, я прекрасно знал, о чем идет речь, но понятия не имел, что известно КГБ в данную минуту. Время сейчас всё же было неспешное, а с момента нападения прошла лишь пара часов. Впрочем, даже Комитет должен был быть в курсе, пострадал ли во время инцидента кто-то из его сотрудников.

Бобков вкатился в зал неожиданно, он был один, но с большой папкой в руках. Самой обычной, с обложкой из серого картона. Я был уверен, что ему по статусу положены только редкие папки из кожи или – на крайний случай – из кожзама.

Это помещение, кажется, выполняло те же функции, для которых в московском управлении служил оставшийся от прежних хозяев большой зал, а в сумском – ленинская комната. Во всяком случае, тут рядами стояли стулья, а у одной из стен – длинный стол, за который и встал Бобков. Он не стал садиться, бросил на столешницу папку, обвел собравшихся тяжелым взглядом – в его исполнении это выглядело не так грозно, как в исполнении, например, Денисова или Чепака, – а затем сказал своим негромких голосом.

– Товарищи офицеры, всё, что вы услышите в этой комнате – строго секретно, можете донести до подчиненных, но под вашу ответственность. Я рекомендую ограничиться теми, кого я пригласил на это собрание, – он снова посмотрел вокруг, остановившись почему-то на мне. – Информации немного, наши товарищи сейчас стараются добыть ещё, задействованы связи с разведками дружественных стран… Думаю, уже завтра будет ясная картина. Но пока вот так. Как вы знаете, в западногерманском городе Мюнхене сейчас проходит летняя олимпиада. Сегодня утром… по местному времени была поздняя ночь… в олимпийскую деревню проникли вооруженные люди, они напали на спортсменов и захватили заложников. Есть жертвы. Полиция ФРГ пытается взять ситуацию под контроль, ведет переговоры, кажется, уже получены требования террористов, но нам про них, разумеется, никто сообщать не торопится.

В зале послышались смешки. Один из офицеров в первом ряду – его звание я определил не ниже полковника – поднял руку, как школьник на уроке, и спросил, не дожидаясь разрешения. Всё же КГБ в каких-то мелочах отличался от школы.

– Филипп Денисович, из наших кто-то?..

Тот не стал ссылаться на обстоятельства непреодолимой силы, а честно ответил:

– Полной информации, как я уже сказал, ещё нет, Леонид. Но предварительно члены нашей делегации не пострадали. Они живут в другой части деревни, достаточно далеко от места происшествия. Но сейчас проводится проверка.

– А кто тогда?.. – спросил тот же сотрудник.

– За нападением стоит палестинская террористическая организация «Черный сентябрь», они взяли на себя ответственность, – снова не стал ломаться Бобков.

– То есть?..

– Да, всё верно, Леонид, – он кивнул. – Террористы напали на израильскую команду.

Неведомый мне Леонид промолчал. Остальные тоже не торопились что-либо говорить. В принципе, и так всё было понятно.

Я всё-таки поднял руку и по примеру коллеги сразу задал вопрос:

– Сопровождающие от Комитета выходили на связь?

Бобков недовольно глянул на меня, но ответил:

– Да, все целы и здоровы, сейчас занимаются своими подопечными. Думаю, им уже ничего не грозит, место происшествия оцеплено немцами, если, конечно, нет ещё одной группы террористов.

– Спасибо, Филипп Денисович, – сказал я. – У меня там друг, вот и волнуюсь за него. У него свадьба намечена после возвращения.

– Понимаю, Виктор, но это к делу не относится. Итак, товарищи, обстановка на данный момент вот такая. Учитывая, что в дело вовлечены Израиль и Палестина, нам необходимо знать, не произойдет ли у нас каких-то инцидентов – например, демонстраций, акций или чего-то подобного. Поэтому сейчас все силы нужно направить на выявление этих намерений. Всё понятно?

Ему ответили ровным гулом. Задание действительно было понятно и в чем-то даже обыденно – сейчас сотрудники возьмут ноги в руки и пойдут по своей агентуре, выяснять, не планируется ли чего в ближайшее время.

– Хорошо, – Бобков одобрительно кивнул. – Леонид, на тебе взаимодействие с управлениями других республик – им нужно донести задачу и объяснить, как это важно.

– По нашей линии? – важно уточнил Леонид.

– Разумеется, – подтвердил Бобков. – Если это всё – все свободны. Виктор, задержись.

* * *

В зале Бобков говорить не захотел, подхватил папку и махнул мне рукой, направившись в свой кабинет. По дороге молчали, лишь расположившись по привычной схеме – начальник в своем кресле, я на стуле для посетителей – генерал заговорил:

– Что думаешь про это?

У меня никаких мыслей по поводу теракта в Мюнхене не было, да я и не должен был их иметь – не моя зона ответственности, не моя тема, а «мой» Орехов знал о противостоянии израильтян и палестинцев только из выпусков «Международной панорамы» и соответствующего раздела в ежедневных газетах. Кроме того, уже я точно знал, что это противостояние не закончится завтра или послезавтра – стороны увлеченно резали друг друга и в моем будущем, но по очкам, кажется, выигрывал Израиль, за спиной которого стояли США и остальной западный мир. В общем, как говорил один министр: так было, так будет. Здесь и сейчас этого не изменить, а влезать – себе дороже. [2]

– Про жертв ничего не известно?

– Только то, что передает западная пресса, – покачал головой Бобков. – По официальным каналам, сам понимаешь, мы ничего не получим.

СССР сейчас был в ссоре с Израилем, так что никаких посольств и контакты только через третьи страны.

– И помочь в расследовании они нас не пригласят, – согласился я. – Тогда мы можем немногое. Предупредить акции у себя, выразить соболезнования… принять какие-то меры безопасности для нашей делегации на олимпиаде, на случай, если кто-то решит повторить.

– Да, об этом и говорили у Юрия Владимировича, – сказал Бобков. – От нас требуют справку для ЦК, но это дело Первого главного…

– В газетах что-то про это будет? – зачем-то спросил я.

И так понятно, что при существующих раскладах наши власти, скорее всего, обойдутся короткой тассовкой в «Правде», и во «Времени» ничего не дадут. Дело в том, что с этими террористами Советский Союз оказался в неприятной ситуации – с одной стороны, мы не любили Израиль и помогали Палестине, с другой – люди погибли, а СССР был за мир и за разрядку в целом и против убийств гражданских лиц в частности. В общем, громогласно поддерживать «наших» палестинцев нельзя, сильно жалеть израильтян тоже – поэтому проще промолчать.

– Это в ЦК решат, но они, наверное, ещё думают, – всё-таки ответил Бобков. – Ситуация сложная.

Он тоже всё понимал, но прямо говорить не решался. У меня же ограничений не было, я мог лепить любую чушь, особенно сейчас, когда мы разговариваем один на один.

– Филипп Денисович, а если попробовать вбросить «утку», что этот теракт организовали сам Израиль? – тихо спросил я.

В своем будущем я читал пару заметок, авторы которых обвиняли в мюнхенской трагедии СССР и конкретно КГБ. Доказательств, конечно, не было никаких, одни предположения, мутные слова каких-то перебежчиков и бывших сотрудников из «Штази» и, кажется, румынской разведки, да вольная фантазия тружеников пера. Тогда меня эта версия слегка задела, ну а сейчас я и вовсе работал в том самом КГБ, который явно был ни сном, ни духом. Ну а операция по переводу стрелок могла быть первой пробой пера в будущей борьбе против диссидентов на международной арене. Конечно, Пятому управлению такое не доверят, это будет делать ПГУ, но пусть они потренируются на кошках, а мы учтем их ошибки.

Ну а Израиль я приплел по очень простой причине. В будущем интернет вместо предсказанного Стругацкими большого информатория превратился в огромную помойку, где относительно мирно уживались самые дикие версии происходящего в мире. И после событий октября 2023 года, когда палестинцы напали на какой-то музыкальный израильский фестиваль и набрали кучу заложников, в сети бродили предположения, что эту атаку Израиль организовал сам – слишком много всего должно было совпасть, чтобы террористам удался их замысел. Впрочем, эту версию особо не продвигали, поскольку чувствовали, что она всё же переходит некоторые границы, но в начале 1970-х люди были много более наивными, и даже небольшой намек в какой-нибудь заштатной газетенке мог произвести эффект разорвавшейся бомбы.

– Что ты имеешь в виду? – ледяным тоном спросил Бобков.

Я понимал его недовольство, но решил идти до конца.

– Пока ничего, надо дождаться официального разрешения ситуации с заложниками и террористами, – я грустно улыбнулся. – Ну а потом… если у нас есть возможность намекнуть какому-нибудь западному репортеру, что БНД рассматривает в том числе и вероятность операции под ложным флагом.

– Зачем это Израилю? – недоуменно спросил генерал. – Они же всеми силами пытаются предотвратить теракты, никто не поверит, что они сами его организовали, да ещё и такой громкий.

– Скорее всего, они и в самом деле ни при чем, – я пожал плечами. – Но если вбросить эту версию, желательно так, чтобы никто не смог отследить, что это сделали мы… то на этом можно неплохо сыграть на международном уровне. Например, инициировать обсуждение в ООН. В общем, это так, мысленные упражнения, Филипп Денисович, не более того. Я правильно понимаю, что товарищу Андропову сейчас не до меня и моих идей?

– Правильно, Виктор, – Бобков кивнул. – Отложим это на будущую неделю, тем более что там нет ничего срочного.

– Конечно, – подтвердил я. – Этот вопрос ждет уже много лет, думаю, он способен подождать и неделю, и больше.

А сам с отстраненным ужасом подумал, что если начальство замылит ещё и идею с легким обелением Сталина – вернее, с возвращением этого политика в историю страны, – то можно сливать свет и тушить воду. Спасти можно ту страну, которая сама прилагает какие-то усилия к спасению, а если власти всеми силами сопротивляются и не видят пользы от моих предложений, потому что их автор – какой-то майор из КГБ, то так тому и быть.

– Ты чего такой смурный? – неожиданно спросил Бобков, внимательно всмотрелся в меня и вдруг улыбнулся: – С молодой женой кувыркался?

– Почти, Филипп Денисович, – я улыбнулся. – Ночью Татьяна почувствовала боль в животе, пришлось заниматься ещё и этим… сейчас она больнице, под присмотром. Врачи говорят, ничего страшного, но пару недель я её не увижу. А там, видимо, уже и роды.

– Ах, вон оно что, – понимающе кивнул он. – Что ж, хорошо, когда хорошо. Но то, что ты в таком состоянии – нехорошо. У тебя срочные дела есть сегодня?

Я неопределенно дернул плечом.

– Смотря что считать срочным. Хотел проверить, как у Валентина дела с Анатолием Якобсоном, помочь, если нужно, а потом собрать группу и переключить её на Красина.

Мой финт с Валентином и Якобсоном Бобков оценил, но, кажется, не слишком одобрил. Впрочем, вмешиваться он не стал, молча поставил визу на рапорте и как бы благословил нашего варяга на подвиги. Сам Валентин сейчас старался войти в курс и вспоминал, как надо правильно работать с подследственными. Всё же служба в поле немного расхолаживает, а подпорки в виде полного доступа к памяти любившего читать всякую рабочую макулатуру «настоящего» Орехова у него не было.

– В таком состоянии ты скорее ещё что-то придумаешь, столь же несуразное, как твоя эта идея, – Бобков недовольно повертел головой. – В общем, иди домой и постарайся до завтра прийти в нужную форму. Никуда твой Красин не денется. Да и Валентин… думаю, ему полезно будет немного посидеть без присмотра.

* * *

Некоторые приказы начальства выполнять легко и приятно. Но как бы мне ни хотелось сбежать домой, к заждавшейся меня теплой кроватке, я всё-таки собрался с духом и задержался в управлении, чтобы встретиться с Валентином. Правда, к себе приглашать не стал – прямо из приемной Бобкова позвонил своему как бы подчиненному и напросился в гости.

– Слышал⁈

Он встретил меня прямо у дверей, а вопрос задал громким шепотом, словно пытался скрыть свой интерес от неведомых мне интересантов. Я даже в шутку заглянул ему за спину – вдруг там кто скрывается из их контрразведывательной службы. Но кроме самого Валентина никого в кабинете не было, поэтому я просто кивнул.

– Филипп Денисович только что нас собирал, – сказал я. – Но информации вроде немного.

– Нас не собирали, – со смешком ответил он. – Знают, что смысла нет – с утра все послушали вражеские «голоса», так что ситуацию представляют.

– И ты послушал?

– Конечно, обижаешь! – он деланно нахмурил брови.

– И что там клевещут? – поинтересовался я.

Правда, интересовался я лишь из вежливости. Если ничего не изменилось по сравнению с той историей, которую я смутно помнил из своего будущего, то сейчас даже вездесущие журналисты западных газет не знали буквально ничего. Поэтому они должны были бесконечно перетирать одну и ту же жвачку на разные лады, добавляя к ней свои догадки и гулявшие по олимпийской деревне слухи. Какая-то ясность наступила, кажется, только к концу дня, но даже после ликвидации террористов пресса сообщала, что заложники выжили, хотя это было не так.

– Да не понятно нифига! – в сердцах сказал Валентин. – Одни так говорят, другие – эдак. Такое чувство, что они и сами ничего не знают.

– Это как раз наиболее вероятно, – улыбнулся я. – Сколько там прошло времени? Несколько часов? Вряд ли немцы будут сообщать прессе все подробности операции. Так что надо ждать конца – победят террористов, придумают, как рассказать – и расскажут.

– Думаешь, справятся? – недоверчиво спросил он.

– А куда они денутся? Там, наверное, уже с дивизию личного состава полиции нагнали, снайперы, мобильные группы. Для них это теперь дело чести – не дать этим засранцам уйти. Иначе тогда олимпиаду можно будет отменять.

– Если убитые будут – её так и так отменят, – буркнул Валентин.

– Не факт, – я покачал головой. – Буржуи иначе всё считают. Они вложили свои деньги, построили олимпийские объекты, провели рекламную кампанию. Это миллиарды марок. И что – списать их в убытки ради нескольких еврейских спортсменов? Никто на такое не пойдет. А народу объяснят, что это знак солидарности с жертвами и память о них. Устроят минуты молчания, флаги приспустят, они умеют скорбеть напоказ.

Он недоверчиво поморщился и промолчал. То ли спорить не хотел, то ли решил остаться при своем мнении. Я же хорошо помнил, что Международный олимпийский комитет не отменил проведение игр, хотя сборная Израиля всё-таки вернулась на родину. Наверное, можно было даже с Валентном забиться. Например, на пару пачек «мальборо».

– Дай закурить, – попросил я. – И рассказывай, что там у тебя по Якобсону. Филипп Денисович хочет, чтобы ты сам облажался, но у меня другие планы. Я очень не хочу, чтобы моя группа облажалась.

Валентин улыбнулся.

– Ну да, другое управление, с чего бы ему меня любить, – сказал он. – Нормально всё с Якобсоном. Сегодня собираюсь с ним пообщаться, да и план в первом приближении готов. Хочешь посмотреть?

Я захотел, и минут десять мы обсуждали уже написанные пункты, которые, в принципе, были толковыми, но растягивали следствие на чересчур большой срок. На это я и указал Валентину, посоветовав сосредоточиться на том, что доказывается быстро и легко, а всем остальным заниматься по остаточному принципу. Но сам план был нормальным – если сделать скидку на это неспешное время и на то, что советские следователи старались всё делать слишком основательно.

– Могут придраться, – с сомнением сказал Валентин, рассматривая исчерканный карандашом документ. – Леонид Васильевич любит, когда наоборот – сначала самые тяжелые пункты обвинения, а потом уже весь довесок.

– А мы ему не скажем, – улыбнулся я в ответ. – А то, чего он не знает, его не расстроит.

[1] ВНИИ акушерства и гинекологии в Хамовниках, на его базе в 1979 году создали Научный центр акушерства, гинекологии и перинатологии, которым долгое время руководил врач Владимир Кулаков. С конца нулевых этот центр на улице Академика Опарина, 4 носит имя Кулакова. Ну а в Хамовниках сейчас кафедра акушерства и гинекологии № 1 ИКМ имени Н. В. Склифосовского.

Что касается роддома имени Грауэрмана – это действительно культовое место среди определенной части москвичей. На его месте (напротив высотки МИД на Смоленской) сейчас находится «Вкусно и точка» (бывший «Макдональдс»).

[2] «Так было, так будет» – слова министра внутренних дел и шефа жандармов Александра Макарова по поводу расстрела рабочих на Ленских золотых приисках в 1912 году.

Глава 19

«Хлебное поле затянул плевел»

В СССР про теракт в Мюнхене писали и говорили очень аккуратно. Вернее, совсем не говорили – в вечернем «Времени» лишь упомянули о нападении террористов на олимпиаде, но сразу же сообщили, что игры будут продолжены и перешли к успехам советской команды. Успехов, кстати, набиралось прилично – на спортсменов из СССР регулярно проливался дождик из золотых, серебряных и бронзовых медалей, они проходили отборочные туры, и всё было хорошо.

В центральной прессе впервые о теракте сообщили лишь 7 сентября – это событие было упомянуто сразу в трех небольших заметках на шестой странице газеты «Правда». В одну, посвященную в основном спорту, похоже, в последний момент добавили три коротких абзаца – да, были террористы, но все кончились, игры продолжаются, полицейских много, а канцлер Брандт выразил «глубокое сожаление» по поводу случившегося. Глубокое сожаление выразила и наша страна – в лице всесоюзного комитета по спорту, Олимпийского комитета СССР и советской команды.

Самое подробное описание происшествия было в третьей заметке, но из её текста было непонятно, где именно террористы захватили заложников, кем были эти заложники – Израиль не упоминался даже косвенно. Мне со всем моим послезнанием было невозможно сложить полную картину – заметка короткая, на пять абзацев, на абзац приходится ровно одно предложение, так что на подробности места не оставалось. Но, в принципе, наши честно сообщили: террористы уничтожены или задержаны, а заложники погибли.

В следующих номерах журналисты «Правды» написали о теракте ровно одно предложение – и на этом сочли свою миссию выполненной.

Если бы я не знал, что Комитет в эти дни напоминал растревоженный пчелиный улей, если бы сам не принимал участия в этой работе, я, наверное, был бы уверен, что Советскому Союзу и дела нет до громкого происшествия в Мюнхене. Но, разумеется, это было не так. Информация до СССР добиралась – «голоса» слушали не только во Втором главном управлении, но акций в Москве удалось избежать. В Киеве коллегам пришлось чуть сложнее – через несколько дней после теракта местные евреи отправились к мемориалу в Бабьем яру и устроили там импровизированный митинг. Кого-то задержали, но обошлось без посадок, хотя в иностранной прессе моментально тиснули заметки о новых репрессиях. Мне дико хотелось позвонить генералу Чепаку, посоветовать вдумчиво поработать с организаторами этой акции и найти лазейку, по которой «советы» из-за границы попадают в нашу страну. Но я не стал это делать – если уж они сами не догадались, то там всю систему надо менять, за один раз я ничего не сделаю, даже если расшибусь в лепешку.

Были и неожиданности. Уже назначенный первым городским замом председателя московского управления КГБ генерал Денисов вышел на Бобкова, а тот не отказал в небольшой просьбе коллеге. И на меня свалили надзор за парой молодых лейтенантов, которые в отсутствие Макса и составляли личный состав группы по выявлению финансирования диссидентов. Правда, в силу возраста и опыта они сейчас лишь учились ходить и говорить, но я бы не назвал присмотр за ними слишком сложной задачей. Всё же офицеров в школе КГБ учили на совесть, и если их хорошенько пнуть в нужном направлении, они способны даже летать – недалеко и нызенько-нызенько, но важен сам факт.

Я и сам неплохо побегал по городу, общаясь со своей агентурой, но все мои осведомители были бесконечно далеки от политической активности, а обзавестись новыми из диссидентской среды я пока не успел. Впрочем, не могу сказать, что я торопился – мне нужно было хоть какое-то понимание собственного будущего. Ведь если меня завтра снова закинут на полгода в какую-нибудь Тьмутаракань, где меня будет проверять ещё один заслуженный диверсант, эти агенты мне просто не понадобятся. Впрочем, моё начальство не любило повторяться, так что я с легким нетерпением ждал встречи с Андроповым, от которой, возможно, зависела моя судьба.

Ну а часть времени у меня отнимала Татьяна. В институт, где она лежала, я мотался на ежедневной основе, привозил по её заказу всякое – мы оба понимали, что вкусы беременных за время от заявки до доставки могли поменяться, но играли в эту игру. Я не спрашивал, что она делала с едой – может, подкармливала соседок по палате и медсестер, может, просто выкидывала. Сам институт нравился мне всё больше и больше – в нем разрешали свидания, а ограничения на те же передачи были достаточно внятные. Я и сам понимал, что не стоит носить в больницу «вкусное» советское молоко, которое скисало за день.

Правда, про срок родов врачи ничего не говорили, отговариваясь, что всё происходит в соответствии с природой. Но и в этом случае я их понимал – до конца человеческий организм не изучили и в моем будущем, так что полной взаимосвязи сразу кучи факторов никто не знал. Но специалисты этого института были, как мне показалось, чуть ближе к истине, чем их коллеги из районных родильных домов.

Толковых выходных, впрочем, у меня не получилось. Мы всё ещё ждали каких-то провокаций, службу несли в усиленном режиме, и субботу я провел на рабочем месте, как один из дежурных по управлению. И пусть я воспользовался этой оказией, чтобы подготовить целую кучу недостающих документов по своей группе, но всё равно вечером у меня было чувство бездарно потерянного времени.

* * *

В воскресенье я проснулся рано, но все обыденные дела делал настолько медленно, что не заметил, как раннее утро превратилось в просто утро. Включил телевизор – как раз в девять начинались передачи на первом канале, – убрал звук, а потом целый час терзал струны – сначала под гимнастику для детей, а потом под «Будильник», стараясь играть так, чтобы музыка подходила под движения юных гимнастов и кривляния клоунов-ведущих. Получалось плохо, но меня радовало, что вообще получалось – в моей прошлой жизни подобные экзерсисы изначально были обречены на провал.

А в десять раздался звонок в дверь. Я отложил «торнаду», с сомнением посмотрел на усилитель, но выключать его не стал, надеясь вернуться к своему занятию, когда незваный гость уйдет. Подошел к двери, глянул в глазок – и обнаружил, что на моей лестничной площадке стоит сам председатель КГБ СССР Андропов.

Мне потребовалась пара мгновений, чтобы глубоко вдохнуть и выдохнуть. Не для того, чтобы успокоиться, а просто от неожиданности. С Андроповым мы пересекались уже столько раз, что никакого трепета при виде его грозной фигуры я уже не испытывал. Он не был олицетворением «кровавой гебни», каким его любили представлять неблагодарные потомки; не был он и гением сыска, да и к госбезопасности имел отношение лишь последние шесть лет, понемногу вникая в специфику службы и также понемногу влияя на политику партии и правительства в нужную его подчиненным сторону. Не для большей свободы, как могли подумать мои подопечные диссиденты – просто некоторые задачи требуют однозначной трактовки, а не общих фраз с кучей оговорок. В основном это касалось ПГУ и ВГУ, разумеется, но относилось ко всему Комитету.